Мистицизм звука II
<<< начало
Повернув голову, я увидел рослого помощника начальника караула, сержанта срочной службы Иваненкова из Киева. Он подошел незаметно, как его научили в учебке.
- Командир, живот лопнет! Чувства бесятся! Выведи меня, - жалобно сказал Идрис.
- Да, в туалет просится, - вступил в разговор я. - Говорю ему: не положено, а он не унимается. Чувства бесятся, и все.
- Утром со всеми! - сказал сержант.
- Да что же делать, командир? Умираю.
- Девственницу из себя корчишь? Первый раз, что ли, на этапе? В мешок сходи.
- Нет мешка ни у кого.
- В карман сходи, - отрезал сержант, - или отрежь! Помначкар обратился ко мне: - Как Китаец?
- Кажется, спит. С ним никто не разговаривал, не то, что днем: каждый с ним здоровался.
- Я смену уже разбудил, скоро придем.
Он ушел, а я решил с суфием пока не беседовать. В солдатском отсеке двое начали ходить и могли заметить нас через стекло. Для духовного общения у нас было еще две ночи, после которых караул прибывал в Ташкент. Наш почтово-багажный поезд двигался гораздо медленнее пассажирского.
Что за посылку приготовил Радик для Погреба? Это особое задание делало меня значительным в собственных глазах. Жаль, что никому нельзя было рассказать. Зайдя днем на пост, я обнаружил, что в вагоне к обычному едко-приторному запаху махорки добавился сладковатый аромат марихуаны. Мы только что отъехали от города Туркестана, знаменитого своими древними мечетями, где производили обмен осужденными с местным конвоем.
Значит, новые зеки под-сели в вагонзак с анашой. Шел обыск. Его вели несколько дедов, один из них - вместо того, чтобы спать перед сменой. Было странно видеть их занятыми тем, что зачастую переваливали на молодых. Походив несколько минут по вагону, я заметил, чем они занимаются. Сидя в освобожденном для обыска купе, старательно ищут и собирают в один мешок траву, представляющую собой крупнозернистый ярко-зеленый порошок.
Один из них сидел у выхода зековского купе и наблюдал за полустеклянной дверью. Тем временем завели симпатичную осужденную в сером платье из простого драпа. Деды перерыли ее узел, но ничего запрещенного не нашли. Вид у нее был нервозный, что ее и подвело.
- Выверни карман! - приказал ей болгарин Василий из Одессы.
В карманчике платья лежали спички и карандаш.
- Вытаскивай из лифчика солому, - продолжал он.
- Нет ничо.
- Я сам залезу, коза, если не вытащишь, - резко приблизился к ней сидящий на шухере гагауз Валек из Кишинева с темными серыми глазами. Он грубо схватил ее за плечо и занес над ней другую руку.
- Я достану, - смирилась женщина. - Оставь, хоть на пару папирос.
- Показывай!
Она вытащила плотный пакет, сделанный из зеркальной золотинки.
- Ишь ты, она там его зажала! - сказал Василий, отсыпал оттуда больше половины в общий котел и, немного оставив, вернул ей. Ее увели и привели подростка, недавно бывшего на воле, одетого не в зоновские вещи. Стали обыскивать.
- Начальник нарисовался у двери, - сообщил Валек. - Миха его пока отвлек. Отошел, ща вернется.
- Я повалил, - сказал дагестанец Кот, пересыпав половину добычи из одного целлофана в другой, оба пакета завязав и запихав в разные сапоги. Он пошел в солдатский отсек, не сказав мне ни слова: был уверен, что я его не заложу.
Скоро в "купе" обыска вошел начальник караула прапорщик Закиров и спросил: - Нашли что-нибудь? Запах-то, какой убойный, прямо в вагоне приходы ловишь.
- Так тычно, тварищ прапырщик. Вот. Они показали два газетных пакетика, где была трава, процентов десять от того, что унес Кот в сапогах.
Прапорщик взял, понюхал и сказал убедительно: - Анаша! Сообщу нашей верхушке. Ищите дальше, еще должна быть!
- Рады страться, тварищ прапрыщик! Когда он ушел, один дед сказал: - Два креста у него есть, третий в награду хочет, раз решил начальству доложить. Другой с ним не согласился: - Жди! Доложит он! Сам спаровозит. Через несколько минут начался вывод осужденных в туалет, требовавший от меня максимального внимания.
Ночью этого дня, которая была последней перед приездом в узбекскую столицу, суфий спел для меня молитву. Она была на арабском. После пения он перевел ее смысл: "О Господь, позволь мне всегда помнить тебя! Память о тебе приведет к ощущению твоего присутствия. Твое присутствие созидает счастье совершенного союза".
Пение мне понравилось. Оно было плавным, и чувствовалось, что Идрис тонко понимает законы гармонии. Мои чувства даже перестроились на эстетический план. Увидев образ, я сравнил наш "Столыпин" с царским вагоном для каторжан, а себя - со слугой царя, исполняющим свой долг конвоира.
Молитва суфия предстала передо мной, как освободительная песнь декабриста, скорее всего, за неимением в памяти подходящего героя из прочитанного. А он открывал тайны: - Одни слова притягивают в жизнь благословения. Другие притягивают энергию и власть. Некоторые приносят избавление от трудностей. Некоторые приносят мужество и силу. Еще есть слова, которые могут лечить. А некоторые приносят утешение и покой.
- Как лекарства? - сравнил я.
- Уместная метафора, - поддержал Идрис. - "Все, что дает нам энергию, вещественно", - так уж люди привыкли думать. Оно обязательно должно быть красным борщом или белой таблеткой. Однако есть и эффективные слова, а некоторые словосочетания еще могучей, чем эти отдельные слова. Каждый гласный звук несет глубокий психологический смысл, и структура каждого слова оказывает химическое и психическое воздействие на материю и сознание.
А кто об этом беспокоится или хотя бы задумывается? Допустим, кто-нибудь для оказания целебного воздействия возьмет в аптеке лекарство, которое ему нравится, а не то, которое предписано, тогда он может не исцелить себя, а убить. Еще более ответственно повторение определенных слов и фраз, влияющих на людей психологически.
- Многим не нравится, когда при них чертыхаются, - вспомнил я свое наблюдение. - Кажется, они психологически зависят от слова "черт".
