о том, что может быть общего между Никсоном, женой Мао, Лимоновым, Солженицыным и Бетти Дрейпер
«Не могу выбросить тебя из головы: Эмоциональная история современного мира» (Can't Get You Out of My Head: An Emotional History of the Modern World, 2021) Адама Кёртиса
Третья серия ( начало тут). О том, что может быть общего между Никсоном, женой Мао, Эдичкой Лимоновым, Солженицыным и Бетти Дрейпер.
Уже в первом сезоне сериала «Безумцы» мы с удивлением наблюдаем за тем, как у домохозяйки белого пригорода с двумя детьми и хорошо зарабатывающем мужем, Бетти Дрейпер, появляются симптомы невроза. Она чем-то недовольна. Психиатр ее не понимает, муж разводит руками («чего ей еще надо?»). У подружек вон, вроде бы, все хорошо, они трещат без умолку, когда она пытается унять дрожь в пальцах. На дворе начинаются 1960-е, общество полно надежд, лужайки - смеющихся детей.
Адам Кёртис начинает свой рассказ как раз с распространения в белых богатых американских пригородах одного лекарства, которое подкупленные врачи неустанно рекламировали домохозяйкам для снятия тревожности (вопрос, откуда могут взяться тревоги у счастливой домохозяйки - отчего-то даже не поднимался). Называлось оно «Валиум». И благодаря маркетинговой кампании Артура М. Саклера на него подсели миллионы сначала женщин, а потом и мужчин. Четверть века спустя заявление жены американского президента Бетти Форд о ее зависимости от «Валиума» вызовет национальную сенсацию. Но не пройдет и 20 лет уже после ее заявления, как компания Саклера выкинет на рынок «Оксиконтин», вызвав такую полномасштабную опиоидную эпидемию, по сравнению с которой валиумная наркомания покажется просто цветочками. Пока богатые американцы закидывались валиумом, чтобы унять неизвестно откуда взявшуюся тревогу, рабочий класс в то же время оказывался на улице, владельцы угольных шахт Аппалачей переходили на машины, лишние руки стали не нужны, огромные рабочие поселки, которые еще недавно процветали, не выходя за пределы отдельно взятой «угольной страны» (даже магазинчики продуктов в городках принадлежали угольным компаниям), становились заброшенными. Профсоюзное движение больше не работало. Поразительным образом из политики начала уходить определяющая ее сила массовой демократии: политик как представитель масс будет бороться за ваши права с проклятыми элитами! Еще более поразительным образом последним политиком, который на этой волне и оказался в Белом доме, оказался Ричард Никсон.
Если кто-то сегодня думает, что раньше американцы никогда бы не избрали популиста, он сильно заблуждается. Ричард Никсон, отмечает Адам Кертис, возглавил Америку - благодаря, как он говорил, «молчаливому большинству», это были те самые жители белых пригородов, которые принимали валиум, и женщины которых первыми почувствовали тотальную бессмысленность своего бытия и глубочайшее одиночество. Это были индивидуалисты, желавшие свободы и ненавидевшие хаос хипстерских революций, полыхнувших в том числе вследствие Вьетнамской войны (которую как раз Кеннеди-то и развязал - а Никсон с ней покончил). Это были, наконец, брошенные на произвол судьбы рабочие одноэтажной провинциальной Америки. Проблема была в том, что как и коллективные лево-радикальные движения потерпели крах из-за свойственного любому человеку индивидуализма, личных страхов и агрессии, так и «молчаливое большинство» представляло собой лишь голоса одиночек. Тревожных одиночек, которые принимали антидепрессанты.
