Залог несчастья
Иманд (26) - Анна (24)
Бывают дни, когда всё так хорошо задуманное накануне не то чтобы летит к чертям, но кажется неуместным и ненужным наутро. И задний ход уже не дашь - поздно, и что делать - непонятно.
Они ещё с вечера условились о верховой прогулке, но часов в десять вопреки прогнозам, наползли низкие тучи, зарядил мелкий безнадёжный дождь, и Анна встретила его не в настроении, пасмурная как незадавшееся утро.
- Посиди минутку, я сейчас закончу, - и отвернулась к компьютеру, хотя на самом деле ничего не делала, просто файлы перекачивались из смартфона, а она сидела, уставившись на шкалу загрузки, будто подгоняла еле ползущую зеленую полоску взглядом. Анна не думала о нём, не была рада встрече, и он почувствовал себя лишним, словно явился незван и не вовремя. Да не махнешь ведь рукой: «Ладно, в другой раз зайду» (хотя в другой раз может было бы лучше). Пусть еще не сказано сакраментальное «и в горе и в радости», но уже решено, что так будет. И они должны как-то преодолеть происходящее - вместе.
Анна знает, надо бы улыбнуться, приветить гостя - она так ждала его, именно он ей сейчас и нужен! Только Иманд возможно сумеет утолить её тревогу, вернуть веру в правильность шага, до которого осталось всего ничего - два месяца. Ибо уверенность её пошатнулась, и страх фатальной ошибки закрался в сердце.
Первое, что она узнала, проснувшись: дядя разводится. Не то чтобы раньше никто в её окружении не разводился… Но рухнул брак, казавшийся незыблемым как бастион. Брак, в прочность которого она наивно верила, потому что там же такая любовь была! Такая страсть несказанная! И ведь не подростки сошлись, обоим за сорок было. Все вокруг говорили: «Ну наконец-то!», «Какая пара!» и, подавив завистливый вздох, прибавляли: «Они же созданы друг для друга». Иначе и не скажешь. Оба потомственные сорбонары, увлеченные астрономы (и Анну приохотили), с полуслова понимающие друг друга. Они даже внешне похожи: высокие, статные, с удлинённым разрезом карих глаз. Им все, все прочили счастье! И Анна, еще недавно стоявшая с букетом роз среди подружек невесты под греческим портиком на залитых солнцем ступенях церкви Мадлен, не сомневалась, так и будет. Ведь кому же быть счастливыми, как не им - умным, зрелым, по уши влюблённым, отстоявшим у всех бед своё трудное счастье!
Их развод не просто семейная драма, но крах всего, что могло быть положено в основу прочного союза: сильных взаимных чувств, сходства натур и жизненных целей, житейского опыта и мозгов, наконец! Если всё это не помогло сохранить отношения, на что же рассчитывать им - не нюхавшим пороху, разделённым социальной пропастью, окруженным враждебной средой? Что не так в той брачной истории, начавшейся как пролог к счастливой сказке, и окончившейся траурной строкой в дворцовом циркуляре?
Анна делает над собой усилие и улыбается жениху:
- Погода нас подвела, да?
- Чем ты расстроена? - без обиняков спрашивает он, надеясь, что Анна не станет, как это свойственно незнамо чем обиженным и надутым, отнекиваться, мол, ничего, всё в порядке. Она ведь не такая, правда? Неправда. Но сегодня чувствует себя виноватой за хмурый приём, и спешит навстречу с сюжетом, который, быть может, извинит её.
Иманд слушает со спокойствием, которое легко принять за безразличие, и не торопится утешать. Зря Анна надеялась, что он станет разубеждать ее, скажет что-нибудь неопровержимо оптимистичное, типа, они - это они, а мы - это мы. Зато он сразу схватывает суть:
- Боишься, что это и с нами может случиться?
- А ты - нет? - с вызовом спрашивает она.
- И я, - миролюбиво признаёт он. - Никто не застрахован.