- Да, верят, что призывом "черт", они могут привести в свои дела это существо из параллельного мира. Для нас, точнее, для глаз, он - невидимка, от которого стоит ожидать бед, поскольку он живет только для того, чтобы создавать беды. То есть, нашими собственными словами мы можем призывать в судьбу несчастье или счастье. Поэтому на Востоке человек, осознавший ответственность за слова, ищет учителя или муршида, как его называют суфии.
Суфийский учитель, словно хороший психотерапевт, обладает опытом использования психологических предписаний. Человек принимает предписанные ему муршидом средства развития, как инструкцию. Сначала муршид устанавливает диагноз заболеваний сознания обратившегося. Учитель выясняет, каков уровень его духовной эволюции, каковы проблемы, тормозящие его рост. Согласно этому, он предписывает ученику сокровенное слово или фразу, с помощью которых тот сможет достичь желанной цели.
В суфизме используются определенные слова, считающиеся священными, ибо связаны с Богом, и они могучи также из-за своей психической силы. С помощью их повторения производится определенный психологический эффект. - То есть, это - как съел человек в депрессии две-три таблетки радедорма, и депрессии нет, и настроение сразу поднялось?
- Так, да не так. Таблетки снимают депрессию на несколько часов, а муршид дает фразу, которая при регулярном применении вылечит навсегда, а не убьет печень, что делают многие таблетки, если принимать их регулярно.
- А шизофрению можно словами вылечить? - спросил я о наболевшем. Этим патологическим расщеплением сознания страдал один мой родственник, а я очень этого не хотел.
- Современная медицина никогда не пишет в медкартах шизофреников: выздоровление. Улучшение - максимум, что там позволено отметить. И то, после "промывания" больного аминазином, кофеином и другими лекарствами, которые выносят из сознания блок скопившихся бредовых идей, вызывающих обострение шизофрении. Без лекарств, без химии, речь об улучшении вообще не стоит. "Промывание" больных повторяется раз в несколько месяцев.
- Да, люди полагают, что все, что дает энергию, подзарядку, можно потрогать. Но все до одного люди заряжаются также и вибрациями, пусть и не фиксируют этого.
- Это еще что?
- Это энергетические потоки, находящиеся в основе всего: плотной материи и тонкой. Например, вибрации идут от солнца или луны, и люди очень зависят от зарядки этими вибрациями, которые не обладают качеством плотности. Оттого мы не можем их потрогать. Здесь уместен пример с радио. То есть, наука открыла, что радиосообщения проходят через эфир без каких-либо промежуточных средств. Но однажды они откроют истину, уже известную мистикам тысячи лет: человек сам является приемником и передатчиком такого радио, которое стоит выше всех разновидностей радио.
А еще радио доказывает, что ни одно произнесенное слово не теряется и может быть поймано и записано. На твой вопрос я отвечаю так: конечно, шизофрению можно вылечить священным словом.
- Не все понял, - сказал я, - но слушал внимательно. А теперь - пора.
- Наверное, больше не пообщаемся? - предположил суфий.
- Серьезно не поговорим. Ночной смены больше не будет.
- Когда-нибудь встретимся. Кое-что очень важное я тебе рассказал. Надеюсь, не зря.
- Я на гражданку выйду - куплю книгу по йоге, - пообещал я.
- Помолюсь за тебя, - пообещал он. Сквозь несколько клеток решетки он просунул пять своих пальцев правой руки, и я до-тронулся до них пятью своими пальцами той же руки. Мы оба посчитали это рукопожатием. Тут из под пуговиц на моем ПШ вывалился полумесяц на це-почке. Идрис приятно обрадовался, и я сказал, что это подарок от хорошего друга. Он пожелал мне счастья, а я ему - удачи.
До окончания смены оставалось минут десять. Я пошел по вагону, посматривая в камеры. До костей прокуренным голосом меня окликнул Китаец, похожий на артиста Филатова: - Когда прибудем в Ташкент?
- Завтра после обеда.
- А ты откуда сам?
- Из Алма-Аты.
- Плана табе дать?
- Нет.
- Возьми, - он протягивал маленький газетный пакет. - Курнешь после смены, большой грев пришел в Туркестанскую тюрьму, вот и на этапе - грев. - Оставь, в зоне нужней. Он убрал пакетик.
- Давно в войсках?
- Год с небольшим. Он вдруг посочувствовал: - Полегче-то тебе служить, чем год назад?
- Полегче. Особенно потому, что в начале я переживал, что попал в ВВ, пацаны в микрорайоне это не любят. Но потом перестал беспокоиться.
- Ну, да. А ты причем? Тебя призвали, это долг, твой крест. Не ты, так другой. Главное, к людям по-людски относиться. Будь человеком, и се! Выйдешь из армии, понятки изменятся и у пацанов - тоже. Будешь уже мужиком, никто тебя за армию не осудит.
- Ну, ладно. У меня смена караула.
- Удачи!
- И тебе!
Когда после поста я пил чай в бодрствующей смене внутри караула и размышлял, я вдруг обнаружил мистицизм звука в сложившейся два часа назад ситуации. Под влиянием молитвы суфия я приобрел эстетическое настроение и увидел исторические образы вагона для каторжан и царского стражника. Его молитва изменила мое сознание в лучшую сторону.
- Как одежда меняет человека, - восклицали мы, глядя на Радика Хафизова в стильных белых джинсах из микровельвета в черной футболке с надписью "AC/DC" и фото этой группы. Шею облегала золотая цепочка, на глазах были темные очки. Он был модно подстрижен и улыбался, сверкая десятками белых и парой золотых зубов.
Он принес ведро медно-золотистых абрикосов, вытащив его из багажника бордовой "шестерки", которую подогнал к запасным путям, где стоял наш пыльный вагонзак. Мы пригласили его пить чай. Начальник караула Закиров без напряжения пустил Радика в вагон и даже сел с нами за стол. Ему было чуть больше тридцати, он имел квадратное лицо и носил черные усы, похожие на усы Чокана Валиханова. В сравнении с Тараканом, он был, как отец родной и относился к солдатам с уважением.
Все налетели на абрикосы, которые помыли на улице водой из заправляющего наши танки толстого, как удав, шланга. Один молодой разлил по зеленым эмалированным кружкам чай, и положил на стол кулек с конфетами "Школьница". Изображенная на них девочка, замысленная художником школьница, напоми-нала драчливого Гавроша, только что вылезшего из подвала. И почему муза не вдохновила автора вложить в руки маленькой Жанны де Арк мушкет?
Здесь Радик преподнес сюрприз. Поднял свою кружку и стал разливать красно-коричневый купец соседям.
- А ты чего это? - заудивлялись мы.
- Не пью чифирь.
