Полет курицы, Петрушка-Моркушка и ария Козловского
Три ниже описанные сценки произошли при непосредственном участии Веры Васильевны (в двух солировала внучка Марина, в одной - бабушка, со слов которой опусы и записаны в семейный архив).
Пренебрегая хронологией, начнем с позднейшей, в которой Марина, невзирая на противодействие бабушки, продемонстрировала блестящую виртуозность в области светского общения.
Дело происходило в обеденном зале-ресторане писательского дома творчества в Малеевке в досточтимые советские времена.
В отличие от этой фотографии тогда столы не пустовали. Прозаики, поэты, переводчики, литературоведы, редакторы и отдельные члены писательских семей могли порой пропустить завтрак или ужин, но плотным и весьма разнообразным малеевским обедом редко кто пренебрегал. В общем, зала была полна.
Вера Чаплина с внучкой сидели ближе к зеркалу в левом ряду, Марина - у прохода.
После супа подали заказанную накануне курицу. В столь светской обстановке Марина решила держаться с курицей «на Вы» и взялась за столовые приборы, - на что Вера Васильевна, привыкшая за многие годы чувствовать себя в Малеевке по-домашнему, посоветовала внучке не утруждать себя и курицу - и есть ее, как она и как все, руками. - Ведь дичь можно есть руками, правда?.. - обратилась она к соседям по столу, видя, что Марина упрямится. - Да-да... м-м-да!.. - отвечали соседи, не без труда справляясь с жестковатой курицей.
Но Марина, будучи уже девушкой на выданье, не могла опуститься до общения с дичью «по-домашнему» и продолжила попытки справиться с упругой куриной ножкой с помощью вилки и ножа. Настал решительный момент. Одно усилие, второе, наконец, еще одно, победное!.. - и, к ужасу Марины, куриная нога стремительно вылетает из ее тарелки, - но не падает, а планируя через проход, непостижимым образом падает точно в тарелку с супом к пожилому писателю.
Писателю и его соседке напротив очень повезло: он успел разделаться с жидкой составляющей своего супа до прилета дичи. Подцепив курицу ложкой, писатель повернулся к пославшей ее девушке и учтиво осведомился:
- Неужели это всё мне?.. Ну что ж, премного благодарен!
Так как Марина признаков жизни не подавала, за нее бодро ответила Вера Васильевна:
- А я ей и говорила, ешь руками, а то курица улетит. Вот она и улетела!
Лет за десять до вышеописанного случая Вера Васильевна была обременена обязанностями бабушки в гораздо большем объеме. По соседству с домом, где жили Вера Чаплина с мужем, были детский сад и школа, куда определили Марину, и внучка постоянно находилась у бабушки с дедушкой; к родителям, в комнату многонаселенной коммуналки, ее привозили на выходные.
Особенно трудно было укладывать Марину спать. Как только внучке говорили, что пора уже в постель, начиналась торговля: или у нее разыгрывался дикий аппетит, или ей страшно было в темноте, или начинала мучить жажда, а затем последствия жажды… Единственное спасение - сказка на ночь.
Сперва приходил Александр Прохорович. Он усаживался на край кровати с огромным «талмудом» очередных сказок, неторопливо одевал очки и долго искал что-то в оглавлении… Но почему-то всякий раз в его руках, вдруг, оказывалась газета, которую он и начинал читать Марине с большим воодушевлением. Через несколько минут дедушка покидал недоумевавшую внучку - с радостным чувством в чем-то выполненного долга и продолжая изучение газетных статей.
Эстафету принимала бабушка. Решительно отложив книгу (на чтение которой у нее не было ни времени, ни особого желания), она начинала рассказывать придуманную как-то на ходу историю про загадочного Петрушку-Моркушку. Это была сказка с традиционным зачином «жил-был…», с невероятно затяжным и многообещающим вступлением, но без какого-либо конца. Чтобы было понятно - достаточно привести типовой фрагмент этой ежевечерней саги:
«…И вот, идет Петрушка-Моркушка - идет час, идет два, идет три, идет четыре часа. Идет, он идет, идет… Дошел до леса - а в лесу тропинка. И вот пошел Петрушка-Моркушка по тропинке, а тропинка длинная, извилистая, - и идет по ней Петрушка-Моркушка, идет, идет, долго идет. Темнеть начало, а он всё идет и идет… Страшно Петрушке-Моркушке, но он всё равно идет, долго-долго идет, совсем уже стемнело в лесу, а Петрушка-Моркушка всё идет и идет…» Марина уже спит, можно и Вере Васильевне идти - заниматься домашними делами. А на следующий день герой бесконечной истории будет столь же долго идти по другой местности.
