Мистицизм звука. Григорий Гайя
- Раздвинь ягодицы! - выкрикнул Таракан свою коронную фразу.
- Солдат, ну, почему я ему приказывать должен? Ты здесь для чего? Шманай, как положено!
Наш начальник караула, низкорослый плечистый прапорщик с пышными черными усами и маленькими темно-карими глазками, похожими на крабов (поскольку они цепко, как клешни, хватали зрительные объекты), оставался всегда одинаково злобным, за что мы и не любили с ним ездить. Любишь - не любишь - солдат не выбирает, с кем ему служить, а факт в том, что другие начкары не были с подчиненными и зеками столь агрессивны, как Таракан.
Однако, они и не прославились, как он, чьи уши напоминали собой красноватые вареники со смородиной, в которые попали волосы полковой поварихи. Его "насекомное" прозвище гремело на конвойных трактах, и некоторые зеки молились о том, чтобы он скорей попал за решетку и сполна ответил за любимый афоризм сообразно его смыслу. Из всех услуг, которые конвой оказывал осужденным, излюбленной процедурой Таракана был обыск. Я смотрел на содержимое потерявшей всякий цвет сумки, которое высыпал на серый стол один из осужденных. Не было ни чая, ни наркотиков, ни карт, ни веревки, ни лезвий, - ничего запрещенного. Единственное, что казалось необычным, - четки в выцветшем хлопковом мешочке. Деревянные округлые бусины, перевязанные белым шелковым шнурком.
- Солдат, почему он у тебя до сих пор не снял штаны?
Интонация прапора напоминала голос уродца из фильма "Властелин колец", когда тот упырина, глядя на кольцо, причитал: "О, моя прелесть, о, моя прелесть!"
- Осужденный, лицом к стене! Спустить брюки! Раздвинуть ягодицы!
Зек ему подчинился. Таракан, дотошно осмотрев щель, обратил глаза на стол.
- Что это? четки? Почему не забираешь? Четки нельзя! - зарычал он на меня.
- Да? А я не знал. Зекам же верить разрешается. Я и раньше встречал на этапах четки.
- Много знаешь, солдат! Я вот сдам тебя особисту, доболтаешься! Больно гонора много. Он взял со стола четки и набросил кольцо на мою шею. Скручивая их, он стал сжимать шею над расстегнутой белой подшивкой темно-зеленого ПШ. Дыхание было заблокировано, и меня охватила паника. Приложив геркулесово усилие, я все же не показал страха. Сняв с шеи четки, он с гневом возопил: - Видишь, как легко ими задушить!
Я откашлялся и несколько раз глубоко вздохнул носом. Кашель затих, но не до конца.
- Так и рукхами можно душить, что теперь всем зекхам... кха-кха-кха-кха-кха... рукхи отрубать?
Я не боялся особиста, которому Таракан грозился меня сдать, поскольку капитан Богатиков знал, кто мой отец и не стал бы связываться со мной из-за таких пустяков.
- Конфискация! - рявкнул Таракан.
Бритый осужденный, у которого были благородное смуглое лицо, высокий лоб, тонкие нос, шея и пальцы, посмотрел на него, как ягненок, и сказал: - Командир! Прошу, не забирай! Солдат прав, это священный предмет. Я его использую в йоге.
- Нечего, нечего! Мне на этапе жмурики не нужны!
Выйдя из СИЗО, куда приезжал шесть дней в неделю, я подошел к блестящей черной Лавре, старой немецкой овчарке. Привязанная, она сидела в специальном месте, на краю улицы, близ контрольно-пропускного пункта. Минут через пять выехал наш автозак, собака легко в него впрыгнула, а я - следом. Внутри сидели два солдата из моей роты, а в большой камере и двух одиночных - осужденные. Таракан ехал в кабине. "Шестьдесят шестой" тронулся, из одиночки донеслись стук и голос: - Спасибо тебе, брат, за поддержку! Жаль, что он четки забрал. Придется пока из хлеба сделать, пока случай не представится заказать на станке деревянные.
- А ты кто, вообще? Действительно, йог?
- Да, вообще-то.
Я открыл уголком алюминиевого цвета дверь и спросил: - А зачем йогу четки? Я понимаю, там, позы, дыхание, голодание...
Моя мать с подругой как-то встретились в Алма-Ате с настоящим йогом. Так обе потом стали кашки на пару готовить и голодать по пятницам. Это - йога.