- Да как же ты без него? - заволновался гагауз Валек.
- Нет необходимости, - ответил Радик.
Прапорщик Закиров сказал: - Ему же в караул не надо ходить. Чего тогда мотор гробить? Он пиво, наверно, пьет.
- Точно, - подтвердил Радик. - Вам бы привез, да устав не позволяет.
- Да, мы трезвую жизнь ведем, - сказал с серьезной миной накуренный Кот.
- Да, - подыграв ему, тяжело вздохнул такой же болгарин Василий.
- Не заметите, как дни пролетят, - обнадежил Радик.
- Уйдете скоро на дембель и будете, как я. Свое дело закрутите, начнете на тачках куролесить, с девчонками кружиться.
- А где ты устроился? Так быстро, вроде в мае ты уехал?- спросил Закиров.
- Две недели погулял, во-о! Водку до сих пор видеть не могу, - Радик резанул себя по шее ребром ладони. - Запчастями занимаюсь, - ответил Радик. - Сам в Тольятти мотаюсь, на заводе беру, здесь продаю.
- Спекулируешь, что ли? - заявил прапорщик.
- Даю водителям то, что необходимо. Ко мне люди в очередь стоят и загодя заказывают. В ташкентском магазине ВАЗ всегда перебои с запчастями, он для Узбекистана маленький, там все сразу расхватывают. По натуре, я водителям помогаю.
- Во, блатной! - воскликнул Валек и потрепал Радика по плечу.
- Я дембельнусь - к тебе приеду, помогу продавать. Не откажешь?
- Давай, найду работку. Скоро частный бизнес в стране попрет, фирму организуем.
- Ловлю на слове! Прикачу.
Тут раздался стук в вагонную дверь. Прапорщик посмотрел на солдата, сидящего у двери. Тот ушел и через несколько минут вернулся.
- Там путеец девку притащил. Говорит, она в вагон просится.
- Опа! - хлопнул ладонью об ладонь Валек, и его свинцовые глаза заблестели так, будто на них нанесли лак.
- Что еще за ... ? - спросил Закиров, сморщив губы, отчего один кончик его усов проехал чуть вверх. - Денег, что ли хочет? На хрен нам насекомых разводить?
- Радика ищет.
- Товарищ прапорщик, разрешите невесте вагонзак показать? - чуть игриво обратился Радик. - Чтоб знала, где жених службу тащил.
- Уже жениться собрался?
- А чего тянуть? Собственное хозяйство завести хочу, остепениться хочу.
- Ну, веди свое хозяйство сюда, - разрешил благосклонный Закиров, как и Радик, записанный в паспорте татарином. Радик ушел за девушкой, а тем временем двое солдат быстро убрали со стола грязные кружки, косточки и другой мусор. Валек сменил скатерть и, набрав из ведра в чистую чашку абрикосов, поставил их на стол.
- Жаль, цветов нет, - посетовал он. - Так редко друзья с невестами в караул приходят, и, как назло, нет цветов! Радик привел миниатюрную смазливую девушку, имевшую безупречную фигуру, ловко представленную облегающими синими джинсами и тонким кремовым джемпером в облипку. Голубоглазая блондинка, она встала в коридоре, держа в руке большущий букет ромашек, даже охапку, которую предложила прапорщику:
- Из нашего сада!
Закиров, встав с полки и обняв цветы, просиял и, обведя отеческим взглядом солдат, заявил:
- Вот им всем гадать, любит - не любит. Каждого зазноба дома ждет. Ты вот дождалась! Как зовут-то?
- Вика.
Валек сказал: - Вазу с кухни принесу!
Он вышел, встал рядом с девушкой и пригласил: - Пожалуйте в купе, мисс Ташкент!
Но она не входила, чувствуя стеснение. Прапорщик велел Радику: - Покажи ей вагон, пусть зековский дух почует. Девушка благодарно посмотрела на него. Радик повел ее в отсек осужденных. Все окна были распахнуты, купе - тоже. Осужденных мы передали ташкентскому батальону ВВ в предшествующий день, сразу по приезду в узбекскую столицу, но в "Столыпине" до сих пор стоял особый запах, присущий только неволе.
Новую партию арестантов мы собирались взять сегодня около пяти. Сутки мы отдыхаем перед обратной дорогой. Сегодня на пару часов выйдем в город, к которому у меня уже возникло чувство разлуки, поскольку я здесь - в четвертый раз. Кроме первого планового караула, я два раза ездил младшеклассником на соревнования по шахматам в Ангрен, город-спутник Ташкента, а в узбекской столице мы тогда побывали несколько раз на экскурсиях.
В купе вернулся Валек, принесший кастрюлю с водой, куда поставил ромашки.
- А где Вика? - спросил он. Получив ответ, сказал: - Капризная! Я пригласил, а она не вошла.
- Она скромная, - сказал Кот. - Чо, у нас тут - сходняк. Одни мужики тут сидим, бабе тут не место.
- Да мы ж солдаты, что ж плохого, Кот? - спросил Закиров.
- Мы всех и каждого кругом защищаем!
- Вот именно, что солдаты. Мы всех и каждую кругом. Как крутанем, и по кругу!
- Кот, чо оборзел совсем? - гневно сказал Закиров.
- Нет, я в положение вошел.
Начальник караула встал и во властной манере сказал: - Хорош чаи гонять и лясы точить. ПХД вагона. - На букве и он сделал прихлоп. - Заплыв начинается через десять минут. Если не успеете за два часа как следует надраить палубу, выход в порт задержится. Так-то, морячки! Сигары и унитазы, кому угодно, а через десять минут - щетки и тряпки для всех без исключения.
Тут появился Радик с подругой. Он сказал мне: - Пошли до машины! Потом обратился к начальнику караула: - Ушаков меня проводит до машины, товарищ прапорщик, у меня кое-что для прапорщика Погреба есть. Тот согласно кивнул. Мы вышли из вагона и пошли к Жигулям. Закиров был не так прост и тоже подошел к автомобилю.
Радик стал вытаскивать подарок - большой японский фонарь с подзаряжающимися аккумуляторами, - что по тем временам было сенсацией. Он дал прапорщику подержать эту фару, очень удобную в походных условиях.
- С подзаряжающимся устройством? Сильно!
Закиров стал вертеть ее в руках, а Радик позвал меня в машину: - Прокатись, Олега!