- Но почему? Почему? Ведь не очертя голову женятся! Разумные взрослые люди, знают, чего хотят, имеют все шансы на успех и сами в это верят. Может, мы неправильно представляем себе совместную жизнь?
У него нет готового ответа, но Анна права, о таких вещах лучше думать до, а не после.
Файлы загружены. Она выключает компьютер, смотрит в окно.
- Знаешь, а дождь вроде перестал, только сыро очень. Может, хоть по парку походим?
Гулять - означает быть с ним наедине: опасно, запретно, блаженно - ведь Иманд может позволить себе «что-нибудь». Например, поцеловать её, когда никто не видит. Конечно они заранее договорились не нарушать правил (а правила суровы и требуют сдержанности). Но это так трудно - по крайней мере, для него, думает Анна. Нет, он пока не давал повода. Но ведь может дать. Даже должен - не железный же он! Она и боится и надеется на это. Сердце ёкает, когда в мирно текущей беседе разверзается пауза. Иногда она нарочно перестает поддерживать разговор, провоцируя многозначительное молчание, которое в романах непременно кончается решительным объяснением в духе «ну я так больше не могу!» Словом, плутовка чует, что играет с огнём. И ради этой игры с ним готова хоть под дождь!
Двойственность её ожиданий сведёт с ума кого угодно! Так чего же она хочет - чтоб Иманд уступил соблазну или наоборот, проявил выдержку? Правдивый ответ - и она отдаёт себе в этом отчёт - звучит так: для себя хочу чтобы он решился (ведь это означает неотразимость её чар), а для него - чтобы устоял. Ему потом неловко будет за свою слабость. Случись ей держать ответ перед собственной совестью, чего она хочет - Анна нелицемерно скромно выбрала бы второе. Но ведь и первое желание, куда деваться, тоже ее.
Вообще это трудный вопрос, откуда в нас берутся желания, с которыми мы сами не согласны, даже труднее того, который стоит перед ними сейчас: почему рушатся браки, казалось, обречённые на успех. Так что проблема противоречивых желаний остается пока нерешенной.
Французский сад с его безупречной геометрией уныл, яркие краски цветников растворились в бледных испарениях земли, даже фарфоровая кайма голубых гортензий кажется вылинявшей. Пышное рококо клематисов, увивших решетки перголы, напоминает мокрую шапку, нахлобученную набекрень. Куда ни глянь, хмуро и неприютно. Зато в боковых аллеях таинственно густится туман, сквозь который тускло поблескивает глянец молодой листвы.
Держась рядышком, но не касаясь друг друга - Анна лишь изредка (и главным образом на людях) берет его под руку - они медленно идут по ясеневой аллее, обсуждая вопрос Иманда: чего ты хочешь от семейной жизни.
- Всего хочу! Чтоб мы были друзьями, любовниками, родителями, самыми близкими людьми. Хочу видеть, как ты меняешься с годами и сама меняться рядом с тобой. Банально?
- И слава богу, - с облегчением говорит он.
- Ты как будто не то боялся услышать?
Ладно, раз у них такой откровенный разговор… Не то чтобы боялся - уже нет, но… черт, как об этом сказать-то?
- Я бы насторожился, скажи ты, что хочешь быть нужной, заботиться, - ну вот, неуклюже вышло, сейчас обидится.
- Тебя так пугает моя забота? - на лице, обрамленном капюшоном пока только недоумение.
- Нет, нет. Ты же не из желания заполнить пустоту в душе. Осторожней!
Увлеченная разговором, она не видит, куда идет - прямо в лужу. Он успел помешать ей, удивленно ощутив, с какой готовностью Анна поддалась его руке - будто ждала (но ведь не нарочно она собиралась промочить ноги?) - и тут же напряглась, отстранилась, пробормотала «спасибо». Вот же недотрога!
- Разве плохо быть нужным тем, кого любишь? Хотеть этого? - мелкое происшествие, не сбило ее с мысли.
