Бёрнхольм. Несовместимость
«Подходим ли мы друг другу?» - считается, что ответ «да» обещает успех в отношениях. А что, правда, есть на свете «тот самый» человек или это романтическая выдумка? Совместимость - это то, что должно быть изначально или то, что возникает в процессе?
Иманд (26) - Анна (23)
- В детстве я мечтала здесь жить, - говорит Анна, с удовольствием оглядывая с лужайки стоящий на пологом холме элегантный песочно-бежевый особняк с мансардной крышей в духе французского ренессанса. Сияет белизной алебастр балюстрады, широкими полукружьями разбегаясь по обе стороны парадной лестницы и каменной террасы, обсаженной кустами роз и чубушника. Над ней отливает серебром двойной ряд высоких окон с арочными фронтонами, разделенными тонкими рифлеными пилястрами во вкусе Пьера Леско, отчего вся постройка выглядит легкой, пронизанной светом.
Но дом составляет лишь часть очарования - подлинное сокровище сама эта маленькая лесистая земля в пригороде Стокгольма, со старинным парком, обступившим поместье, зеркальной чашей пруда и простирающейся за ним елово-ореховой чащей - обиталищем белок и востроглазых зеленых дятлов. С ними Иманд познакомился еще зимой, вдоль и поперек исходив островок на лыжах, заодно оценив предусмотрительность невесты, выбравшей для него это респектабельное уединение, вдали от любопытных и, что греха таить, осуждающих взглядов публики.
- Мне здесь нравится, - признает он, думая о наступающих теплых днях, когда они будут бродить вдвоем, никем не тревожимые. Вот прямо сейчас и начнут.
День-то какой! Робкая северная весна сегодня вдруг потеряла свою кротость - горячий свет хлынул на землю, сотворяя ручьи, и первые зеленые всходы, и желтые цыплячьи стайки мать-мачехи на пригреве. Сплошной темно-зеленый ельник вокруг кажется черным от слепящей яркости дня и густой синевы неба, сквозящей в его острых верхушках. По обочинам подсохшей парковой дорожки стоят мелкие голубые лужицы, где уже вовсю копошится вертлявая членистоногая жизнь.
- Тебе не бывает скучно здесь одному?
- Нет, - отвечает он немного рассеяно, обдумывая, позволит ли Анна приобнять ее. Чутье подсказывает, что с объятиями лучше повременить. - Есть же книги, фильмы, природа, город под боком - что еще надо.
- Да? А я думала, ты будешь рад другу.
Это многообещающее «да?» сбивает его с толку - какому еще другу?
- Не волнуйся, - Анна втайне наслаждается его замешательством. - Он не навязчив и любит то же, что и ты - носиться сломя голову по лесу.
Ничего себе рекомендация!
- Ждет не дождется встречи с тобой - с лукавой улыбкой продолжает она, - копытом в нетерпении бьет.
Радость и смущение от того, что нечем отплатить ей за такую щедрость борются в нем. Желая доставить ему удовольствие, Анна невольно взваливает на него бремя благодарности за любовь и заботу. Бремя особенно тяжкое теперь, когда положение жениха обязывает его ухаживать за девушкой, а не быть самому объектом ее благодеяний.
- Ты что? - Анна искоса наблюдает за ним, - я всего лишь попросила привезти сюда лошадь, это не труд.
- Ты заботишься обо мне, а я ничего не могу сделать в ответ.
- Ты предпочел бы, чтоб я этого не делала?
Нет, но он хотел бы иметь возможность не остаться в долгу. Будь Анна простой девчонкой, он мог бы дарить ей все, что она пожелает, угощать и развлекать. Вздумай она сделать ему подарок, Иманд был бы тронут ее вниманием, и поспешил бы порадовать в ответ - чтоб не тяготиться признательностью.
Раньше так и было. Даже во времена студенческого безденежья, девушки превозносили его щедрость. Иманд и правда никогда не скупился в финансовом смысле, но не от широты души, нет - он всего лишь отдавал долг, возвращая себе независимость. Подарки смущали его еще и потому, что требовали непременного выражения чувств и таким образом обязывали его дважды. Неудивительно, что он старался как можно скорее скинуть с плеч это бремя.
Теперь же, не в силах расплатиться, он видит, что богатые отдарки просто тешили его самолюбие, избавляя от нужды проявлять подлинную внимательность к дарительницам. Разве сердечность и забота состоят в том, чтобы ответно вручить человеку некий материальный эквивалент любви? Вопрос Анны высвечивает его, в сущности, довольно жалкие попытки возместить чье-то душевное тепло и участие некоторой приличной суммой, лишь бы не вкладываться эмоционально. Он находит в себе мужество признать это.
Дорожка идет в обход пруда, дремлющего под серой пористой коркой льда, местами залитого водой. Там вперевалку бродят прилетевшие на днях кряквы. По обтаявшим закраинам кормятся среди прошлогоднего рогоза юркие чирки, их драгоценные яшмовые головки мокро сверкают на солнце.