- Знаешь, есть много разновидностей йоги, а в каждой - много элементов. Одни больше работают с огнем, другие - с воздухом, третьи - со звуком. Все, как один, закаляют волю. Многие делают гимнастические упражнения и сидят на особой диете. Каждая йога - это целый комплекс методов и упражнений, и она касается всей жизни. В действительности, это - своеобразный образ жизни. А четки используются во время работы со звуком.
- Каким образом?
- Их крутят между двумя пальцами для отвлечения осязания, и на них ведется подсчет произносимых молитв или вербальных формул. То есть, предложений, звучание которых позволяет за-ряжаться космической энергией, что йоги успешно применяют.
- Версальные формулы? - переспросил сидевший рядом со мной солдат.
- Версаль - это дворец в Париже, - пояснил йог, - а вербальные, значит, словесные. Особые слова, подобранные в особом порядке. Типа речевок. И если правильно их произносить, то получишь энергию. Они называются мантрами, молитвами и заклинаниями.
- А то, что мы на плацу орем речевки на строевом, это нас заряжает? - спросил тот же солдат.
- Определенной энергией заряжает. Волей к службе в армии заряжает.
- За что сидишь? - поинтересовался я.
- За веру.
- За сектанство?
- Я суфий, меня большой таджикский мулла упек из зависти.
- Но статья-то должна быть!
- Он мне пришил ту же, по которой в РСФСР идут мантра-йоги, преданные в Кришну.
- Это еще кто?
- Индусский Бог-Отец, тот же Бог-Отец, что и в христиантве. В Индии его Кришной называют. А разве ты еще не встречал на этапе верующих в Кришну? По их делу человек сорок сели. Пять-шесть судов было, при Андропове это началось. Им вменяли антисоветим, втягивание малолеток в секту и религиозную практику, нарушающую здоровье и психику. И мне то же пришили. Когда большой мулла про эти суды прознал, он сразу понял, как меня от людей отлучить. Научился у российских прокуроров и посадил.
- А ты, что, мешал ему? чем?
- Вор он. Пройдоха. Успел ребенком выучить Коран, пока отец требовал. Но веры в Бога не обрел. Вырос и стал писаньем, как экскаватором, рубли грести, стал грязные деньги отмывать. Я открыто его порицал всякий раз, когда возвращался после круга странствий в Гуляб, где я родился, где у меня ученики. Но нашел вор способ нас разлучить, теперь ученики со мной общаться не могут, лишь некоторые пишут сюда письма.
- Да-а! - сочувственно сказал я.
- А ты разве еще не встречал на этапе йогов Кришны с четками?
- Может и встречал, - ответил я, - разговора, как с тобой, точно ни с кем не было.
- Да нас скоро, всех, должны выпустить. По всему миру демонстрации протеста идут. Рейган с женой лично Горбачева просили выпустить всех, кто в Совке по религиозным делам. Мы же не антисоветчики и психически нормальны. Нельзя же за то, что люди вербальные формулы произносят, обвинять их в антисоветизме или сумасшествии.
Вся Индия это делает, Пакистан, Бангладеш, Тибет, Таиланд, - все страны Азии это делают... А христиане? а мы, мусульмане? Все это делают. Везде - работа со звуком, много сотен лет. Ну, и какое тут сумасшествие? Но несмотря на это, сейчас в психушках лежат мантра-йоги и другие верующие.
- Чай, сигареты? - предложил я ему.
- Не употребляю, - сказал он.
- И чай? - спросил мой сослуживец. - А почему?
- Вредно для йоги.
Это нам точно было непонятно, ведь мы служили не где-нибудь, а в ВВ. Чай в этих краснопогонных войсках - источник силы и блаженства. А до службы в армии я слышал, что чифирь пьют только зеки. Было очень интересно его попробовать, приобретая жизненный опыт, и мы с друзьями-студентами на сельхозработах несколько раз заваривали его и пили. Но что такое чифирь, я понял лишь, попав в ВВ.
С обеих сторон от колючки чай - крепкая валюта и самый расхожий допинг. И зеки, и охранники, регулярно ходящие в караул, ценят крепкий чай, который может также называться купцом, но суть его та же - огромное количество алкалоидов теина в стакане горького-горького чая. В отличие от детей и женщин, любящих чай из-за сопутствующих ему сластей, чайный пьяница привязывается к эйфории, возникающей от большой дозы теинов. Первые минуты она дает ему подъем сил, бодрость, веселость; и чтобы влить в себя кружку, похожего на нефть, варева, чифиристу достаточно кубика рафинада вприкуску. Если сладкого совсем нет, он способен пить чифирь без всякого буфера.