- Нужным бывает предмет, а когда так говорят о человеке, значит, к нему относятся потребительски, как к вещи. «Хочу быть нужным» - значит «хочу, чтобы мною пользовались» и платили признательностью, зависели от меня.
- Это от страха, что ли? Когда думают, что любимого ничем не удержать, кроме зависимости?
- Ну да, поймать его как зверя в капкан. Мы же чувствуем свою неполноту. Не имеем в себе того, в чем нуждаемся - оно есть у другого, третьего, пятого. Если у меня будет то, что нужно тебе - куда ты от меня денешься? Вот так сойдутся два ущербных одиночества, и возникнет единство.
- Ты что, «Пир» мне пересказываешь? - весело разоблачает она.
- Нет, его народную версию, - он сконфужено хмыкает, вспомнил что-то.
- Расскажи!
- Однажды в школе задали сделать доклад о мифе, повлиявшем на сознание общества. Я ничего такого не знал и пристал к брату. Он и подсунул Платона: «"Пир" почитай!» Я - разочаровано: «Это про кулинарию, что ли?» «Нет, - тут Томаш решил подогреть интерес, - про расчлененку».
Анна прыскает:
- Удался доклад-то?
- Да я уж не помню. Но миф о половинках… Это ж надо так людям в нерв попасть!
- Потому, что все мечтают встретить родную душу?
- Потому, что любовь - это стремление двоих стать единым целым, в котором есть все, что нужно. И андрогин - идеальный образ самодостаточности.
Чем дальше вглубь аллеи, тем гуще туман. Белесая пелена висит между стволов, уютно зашторив пространство. Но луж, увы, больше не попадается. И Анна игриво закидывает другую удочку: не клюнет ли рыбка?
- А вдруг мы и есть половинки?
- Ага, одна половинка от страуса, другая от ежа.
Ну вот что с ним делать!
Заигрывая с женихом, Анна пребывает в восхитительной полноте чувств. Ее живость - блеск глаз под капюшоном, складки плаща, которыми она то и дело задевает его на ходу, дразнящие интонации - все это вдохновляет, развязывает ему язык. Хочется блистать остроумием, чтобы она и дальше взглядывала на него с восторгом, смеялась, по-девчоночьи прикрывая рот ладошкой.
Но вообще-то у них серьезный разговор, и он спрашивает:
- Ты не думаешь, что вот это и есть залог несчастья - верить, что люди подходят друг другу, как пазлы? Что найдется человек, который поймет нашу боль и сложность, примет то, что другие отвергли, восполнит нехватки?
- Но мы же все равно надеемся, - голос ее звучит жалобно. - Умом-то конечно понимаем, а в душе всё-таки теплится… ведь так?
С пристыженным смешком он вынужден признать: так, жаждем вопреки рассудку. Он уже слишком взрослый, чтоб не замечать истины или отворачиваться от нее: Анна нужна ему не как возлюбленная, но как завершение самого себя - как неуловимая родная частица, без которой дух его не сможет обрести законченности и покоя. Он соблазнен этим желанием, как все - не в силах противиться ему, но ум и воля, объединившись, не дают впасть в иллюзию, понуждают к болезненной честности.
- И что теперь? - вопрошает Анна. - Разубедить себя можно, но расхотеть по команде… - что с этим делать?
- Изжить. Это же детское желание - найти того, кто сделает нас целостными и независимыми. Повзрослеем - пройдет.
- Но ты же сам сказал, любовь - это стремление обрести целостность.
- Такова правда мифа. А правда жизни в том, что никто не родится на свет, чтоб нянчиться с нами.
Анна нечаянно задевает простертую над дорожкой ветку, обрушивая на голову холодный водопад, и испуганно ойкает. Иманду тоже достается.
- И дождя-то нет, - оглядывая его и себя, недовольно бурчит она, - а мы мокрые как лягушки.
- Пойдем в цветники, там посуше.
Но над клумбами висит изморось, никнут к земле отяжелевшие от влаги растения. Делать нечего, приходится сворачивать к дому, и он говорит в сторону - не то самому себе, не то природе:
- Если повезет, экстаза от встречи с очередной «половинкой» хватит на пару лет.