Внезапно мирная картина оживляется бурной любовной сценой. Красавец-селезень, издав призывное «шаак-шаак» и раскинув крылья с блестящими синими зеркальцами, устремляется в погоню за невзрачной уточкой, а та улепетывает от него валко и неуклюже, бросается из стороны в сторону, всюду настигаемая его резким горловым криком и хлопаньем крыльев - этих парусов страсти, раздуваемых ветром. Но любовная эскапада кончается конфузом. Сильный встречный порыв отбрасывает жениха вбок на залитый жидким солнцем ледяной паркет - огненный пересверк, брызги лиловых искр - остынь-ка, парень, далась тебе эта пернатая! Не пойти ли лучше в ресторан «Тина» закусить свежеоттаявшими личинками стрекоз?
- Интересно, - сочувственно наблюдая за ними, говорит Анна, - как птицы определяют, подходят ли они друг другу? Утке явно не по нраву кавалер. Значит, у них есть какие-то критерии, как у людей.
Странное, на первый взгляд, направление Анниной мысли, подсказывает ему, что утки тут, пожалуй, ни при чем.
- Про птиц не знаю. А у людей что?
- Совместимость - сходство характеров, интересов, единство целей.
Да, она верит, что в мире можно найти вот такую даровую согласованность. Что для гармонии в паре нужно непременно отыскать «своего» человека - то есть того, кто с симпатией отнесется к ее вкусам и ценностям. Она выросла в культуре, где царят романтические идеи о браке, и ее ожидания подкреплены хоть и небогатым, зато убедительным личным опытом. Ведь, положа руку на сердце, разве не чудесное совпадение делает их общение с Имандом столь приятным? После Эдмунда, которому для понимания ее иронии требовался толковый словарь, она наконец обрела собеседника, ценящего ее шутки. Встретила того, чьи мысли настолько близки, что она может подхватить их с любого места. Чьи суждения о людях и событиях не вызывают у нее возражений. И чьи вкусы в области книг и фильмов являют параллель с ее собственными. Разве это не доказательство их природной слаженности?
Кстати, о книгах. Ее вера в то, что Иманд подходит ей, еще недавно держалась в том числе и на совпадении литературных вкусов. Что-то (быть может общее заблуждение?) подсказывало ей, что ценителям «Саги о Форсайтах» будет легче договориться между собой, чем паре, в которой он любит Голсуорси, а она предпочитает Мопассана. Разве разделенное восхищение книгой не доказательство психологической совместимости, не залог взаимопонимания ее почитателей? Это же очевидно - нет? Сколько раз она наблюдала, как гости, приглашенные на коктейль в дом ее дяди, с интересом оглядывали его книжные полки и обширную коллекцию винила, стараясь разгадать характер хозяина по корешкам книг и надписям на конвертах с пластинками. Да и сама Анна, будучи в гостях, не упускала случая сунуть любопытный нос в домашние библиотеки.
Недели две назад она поделилась этой мыслью с Имандом. Он выслушал с интересом, и тут же предложил:
- Давай проведем простой опыт. Ты читала «Мидлмарч»? Понравилось? И мне. Интересно сравнить, каким тебе виделся господский дом в Лоуике, наружность Доротеи и мистера Кейсобона - поделись со мной мысленным кино, которое шло у тебя в голове, пока ты читала. А я обрисую свое. Битый час они сравнивали воображаемые лица, интерьеры, пейзажи, пока не убедились, что каждый увидел в романе свое, и в фантазиях их так мало сходства, как если б речь шла о двух разных книгах.
Зато Анна поняла, из каких источников Иманд брал материал для своего «кино». В памяти самой Анны, успевшей попутешествовать по английской глубинке и повидавшей немало старинных усадеб, хранится богатая галерея образов, откуда она может черпать что угодно - от деталей ландшафта, до вышивок на нижней юбке. Иманд же, не бывавший в Британии дальше Лондона, подпитывает свои визуализации жанровыми полотнами Уильяма Фрайта и портретами Лейтона - например, Доротея виделась ему похожей на графиню Браунлоу, и детскими впечатлениями от колониальной архитектуры в Африке. Это помогло Анне понять не только причины расхождений, но и их неизбежность.
Иманд, увы, не разделяет ее воззрений на совместимость. Его опыт по части разочарований в сходстве натур, куда богаче. Задолго до встречи с Анной ему пришлось узнать, что совпадение взглядов на искусство и политику, любовь к сладкому, привычка вовремя оплачивать счета и выбор одинаковой марки зубной пасты, отнюдь не означает, что перед тобой «родная душа» и не гарантирует взаимопонимания. Последняя история такого рода окончательно разбила его иллюзии.
С Ренатой - референткой из соседнего отдела, их роднило решительно все: детство, проведенное в разъездах между Европой и Африкой, склонность искать в работе забвения от тревог, легкость в овладении языками, интерес к живописи и умение блюсти границы - свои и чужие. Оба терпеть не могли химических отдушек, обожали кофе и любили поваляться в постели после звонка будильника. Даже недостатки - как-то: неспособность выносить эмоциональный шантаж, замкнутость и неприязнь к открытому проявлению чувств - они, казалось, позаимствовали друг у друга. Как тут было усомниться, что они созданы друг для друга? Целых три месяца они в это верили, а потом...