- Командир, а есть чай? - спросили из большой камеры.
- Есть.
- А почем?
Я назвал цену и добавил: - Можно и на маклю поменять.
- Махля есть. Хляди.
Развернув темную тряпицу, зек показал пару разноцветных браслетов из плексы и цепочку из нержавейки. Мне как раз нужна была такая цепочка. Дело было в том, что Радик Хафизов, кинолог, который взял меня служить на питомник, как-то подарил мне цепочку с полумесяцем. Я носил ее уже с полгода, когда несколько дней назад прапорщик Погреб, начальник отделения служебно-розыскных собак нашего батальона, выпросил ее у меня для срочного подарка.
"Еще себе наменяешь", - сказал он, положив цепочку в карман, а полумесяц вернув мне. Я прицепил его к шелковому шнурку, поскольку и дальше хотел носить этот талисман, однако, не потому, что к этому обязывало чувство веры, которое пока во мне дремало, а в память о Радике, уже демобилизовавшимся. Когда полумесяц выпадал из-под ряда пуговиц на гимнастерке, тогда, не вдумываясь в смысл и не осознавая ответственности за слова, я говорил друзьям: "Я мусульманин". Итак, мне была необходима новая цепочка, и я взял ее вместе с парой цветистых браслетов, отдав за все стограммовую черную пачку грузинского чая и синюю пачку "Космоса".
Закрепив на ней свой полумесяц, снятый со шнурка, я вышел в обновке вместе с лоснящейся Лаврой погулять вокруг наших заков, дис-лоцирующихся на перроне. Как обычно, подходили зеваки, застывавшие на почтительном расстоянии от воронков. Скоро бесстрастно объявили, что прибытие ожидаемого нами почтово-багажного поезда задерживается на час. И я чуть погоревал о том, что сегодня начальник караула - Таракан; любой другой отпустил бы в магазин, а у него спрашиваться бесполезно.
Тем не менее, я не скучал, найдя глазу привлекательные образы: метрах в тридцати от первого пути к городу, на асфальте, обосновались цыгане. Среди них было несколько приятных женщин, одетых в наряды диковинной расцветки, которую можно было сравнить с гаммой тропических джунглей, если, конечно, допустить сравнение расцветки одежд русских женщин с гаммой сибирского леса. Минут через десять произошел редкий случай, второй на моем служебном веку. На конвойной машине к нам подъехал прапорщик из СИЗО, чтобы внести изменения в отправку осужденных.
- Не загрузили еще? Слава богу! Давай одного обратно, которого - по политической статье. Он показал нашему начальнику бумагу. Жирный усач, проверив ее, отдал ему дело арестанта, а мне приказ: - Рядовой Ушаков, собаку для пересадки осужденного готовь!
К двери сизовато-белой автозаковской будки задом подкатил СИЗОвский УАЗ, оставив между автомобилями около метра. Его задняя дверь открылась, и УАЗ сдал еще с полметра назад. Морда моей собаки расположилась в узком проходе между дверями автомобилей. Напротив меня встал прапорщик из следственного изолятора, приготовивший пистолет Макарова, тогда как я взял наперевес короткий калаш. Зека выпустили, он, не спускаясь на землю, согнутый, перепрыгнул в УАЗ, задняя часть кабины которого была оборудована под мини-камеру. "Жаль, познакомиться не успели", - подумал я, посмотрев суфию вслед. Минула неделя, и начальник нашего питомника, круглоголовый прапорщик Погреб, сообщил мне весть, которая была подобна доброму духу-смерчу.
Она завращала мое настроение по спирали и быстро унесла в небо. - Олег, надо съездить в плановый, - сказал он тоном милостивого царедворца.
- Недельку передохнешь от питомника, а вместо тебя послужит Рафаэль с "тройки". Он заодно столярку на питомнике сделает, а то ты не умеешь. - Зато я Вам конспекты по службе СРС пишу, а никто другой не умеет.
Они были нужны ему, когда для повышения квалификации, когда для отчетов. Студенческий опыт помогал мне склеивать эту правдоподобную "химию" о тренировках собак, внизу которой я писал: прапорщик Погреб. Он ставил свою мужицкую роспись, почти похожую на неомодернистский крестик. Несмотря на это надувательство, тренировки собак у нас все-таки проходили, но проще и не так планомерно, как это слеплялось в моей липе.
- Ну, твои конспекты я особо ценю! А ты как, заценил мою заботу? Хочешь в плановый? тащишься?