Ричард Никсон и Цзянь Цинь, встретившиеся в Пекине в разгар 1970-х, были двумя самыми могущественными лидерами той эпохи, белый мужчина и китайская женщина, однако - в чем и состоит парадокс как собственно той эпохи, так и социальной системы в принципе - они же были самыми одинокими и загнанными людьми на планете Земля, подавленные собственной паранойей. Цинь боялась, что ее отравят, и почти не выходила из своего дома. Никсон был уверен, что против него существует заговор элит: «Никогда не забывайте, что либеральный истеблишмент - наши враги. Что либеральная профессура - наши враги. Что либеральные журналисты - наши враги», - записывал он свои разговоры на аудиопленку. Собственно Уотергейт - стал всего лишь следствием его паранойи. На другом конце света, в СССР, с которым официально у Запада была Холодная война, дела обстояли не лучше. В далеком украинском Харькове маленький Эдичка Лимонов в 1950-е уверенный, что его отец герой, внезапно узнает, что тот - всего лишь убийца на зарплате у партии, который, тоже подавленный паранойей, истреблял врагов советской системы, до кого дотягивались его длинные руки. Лимонов в отместку сам решает противостоять советской системе. В 1970-е, когда молчаливые индивидуалисты с печалью и ужасом наблюдали крах Никсона, Лимонов появляется в Москве, находит себе красивую жену, но что еще важнее - находит, что большинство диссидентов вообще не представляют себе точной картины будущего после краха СССР (как ее не представляли себе левые радикалы на Западе в 1960-е). Самый известный тогдашний диссидент, Солженицын (которого Лимонов презирал как представителя опять все той же «элиты») в «Архипелаге Гулаг» дописался до того, что заявил о крахе всех идеологий без исключения и отказе от борьбы за лучший мир. Инквизиция убивала людей исходя из христианской идеологии, британские империалисты убивали ради идеи цивилизации, революционеры убивали ради идеи братства и равенства. И, резюмирует Адам Кертис, именно Солженицын первым назвал ту формулу, которая определила нашу реальность: не надо бороться за лучший мир, не надо протестовать ради прекрасного будущего дивного нового мира. Иначе снова будут жертвы. Жертвы, впрочем, случались в СССР и без какой-либо борьбы за лучший мир: в конце 1960-х, когда по ту сторону Атлантики белые и черные студенты обвиняли Никсона в лицемерии, и молились на советский и китайский коммунизм, советский гигант уже пошатывался, точно от апоплексического удара. Космонавт Владимир Комаров, корабль которого проинспектировал его друг Юрий Гагарин («Это не корабль, а смертельная ловушка», - резюмировал тот мрачно), поначалу отказался лететь в космос только ради 50-летия революции. Но партия сказала надо, Комаров ответил есть - и героически сгорел в стратосфере, став первым человеком, погибшим во время полета в космос. Комаров перед полетом язвительно попросил, если что-либо с ним случится, похоронить его в открытом гробу. Начальники вынуждены были исполнить его последнее желание: правда, его обугленные останки с ужасом обозревали только сами высокопоставленные начальники. Советский народ пощадили.
Пока «Валиум» бил все рекорды по продажам в Америке, что почему-то никак не вылечивало домохозяек в белых пригородах от депрессии (зато, говорила Бетти Форд, появлялся такой «фанни эффект» со временем: оно пропадало из памяти куда-то кусками!), Лимонов с женой жили богемной жизнью в преуспевающей брежневской Москве, а Запад, СССР и Китай насуплено стояли друг против друга, грозя ядерными боеголовками - на горизонте событий появился новый игрок. С виду шпана какая-то дикая. Но у этой шпаны была нефть. Саудовская Аравия, нефтедобычу которых активно спонсировали как раз американцы (у которых там были даже свои гольф-клубы, огороженные от дикарей), отказалась поставлять черное золото, взвинтив цены вчетверо - «ситуацию усугубляли евреи» - требуя перестать поддерживать Израиль на Ближнем Востоке. И все это на фоне отказа Никсона от привязки курса доллара к золоту, чтобы расплатиться по долгам, накопленным Вьетнамской войной. Именно в этот момент власть начала уходить от избирающихся политиков - к финансистам и банкирам, технократам нового дивного мира. Нефтедоллары, которые потекли к арабам рекой, сами арабы даже не знали, куда девать. Зато это знали западные банки, начавшие выдавать дешевые кредиты американцам на покупку дешевых же китайских товаров, которыми Поднебесная с подачи обыгравшего Цзянь Цинь Дэн Сяо Пина начала заваливать ошалевшие мировые рынки. Что вызвало еще большее закрытие заводов и фабрик в США и Британии. И еще большее озлобление «молчаливого большинства». Демократия потихоньку сваливалась в пике. Но первым рухнул советский колосс, что, как это ни парадоксально, только добавило хаоса.