В тот день договорились пойти на юбилей к коллеге, и Рената, обещавшая накануне сюрприз, зашла к нему с подарочной коробкой в руках: «Тебе понравится!» В коробке оказался ярко-зеленый галстук, разрисованный мультяшными собачьими мордами: какие-то рыжие шавки, барбосы, пучеглазые мопсы… Он в жизни не видел такой безвкусицы! Но шокировала его не столько эксцентричная расцветка галстука, сколько неумеренный восторг Ренаты (с которой они до того вполне сходились в суждениях насчет изощренности валёров у ван Дейка): «Это же "Город собак!" Смотри, какие миляги!» Миляги - это?! Его представление о Ренате никак не вмещало столь нелепый энтузиазм. О чем она только думала, выбирая для него - такое?! Как ей одновременно мог нравиться этот модный кошмар и он сам?
Галстук - дарительница требовала, чтоб он тут же надел его - означал, что эта сердитая девушка с капелькой слюны на нижней губе, вовсе не родная душа, что ее вкусы далеки от того, что он предполагал в ней. Их сходство было поверхностным. Дурацкий аксессуар показал, что общность в одной сфере не освобождает от неприятных различий в другой, причем лучше бы ему о них не знать, чтоб не портить милый образ, сложившийся в уме.
Масштаб пережитой им в тот вечер любовной катастрофы выходил далеко за рамки вспыхнувшего между ними краткого яростного спора. Всего лишь за час до этого он полагал, что нашел идеальную подругу, в чьих красивых глазах уже привык видеть отражение своих мыслей, и вот теперь в них отразилось убийственное расхождение - столь же непримиримое, сколь и трагикомическое.
Скажи ему кто, что можно вот так насмерть рассориться из-за ерунды - не поверил бы. Но почему Рената сделалась вдруг отвратительной ему? Может именно потому, что ощущая с ней глубокую общность, он неожиданно напоролся на нечто, лежащее категорически поперек, и на контрасте воспринял чужеродное в ней слишком драматично, как если бы обнаружил рядом оживший манекен, притворявшийся человеком: она почти такая же, как я, но внезапно не такая!!
Иманд что-то долго молчит, и Анна на ходу поворачивается к нему, заправляя за ухо взбитую ветром прядь на виске.
- Ты не согласен?
Как не хочется возражать ей! Взять бы сейчас маленькую ладонь, с которой она только что стянула перчатку, отдаться легкомысленной болтовне, шутить, вызывая ее улыбку. И парочка его желаний тут же сбывается.
- Поговори со мной, - просительно улыбается она и сама берет его за руку, скользнув по ней холодком колечка на безымянном пальце.
- Я не верю в людей, подходящих нам по всем статьям. Нет никакого «своего» человека, которого надо найти.
Анна удерживается от какого-то возгласа, ожидая, что он еще скажет.
- Это романтическая выдумка, - отрывисто продолжает он, - мы слишком сложны, противоречивы и, стоит только приглядеться, обязательно окажемся «не теми».
- Почему?
Не то чтобы Анна не готова мириться с расхождениями, но как же быть с необъяснимой уверенностью, что она нашла родную душу, что Иманд по-настоящему ее понимает, и что она никогда не сможет полюбить кого-то еще?
- Потому, что ни один человек не может быть всем для другого. Воображать, что кто-то создан для нас - наивно. Иногда кажется: вот он - идеал! Но это до тех пор, пока не узнаешь его как следует. Мы не идеальны - лезем в споры и не слушаем друг друга, врем на каждом шагу, виним в своих бедах кого угодно, только не себя, поучаем и придираемся - мы такие.
- Значит, мы разочаруемся - я в тебе, а ты во мне? - это как вообразить трескучий мороз в разгар лета, она ежится. - И что тогда?
- Ну... приспособимся жить рядом с таким же несовершенным созданием. Научимся жалеть и прощать.
Анна смотрит ему в лицо - на опущенные глаза, на слегка обветренные губы, произносящие разумные правильные слова, и в горле у нее горячо от сочувствия. Видать, крепко ему досталось, если разбились все иллюзии до единой. Это глубоко скрытое в нем смирение избавляет ее от детской самонадеянности в духе «уж я-то сумею тебя понять» - наверняка она не первая, кто так думал.
- Терпимость важнее сходства, - он будто слышит ее мысли. - Близкий человек, который мирится с нашими недостатками - вот кто самый подходящий партнер.
- Совместимость вырабатывается в любви - ты это имеешь в виду?
- Да. Это достижение, а не предпосылка.
Высказанная со спокойной прямотой мысль производит на нее бодрящее действие. Вместо уныния (нету? - а я-то надеялась!) она испытывает прилив энтузиазма. Что ж, раз любви нужно учиться - раз это умение, а не ослепление - она готова начать. Хоть сейчас. Но вслух, задумчиво:
- Ты так много знаешь об этом.