Услышав однажды этот перл, Люда, дочь Веры Чаплиной и по совместительству мама Марины, страшно возмутилась:
- Мама, как ты можешь такое рассказывать, ты же писательница?!
На что Вера Васильевна спокойно парировала:
- Тебе не понравилось? Надо же… А Марина лучше всего засыпает под Петрушку-Моркушку.
Бесконечно повторявшаяся ежевечерняя «ария» Петрушки-Моркушки в исполнении Веры Васильевны помимо краткосрочных практических выгод произвела - в несколько отдаленном будущем - и некоторые неожиданные для бабушки последствия. Об этом повествует третья сценка из семейного архива.
Почти все свои музыкальные увлечения Марина восприняла от мамы. В младшем школьном возрасте вместе с ней она переслушала множество пластинок с классическими операми, и некоторые арии произвели на Марину столь неизгладимое впечатление, что она не только могла слушать их по десять раз на дню, но и, выучив на слух, воспроизводила их в собственном, «особо прочувственном» исполнении. Более всего она прониклась арией юродивого из оперы «Борис Годунов», в исполнении И.С.Козловского:
С какого-то момента Марина просто сжилась с этой ролью, и плач юродивого рано или поздно раздавался везде, где она присутствовала.
Больше всех доставалось бабушке. Когда, к примеру, Вера Васильевна что-нибудь готовила, на кухне тихо появлялась Марина и неожиданно раздавался ее тонкий жалостливый плач: «А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-а!..» Вера Васильевна обреченно помешивала половником в кастрюле, а Марина заходилась: «…Обидели юро-о-одивого… отняли копе-е-ечку…», а потом, подходя ближе, изворачиваясь и глядя снизу-вверх, бросала бабушке в лицо: «Нельзя, нельзя, Борис!.. Нельзя молиться за царя ирода…»
Прекратить эти песнопения было невозможно. Никакие уговоры, мольбы, угрозы не помогали - тяга к искусству всякий раз брала вверх. Как говорится, «Остапа понесло», «кис-кис заело».
И вот однажды, разъяренная Вера Васильевна позвонила по телефону дочери и буквально потребовала немедленно что-то предпринять, как-то воздействовать на Марину, чтобы прекратилась эта ее «опера». На что Людочка, прежде чем попросить к трубке Марину, напомнила Вере Васильевне про ее бесконечного Петрушку-Моркушку...
.
Пренебрегая хронологией, начнем с позднейшей, в которой Марина, невзирая на противодействие бабушки, продемонстрировала блестящую виртуозность в области светского общения.
Дело происходило в обеденном зале-ресторане писательского дома творчества в Малеевке в досточтимые советские времена.
В отличие от этой фотографии тогда столы не пустовали. Прозаики, поэты, переводчики, литературоведы, редакторы и отдельные члены писательских семей могли порой пропустить завтрак или ужин, но плотным и весьма разнообразным малеевским обедом редко кто пренебрегал. В общем, зала была полна.
Вера Чаплина с внучкой сидели ближе к зеркалу в левом ряду, Марина - у прохода.
После супа подали заказанную накануне курицу. В столь светской обстановке Марина решила держаться с курицей «на Вы» и взялась за столовые приборы, - на что Вера Васильевна, привыкшая за многие годы чувствовать себя в Малеевке по-домашнему, посоветовала внучке не утруждать себя и курицу - и есть ее, как она и как все, руками. - Ведь дичь можно есть руками, правда?.. - обратилась она к соседям по столу, видя, что Марина упрямится. - Да-да... м-м-да!.. - отвечали соседи, не без труда справляясь с жестковатой курицей.
Но Марина, будучи уже девушкой на выданье, не могла опуститься до общения с дичью «по-домашнему» и продолжила попытки справиться с упругой куриной ножкой с помощью вилки и ножа. Настал решительный момент. Одно усилие, второе, наконец, еще одно, победное!.. - и, к ужасу Марины, куриная нога стремительно вылетает из ее тарелки, - но не падает, а планируя через проход, непостижимым образом падает точно в тарелку с супом к пожилому писателю.
Писателю и его соседке напротив очень повезло: он успел разделаться с жидкой составляющей своего супа до прилета дичи. Подцепив курицу ложкой, писатель повернулся к пославшей ее девушке и учтиво осведомился:
- Неужели это всё мне?.. Ну что ж, премного благодарен!
Так как Марина признаков жизни не подавала, за нее бодро ответила Вера Васильевна:
- А я ей и говорила, ешь руками, а то курица улетит. Вот она и улетела!