Он хитро смотрел на меня своими круглыми бело-голубыми глазами из-под круглой фуражки, явно не договаривая важные детали. Плановый караул наш батальон осуществлял только по одному маршруту: Петропавловск - Ташкент -Петропавловск. Ездить в плановый было престижно и весело. Появлялись дополнительные возможности для "творчества" советских солдат срочной службы, чья главная цель в большинстве - как можно быстрей и интересней дожить до дембеля.
В поезде наши дни пролетали, как ракеты. И появлялись дополнительные "глотки свободы". Допустим, на станции можно было купить у торговок фрукты, совершить прогулку по магазинам и взять спиртное и продукты, дефицитные в части. В аптеке можно было купить успокоительные димедрол, седуксен или таблетки от кашля на кодеине. Пили в плановом понемногу, и только перед периодом длинного отдыха, водку - никогда. Серьезность поставленной задачи мы понимали - криминальное общество и наше заря-женное оружие делали нас ответственными. В этот конвой не допускались солдаты, которые плохо стреляли из пистолета, ловились в самоволке, так или иначе, попадали на гаупвахту. Меня судьба пока миловала, а начальство ценило. В ответ на предложение Погреба я ответил: - Съезжу, конечно, в плановый, раз надо.
- Да, Радика повидаешь. Между прочим. Он тебе кое-что для меня попередавает...
Ах, вот где вожак собаководов зарыл свою собаку!
- Никому с роты не хочу доверять, а ты, считай, - не с роты, ты, считай, - с моего питомника. Ты свой, ты мой, вот ты и двинешь!
Он преданными глазами, похожими на полтинники в свете синего луча, смотрел на меня, ожидая, чтобы и я смотрел на него такими же глазами. И я сделал их преданными, подозре-вая, что меня очень легко разоблачить со стороны, однако, не Погребу, которому моя подделка нравилась. - Конечно, я съезжу, товарищ прапорщик. Радика повидаю и возьму у него для Вас посылку. Сильный и отважный в драке ташкентец Радик Хафизов служил на нашем питомнике и демобилизовался двумя месяцами раньше. Именно он приглядел меня своими веселыми черными глазами и взял в отделение кинологов, состоящее из него, Погреба и меня.
- Ты пацан с Алма-Аты, - сказал мне тогда Радик, - я давно гляжу, ты с понятиями. Мне такой в помощники нужен. Во всем поддержку дам, будешь на питомнике, как сулугунчик в масле... Чай-пай, глюкозин, мафон, картофан жареный, все-е!.. Сам по-нимаешь. Но службу тащить надо. На питомнике всякий ремонт делать надо, - он загибал палец за пальцем, - собак в чистоте держать надо, кашу им варить надо, дрессировать их надо, а главное, в конвой ездить надо.
Пятерня превратилась в кулак. Он продолжал: - Плохо, что ты учебку не прошел - ротный будет настроен не очень. Но мы с Погребом его уломаем, а то собаковода из учебки ждать еще целых три месяца! Мой напарник уже две недели, как дембельнулся, я один зашиваюсь. Просто караул! Все караулы я тащу сам и питомник тащу сам, а сам вообще не тащусь. Вешалка! Чуть склонив влево голову, он дружески смотрел на меня с высоты ста восьмидеясяти пяти сантиметров, тогда как я жил на высоте ста семидесяти пяти. От счастья я взлетел на пик Победы. Не потребовалось и секунды, чтобы раздумывать - такой резкий контраст был между тем, что имелось и тем, что предлагалось.
В роте наш призыв (а отслужил я около четырех месяцев) в основном использовали на службу в части: кухонные наряды, контрольно-пропускной пункт, охрана складов и губы, дневальство. Лишь изредка лучших из нас брали в плановые караулы или конвой на автозаках. Конечно, на питомнике было много работы, но зато муштры типа строевого или химических атак не было, а сколько там выпадало "глотков свободы"!
Там солдаты чувствовали себя гораздо свободней, чем большинство солдат батальона. Положим, чего только стоила такая ситуация: кинологи сидят в своем синем двухкомнатном домике, к ним приходит офицер с красной повязкой на рукаве, обладающий правом нагрянуть с проверкой в любое помещение. Но он не в состоянии вломиться к кинологам и отобрать у них электрочайник или "бормашину" (от некоторых этих самодельных кипятильников, популярных во внутренних войсках, на главном трансформаторе выбивало пробки, и тогда во всей части гас свет). Этот дежурный офицер не может войти, опасаясь разгуливающей по двору Лавры или Минора, и вынужден диспозироваться у калитки питомника.