- Меньше, чем тебе кажется.
Густо переплетенные ветки старых орешен, увешанных рыхлыми желто-коричневыми сережками, образуют легкий пронизанный солнцем навес, сыплющий под ноги пестроту тени и ярких пятен. Сияющий воздух дрожит под натиском перемен. Сладко и самозабвенно заливаются ополоумевшие от любви синицы, дрозды, зяблики. Ветер свежо и остро пахнет разбуженной землей, весенним дурманом. Иманд прочно завладел прохладной ладошкой спутницы будто забытой в его руке по недосмотру.
- Ты чувствуешь себя любимым?
- Да. Такое забытое детское ощущение.
- Почему?
- Не знаю… очутиться в центре чьих-то мыслей, забот, волнений - разве не так было в детстве?
- Тебя это смущает?
Почему-то неловко сказать «да» и он просто пожимает плечами.
- Но ты разве не этого хотел?
Этого, этого! Он как все безотчетно перенес во взрослую жизнь детские представления о любви, которую воспринимал в те дни как всемерную помощь и потакание. В глубине души он продолжает горячо мечтать о той, что станет читать в его сердце, самоотверженно заботиться и обращать все к лучшему. Эта мечта, отвергнутая и осмеянная рассудком, загнанная в дальний угол сознания, останется с ним на всю жизнь.
Повзрослев, Иманд обнаружил, что быть любимым - только одно из состояний любви, прежде казавшейся цельной. Он испытал потребность любить, и перенес на нее центр тяжести своих эмоциональных усилий. Желая всесторонней близости с этой девушкой, он без колебаний изменил свою жизнь, не считая, что принес ее в жертву, и не отделяя своих интересов от блага любимой. Он никогда не произносил ничего такого и даже не думал об этом, но умей Анна и впрямь читать в его сердце, она бы не удивилась.
Что же ему ответить на вопрос «разве ты не этого хотел?» Он в затруднении и предпочел бы словам поступки. Но что он может позволить себе сейчас, когда предел мечтаний (и тот недостижимый!) обнять эту насмешницу. Может перевести стрелки на нее - «А ты?» - нет, неблагородно. Анна, сама того не ведая, приходит ему на выручку.
- А мне еще с Лилля этого хотелось: заботиться, касаться, думать о тебе. С тобой я больше не чувствую себя одинокой. Мне кажется, ты понимаешь меня - даже если не говоришь ничего. Тебе нравятся и не нравятся те же люди, что и мне, ты сердишься и смеешься по тем же поводам. У нас даже желания сейчас одинаковые! - говоря это, она замедляла шаг, а теперь вовсе остановилась, храбро улыбнулась.
Эта маленькая провокация застает его врасплох.
- Наверно ты прав, у такого взаимопонимания есть предел, - она уже испугалась своей смелости, чуть отступила назад, с тревогой и надеждой ожидая реакции.
Хорошо бы Анне получше знать своего жениха: что-что, а не идти на поводу у других он отлично умеет. Не далее как три дня назад она случайно наблюдала оскорбительную сцену: визитер из Чешского посольства, надув щеки, пытался всучить молодому коллеге якобы заслуженные им «тридцать серебряников»: «Таков приказ!»
- Это приказ для вас, не для меня.
Анну поразило, с каким холодным достоинством он сломал чужую игру, не выходя за рамки дипломатического этикета.
С ней ему все же не хватает хладнокровия - покраснел, как пойманный за ухо мальчишка, но глаз не опустил.
- Ты права, я тоже хочу обнять тебя. Но боюсь, не сумею этим ограничиться и нарушу данное слово. Прости мою слабость.
Анне преподан хороший урок - со всей почтительностью и без единого укора. Обуреваемая стыдом и восторгом, она не знает, куда деться, как вести себя с ним.
- И за то, что ты сейчас чувствуешь, тоже прости.
Спутать карты индюку из посольства или неопытной девушке - это пожалуйста, а вот попробуй-ка переиграть судьбу!
Стоять на ветру холодно, и они идут дальше, сворачивая в темную, пронизанную дымными лучами еловую аллею. Светло-зеленые солнечные верхушки мерно колышутся - оттуда сыплется частая барабанная дробь, ошметки коры и звонкое кудахчущее кла-кла-кла-кла!
- Смотри, смотри, вон он! - шепчет Анна, следя, как вверх по корявому стволу быстро бежит одна пернатая «красная шапочка», а за ней другая, - дятлы паруются.
Она еще выше задирает голову: между хвойных берегов течет прозрачно-голубая река с тающими льдинками облаков. На пятом шаге коварная ёлка подставляет ей толстый узловатый корень, и натуралистка, споткнувшись, летит... Но вместо того, чтоб пробороздить носом аллею, падает в безопасное окружение быстрых рук, утыкается щекой в теплое плечо под расстегнутой курткой. Дятлы там наверху, кажется, хихикают, а они просто замирают под этой дурацкой, предательской, благословенной, самой лучшей на свете ёлкой.