Как будто его уже было мало. СССР, незадолго до своей бесславной гибели, пользуясь случаем, с очередной «партией евреев» из страны выслал татуированных воров в законе, которые тоже практиковали индивидуализм и внесистемность, воспевая насилие - поклонники Аркадия Северного обосновались на Брайтон Бич, через 20 лет про них будут снимать килограммы голливудского трэша, называя «русской мафией». Лимонов успел уехать из СССР, пожить в Нью-Йорке, испытать шок и трепет, и вернуться в свободную Россию, где как мантру заведенный китайский болванчик, повторял «Там все ради денег, здесь все ради денег, никакой другой мифической демократии нет», а все потому, что у него увели жену (американские домохозяйки посоветовали бы ему принять «Валиум»). Адвокат, защищавший угольных шахтеров Аппалачей, в 1990-х же покончил с собой. Индивидуалист и ироник Керри Торнли, на пару с коллегой придумавший когда-то миф об Иллюминатах, и организовавший «Операцию «Майндфак» по его распространению, чтобы высмеять теории заговоров, под конец жизни сам стал параноиком, хуже Никсона, не зная, как объяснить те случайные совпадения, из-за которых он в юности регулярно пересекался с Ли Харви Освальдом. Его коллега по «Майндфаку» Грегори Хилл, превратился в алкоголика. Признания Хилла в тотальной бессмысленности и бесчувственности новой жизни и реальности под расслабленный «кул»-вокал группы Cigarettes After Sex сопровождают финал с показом хроники новой свободной России: задержанием наркоторговца и убитым бизнесменом на лобовом стекле автомобиля. Но, наверное, еще изящнее было зарифмовать его с песенкой Людмилы Гурченко из какого-то нафталинового фильма 1970-х «Волшебный фонарь», который Адам Кёртис неизвестно где откопал, с таким вот детским хоровым припевом: «Было всё на белом свете. Люди издавна повторяются. Было, есть и снова будет так!» И Гурченко неподражаемо крипово растягивается в искусственной улыбке, пока Вахтанг Кикабидзе изображает косоглазие.
Третья серия ( начало тут). О том, что может быть общего между Никсоном, женой Мао, Эдичкой Лимоновым, Солженицыным и Бетти Дрейпер.
Уже в первом сезоне сериала «Безумцы» мы с удивлением наблюдаем за тем, как у домохозяйки белого пригорода с двумя детьми и хорошо зарабатывающем мужем, Бетти Дрейпер, появляются симптомы невроза. Она чем-то недовольна. Психиатр ее не понимает, муж разводит руками («чего ей еще надо?»). У подружек вон, вроде бы, все хорошо, они трещат без умолку, когда она пытается унять дрожь в пальцах. На дворе начинаются 1960-е, общество полно надежд, лужайки - смеющихся детей.
Адам Кёртис начинает свой рассказ как раз с распространения в белых богатых американских пригородах одного лекарства, которое подкупленные врачи неустанно рекламировали домохозяйкам для снятия тревожности (вопрос, откуда могут взяться тревоги у счастливой домохозяйки - отчего-то даже не поднимался). Называлось оно «Валиум». И благодаря маркетинговой кампании Артура М. Саклера на него подсели миллионы сначала женщин, а потом и мужчин. Четверть века спустя заявление жены американского президента Бетти Форд о ее зависимости от «Валиума» вызовет национальную сенсацию. Но не пройдет и 20 лет уже после ее заявления, как компания Саклера выкинет на рынок «Оксиконтин», вызвав такую полномасштабную опиоидную эпидемию, по сравнению с которой валиумная наркомания покажется просто цветочками. Пока богатые американцы закидывались валиумом, чтобы унять неизвестно откуда взявшуюся тревогу, рабочий класс в то же время оказывался на улице, владельцы угольных шахт Аппалачей переходили на машины, лишние руки стали не нужны, огромные рабочие поселки, которые еще недавно процветали, не выходя за пределы отдельно взятой «угольной страны» (даже магазинчики продуктов в городках принадлежали угольным компаниям), становились заброшенными. Профсоюзное движение больше не работало. Поразительным образом из политики начала уходить определяющая ее сила массовой демократии: политик как представитель масс будет бороться за ваши права с проклятыми элитами! Еще более поразительным образом последним политиком, который на этой волне и оказался в Белом доме, оказался Ричард Никсон.