Но он не может упрекнуть за это кинологов: собакам - живым созданьям и исключительным солдатам - положено гулять по двору и нельзя целый день сидеть в скучном вольере. Дежурный ожидает, пока один солдат заводит овчарку в вольер, когда другой прячет "бор-машину" или магнитофон в сейф, ключи от которого "хранятся у прапорщика Погреба, поскольку в нем документы". Так нам приходилось хитрить, используя возможности, данные нашим родом службы.
Питомник занимал площадь в полсотки, а располагался на хоздворе, в самом углу части. Над одной стороной его серого бетонного забора была натянута колючка, за которой на противоположный берег Ишима тянулась улица в поселок Заречный, в границах которого раскинулись СИЗО и колония усиленного режима номер три, а также третья рота нашего батальона с большим питомником СРС.
Поговаривали, что в колючке наше-го питомника есть незаметная прореха, служащая лазом, и что деды ходят через него в самоволку. Чуть поздней я убедился в правдивости этого слуха. Правда, Радик старался пускать в заветную дырку как можно меньше дедов, в основном лишь тех, кому доверял. А сам был первый ходок в ночной Петропавловск, рекордсмен батальона по количеству часов, проведенных на воле, что было вызвано его сильной тоской по женщинам, у которых он имел неизменный успех.
Погреб, который проводил на питомнике гораздо меньше времени, чем Радик или я, об этом лазе не знал или делал вид, что не знает. Наш начальник на вид был прост, как репа, я бы даже сказал точней, разыгрывал простофилю, особенно со старшими офицерами, даже со своим свояком - начальником штаба подполковником Павловским, но на деле Погреб был хитроумен, а иногда - загадочен.
И что же такое секретное задумал он перевозить, если ему потребовалось отпускать меня из части? Я надеялся, что не нар-котики и был неописуемо рад предстоящей встрече с Радиком. Наступил день выезда караула в Ташкент. Меня с двумя солдатами отправили на транспортный пункт батальона, где руководил аккуратный прапорщик, немец Гидельбах и служили два моих земляка из Алма-Атинской области, высокий худощавый Дигель и невысокий полный Фролов.
Это было еще одно местечко, где можно было "глотать и глотать свободу", но, в отличие от питомника, солдаты не несли конвойной службы, а целыми днями работали, обеспечивая нормальную функциональность "Столыпиных", прикрепленных за батальоном. На территории транспортного пункта находились выкрашенные в одинаковый темно-зеленый цвет склад, мастерская и будка, в которой они ночевали без Гидельбаха, имевшего квартиру на берегу Ишима. В роте эта парочка появлялась всего пару раз в неделю.
Итак, втроем мы приехали на этот ТП, чтобы подготовить вагон к путешествию. Прапорщик отсутствовал, и вначале впя-тером мы напились чая с пряниками, после чего мои земляки повели нас в вагонзак. Этот "Столыпин" был уже знаком мне по накарябанным в тамбуре надписям, которые запомнились, когда однажды, еще до службы на питомнике, я в нем ездил в Ташкент.
Некоторые окна не открывались, и нам пришлось по-работать топорами и отвертками: на дворе стоял июль, и никому не хотелось творить духоту в вагоне, где поедет сотня-другая зеков. Мы принесли со склада чистое, но посеревшее от времени, белье, клетчатые одеяла, посуду из нержавейки, шторки с цветами, - по большей части вещи для отсека конвоиров. Принесли что-то еще. Подсоединили толстые шланги к "Столыпинским" резервуарам и включили воду.
Когда все было вымыто, уложено, заправлено и прикрепле-но, мы снова уселись в будке пить "купец", к которому запасли-вый и щедрый Дигель вытащил сгущенку. Через час-два подошел тягач, и мы втроем ушли в "Столыпин", который медленно потянулся к вокзалу. Нас при-цепили к составу. Скоро подъехала колонна автозаков. Из одного из них выпрыгнула блестящая, словно рекламирующая шампунь фотомодель, антрацитовая Лавра, которую держал на поводке заменивший меня татарин Рафаэль из Ташобласти. Караул располагался на боевой позиции, конвоиры вставали лицом друг к другу, образуя коридор для прохода осужденных и беря автоматы наперевес.
Я встал рядом с Рафаэлем, у которого был укороченный "Калашников" - штатное оружие кинолога, к которому я привык. А на мне сегодня были портупея и "Макаров" в кобуре, используемый в плановом карауле. Старуха Лавра, зная службу, лаяла, нагоняя страх на зеков. Ее первой боевой задачей было поколебать их дух, ведь во время пересадки у них возникает желание пойти в побег, который обычно гораздо труднее совершить из вагона, СИЗО или зоны.