Иманд (26) - Анна (23)
- В детстве я мечтала здесь жить, - говорит Анна, с удовольствием оглядывая с лужайки стоящий на пологом холме элегантный песочно-бежевый особняк с мансардной крышей в духе французского ренессанса. Сияет белизной алебастр балюстрады, широкими полукружьями разбегаясь по обе стороны парадной лестницы и каменной террасы, обсаженной кустами роз и чубушника. Над ней отливает серебром двойной ряд высоких окон с арочными фронтонами, разделенными тонкими рифлеными пилястрами во вкусе Пьера Леско, отчего вся постройка выглядит легкой, пронизанной светом.
Но дом составляет лишь часть очарования - подлинное сокровище сама эта маленькая лесистая земля в пригороде Стокгольма, со старинным парком, обступившим поместье, зеркальной чашей пруда и простирающейся за ним елово-ореховой чащей - обиталищем белок и востроглазых зеленых дятлов. С ними Иманд познакомился еще зимой, вдоль и поперек исходив островок на лыжах, заодно оценив предусмотрительность невесты, выбравшей для него это респектабельное уединение, вдали от любопытных и, что греха таить, осуждающих взглядов публики.
- Мне здесь нравится, - признает он, думая о наступающих теплых днях, когда они будут бродить вдвоем, никем не тревожимые. Вот прямо сейчас и начнут.
День-то какой! Робкая северная весна сегодня вдруг потеряла свою кротость - горячий свет хлынул на землю, сотворяя ручьи, и первые зеленые всходы, и желтые цыплячьи стайки мать-мачехи на пригреве. Сплошной темно-зеленый ельник вокруг кажется черным от слепящей яркости дня и густой синевы неба, сквозящей в его острых верхушках. По обочинам подсохшей парковой дорожки стоят мелкие голубые лужицы, где уже вовсю копошится вертлявая членистоногая жизнь.
- Тебе не бывает скучно здесь одному?
- Нет, - отвечает он немного рассеяно, обдумывая, позволит ли Анна приобнять ее. Чутье подсказывает, что с объятиями лучше повременить. - Есть же книги, фильмы, природа, город под боком - что еще надо.
- Да? А я думала, ты будешь рад другу.
Это многообещающее «да?» сбивает его с толку - какому еще другу?
- Не волнуйся, - Анна втайне наслаждается его замешательством. - Он не навязчив и любит то же, что и ты - носиться сломя голову по лесу.
Ничего себе рекомендация!
- Ждет не дождется встречи с тобой - с лукавой улыбкой продолжает она, - копытом в нетерпении бьет.
Радость и смущение от того, что нечем отплатить ей за такую щедрость борются в нем. Желая доставить ему удовольствие, Анна невольно взваливает на него бремя благодарности за любовь и заботу. Бремя особенно тяжкое теперь, когда положение жениха обязывает его ухаживать за девушкой, а не быть самому объектом ее благодеяний.
- Ты что? - Анна искоса наблюдает за ним, - я всего лишь попросила привезти сюда лошадь, это не труд.
- Ты заботишься обо мне, а я ничего не могу сделать в ответ.
- Ты предпочел бы, чтоб я этого не делала?
Нет, но он хотел бы иметь возможность не остаться в долгу. Будь Анна простой девчонкой, он мог бы дарить ей все, что она пожелает, угощать и развлекать. Вздумай она сделать ему подарок, Иманд был бы тронут ее вниманием, и поспешил бы порадовать в ответ - чтоб не тяготиться признательностью.
Раньше так и было. Даже во времена студенческого безденежья, девушки превозносили его щедрость. Иманд и правда никогда не скупился в финансовом смысле, но не от широты души, нет - он всего лишь отдавал долг, возвращая себе независимость. Подарки смущали его еще и потому, что требовали непременного выражения чувств и таким образом обязывали его дважды. Неудивительно, что он старался как можно скорее скинуть с плеч это бремя.
Теперь же, не в силах расплатиться, он видит, что богатые отдарки просто тешили его самолюбие, избавляя от нужды проявлять подлинную внимательность к дарительницам. Разве сердечность и забота состоят в том, чтобы ответно вручить человеку некий материальный эквивалент любви? Вопрос Анны высвечивает его, в сущности, довольно жалкие попытки возместить чье-то душевное тепло и участие некоторой приличной суммой, лишь бы не вкладываться эмоционально. Он находит в себе мужество признать это.
Дорожка идет в обход пруда, дремлющего под серой пористой коркой льда, местами залитого водой. Там вперевалку бродят прилетевшие на днях кряквы. По обтаявшим закраинам кормятся среди прошлогоднего рогоза юркие чирки, их драгоценные яшмовые головки мокро сверкают на солнце.