Я сел, завел. Он тихо сказал: - Возьми на правом сиденьи пакет для Погреба. Спрячь под ПШ. Я сделал все так, чтобы начальник не заметил. Потом проехал метров десять вперед, сдал назад. - А мне такой достанешь? - кивая на фонарь, обратился Закиров к Радику, обнимавшему Вику за плечо левой рукой.
- Только один вне плана завезли вместе с японскими запчастями, - сказал Радик. - Повезло мне. И сделал я подарок армейскому шефу в благодарность, что он ко мне как человек к человеку относился.
- Достань такую фару, я заплачу! - начал заводиться Закиров.
- Дорогая вещь.
- Достань! Пять бушлатов новых привезу.
- Зачем они мне? Не в тему.
- А выхлопную трубу от "шестьдесят шестого" возьмешь?
- Я на "шестерке" езжу, мне заднюю трубку в два раза меньше надо.
- Продашь кому-нибудь.
- Нет, я только с волжанками и японками веду дела. Помолчав немного и серьезно посмотрев на Радика, начкар спросил:
- А штык-нож возьмешь?
- Не бракованный?
- Такой-же, - показал он на свой.
- А этот можешь отдать? - спросил Радик.
- Ты вначале фару эту добудь, будет тебе штык. Этот - не этот! Какая разница? Будет нормальный рабочий штык. - Смотри, - Радик открыл багажник, где лежали два японских фонаря в коробках, - берешь прямо сейчас?
- Ну, давай в следующий раз. Штык привезу.
- Потом не будет.
- Оставь для меня.
- Я не хозяин, а ему продать фонари надо, ждать не будет.
Радик хлопнул крышкой багажника.
- Ладно.
Прапорщик влез в машину, закурил там, подержался за руль и снял между делом штык-нож. Вышел и взял фонарь. Когда мы поднялись в вагон, он зашел на кухню и вернулся оттуда со штык-ножом на поясе. Я так понял, что он взял его у повара, который не ходит на пост. В туалете я достал целлофановый пакет, что взял в машине Радика. Вытащив из него содержимое, я обнаружил, что это свернутая в трубку светло-фиолетовая книга, напечатанная, как толстый журнал.
На передней обложке черными буквами было написано: Пособие по Геометрии для старших классов. Перевернув страницу, я увидел вторую переднюю обложку, белую и настоящую надпись: Мистицизм звука. Хазрат Инайят Хан. Открыв наугад, я стал читать. Не помню сейчас слово в слово, поскольку книга была у меня недолго, но смысл был примерно таков: То, что люди привязаны к мантрам и повторяют их всю жизнь, день за днем, и им это не надоедает, имеет глубокий смысл.
Если бы это был, как говорят атеисты, религиозный фанатизм, одурманивающий человека, тогда никто не смог бы продолжать эти повторения так долго, на протяжении всей жизни, поскольку ни одно опьянение или отравление не может продолжаться дольше, чем длится его влияние. Когда опьянение проходит, человек сразу лишается иллюзий.
Но повторение священных слов дает чтецу знание, виденье, именно потому иудеи несколько тысяч лет поют свои ритуальные песни, которые унаследовали от царя Давида и других, а разноязычные мусульмане читают Коран на арабском, которым его записал пророк Мохаммед. Индусы ве-ками повторяют ведические мантры на санскрите, который считается в обществе мертвым языком, поскольку люди перестали на нем разговаривать. Буддисты и христиане тоже повторяют патриархальные звуковые вибрации на древних наречиях.
А в Персии до сих пор многие повторяют древние молитвы по нескольку раз в день на языке Авесты. Все это длится тысячелетиями, эта практика не умирает, а углубляется, что говорит о ее несомненной пользе...
Йоги и суфии открыли определенные практики, помогающие психологическому развитию. Йоги используют определен-ные слова, которые повторяют утром и вечером, и посредством этого они достигают озарения или впадают в состояние экзальтации. Именно эту науку суфии называют Зикр - науку получения нужных результатов и исполнения желаний с помощью повторения соответствующих слов или фраз.
Поразительно, но это было то самое сокровище, о котором с такой любовью рассказывал мне Идрис. Я был счастлив тем, что прикоснулся к нему. Одновременно я был несчастлив тем, что через несколько дней с книгой придется расстаться и что в поезде читать ее почти невозможно. Единственная возможность - читать в туалете, где долго не посидишь. Ее даже показать никому нельзя было.
В Петропавлоске после конвоирования восьмидесяти осужденных в СИЗО и третью колонию, я не поехал в наш батальон, располагавшийся недалеко от драмтеатра, а остался в роте, охраняющей зону. Высокий прапорщик Аулов, закадычный друг моего начальника Погреба, лично отпрашивал меня у Закирова. Он сказал, что завтра намечаются учения кинологов.
- Лишь бы в нашей роте не было проблем, - сказал начальник планового караула, - и оружие пусть сдаст.
- Иди и сдай "Макарова", - смеясь, повелел мне статный и крепкий Аулов, начальник службы СРС третьей роты, стерегущей третью колонию усиленного режима. - Пахнет от тебя, как от козла, в душ зайди. Сегодня Погреб приедет сюда с ночевой, чтобы завтра пораньше начать учения.
Сдав пистолет, я пошел мыться в душ, первый после Ташкента. Вода и в "тройке", и в батальоне, круглогодично была холодной. Теплая бывала только в городской бане, если повезет. Туда мы ходили всей ротой раз в неделю, и всякий раз - рано, в пять-шесть утра, чтобы не контактировать в бане с гражданскими людьми.
Парилка всегда бывала не нагретой, а вода - холодной, и очень редко - теплой. Горячей - никогда. Осенью и зимой требовались особые усилия, чтоб заставить себя раздеться и начать мыться в не нагретой бане, без пара и горячей воды. Пусть нам и не нравилось это, мы смиренно полагали, что такова необходимость, хотя позже я понял, что это - элементарный недостаток отеческой любви офицеров к солдатам.
Когда попросишь: "Организуйте хорошую баню!", отвечают: "Нечего тащиться!" Два года так и прошло без горячей воды. После душа я пошел на питомник, который был крупнее нашего; там несли службу шесть кинологов и восемь собак. Он находился в ста пятидесяти метрах от роты, на огромном пустыре, прилегающем к контрольно-следовой полосе третьей колонии усиленного режима.
Мне он был почти родным домом, и я нередко спал там, когда выпадало несколько караулов ночью или днем, чтобы не возвращаться каждый раз в батальон. Еще мы разыгрывали на питомнике и на пустыре с другими кинологами и овчарками гипотетические боевые ситуации, которые для нас придумывали Погреб и Аулов.