"Грозная у тебя собака! Так страшно от ее лая, хотя известно, что кусать не станет, если не побежишь", - говаривали мне арестанты.
"В голосе собаки - много собачьей силы, он оказывает мощное психическое воздействие на людей и животных, так же, как и голос волка", - утверждал Погреб.
Если, несмотря на устрашающий лай Лавры, какой-нибудь арестант все же ударился бы в бега, тогда ее второй боевой задачей становилось задержание. Среди осужденных, что с руками за головой бежали от заков к вагону, я увидел политического, у которого Таракан забрал четки. Теперь я сразу понял то, чего не смог понять при первой встрече. Тогда оно привлекло меня - что-то в его облике - и запало в память как привязчивое впечатление неясной природы.
Теперь наступил момент истины, и я понял, что это было. Это была отрешенность, но особая - не такая, как у большинства зеков: безысходная, безрадостная и полная ожидания вольной жизни. Это была совершенно иная по свойствам отрешенность - естественная, согласная с настоящим моментом, живущая в нем без засечек, отмечающих тягучие дни, не ждущая звонка, после которого можно будет начать жить свободно.
То есть, отрешенность с неподрезанными крыльями. В тот первый раз я лишь поймал аромат этой запредельной его отстраненности от потока времени, от текущей реальности, аромат, доселе не встречаемый мной в других людях, но не смог его себе объяснить. Я несколько раз вспоминал его, как нечто необычное, без знаков минуса или плюса. Но теперь я нарисовал этому качеству жирный плюс, ибо почувствовал сердцем (хотя умом дошел позднее, гораздо позд-нее), что этот политический был счастлив и независим в неволе. Свободен до освобождения, освобожден в тюрьме! На следующее утро, заступив в караул, я нашел камеру суфия и с удовольствием с ним поздоровался, - не безразлично, как в первый раз, а тепло.
Меж нами словно возникло незримое поле, какое устанавливается между знакомыми, объединенными одной целью, которая заставляет их союзничать, когда они находятся среди людей, не объединенных с ними той же самой целью. Но утром поговорить с ним, как следует, я не мог, так как в проход, по которому я ходил, заглядывали начальник караула и наши янычары (некоторые из них могли ему доложить, а разговоры с осужденными были воспрещены).
Поэтому я сказал суфию, что собираюсь пообщаться с ним во время своей ночной смены, когда контроль караула за часовым ослабевает. Он пообещал, что не будет спать. Приняв у помощника начальника караула магазин с патрона-ми, я вбил его в ручку пистолета и вышел вслед за ним на пост, чтобы сменить часового. Помощник повелел крайне бдительно следить за Китайцем, особо опасным рецидивистом, посаженным отдельно в первое из зарешеченных купе, на самом деле, русским. Ему было лет тридцать пять, в воровской гильдии он был налетчиком и южно-казахстанским вором в законе и пользовался на этапе большим авторитетом. Еще в первую мою смену многие зеки, будто, счастливые оттого, что они вместе с ним на этапе, выкрикивали его имя и спрашивали:
- Китаец? У тебя курить есть? Подогнать тебе пачуху? Китаец, я тебе заварки передам, нужно?
Одна осужденная затеяла с ним роман (так это называли ее соседки), мешать развитию которого я не стал. Заметив одну из первых записок, я ее перехватил, но детское и одновременно вульгарное признание женщины в любви, заставило меня закрыть глаза на ребяческую игру взрослых людей. Так им было чуть веселее в неволе; он в ответ писал валентинки со слащавыми каламбурами с легким ароматом непристойности, которые зачитывал вслух веселившемуся второму "купе".
Затем исписанная бумажная трубочка из клеточки в клеточку, из пальцев в пальцы, переползала постепенно в середину "Столыпина", где сидел слабый пол. Ночью Китаец молча лежал в купе, специально для него превращенном в одиночку, по-видимости, спал, и никто его не беспокоил. Я подошел к суфию. Он с улыбкой присел на край скамьи своей полупустой камеры, едущие в которой направлялись на "химию" в Мары.
- Идрис! - представился он в ответ на мое имя.
- Я хочу спросить тебя. Когда я учился в девятом классе, отец попросил меня сводить в горы одного москвича, с кем они когда-то подружились на туристском слете. Сам он не мог из-за занятости на съезде КПСС Казахстана. Вечером у костра приезжий рассказал, что в Гималаях живут люди, которые управляют всеми земными правительствами.