- А потом что - развод?
- Ну почему сразу развод? К тому времени жизнь войдет в колею: дом, дети, друзья - терять их больнее, чем терпеть супруга, с которым жить хоть и не прекрасно, но все-таки можно. И потом, не все, сняв розовые очки, убеждаются, что ошиблись.
- Даже если любовь прошла?
- Она и так обречена - эта смесь влечения, иллюзий, и жажды иметь пару, - без выражения говорит он.
- Как ты можешь, понимая все это, стремиться к браку? Думаешь, у нас влюбленность не пройдет вместе с иллюзиями? - сердито спрашивает она, мимоходом наклоняясь, чтоб поправить махровую лилию на краю клумбы, согнувшуюся к земле под тяжестью пышного цветка.
- Я готов рискнуть, - говорит он в склоненную макушку, охваченный страстной верой в свою любовь. Верой - столь же наивной и самонадеянной, сколь и неколебимой, что когда придет его час, уж он-то «покажет класс» - удивит мир умением любить! Пускай он не видел безупречных отношений в жизни - даже мать с отцом, живя душа в душу, временами крепко ругались и, чего уж там, не были безоблачно счастливы. Но он-то другой! Глупости, наделанные предшественниками, его не касаются. Он чувствует себя мудрее и опытнее тех, кто совершает очевидные ошибки, чуть что, выходит из себя, устраивая скандалы и разводы.
- Я готов рискнуть, - твердо повторяет он. - А ты?
- Да, - Анна выпрямляется, глядя ему в глаза, невольно заражаясь обаянием и силой этой невысказанной, но ясно ощутимой веры. - И я.
Пусть, пусть я плаваю в иллюзиях, вижу не то, что есть и понятия не имею, какой он на самом деле - только то, что он хороший и умный - я люблю его, и это перевешивает все сомнения. Мы не совершаем ошибку, но идем на риск, и от нас зависит, оправдается ли он.
Свидетели их обновленной помолвки на клумбах, трепеща россыпями бриллиантов на лепестках и смущенно опустив слезные реснички тычинок, окутывают влюбленных бережной тишиной и благовонным дыханием. Так вот как это бывает у людей! Так, значит, совершается их судьба - ткется из жемчужного тумана заблуждений и желаний, свивая петли надежд и сомнений в прихотливый узор, по которому заранее можно прочесть все главы их романа. Хотя сами они не могут ничего предвидеть и поправить - и должны переходить изо дня в день по лязгающим сцеплениям причин и следствий. И та лилия, которой коснулась Анна, уже вплела в тайные письмена их судьбы свой крошечный штришок, сделав этим двоим подарок, о каком они, возвращаясь в дом, еще не ведают.
В холле Иманд, помогая невесте снять мокрый плащ, замечает желтое пятнышко у нее на руке.
- Что это у тебя?
- Где?
Он поворачивает ее ладонь кверху - на запястье размазанная желто-коричневая полоска лилейной пыльцы. И тут - без малейших усилий с ее стороны - все тайные стыдливые чаяния наконец сбываются. Не сводя с нее глаз, он прижимается губами к этому пятнышку, едва ощутимо пробегает по нему языком. Теплые влажные шажки языка по коже Анна ощущает всем телом, будто тысячи мурашек разом впились в нее, покрыли с ног до головы острым ознобом, лишая воли, соображения.
Она испугалась своей реакции, с трудом переборола детское побуждение выдернуть руку, убежать. Он должно быть почувствовал, сразу отпустил ее, пробормотал: «Всё, всё… не бойся меня». Подавить смятение, обуздать себя - это ей удалось, обмануть Иманда - нет.