Оба уже сидели в тесной каморке Аулова за большим, закопченным чайником, ожидая меня.
- Где мой фонарь? - как бы угрожающе надвинулся на меня Погреб, нахмурив лоб, как Моргунов на Шурика. - А ну, отдавай мой фонарь!
Такая на него временами находила игривость. Я снял с плеча серо-зеленый вещмешок и вытащил фонарь в черно-желтой коробке с иероглифами, за ним - суфийскую книгу. Погреб, не глядя, передал ее Аулову, а сам взялся рассматривать фонарь, издавая при этом одобрительные восклицания. Татарин раскрыл шедевр в обложке геометрического пособия, прочитал название и закрыл в свой сейф. Меня распирало любопытство, но спрашивать его я не стал, все один ответ: не твоего ума дело.
Попросить ее для чтения я не мог - не мог даже сказать, что я немного ее читал и заинтересовался. Текущий тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, в который правила компартия, делал меня осмотрительным. Позже Погреб объяснил мне, что у татарина Аулова в мечети служит кузен, и книга эта - для него. Я поверил, поскольку никогда не замечал у Аулова интереса к духовной жизни.
***
Прошло три с половиной года, и произошло нечто, что стало достойным завершением этой истории. Я работал геологом, параллельно учился заочно на четвертом курсе геолого-разведочного факультета в Казахском политехническом. Два раза в год я ездил на сессии в Алма-Ату, а в остальное время занимался разведкой стройматериалов, разъезжая с буровиками по Актюбинской области.
Из-за возраста, пола и холостяцкого положения начальство очень редко позволяло мне сидеть в конторе и использовало меня в основном в качестве полевика, произведя без диплома в геологи второй категории и дав соответствующую зарплату. Как-то на одном из участков мы остались втроем, и у нас кон-чились дрова и уголь.
Стоял ноябрь. В степи не было и деревца. В некрашеную буржуйку, обогревающую наш синий вагон "Тайга", мы ставили в чашке солярку, поджигали, и на полчаса хватало тепла. Постепенно мы сожгли оба бака, обслуживающие автомобиль и буровую установку, однако, не могли съездить на заправку из-за неисправности "шестьдесят шестого", на котором стоял бур.
Несмотря на наши ежедневные призывы по рации, начальство все же не присылало транспорт с углем, дровами и запчастями для ремонта нашего ГАЗа. В последний раз, выходя на связь, я получил дельный совет. Система была такой, что когда наступал период связи, все участки экспедиции и центр слышали друг друга. И Марат, геолог, который был на десять лет старше меня и учился в свое время в том же ВУЗе в Алма-Ате, не выдержал и сказал мне: - Олег, ты больше не проси. Ехай в экспедицию и бери Краснова за...
Это была фамилия начальника партии. Марат продолжал: - Он сейчас все машины и ресурсы гонит на киры в Сагиз, там здорово бурение идет и деньги большие. Пока на Краснова лично не наедешь, помощи не дождешься! Поразмыслив, я с ним согласился. Утром восьмого ноября мы втроем пошли в колхоз и нашли дом председателя. Это его колхозу мы искали сырье для кирпичного завода. Мы договорились с ним о том, чтобы на наш участок завезли уголь и дрова на несколько дней, обещая погасить это в будущем по взаимо-расчетам.
Решив оставить помбура Берика дежурить на участке и ждать колхозный транспорт с твердым топливом, мы с мастером бурения Юрием собрались в Актюбинск. Автобус из колхоза в город не ходил, и пришлось идти несколько километров до трассы, где он проезжал трижды в день. Мы как раз успели ко второму автобусу. Он подъехал по рас-писанию, но возбудил в нас досаду, ибо, переполненный, с медленной скоростью прокатил мимо.
Водитель виновато развел руками, а в дверные окна с закругленным верхом и низом, фор-мой напоминавшие стадион, были видны сплюснутые носы, уши и губы счастливчиков, попавших на рейс. День был выходным, и машин вообще было мало, казалось, трасса расслабляется вместе с трудящимися после бурного празднования Дня Революции. Дождавшись следующего ав-тобуса, мы снова испытали огорчение.
Он был набит людьми туже, чем товарный вагон бревнами и, объехав нас, отважно вставших посредине его полосы, проскочил мимо. Я почувствовал полную беспомощность и сел на асфальт. Мы стали советоваться, стоит ли уйти на участок и вернуться на шоссе завтра, когда будет рабочий день и больше транспорта.
Возвращаться на буровую не хотелось, оставаться на дороге было непредсказуемо: мы констатировали, что за полдня мимо нас прошло не больше пяти машин, и ни одна не остановилась близ двух молодых небритых мужчин на безлюдной дороге. Рейсовых автобусов больше не намечалось. Ни с того, ни с сего, в этот трудный момент я вспомнил о том, что у меня на груди. И вытащил на свет цепочку с полумесяцем, который мне подарил Радик. Чувство безысходности, сужавшее грудь, было столь сильным, что я неожиданно для себя, совершенно спонтанно, произнес такие слова:
- О Аллах, если ты есть, почему так несправедливо получается? Нам надо для работы, мы столько ждали, а автобусы переполнены. Никто не берет!
Я был очень расстроен, а после этих слов немного успокоился, словно снял с себя ответственность за проблему. И вдруг, показалось, что сейчас придет решение, которое уже есть, осталось только его дождаться.
И спустя минут пять произошло то самое нечто, что стало подобающей сценой для финала этого рассказа. Близ нас остановилась белая "шестерка", ее задняя дверца открылась. Когда я подошел к ней, то увидел за рулем Радика. Через несколько мгновений я понял, что он постарел и стал раза в два старше. Еще пара мгновений, и стало ясно, что это был мужчина, очень похожий на Радика.
- Подвезти вас, ребята?
- Нам далеко. Много не заплатим.
- Я в первый раз проезжаю через ваши края. Расскажете мне о своих местах. Вот и вся плата. По рукам?
"Расскажете о ваших местах" - Ваша такса? Экстаз! Чувства цепенели от изумления, и ситуация заставляла задуматься, но позже. Сейчас же я без устали рассказывал хорошему человеку о том, какие в Западном Казахстане добываются полезные ископаемые, какие в нем заводы... А в уме, как светлый луч, мелькала мысль: Аллах помог, услышал голос, Бог есть, да Он, конечно, есть.
Это был первый раз в жизни, когда я обратился к Богу. Этот звук стал началом веры. Вот тебе и полумесяц из зоны, подаренный ташкентским татарином! Вот тебе и мистицизм звука!