Они раздают указы главным руководителям стран, как вести мировую политику. Эти горные люди так могущественны, что могут влиять даже на природу: менять, там, климат, вызывать землетрясения, тайфуны. Ты что-нибудь о них слышал?
- Видимо, имеются в виду махатмы Шамбалы, то есть, великие души Шамбалы. Говорят также, что они - Ману, истинные лидеры человечества. Но землей они управляют не так, как ты это представил. Они не раздают приказов, непосредственных поручений правительствам, а действуют по-другому.
Например, когда надо развязать войну, они устраивают рождение и помогают прийти к власти такому вожаку, как Наполеон с армией поддерживающих его головорезов. Когда требуется много, много войн - дают особую судьбу такому изобретателю, как Тесла. А когда надо убить пророка, устраивают так, чтобы выстрел бил без промаха, как с Иисусом, - его хотели убить и прокуратор Понтий Пилат, и шпион Ливио, и царь Ирод, и его жена Иродиада, и первосвященник Каифа, - и каждый враг был влиятелен и опасен.
- Зачем же лидерам человечества кровопролитие устраивать?
- Но олимпиады и артеки - тоже их рук дело. Они - не за войну, но вынуждены поддерживать баланс сил, для чего могут устроить и войну. Это, как фурункул выдавить. Когда на планете накапливается много злобы, образуется "чиряк", и необходимо избавиться от него. Но Ману делают это, оставаясь незаметными, поэтому почти все руководители правительств не знают об этих махатмах, оставаясь фигурами на их шахматной доске.
- А где эта Шамба? Это что, город или ущелье?
- Шамбала - это целый мир, измерение, параллельное земному, но более высокое.
- Как это, измерение?
- Например, наше измерение выше, чем у червей. Мы осознаем и их, и себя, а черви на своей плоскости знают только себя, мы же для их восприятия - не доступны. Так и Ману - боги человечества - неуловимы для наших чувств, мы же для них - хорошо видимы.
- А откуда о них известно, если они не доступны нашим глазам?
- Кое-чьим доступны. В книгах по йоге о них написано, с ними встречался, допустим, Рерих.
- Художник?
Получив положительный ответ, я изумился: - Но у моего отца - весь серый "Жезл" в шкафу, и я читал том с биографией Николая Рериха! Но там ни слова о махатмах.
- Там - вся биография Рериха, вся-превся! - сказал он и рассмеялся.
- В смысле? Шутишь?
- Иронизирую. А в действительности, он в Гималаях встречался с махатмами и получал от них знания. Их он отображал в эссе и диалогах с влиятельными людьми. Понятно, что об этом публично не говорилось, а то бы он мог загреметь в психушку, как современные мантра-йоги, которых травят в больницах психотропными препаратами.
- Опять ты о них. Мантры - это что?
- Это, как речевки, но не пионерские, а составленные древними мудрецами из сильных и очищающих слов, способных повлиять на тело и дух. Знаешь, как ощутимо звук влияет на тело? Я ничего подобного не слышал и помотал головой, заодно "выстрелив" в дверь, за которой располагался караул - проверить, не смотрят ли за мной. За прозрачным стеклом горел свет, и никого не было, но на всякий случай я оставил глаза чуть скошенными туда.
Он продолжал: - Ты слышал, но не задумывался. Не слыхал разве о заклинании змей?
- Ну, слыхал.
- Как заклинатели привлекают кобр? Играют на духовых инструментах - пангах. Поиграют, поиграют, и змеи со всей округи сползаются. Звуки пангов оказывают воздействие на их нервную систему, и гады пьянеют и покидают норы. Когда человек напивается и пьянеет, у него теряется страх, так и у гадов, слушающих музыку заклинателей, пропадает инстинкт самосохранения. Они приближаются к музыкантам, как мужики стягиваются в пивнушку, и начинают плавно раскачивать головами из стороны в сторону. Змеи от этих вибраций - в экстазе.
- А ты кто по гороскопу, Рыба?
- А зачем тебе?
- Так просто - ты сказал глубоко.
- Я не Рыба, а Стрелец. Всем этим глубоким знаниям учат суфийские учителя. Слышал о таком мусульманском ордене?
- Я слышал только термин суфизм, но без понимания смысла.
- Например, есть книга, за которую могут... - он снизил тон. - Хазрат Инайят Хан - ее автор, суфийский учитель из Индии. Там все о заклинаниях, мантрах, звуке, магии элементов и особенно о магии звука.
- Хотелось бы почитать, - высказал я пожелание.