Его изменившийся тон - глубокий, искренний, и этот легкий возбуждающий танец языка на запястье, так подействовали на Анну, что она, слыша слова, не улавливает их смысл. Он говорит: «Никогда не думал, что счастье может быть таким нестерпимым…»
Бывают дни, когда всё так хорошо задуманное накануне не то чтобы летит к чертям, но кажется неуместным и ненужным наутро. И задний ход уже не дашь - поздно, и что делать - непонятно.
Они ещё с вечера условились о верховой прогулке, но часов в десять вопреки прогнозам, наползли низкие тучи, зарядил мелкий безнадёжный дождь, и Анна встретила его не в настроении, пасмурная как незадавшееся утро.
- Посиди минутку, я сейчас закончу, - и отвернулась к компьютеру, хотя на самом деле ничего не делала, просто файлы перекачивались из смартфона, а она сидела, уставившись на шкалу загрузки, будто подгоняла еле ползущую зеленую полоску взглядом. Анна не думала о нём, не была рада встрече, и он почувствовал себя лишним, словно явился незван и не вовремя. Да не махнешь ведь рукой: «Ладно, в другой раз зайду» (хотя в другой раз может было бы лучше). Пусть еще не сказано сакраментальное «и в горе и в радости», но уже решено, что так будет. И они должны как-то преодолеть происходящее - вместе.
Анна знает, надо бы улыбнуться, приветить гостя - она так ждала его, именно он ей сейчас и нужен! Только Иманд возможно сумеет утолить её тревогу, вернуть веру в правильность шага, до которого осталось всего ничего - два месяца. Ибо уверенность её пошатнулась, и страх фатальной ошибки закрался в сердце.
Первое, что она узнала, проснувшись: дядя разводится. Не то чтобы раньше никто в её окружении не разводился… Но рухнул брак, казавшийся незыблемым как бастион. Брак, в прочность которого она наивно верила, потому что там же такая любовь была! Такая страсть несказанная! И ведь не подростки сошлись, обоим за сорок было. Все вокруг говорили: «Ну наконец-то!», «Какая пара!» и, подавив завистливый вздох, прибавляли: «Они же созданы друг для друга». Иначе и не скажешь. Оба потомственные сорбонары, увлеченные астрономы (и Анну приохотили), с полуслова понимающие друг друга. Они даже внешне похожи: высокие, статные, с удлинённым разрезом карих глаз. Им все, все прочили счастье! И Анна, еще недавно стоявшая с букетом роз среди подружек невесты под греческим портиком на залитых солнцем ступенях церкви Мадлен, не сомневалась, так и будет. Ведь кому же быть счастливыми, как не им - умным, зрелым, по уши влюблённым, отстоявшим у всех бед своё трудное счастье!
Их развод не просто семейная драма, но крах всего, что могло быть положено в основу прочного союза: сильных взаимных чувств, сходства натур и жизненных целей, житейского опыта и мозгов, наконец! Если всё это не помогло сохранить отношения, на что же рассчитывать им - не нюхавшим пороху, разделённым социальной пропастью, окруженным враждебной средой? Что не так в той брачной истории, начавшейся как пролог к счастливой сказке, и окончившейся траурной строкой в дворцовом циркуляре?
Анна делает над собой усилие и улыбается жениху:
- Погода нас подвела, да?
- Чем ты расстроена? - без обиняков спрашивает он, надеясь, что Анна не станет, как это свойственно незнамо чем обиженным и надутым, отнекиваться, мол, ничего, всё в порядке. Она ведь не такая, правда? Неправда. Но сегодня чувствует себя виноватой за хмурый приём, и спешит навстречу с сюжетом, который, быть может, извинит её.
Иманд слушает со спокойствием, которое легко принять за безразличие, и не торопится утешать. Зря Анна надеялась, что он станет разубеждать ее, скажет что-нибудь неопровержимо оптимистичное, типа, они - это они, а мы - это мы. Зато он сразу схватывает суть:
- Боишься, что это и с нами может случиться?
- А ты - нет? - с вызовом спрашивает она.
- И я, - миролюбиво признаёт он. - Никто не застрахован.