Внезапно мирная картина оживляется бурной любовной сценой. Красавец-селезень, издав призывное «шаак-шаак» и раскинув крылья с блестящими синими зеркальцами, устремляется в погоню за невзрачной уточкой, а та улепетывает от него валко и неуклюже, бросается из стороны в сторону, всюду настигаемая его резким горловым криком и хлопаньем крыльев - этих парусов страсти, раздуваемых ветром. Но любовная эскапада кончается конфузом. Сильный встречный порыв отбрасывает жениха вбок на залитый жидким солнцем ледяной паркет - огненный пересверк, брызги лиловых искр - остынь-ка, парень, далась тебе эта пернатая! Не пойти ли лучше в ресторан «Тина» закусить свежеоттаявшими личинками стрекоз?
- Интересно, - сочувственно наблюдая за ними, говорит Анна, - как птицы определяют, подходят ли они друг другу? Утке явно не по нраву кавалер. Значит, у них есть какие-то критерии, как у людей.
Странное, на первый взгляд, направление Анниной мысли, подсказывает ему, что утки тут, пожалуй, ни при чем.
- Про птиц не знаю. А у людей что?
- Совместимость - сходство характеров, интересов, единство целей.
Да, она верит, что в мире можно найти вот такую даровую согласованность. Что для гармонии в паре нужно непременно отыскать «своего» человека - то есть того, кто с симпатией отнесется к ее вкусам и ценностям. Она выросла в культуре, где царят романтические идеи о браке, и ее ожидания подкреплены хоть и небогатым, зато убедительным личным опытом. Ведь, положа руку на сердце, разве не чудесное совпадение делает их общение с Имандом столь приятным? После Эдмунда, которому для понимания ее иронии требовался толковый словарь, она наконец обрела собеседника, ценящего ее шутки. Встретила того, чьи мысли настолько близки, что она может подхватить их с любого места. Чьи суждения о людях и событиях не вызывают у нее возражений. И чьи вкусы в области книг и фильмов являют параллель с ее собственными. Разве это не доказательство их природной слаженности?
Кстати, о книгах. Ее вера в то, что Иманд подходит ей, еще недавно держалась в том числе и на совпадении литературных вкусов. Что-то (быть может общее заблуждение?) подсказывало ей, что ценителям «Саги о Форсайтах» будет легче договориться между собой, чем паре, в которой он любит Голсуорси, а она предпочитает Мопассана. Разве разделенное восхищение книгой не доказательство психологической совместимости, не залог взаимопонимания ее почитателей? Это же очевидно - нет? Сколько раз она наблюдала, как гости, приглашенные на коктейль в дом ее дяди, с интересом оглядывали его книжные полки и обширную коллекцию винила, стараясь разгадать характер хозяина по корешкам книг и надписям на конвертах с пластинками. Да и сама Анна, будучи в гостях, не упускала случая сунуть любопытный нос в домашние библиотеки.
Недели две назад она поделилась этой мыслью с Имандом. Он выслушал с интересом, и тут же предложил:
- Давай проведем простой опыт. Ты читала «Мидлмарч»? Понравилось? И мне. Интересно сравнить, каким тебе виделся господский дом в Лоуике, наружность Доротеи и мистера Кейсобона - поделись со мной мысленным кино, которое шло у тебя в голове, пока ты читала. А я обрисую свое. Битый час они сравнивали воображаемые лица, интерьеры, пейзажи, пока не убедились, что каждый увидел в романе свое, и в фантазиях их так мало сходства, как если б речь шла о двух разных книгах.
Зато Анна поняла, из каких источников Иманд брал материал для своего «кино». В памяти самой Анны, успевшей попутешествовать по английской глубинке и повидавшей немало старинных усадеб, хранится богатая галерея образов, откуда она может черпать что угодно - от деталей ландшафта, до вышивок на нижней юбке. Иманд же, не бывавший в Британии дальше Лондона, подпитывает свои визуализации жанровыми полотнами Уильяма Фрайта и портретами Лейтона - например, Доротея виделась ему похожей на графиню Браунлоу, и детскими впечатлениями от колониальной архитектуры в Африке. Это помогло Анне понять не только причины расхождений, но и их неизбежность.
Иманд, увы, не разделяет ее воззрений на совместимость. Его опыт по части разочарований в сходстве натур, куда богаче. Задолго до встречи с Анной ему пришлось узнать, что совпадение взглядов на искусство и политику, любовь к сладкому, привычка вовремя оплачивать счета и выбор одинаковой марки зубной пасты, отнюдь не означает, что перед тобой «родная душа» и не гарантирует взаимопонимания. Последняя история такого рода окончательно разбила его иллюзии.
С Ренатой - референткой из соседнего отдела, их роднило решительно все: детство, проведенное в разъездах между Европой и Африкой, склонность искать в работе забвения от тревог, легкость в овладении языками, интерес к живописи и умение блюсти границы - свои и чужие. Оба терпеть не могли химических отдушек, обожали кофе и любили поваляться в постели после звонка будильника. Даже недостатки - как-то: неспособность выносить эмоциональный шантаж, замкнутость и неприязнь к открытому проявлению чувств - они, казалось, позаимствовали друг у друга. Как тут было усомниться, что они созданы друг для друга? Целых три месяца они в это верили, а потом...