- Если тебе выпадет такая возможность, считай себя необыкновенно счастливым. Значит, счастье пришло к тебе. Бери его, приняв путь и философию Науки о звуке, данной в трактате Хазрата. Он не просто теоретик, он великий музыкант и продвинутый суфийский учитель. Каждое слово его книги взвешено, а в начале нашего века он приезжал в Россию и подарил композитору Скрябину мелодию "Танец сабель"!
Через некоторое время Идрис заявил: - Кстати, учитель Сталина - из суфийского ордена.
- У Сталина кроме Ленина был какой-то учитель?
Он искренне рассмеялся: - А с чего ты взял, что Ильич - учитель Сталина?
Я сконфузился.
- Сталин Ленину завидовал и ненавидел его. Они были партнеры по революции, но не более. А с Гурджиевым, продвинутым суфием, Сталин встречался и слушал его поучения. Конечно, "Гурджиев - учитель Сталина", - сказано громко. Иметь духовного учителя, значит, принимать его авторитет полностью. Ученик его слушает и воплощает в жизни его учение. Но нельзя сказать, что Сталин воплощал в жизни суфизм...
- Дельно ты про Сталина задвигаешь, - перебил один из его соседей по камере с серебряными косматыми бровями и жидким чубом, проснувшийся и слушающий нашу беседу. - А лет сорок назад за такой базар ты бы сел! И ты бы ссал! Все сидели на измене! Мы научились молчать и не срать на власть. У нее-то говна побольше! Утопит, и сдохнешь в дерьме! Мой дед тогда по этапу пошел, и отец по этапу пошел, и дядя пошел по этапу... Старик явно перехватывал инициативу, рассчитывая макнуть язык в наши уши.
- Слушай, отец! - с трогательной интонацией обратился суфий. - Интересно! Мне интересно.
Потом он показал на меня. - А служивый за другим пришел. Я ему про йогу рассказываю.
- Ты, чо, йог?
- За йогу сижу, отец!
- А как залетел?
- Отец, давай потом! Служивый - на часах. Кукушка пропоет - его и сменят.
- Ладушки-оладушки! Чеши, и я про йогу послушаю.
Идрис продолжал: - Суфии утверждают, что в инструментах с жильными струнами и барабанах из кожи содержится жизненное дыхание. Эти инструменты затрагивают психику живых созданий и добавляют им жизни, вдыхают в живых энергию, вдохновляющую жить. По этой причине примитивные племена, подолгу играя на подобных инструментах, входят в экстаз и наслаждаются.
- А мы с друзьями на гражданке роком наслаждались, - решил вставить я. - Выпьем пива с чуйкой и входим в экстаз. Под музыку "Дип перпл", "Лед зеппелин", "Пинк Флойд" улетаем в креслах, как в самолете. А с другим кругом пацанов мы играли на заводской аппаратуре. Я приносил свою чешскую гитару, печатку с гитары "Джипсон", подключал приставку, работающую в двух рок-режимах, и получался мощный роковый звук.
Мы играли, играли, по полдня могли, и музыка постепенно делала нас какими-то приподнятыми, неземными. Становилось неважно, что вообще с нами происходит там, в мире. То есть, нестрашно. Как психотерапия. До репетиции - какие-то проблемы: дом, начальник, недостаток денег, то, се, а после игры - полный покой, пробле-мы размельчались в песок.
Суфий слушал меня, его благородное лицо сияло. Или мне казалось? Позднее я вычитал у гуру целителей Кандыбы, что феномен свечения зависит от специальных рецепторов, расположенных в нашей коже, которые при определенных условиях создают люминесценцию в человеке со здоровым телом и чистым сознанием.
- Здорово! - сказал суфий. - Оказывается, у тебя есть опыт работы со звуком. С мантрами тебе будет легче. Музыкантам и вообще людям с развитым музыкальным слухом с мантрами работать легче, чем людям, которым мишка наступил на ушко.
- Это почему?
- Многие не могут повторять мантры без сопровождения, но могут петь их под музыку или слушать, как их поют другие. Серьезная музыка способствует молитвенной практике, так как обе они основаны на ритме и обе отрывают чувства от мелкого, мирского. Когда чувства освобождаются от мирского, открывается возможность наполнения их духовной информацией. Но никогда духовные знания в нас не войдут, если чувства заняты, закрепощены мирской информацией, как полные мешки, в которые уже ничего не положишь. Засоренные материальным мусором чувства не могут быть спокойными, чувства бесятся...
- Часовой, что у вас здесь?
Далее