- Но почему? Почему? Ведь не очертя голову женятся! Разумные взрослые люди, знают, чего хотят, имеют все шансы на успех и сами в это верят. Может, мы неправильно представляем себе совместную жизнь?
У него нет готового ответа, но Анна права, о таких вещах лучше думать до, а не после.
Файлы загружены. Она выключает компьютер, смотрит в окно.
- Знаешь, а дождь вроде перестал, только сыро очень. Может, хоть по парку походим?
Гулять - означает быть с ним наедине: опасно, запретно, блаженно - ведь Иманд может позволить себе «что-нибудь». Например, поцеловать её, когда никто не видит. Конечно они заранее договорились не нарушать правил (а правила суровы и требуют сдержанности). Но это так трудно - по крайней мере, для него, думает Анна. Нет, он пока не давал повода. Но ведь может дать. Даже должен - не железный же он! Она и боится и надеется на это. Сердце ёкает, когда в мирно текущей беседе разверзается пауза. Иногда она нарочно перестает поддерживать разговор, провоцируя многозначительное молчание, которое в романах непременно кончается решительным объяснением в духе «ну я так больше не могу!» Словом, плутовка чует, что играет с огнём. И ради этой игры с ним готова хоть под дождь!
Двойственность её ожиданий сведёт с ума кого угодно! Так чего же она хочет - чтоб Иманд уступил соблазну или наоборот, проявил выдержку? Правдивый ответ - и она отдаёт себе в этом отчёт - звучит так: для себя хочу чтобы он решился (ведь это означает неотразимость её чар), а для него - чтобы устоял. Ему потом неловко будет за свою слабость. Случись ей держать ответ перед собственной совестью, чего она хочет - Анна нелицемерно скромно выбрала бы второе. Но ведь и первое желание, куда деваться, тоже ее.
Вообще это трудный вопрос, откуда в нас берутся желания, с которыми мы сами не согласны, даже труднее того, который стоит перед ними сейчас: почему рушатся браки, казалось, обречённые на успех. Так что проблема противоречивых желаний остается пока нерешенной.
Французский сад с его безупречной геометрией уныл, яркие краски цветников растворились в бледных испарениях земли, даже фарфоровая кайма голубых гортензий кажется вылинявшей. Пышное рококо клематисов, увивших решетки перголы, напоминает мокрую шапку, нахлобученную набекрень. Куда ни глянь, хмуро и неприютно. Зато в боковых аллеях таинственно густится туман, сквозь который тускло поблескивает глянец молодой листвы.
Держась рядышком, но не касаясь друг друга - Анна лишь изредка (и главным образом на людях) берет его под руку - они медленно идут по ясеневой аллее, обсуждая вопрос Иманда: чего ты хочешь от семейной жизни.
- Всего хочу! Чтоб мы были друзьями, любовниками, родителями, самыми близкими людьми. Хочу видеть, как ты меняешься с годами и сама меняться рядом с тобой. Банально?
- И слава богу, - с облегчением говорит он.
- Ты как будто не то боялся услышать?
Ладно, раз у них такой откровенный разговор… Не то чтобы боялся - уже нет, но… черт, как об этом сказать-то?
- Я бы насторожился, скажи ты, что хочешь быть нужной, заботиться, - ну вот, неуклюже вышло, сейчас обидится.
- Тебя так пугает моя забота? - на лице, обрамленном капюшоном пока только недоумение.
- Нет, нет. Ты же не из желания заполнить пустоту в душе. Осторожней!
Увлеченная разговором, она не видит, куда идет - прямо в лужу. Он успел помешать ей, удивленно ощутив, с какой готовностью Анна поддалась его руке - будто ждала (но ведь не нарочно она собиралась промочить ноги?) - и тут же напряглась, отстранилась, пробормотала «спасибо». Вот же недотрога!
- Разве плохо быть нужным тем, кого любишь? Хотеть этого? - мелкое происшествие, не сбило ее с мысли.