В тот день договорились пойти на юбилей к коллеге, и Рената, обещавшая накануне сюрприз, зашла к нему с подарочной коробкой в руках: «Тебе понравится!» В коробке оказался ярко-зеленый галстук, разрисованный мультяшными собачьими мордами: какие-то рыжие шавки, барбосы, пучеглазые мопсы… Он в жизни не видел такой безвкусицы! Но шокировала его не столько эксцентричная расцветка галстука, сколько неумеренный восторг Ренаты (с которой они до того вполне сходились в суждениях насчет изощренности валёров у ван Дейка): «Это же "Город собак!" Смотри, какие миляги!» Миляги - это?! Его представление о Ренате никак не вмещало столь нелепый энтузиазм. О чем она только думала, выбирая для него - такое?! Как ей одновременно мог нравиться этот модный кошмар и он сам?
Галстук - дарительница требовала, чтоб он тут же надел его - означал, что эта сердитая девушка с капелькой слюны на нижней губе, вовсе не родная душа, что ее вкусы далеки от того, что он предполагал в ней. Их сходство было поверхностным. Дурацкий аксессуар показал, что общность в одной сфере не освобождает от неприятных различий в другой, причем лучше бы ему о них не знать, чтоб не портить милый образ, сложившийся в уме.
Масштаб пережитой им в тот вечер любовной катастрофы выходил далеко за рамки вспыхнувшего между ними краткого яростного спора. Всего лишь за час до этого он полагал, что нашел идеальную подругу, в чьих красивых глазах уже привык видеть отражение своих мыслей, и вот теперь в них отразилось убийственное расхождение - столь же непримиримое, сколь и трагикомическое.
Скажи ему кто, что можно вот так насмерть рассориться из-за ерунды - не поверил бы. Но почему Рената сделалась вдруг отвратительной ему? Может именно потому, что ощущая с ней глубокую общность, он неожиданно напоролся на нечто, лежащее категорически поперек, и на контрасте воспринял чужеродное в ней слишком драматично, как если бы обнаружил рядом оживший манекен, притворявшийся человеком: она почти такая же, как я, но внезапно не такая!!
Иманд что-то долго молчит, и Анна на ходу поворачивается к нему, заправляя за ухо взбитую ветром прядь на виске.
- Ты не согласен?
Как не хочется возражать ей! Взять бы сейчас маленькую ладонь, с которой она только что стянула перчатку, отдаться легкомысленной болтовне, шутить, вызывая ее улыбку. И парочка его желаний тут же сбывается.
- Поговори со мной, - просительно улыбается она и сама берет его за руку, скользнув по ней холодком колечка на безымянном пальце.
- Я не верю в людей, подходящих нам по всем статьям. Нет никакого «своего» человека, которого надо найти.
Анна удерживается от какого-то возгласа, ожидая, что он еще скажет.
- Это романтическая выдумка, - отрывисто продолжает он, - мы слишком сложны, противоречивы и, стоит только приглядеться, обязательно окажемся «не теми».
- Почему?
Не то чтобы Анна не готова мириться с расхождениями, но как же быть с необъяснимой уверенностью, что она нашла родную душу, что Иманд по-настоящему ее понимает, и что она никогда не сможет полюбить кого-то еще?
- Потому, что ни один человек не может быть всем для другого. Воображать, что кто-то создан для нас - наивно. Иногда кажется: вот он - идеал! Но это до тех пор, пока не узнаешь его как следует. Мы не идеальны - лезем в споры и не слушаем друг друга, врем на каждом шагу, виним в своих бедах кого угодно, только не себя, поучаем и придираемся - мы такие.
- Значит, мы разочаруемся - я в тебе, а ты во мне? - это как вообразить трескучий мороз в разгар лета, она ежится. - И что тогда?
- Ну... приспособимся жить рядом с таким же несовершенным созданием. Научимся жалеть и прощать.
Анна смотрит ему в лицо - на опущенные глаза, на слегка обветренные губы, произносящие разумные правильные слова, и в горле у нее горячо от сочувствия. Видать, крепко ему досталось, если разбились все иллюзии до единой. Это глубоко скрытое в нем смирение избавляет ее от детской самонадеянности в духе «уж я-то сумею тебя понять» - наверняка она не первая, кто так думал.
- Терпимость важнее сходства, - он будто слышит ее мысли. - Близкий человек, который мирится с нашими недостатками - вот кто самый подходящий партнер.
- Совместимость вырабатывается в любви - ты это имеешь в виду?
- Да. Это достижение, а не предпосылка.
Высказанная со спокойной прямотой мысль производит на нее бодрящее действие. Вместо уныния (нету? - а я-то надеялась!) она испытывает прилив энтузиазма. Что ж, раз любви нужно учиться - раз это умение, а не ослепление - она готова начать. Хоть сейчас. Но вслух, задумчиво:
- Ты так много знаешь об этом.