2011-2012, Радхакунда, Индия
Повернув голову, я увидел рослого помощника начальника караула, сержанта срочной службы Иваненкова из Киева. Он подошел незаметно, как его научили в учебке.
- Командир, живот лопнет! Чувства бесятся! Выведи меня, - жалобно сказал Идрис.
- Да, в туалет просится, - вступил в разговор я. - Говорю ему: не положено, а он не унимается. Чувства бесятся, и все.
- Утром со всеми! - сказал сержант.
- Да что же делать, командир? Умираю.
- Девственницу из себя корчишь? Первый раз, что ли, на этапе? В мешок сходи.
- Нет мешка ни у кого.
- В карман сходи, - отрезал сержант, - или отрежь! Помначкар обратился ко мне: - Как Китаец?
- Кажется, спит. С ним никто не разговаривал, не то, что днем: каждый с ним здоровался.
- Я смену уже разбудил, скоро придем.
Он ушел, а я решил с суфием пока не беседовать. В солдатском отсеке двое начали ходить и могли заметить нас через стекло. Для духовного общения у нас было еще две ночи, после которых караул прибывал в Ташкент. Наш почтово-багажный поезд двигался гораздо медленнее пассажирского.
Что за посылку приготовил Радик для Погреба? Это особое задание делало меня значительным в собственных глазах. Жаль, что никому нельзя было рассказать. Зайдя днем на пост, я обнаружил, что в вагоне к обычному едко-приторному запаху махорки добавился сладковатый аромат марихуаны. Мы только что отъехали от города Туркестана, знаменитого своими древними мечетями, где производили обмен осужденными с местным конвоем.
Значит, новые зеки под-сели в вагонзак с анашой. Шел обыск. Его вели несколько дедов, один из них - вместо того, чтобы спать перед сменой. Было странно видеть их занятыми тем, что зачастую переваливали на молодых. Походив несколько минут по вагону, я заметил, чем они занимаются. Сидя в освобожденном для обыска купе, старательно ищут и собирают в один мешок траву, представляющую собой крупнозернистый ярко-зеленый порошок.
Один из них сидел у выхода зековского купе и наблюдал за полустеклянной дверью. Тем временем завели симпатичную осужденную в сером платье из простого драпа. Деды перерыли ее узел, но ничего запрещенного не нашли. Вид у нее был нервозный, что ее и подвело.
- Выверни карман! - приказал ей болгарин Василий из Одессы.
В карманчике платья лежали спички и карандаш.
- Вытаскивай из лифчика солому, - продолжал он.
- Нет ничо.
- Я сам залезу, коза, если не вытащишь, - резко приблизился к ней сидящий на шухере гагауз Валек из Кишинева с темными серыми глазами. Он грубо схватил ее за плечо и занес над ней другую руку.
- Я достану, - смирилась женщина. - Оставь, хоть на пару папирос.
- Показывай!
Она вытащила плотный пакет, сделанный из зеркальной золотинки.
- Ишь ты, она там его зажала! - сказал Василий, отсыпал оттуда больше половины в общий котел и, немного оставив, вернул ей. Ее увели и привели подростка, недавно бывшего на воле, одетого не в зоновские вещи. Стали обыскивать.
- Начальник нарисовался у двери, - сообщил Валек. - Миха его пока отвлек. Отошел, ща вернется.
- Я повалил, - сказал дагестанец Кот, пересыпав половину добычи из одного целлофана в другой, оба пакета завязав и запихав в разные сапоги. Он пошел в солдатский отсек, не сказав мне ни слова: был уверен, что я его не заложу.
Скоро в "купе" обыска вошел начальник караула прапорщик Закиров и спросил: - Нашли что-нибудь? Запах-то, какой убойный, прямо в вагоне приходы ловишь.
- Так тычно, тварищ прапырщик. Вот. Они показали два газетных пакетика, где была трава, процентов десять от того, что унес Кот в сапогах.
Прапорщик взял, понюхал и сказал убедительно: - Анаша! Сообщу нашей верхушке. Ищите дальше, еще должна быть!
- Рады страться, тварищ прапрыщик! Когда он ушел, один дед сказал: - Два креста у него есть, третий в награду хочет, раз решил начальству доложить. Другой с ним не согласился: - Жди! Доложит он! Сам спаровозит. Через несколько минут начался вывод осужденных в туалет, требовавший от меня максимального внимания.
Ночью этого дня, которая была последней перед приездом в узбекскую столицу, суфий спел для меня молитву. Она была на арабском. После пения он перевел ее смысл: "О Господь, позволь мне всегда помнить тебя! Память о тебе приведет к ощущению твоего присутствия. Твое присутствие созидает счастье совершенного союза".
Пение мне понравилось. Оно было плавным, и чувствовалось, что Идрис тонко понимает законы гармонии. Мои чувства даже перестроились на эстетический план. Увидев образ, я сравнил наш "Столыпин" с царским вагоном для каторжан, а себя - со слугой царя, исполняющим свой долг конвоира.
Молитва суфия предстала передо мной, как освободительная песнь декабриста, скорее всего, за неимением в памяти подходящего героя из прочитанного. А он открывал тайны: - Одни слова притягивают в жизнь благословения. Другие притягивают энергию и власть. Некоторые приносят избавление от трудностей. Некоторые приносят мужество и силу. Еще есть слова, которые могут лечить. А некоторые приносят утешение и покой.
- Как лекарства? - сравнил я.
- Уместная метафора, - поддержал Идрис. - "Все, что дает нам энергию, вещественно", - так уж люди привыкли думать. Оно обязательно должно быть красным борщом или белой таблеткой. Однако есть и эффективные слова, а некоторые словосочетания еще могучей, чем эти отдельные слова. Каждый гласный звук несет глубокий психологический смысл, и структура каждого слова оказывает химическое и психическое воздействие на материю и сознание.
А кто об этом беспокоится или хотя бы задумывается? Допустим, кто-нибудь для оказания целебного воздействия возьмет в аптеке лекарство, которое ему нравится, а не то, которое предписано, тогда он может не исцелить себя, а убить. Еще более ответственно повторение определенных слов и фраз, влияющих на людей психологически.
- Многим не нравится, когда при них чертыхаются, - вспомнил я свое наблюдение. - Кажется, они психологически зависят от слова "черт".