- Нужным бывает предмет, а когда так говорят о человеке, значит, к нему относятся потребительски, как к вещи. «Хочу быть нужным» - значит «хочу, чтобы мною пользовались» и платили признательностью, зависели от меня.
- Это от страха, что ли? Когда думают, что любимого ничем не удержать, кроме зависимости?
- Ну да, поймать его как зверя в капкан. Мы же чувствуем свою неполноту. Не имеем в себе того, в чем нуждаемся - оно есть у другого, третьего, пятого. Если у меня будет то, что нужно тебе - куда ты от меня денешься? Вот так сойдутся два ущербных одиночества, и возникнет единство.
- Ты что, «Пир» мне пересказываешь? - весело разоблачает она.
- Нет, его народную версию, - он сконфужено хмыкает, вспомнил что-то.
- Расскажи!
- Однажды в школе задали сделать доклад о мифе, повлиявшем на сознание общества. Я ничего такого не знал и пристал к брату. Он и подсунул Платона: «"Пир" почитай!» Я - разочаровано: «Это про кулинарию, что ли?» «Нет, - тут Томаш решил подогреть интерес, - про расчлененку».
Анна прыскает:
- Удался доклад-то?
- Да я уж не помню. Но миф о половинках… Это ж надо так людям в нерв попасть!
- Потому, что все мечтают встретить родную душу?
- Потому, что любовь - это стремление двоих стать единым целым, в котором есть все, что нужно. И андрогин - идеальный образ самодостаточности.
Чем дальше вглубь аллеи, тем гуще туман. Белесая пелена висит между стволов, уютно зашторив пространство. Но луж, увы, больше не попадается. И Анна игриво закидывает другую удочку: не клюнет ли рыбка?
- А вдруг мы и есть половинки?
- Ага, одна половинка от страуса, другая от ежа.
Ну вот что с ним делать!
Заигрывая с женихом, Анна пребывает в восхитительной полноте чувств. Ее живость - блеск глаз под капюшоном, складки плаща, которыми она то и дело задевает его на ходу, дразнящие интонации - все это вдохновляет, развязывает ему язык. Хочется блистать остроумием, чтобы она и дальше взглядывала на него с восторгом, смеялась, по-девчоночьи прикрывая рот ладошкой.
Но вообще-то у них серьезный разговор, и он спрашивает:
- Ты не думаешь, что вот это и есть залог несчастья - верить, что люди подходят друг другу, как пазлы? Что найдется человек, который поймет нашу боль и сложность, примет то, что другие отвергли, восполнит нехватки?
- Но мы же все равно надеемся, - голос ее звучит жалобно. - Умом-то конечно понимаем, а в душе всё-таки теплится… ведь так?
С пристыженным смешком он вынужден признать: так, жаждем вопреки рассудку. Он уже слишком взрослый, чтоб не замечать истины или отворачиваться от нее: Анна нужна ему не как возлюбленная, но как завершение самого себя - как неуловимая родная частица, без которой дух его не сможет обрести законченности и покоя. Он соблазнен этим желанием, как все - не в силах противиться ему, но ум и воля, объединившись, не дают впасть в иллюзию, понуждают к болезненной честности.
- И что теперь? - вопрошает Анна. - Разубедить себя можно, но расхотеть по команде… - что с этим делать?
- Изжить. Это же детское желание - найти того, кто сделает нас целостными и независимыми. Повзрослеем - пройдет.
- Но ты же сам сказал, любовь - это стремление обрести целостность.
- Такова правда мифа. А правда жизни в том, что никто не родится на свет, чтоб нянчиться с нами.
Анна нечаянно задевает простертую над дорожкой ветку, обрушивая на голову холодный водопад, и испуганно ойкает. Иманду тоже достается.
- И дождя-то нет, - оглядывая его и себя, недовольно бурчит она, - а мы мокрые как лягушки.
- Пойдем в цветники, там посуше.
Но над клумбами висит изморось, никнут к земле отяжелевшие от влаги растения. Делать нечего, приходится сворачивать к дому, и он говорит в сторону - не то самому себе, не то природе:
- Если повезет, экстаза от встречи с очередной «половинкой» хватит на пару лет.