Если кто-то сегодня думает, что раньше американцы никогда бы не избрали популиста, он сильно заблуждается. Ричард Никсон, отмечает Адам Кертис, возглавил Америку - благодаря, как он говорил, «молчаливому большинству», это были те самые жители белых пригородов, которые принимали валиум, и женщины которых первыми почувствовали тотальную бессмысленность своего бытия и глубочайшее одиночество. Это были индивидуалисты, желавшие свободы и ненавидевшие хаос хипстерских революций, полыхнувших в том числе вследствие Вьетнамской войны (которую как раз Кеннеди-то и развязал - а Никсон с ней покончил). Это были, наконец, брошенные на произвол судьбы рабочие одноэтажной провинциальной Америки. Проблема была в том, что как и коллективные лево-радикальные движения потерпели крах из-за свойственного любому человеку индивидуализма, личных страхов и агрессии, так и «молчаливое большинство» представляло собой лишь голоса одиночек. Тревожных одиночек, которые принимали антидепрессанты.
Ричард Никсон и Цзянь Цинь, встретившиеся в Пекине в разгар 1970-х, были двумя самыми могущественными лидерами той эпохи, белый мужчина и китайская женщина, однако - в чем и состоит парадокс как собственно той эпохи, так и социальной системы в принципе - они же были самыми одинокими и загнанными людьми на планете Земля, подавленные собственной паранойей. Цинь боялась, что ее отравят, и почти не выходила из своего дома. Никсон был уверен, что против него существует заговор элит: «Никогда не забывайте, что либеральный истеблишмент - наши враги. Что либеральная профессура - наши враги. Что либеральные журналисты - наши враги», - записывал он свои разговоры на аудиопленку. Собственно Уотергейт - стал всего лишь следствием его паранойи. На другом конце света, в СССР, с которым официально у Запада была Холодная война, дела обстояли не лучше. В далеком украинском Харькове маленький Эдичка Лимонов в 1950-е уверенный, что его отец герой, внезапно узнает, что тот - всего лишь убийца на зарплате у партии, который, тоже подавленный паранойей, истреблял врагов советской системы, до кого дотягивались его длинные руки. Лимонов в отместку сам решает противостоять советской системе. В 1970-е, когда молчаливые индивидуалисты с печалью и ужасом наблюдали крах Никсона, Лимонов появляется в Москве, находит себе красивую жену, но что еще важнее - находит, что большинство диссидентов вообще не представляют себе точной картины будущего после краха СССР (как ее не представляли себе левые радикалы на Западе в 1960-е). Самый известный тогдашний диссидент, Солженицын (которого Лимонов презирал как представителя опять все той же «элиты») в «Архипелаге Гулаг» дописался до того, что заявил о крахе всех идеологий без исключения и отказе от борьбы за лучший мир. Инквизиция убивала людей исходя из христианской идеологии, британские империалисты убивали ради идеи цивилизации, революционеры убивали ради идеи братства и равенства. И, резюмирует Адам Кертис, именно Солженицын первым назвал ту формулу, которая определила нашу реальность: не надо бороться за лучший мир, не надо протестовать ради прекрасного будущего дивного нового мира. Иначе снова будут жертвы. Жертвы, впрочем, случались в СССР и без какой-либо борьбы за лучший мир: в конце 1960-х, когда по ту сторону Атлантики белые и черные студенты обвиняли Никсона в лицемерии, и молились на советский и китайский коммунизм, советский гигант уже пошатывался, точно от апоплексического удара. Космонавт Владимир Комаров, корабль которого проинспектировал его друг Юрий Гагарин («Это не корабль, а смертельная ловушка», - резюмировал тот мрачно), поначалу отказался лететь в космос только ради 50-летия революции. Но партия сказала надо, Комаров ответил есть - и героически сгорел в стратосфере, став первым человеком, погибшим во время полета в космос. Комаров перед полетом язвительно попросил, если что-либо с ним случится, похоронить его в открытом гробу. Начальники вынуждены были исполнить его последнее желание: правда, его обугленные останки с ужасом обозревали только сами высокопоставленные начальники. Советский народ пощадили.