- Да, верят, что призывом "черт", они могут привести в свои дела это существо из параллельного мира. Для нас, точнее, для глаз, он - невидимка, от которого стоит ожидать бед, поскольку он живет только для того, чтобы создавать беды. То есть, нашими собственными словами мы можем призывать в судьбу несчастье или счастье. Поэтому на Востоке человек, осознавший ответственность за слова, ищет учителя или муршида, как его называют суфии.
Суфийский учитель, словно хороший психотерапевт, обладает опытом использования психологических предписаний. Человек принимает предписанные ему муршидом средства развития, как инструкцию. Сначала муршид устанавливает диагноз заболеваний сознания обратившегося. Учитель выясняет, каков уровень его духовной эволюции, каковы проблемы, тормозящие его рост. Согласно этому, он предписывает ученику сокровенное слово или фразу, с помощью которых тот сможет достичь желанной цели.
В суфизме используются определенные слова, считающиеся священными, ибо связаны с Богом, и они могучи также из-за своей психической силы. С помощью их повторения производится определенный психологический эффект. - То есть, это - как съел человек в депрессии две-три таблетки радедорма, и депрессии нет, и настроение сразу поднялось?
- Так, да не так. Таблетки снимают депрессию на несколько часов, а муршид дает фразу, которая при регулярном применении вылечит навсегда, а не убьет печень, что делают многие таблетки, если принимать их регулярно.
- А шизофрению можно словами вылечить? - спросил я о наболевшем. Этим патологическим расщеплением сознания страдал один мой родственник, а я очень этого не хотел.
- Современная медицина никогда не пишет в медкартах шизофреников: выздоровление. Улучшение - максимум, что там позволено отметить. И то, после "промывания" больного аминазином, кофеином и другими лекарствами, которые выносят из сознания блок скопившихся бредовых идей, вызывающих обострение шизофрении. Без лекарств, без химии, речь об улучшении вообще не стоит. "Промывание" больных повторяется раз в несколько месяцев.
- Да, люди полагают, что все, что дает энергию, подзарядку, можно потрогать. Но все до одного люди заряжаются также и вибрациями, пусть и не фиксируют этого.
- Это еще что?
- Это энергетические потоки, находящиеся в основе всего: плотной материи и тонкой. Например, вибрации идут от солнца или луны, и люди очень зависят от зарядки этими вибрациями, которые не обладают качеством плотности. Оттого мы не можем их потрогать. Здесь уместен пример с радио. То есть, наука открыла, что радиосообщения проходят через эфир без каких-либо промежуточных средств. Но однажды они откроют истину, уже известную мистикам тысячи лет: человек сам является приемником и передатчиком такого радио, которое стоит выше всех разновидностей радио.
А еще радио доказывает, что ни одно произнесенное слово не теряется и может быть поймано и записано. На твой вопрос я отвечаю так: конечно, шизофрению можно вылечить священным словом.
- Не все понял, - сказал я, - но слушал внимательно. А теперь - пора.
- Наверное, больше не пообщаемся? - предположил суфий.
- Серьезно не поговорим. Ночной смены больше не будет.
- Когда-нибудь встретимся. Кое-что очень важное я тебе рассказал. Надеюсь, не зря.
- Я на гражданку выйду - куплю книгу по йоге, - пообещал я.
- Помолюсь за тебя, - пообещал он. Сквозь несколько клеток решетки он просунул пять своих пальцев правой руки, и я до-тронулся до них пятью своими пальцами той же руки. Мы оба посчитали это рукопожатием. Тут из под пуговиц на моем ПШ вывалился полумесяц на це-почке. Идрис приятно обрадовался, и я сказал, что это подарок от хорошего друга. Он пожелал мне счастья, а я ему - удачи.
До окончания смены оставалось минут десять. Я пошел по вагону, посматривая в камеры. До костей прокуренным голосом меня окликнул Китаец, похожий на артиста Филатова: - Когда прибудем в Ташкент?
- Завтра после обеда.
- А ты откуда сам?
- Из Алма-Аты.
- Плана табе дать?
- Нет.
- Возьми, - он протягивал маленький газетный пакет. - Курнешь после смены, большой грев пришел в Туркестанскую тюрьму, вот и на этапе - грев. - Оставь, в зоне нужней. Он убрал пакетик.
- Давно в войсках?
- Год с небольшим. Он вдруг посочувствовал: - Полегче-то тебе служить, чем год назад?
- Полегче. Особенно потому, что в начале я переживал, что попал в ВВ, пацаны в микрорайоне это не любят. Но потом перестал беспокоиться.
- Ну, да. А ты причем? Тебя призвали, это долг, твой крест. Не ты, так другой. Главное, к людям по-людски относиться. Будь человеком, и се! Выйдешь из армии, понятки изменятся и у пацанов - тоже. Будешь уже мужиком, никто тебя за армию не осудит.
- Ну, ладно. У меня смена караула.
- Удачи!
- И тебе!
Когда после поста я пил чай в бодрствующей смене внутри караула и размышлял, я вдруг обнаружил мистицизм звука в сложившейся два часа назад ситуации. Под влиянием молитвы суфия я приобрел эстетическое настроение и увидел исторические образы вагона для каторжан и царского стражника. Его молитва изменила мое сознание в лучшую сторону.
- Как одежда меняет человека, - восклицали мы, глядя на Радика Хафизова в стильных белых джинсах из микровельвета в черной футболке с надписью "AC/DC" и фото этой группы. Шею облегала золотая цепочка, на глазах были темные очки. Он был модно подстрижен и улыбался, сверкая десятками белых и парой золотых зубов.
Он принес ведро медно-золотистых абрикосов, вытащив его из багажника бордовой "шестерки", которую подогнал к запасным путям, где стоял наш пыльный вагонзак. Мы пригласили его пить чай. Начальник караула Закиров без напряжения пустил Радика в вагон и даже сел с нами за стол. Ему было чуть больше тридцати, он имел квадратное лицо и носил черные усы, похожие на усы Чокана Валиханова. В сравнении с Тараканом, он был, как отец родной и относился к солдатам с уважением.
Все налетели на абрикосы, которые помыли на улице водой из заправляющего наши танки толстого, как удав, шланга. Один молодой разлил по зеленым эмалированным кружкам чай, и положил на стол кулек с конфетами "Школьница". Изображенная на них девочка, замысленная художником школьница, напоми-нала драчливого Гавроша, только что вылезшего из подвала. И почему муза не вдохновила автора вложить в руки маленькой Жанны де Арк мушкет?
Здесь Радик преподнес сюрприз. Поднял свою кружку и стал разливать красно-коричневый купец соседям.