- А потом что - развод?
- Ну почему сразу развод? К тому времени жизнь войдет в колею: дом, дети, друзья - терять их больнее, чем терпеть супруга, с которым жить хоть и не прекрасно, но все-таки можно. И потом, не все, сняв розовые очки, убеждаются, что ошиблись.
- Даже если любовь прошла?
- Она и так обречена - эта смесь влечения, иллюзий, и жажды иметь пару, - без выражения говорит он.
- Как ты можешь, понимая все это, стремиться к браку? Думаешь, у нас влюбленность не пройдет вместе с иллюзиями? - сердито спрашивает она, мимоходом наклоняясь, чтоб поправить махровую лилию на краю клумбы, согнувшуюся к земле под тяжестью пышного цветка.
- Я готов рискнуть, - говорит он в склоненную макушку, охваченный страстной верой в свою любовь. Верой - столь же наивной и самонадеянной, сколь и неколебимой, что когда придет его час, уж он-то «покажет класс» - удивит мир умением любить! Пускай он не видел безупречных отношений в жизни - даже мать с отцом, живя душа в душу, временами крепко ругались и, чего уж там, не были безоблачно счастливы. Но он-то другой! Глупости, наделанные предшественниками, его не касаются. Он чувствует себя мудрее и опытнее тех, кто совершает очевидные ошибки, чуть что, выходит из себя, устраивая скандалы и разводы.
- Я готов рискнуть, - твердо повторяет он. - А ты?
- Да, - Анна выпрямляется, глядя ему в глаза, невольно заражаясь обаянием и силой этой невысказанной, но ясно ощутимой веры. - И я.
Пусть, пусть я плаваю в иллюзиях, вижу не то, что есть и понятия не имею, какой он на самом деле - только то, что он хороший и умный - я люблю его, и это перевешивает все сомнения. Мы не совершаем ошибку, но идем на риск, и от нас зависит, оправдается ли он.
Свидетели их обновленной помолвки на клумбах, трепеща россыпями бриллиантов на лепестках и смущенно опустив слезные реснички тычинок, окутывают влюбленных бережной тишиной и благовонным дыханием. Так вот как это бывает у людей! Так, значит, совершается их судьба - ткется из жемчужного тумана заблуждений и желаний, свивая петли надежд и сомнений в прихотливый узор, по которому заранее можно прочесть все главы их романа. Хотя сами они не могут ничего предвидеть и поправить - и должны переходить изо дня в день по лязгающим сцеплениям причин и следствий. И та лилия, которой коснулась Анна, уже вплела в тайные письмена их судьбы свой крошечный штришок, сделав этим двоим подарок, о каком они, возвращаясь в дом, еще не ведают.
В холле Иманд, помогая невесте снять мокрый плащ, замечает желтое пятнышко у нее на руке.
- Что это у тебя?
- Где?
Он поворачивает ее ладонь кверху - на запястье размазанная желто-коричневая полоска лилейной пыльцы. И тут - без малейших усилий с ее стороны - все тайные стыдливые чаяния наконец сбываются. Не сводя с нее глаз, он прижимается губами к этому пятнышку, едва ощутимо пробегает по нему языком. Теплые влажные шажки языка по коже Анна ощущает всем телом, будто тысячи мурашек разом впились в нее, покрыли с ног до головы острым ознобом, лишая воли, соображения.
Она испугалась своей реакции, с трудом переборола детское побуждение выдернуть руку, убежать. Он должно быть почувствовал, сразу отпустил ее, пробормотал: «Всё, всё… не бойся меня». Подавить смятение, обуздать себя - это ей удалось, обмануть Иманда - нет.
Его изменившийся тон - глубокий, искренний, и этот легкий возбуждающий танец языка на запястье, так подействовали на Анну, что она, слыша слова, не улавливает их смысл. Он говорит: «Никогда не думал, что счастье может быть таким нестерпимым…»