- Меньше, чем тебе кажется.
Густо переплетенные ветки старых орешен, увешанных рыхлыми желто-коричневыми сережками, образуют легкий пронизанный солнцем навес, сыплющий под ноги пестроту тени и ярких пятен. Сияющий воздух дрожит под натиском перемен. Сладко и самозабвенно заливаются ополоумевшие от любви синицы, дрозды, зяблики. Ветер свежо и остро пахнет разбуженной землей, весенним дурманом. Иманд прочно завладел прохладной ладошкой спутницы будто забытой в его руке по недосмотру.
- Ты чувствуешь себя любимым?
- Да. Такое забытое детское ощущение.
- Почему?
- Не знаю… очутиться в центре чьих-то мыслей, забот, волнений - разве не так было в детстве?
- Тебя это смущает?
Почему-то неловко сказать «да» и он просто пожимает плечами.
- Но ты разве не этого хотел?
Этого, этого! Он как все безотчетно перенес во взрослую жизнь детские представления о любви, которую воспринимал в те дни как всемерную помощь и потакание. В глубине души он продолжает горячо мечтать о той, что станет читать в его сердце, самоотверженно заботиться и обращать все к лучшему. Эта мечта, отвергнутая и осмеянная рассудком, загнанная в дальний угол сознания, останется с ним на всю жизнь.
Повзрослев, Иманд обнаружил, что быть любимым - только одно из состояний любви, прежде казавшейся цельной. Он испытал потребность любить, и перенес на нее центр тяжести своих эмоциональных усилий. Желая всесторонней близости с этой девушкой, он без колебаний изменил свою жизнь, не считая, что принес ее в жертву, и не отделяя своих интересов от блага любимой. Он никогда не произносил ничего такого и даже не думал об этом, но умей Анна и впрямь читать в его сердце, она бы не удивилась.
Что же ему ответить на вопрос «разве ты не этого хотел?» Он в затруднении и предпочел бы словам поступки. Но что он может позволить себе сейчас, когда предел мечтаний (и тот недостижимый!) обнять эту насмешницу. Может перевести стрелки на нее - «А ты?» - нет, неблагородно. Анна, сама того не ведая, приходит ему на выручку.
- А мне еще с Лилля этого хотелось: заботиться, касаться, думать о тебе. С тобой я больше не чувствую себя одинокой. Мне кажется, ты понимаешь меня - даже если не говоришь ничего. Тебе нравятся и не нравятся те же люди, что и мне, ты сердишься и смеешься по тем же поводам. У нас даже желания сейчас одинаковые! - говоря это, она замедляла шаг, а теперь вовсе остановилась, храбро улыбнулась.
Эта маленькая провокация застает его врасплох.
- Наверно ты прав, у такого взаимопонимания есть предел, - она уже испугалась своей смелости, чуть отступила назад, с тревогой и надеждой ожидая реакции.
Хорошо бы Анне получше знать своего жениха: что-что, а не идти на поводу у других он отлично умеет. Не далее как три дня назад она случайно наблюдала оскорбительную сцену: визитер из Чешского посольства, надув щеки, пытался всучить молодому коллеге якобы заслуженные им «тридцать серебряников»: «Таков приказ!»
- Это приказ для вас, не для меня.
Анну поразило, с каким холодным достоинством он сломал чужую игру, не выходя за рамки дипломатического этикета.
С ней ему все же не хватает хладнокровия - покраснел, как пойманный за ухо мальчишка, но глаз не опустил.
- Ты права, я тоже хочу обнять тебя. Но боюсь, не сумею этим ограничиться и нарушу данное слово. Прости мою слабость.
Анне преподан хороший урок - со всей почтительностью и без единого укора. Обуреваемая стыдом и восторгом, она не знает, куда деться, как вести себя с ним.
- И за то, что ты сейчас чувствуешь, тоже прости.
Спутать карты индюку из посольства или неопытной девушке - это пожалуйста, а вот попробуй-ка переиграть судьбу!
Стоять на ветру холодно, и они идут дальше, сворачивая в темную, пронизанную дымными лучами еловую аллею. Светло-зеленые солнечные верхушки мерно колышутся - оттуда сыплется частая барабанная дробь, ошметки коры и звонкое кудахчущее кла-кла-кла-кла!
- Смотри, смотри, вон он! - шепчет Анна, следя, как вверх по корявому стволу быстро бежит одна пернатая «красная шапочка», а за ней другая, - дятлы паруются.
Она еще выше задирает голову: между хвойных берегов течет прозрачно-голубая река с тающими льдинками облаков. На пятом шаге коварная ёлка подставляет ей толстый узловатый корень, и натуралистка, споткнувшись, летит... Но вместо того, чтоб пробороздить носом аллею, падает в безопасное окружение быстрых рук, утыкается щекой в теплое плечо под расстегнутой курткой. Дятлы там наверху, кажется, хихикают, а они просто замирают под этой дурацкой, предательской, благословенной, самой лучшей на свете ёлкой.