Пока «Валиум» бил все рекорды по продажам в Америке, что почему-то никак не вылечивало домохозяек в белых пригородах от депрессии (зато, говорила Бетти Форд, появлялся такой «фанни эффект» со временем: оно пропадало из памяти куда-то кусками!), Лимонов с женой жили богемной жизнью в преуспевающей брежневской Москве, а Запад, СССР и Китай насуплено стояли друг против друга, грозя ядерными боеголовками - на горизонте событий появился новый игрок. С виду шпана какая-то дикая. Но у этой шпаны была нефть. Саудовская Аравия, нефтедобычу которых активно спонсировали как раз американцы (у которых там были даже свои гольф-клубы, огороженные от дикарей), отказалась поставлять черное золото, взвинтив цены вчетверо - «ситуацию усугубляли евреи» - требуя перестать поддерживать Израиль на Ближнем Востоке. И все это на фоне отказа Никсона от привязки курса доллара к золоту, чтобы расплатиться по долгам, накопленным Вьетнамской войной. Именно в этот момент власть начала уходить от избирающихся политиков - к финансистам и банкирам, технократам нового дивного мира. Нефтедоллары, которые потекли к арабам рекой, сами арабы даже не знали, куда девать. Зато это знали западные банки, начавшие выдавать дешевые кредиты американцам на покупку дешевых же китайских товаров, которыми Поднебесная с подачи обыгравшего Цзянь Цинь Дэн Сяо Пина начала заваливать ошалевшие мировые рынки. Что вызвало еще большее закрытие заводов и фабрик в США и Британии. И еще большее озлобление «молчаливого большинства». Демократия потихоньку сваливалась в пике. Но первым рухнул советский колосс, что, как это ни парадоксально, только добавило хаоса.
Как будто его уже было мало. СССР, незадолго до своей бесславной гибели, пользуясь случаем, с очередной «партией евреев» из страны выслал татуированных воров в законе, которые тоже практиковали индивидуализм и внесистемность, воспевая насилие - поклонники Аркадия Северного обосновались на Брайтон Бич, через 20 лет про них будут снимать килограммы голливудского трэша, называя «русской мафией». Лимонов успел уехать из СССР, пожить в Нью-Йорке, испытать шок и трепет, и вернуться в свободную Россию, где как мантру заведенный китайский болванчик, повторял «Там все ради денег, здесь все ради денег, никакой другой мифической демократии нет», а все потому, что у него увели жену (американские домохозяйки посоветовали бы ему принять «Валиум»). Адвокат, защищавший угольных шахтеров Аппалачей, в 1990-х же покончил с собой. Индивидуалист и ироник Керри Торнли, на пару с коллегой придумавший когда-то миф об Иллюминатах, и организовавший «Операцию «Майндфак» по его распространению, чтобы высмеять теории заговоров, под конец жизни сам стал параноиком, хуже Никсона, не зная, как объяснить те случайные совпадения, из-за которых он в юности регулярно пересекался с Ли Харви Освальдом. Его коллега по «Майндфаку» Грегори Хилл, превратился в алкоголика. Признания Хилла в тотальной бессмысленности и бесчувственности новой жизни и реальности под расслабленный «кул»-вокал группы Cigarettes After Sex сопровождают финал с показом хроники новой свободной России: задержанием наркоторговца и убитым бизнесменом на лобовом стекле автомобиля. Но, наверное, еще изящнее было зарифмовать его с песенкой Людмилы Гурченко из какого-то нафталинового фильма 1970-х «Волшебный фонарь», который Адам Кёртис неизвестно где откопал, с таким вот детским хоровым припевом: «Было всё на белом свете. Люди издавна повторяются. Было, есть и снова будет так!» И Гурченко неподражаемо крипово растягивается в искусственной улыбке, пока Вахтанг Кикабидзе изображает косоглазие.