Лет за десять до вышеописанного случая Вера Васильевна была обременена обязанностями бабушки в гораздо большем объеме. По соседству с домом, где жили Вера Чаплина с мужем, были детский сад и школа, куда определили Марину, и внучка постоянно находилась у бабушки с дедушкой; к родителям, в комнату многонаселенной коммуналки, ее привозили на выходные.
Особенно трудно было укладывать Марину спать. Как только внучке говорили, что пора уже в постель, начиналась торговля: или у нее разыгрывался дикий аппетит, или ей страшно было в темноте, или начинала мучить жажда, а затем последствия жажды… Единственное спасение - сказка на ночь.
Сперва приходил Александр Прохорович. Он усаживался на край кровати с огромным «талмудом» очередных сказок, неторопливо одевал очки и долго искал что-то в оглавлении… Но почему-то всякий раз в его руках, вдруг, оказывалась газета, которую он и начинал читать Марине с большим воодушевлением. Через несколько минут дедушка покидал недоумевавшую внучку - с радостным чувством в чем-то выполненного долга и продолжая изучение газетных статей.
Эстафету принимала бабушка. Решительно отложив книгу (на чтение которой у нее не было ни времени, ни особого желания), она начинала рассказывать придуманную как-то на ходу историю про загадочного Петрушку-Моркушку. Это была сказка с традиционным зачином «жил-был…», с невероятно затяжным и многообещающим вступлением, но без какого-либо конца. Чтобы было понятно - достаточно привести типовой фрагмент этой ежевечерней саги:
«…И вот, идет Петрушка-Моркушка - идет час, идет два, идет три, идет четыре часа. Идет, он идет, идет… Дошел до леса - а в лесу тропинка. И вот пошел Петрушка-Моркушка по тропинке, а тропинка длинная, извилистая, - и идет по ней Петрушка-Моркушка, идет, идет, долго идет. Темнеть начало, а он всё идет и идет… Страшно Петрушке-Моркушке, но он всё равно идет, долго-долго идет, совсем уже стемнело в лесу, а Петрушка-Моркушка всё идет и идет…» Марина уже спит, можно и Вере Васильевне идти - заниматься домашними делами. А на следующий день герой бесконечной истории будет столь же долго идти по другой местности.
Услышав однажды этот перл, Люда, дочь Веры Чаплиной и по совместительству мама Марины, страшно возмутилась:
- Мама, как ты можешь такое рассказывать, ты же писательница?!
На что Вера Васильевна спокойно парировала:
- Тебе не понравилось? Надо же… А Марина лучше всего засыпает под Петрушку-Моркушку.
Бесконечно повторявшаяся ежевечерняя «ария» Петрушки-Моркушки в исполнении Веры Васильевны помимо краткосрочных практических выгод произвела - в несколько отдаленном будущем - и некоторые неожиданные для бабушки последствия. Об этом повествует третья сценка из семейного архива.
Почти все свои музыкальные увлечения Марина восприняла от мамы. В младшем школьном возрасте вместе с ней она переслушала множество пластинок с классическими операми, и некоторые арии произвели на Марину столь неизгладимое впечатление, что она не только могла слушать их по десять раз на дню, но и, выучив на слух, воспроизводила их в собственном, «особо прочувственном» исполнении. Более всего она прониклась арией юродивого из оперы «Борис Годунов», в исполнении И.С.Козловского:
Click to viewС какого-то момента Марина просто сжилась с этой ролью, и плач юродивого рано или поздно раздавался везде, где она присутствовала.
Больше всех доставалось бабушке. Когда, к примеру, Вера Васильевна что-нибудь готовила, на кухне тихо появлялась Марина и неожиданно раздавался ее тонкий жалостливый плач: «А-а-а!.. А-а-а!.. А-а-а!..» Вера Васильевна обреченно помешивала половником в кастрюле, а Марина заходилась: «…Обидели юро-о-одивого… отняли копе-е-ечку…», а потом, подходя ближе, изворачиваясь и глядя снизу-вверх, бросала бабушке в лицо: «Нельзя, нельзя, Борис!.. Нельзя молиться за царя ирода…»
Прекратить эти песнопения было невозможно. Никакие уговоры, мольбы, угрозы не помогали - тяга к искусству всякий раз брала вверх. Как говорится, «Остапа понесло», «кис-кис заело».
И вот однажды, разъяренная Вера Васильевна позвонила по телефону дочери и буквально потребовала немедленно что-то предпринять, как-то воздействовать на Марину, чтобы прекратилась эта ее «опера». На что Людочка, прежде чем попросить к трубке Марину, напомнила Вере Васильевне про ее бесконечного Петрушку-Моркушку...
.