- А ты чего это? - заудивлялись мы.
- Не пью чифирь.
- Да как же ты без него? - заволновался гагауз Валек.
- Нет необходимости, - ответил Радик.
Прапорщик Закиров сказал: - Ему же в караул не надо ходить. Чего тогда мотор гробить? Он пиво, наверно, пьет.
- Точно, - подтвердил Радик. - Вам бы привез, да устав не позволяет.
- Да, мы трезвую жизнь ведем, - сказал с серьезной миной накуренный Кот.
- Да, - подыграв ему, тяжело вздохнул такой же болгарин Василий.
- Не заметите, как дни пролетят, - обнадежил Радик.
- Уйдете скоро на дембель и будете, как я. Свое дело закрутите, начнете на тачках куролесить, с девчонками кружиться.
- А где ты устроился? Так быстро, вроде в мае ты уехал?- спросил Закиров.
- Две недели погулял, во-о! Водку до сих пор видеть не могу, - Радик резанул себя по шее ребром ладони. - Запчастями занимаюсь, - ответил Радик. - Сам в Тольятти мотаюсь, на заводе беру, здесь продаю.
- Спекулируешь, что ли? - заявил прапорщик.
- Даю водителям то, что необходимо. Ко мне люди в очередь стоят и загодя заказывают. В ташкентском магазине ВАЗ всегда перебои с запчастями, он для Узбекистана маленький, там все сразу расхватывают. По натуре, я водителям помогаю.
- Во, блатной! - воскликнул Валек и потрепал Радика по плечу.
- Я дембельнусь - к тебе приеду, помогу продавать. Не откажешь?
- Давай, найду работку. Скоро частный бизнес в стране попрет, фирму организуем.
- Ловлю на слове! Прикачу.
Тут раздался стук в вагонную дверь. Прапорщик посмотрел на солдата, сидящего у двери. Тот ушел и через несколько минут вернулся.
- Там путеец девку притащил. Говорит, она в вагон просится.
- Опа! - хлопнул ладонью об ладонь Валек, и его свинцовые глаза заблестели так, будто на них нанесли лак.
- Что еще за ... ? - спросил Закиров, сморщив губы, отчего один кончик его усов проехал чуть вверх. - Денег, что ли хочет? На хрен нам насекомых разводить?
- Радика ищет.
- Товарищ прапорщик, разрешите невесте вагонзак показать? - чуть игриво обратился Радик. - Чтоб знала, где жених службу тащил.
- Уже жениться собрался?
- А чего тянуть? Собственное хозяйство завести хочу, остепениться хочу.
- Ну, веди свое хозяйство сюда, - разрешил благосклонный Закиров, как и Радик, записанный в паспорте татарином. Радик ушел за девушкой, а тем временем двое солдат быстро убрали со стола грязные кружки, косточки и другой мусор. Валек сменил скатерть и, набрав из ведра в чистую чашку абрикосов, поставил их на стол.
- Жаль, цветов нет, - посетовал он. - Так редко друзья с невестами в караул приходят, и, как назло, нет цветов! Радик привел миниатюрную смазливую девушку, имевшую безупречную фигуру, ловко представленную облегающими синими джинсами и тонким кремовым джемпером в облипку. Голубоглазая блондинка, она встала в коридоре, держа в руке большущий букет ромашек, даже охапку, которую предложила прапорщику:
- Из нашего сада!
Закиров, встав с полки и обняв цветы, просиял и, обведя отеческим взглядом солдат, заявил:
- Вот им всем гадать, любит - не любит. Каждого зазноба дома ждет. Ты вот дождалась! Как зовут-то?
- Вика.
Валек сказал: - Вазу с кухни принесу!
Он вышел, встал рядом с девушкой и пригласил: - Пожалуйте в купе, мисс Ташкент!
Но она не входила, чувствуя стеснение. Прапорщик велел Радику: - Покажи ей вагон, пусть зековский дух почует. Девушка благодарно посмотрела на него. Радик повел ее в отсек осужденных. Все окна были распахнуты, купе - тоже. Осужденных мы передали ташкентскому батальону ВВ в предшествующий день, сразу по приезду в узбекскую столицу, но в "Столыпине" до сих пор стоял особый запах, присущий только неволе.
Новую партию арестантов мы собирались взять сегодня около пяти. Сутки мы отдыхаем перед обратной дорогой. Сегодня на пару часов выйдем в город, к которому у меня уже возникло чувство разлуки, поскольку я здесь - в четвертый раз. Кроме первого планового караула, я два раза ездил младшеклассником на соревнования по шахматам в Ангрен, город-спутник Ташкента, а в узбекской столице мы тогда побывали несколько раз на экскурсиях.
В купе вернулся Валек, принесший кастрюлю с водой, куда поставил ромашки.
- А где Вика? - спросил он. Получив ответ, сказал: - Капризная! Я пригласил, а она не вошла.
- Она скромная, - сказал Кот. - Чо, у нас тут - сходняк. Одни мужики тут сидим, бабе тут не место.
- Да мы ж солдаты, что ж плохого, Кот? - спросил Закиров.
- Мы всех и каждого кругом защищаем!
- Вот именно, что солдаты. Мы всех и каждую кругом. Как крутанем, и по кругу!
- Кот, чо оборзел совсем? - гневно сказал Закиров.
- Нет, я в положение вошел.
Начальник караула встал и во властной манере сказал: - Хорош чаи гонять и лясы точить. ПХД вагона. - На букве и он сделал прихлоп. - Заплыв начинается через десять минут. Если не успеете за два часа как следует надраить палубу, выход в порт задержится. Так-то, морячки! Сигары и унитазы, кому угодно, а через десять минут - щетки и тряпки для всех без исключения.
Тут появился Радик с подругой. Он сказал мне: - Пошли до машины! Потом обратился к начальнику караула: - Ушаков меня проводит до машины, товарищ прапорщик, у меня кое-что для прапорщика Погреба есть. Тот согласно кивнул. Мы вышли из вагона и пошли к Жигулям. Закиров был не так прост и тоже подошел к автомобилю.
Радик стал вытаскивать подарок - большой японский фонарь с подзаряжающимися аккумуляторами, - что по тем временам было сенсацией. Он дал прапорщику подержать эту фару, очень удобную в походных условиях.
- С подзаряжающимся устройством? Сильно!
Закиров стал вертеть ее в руках, а Радик позвал меня в машину: - Прокатись, Олега!
Я сел, завел. Он тихо сказал: - Возьми на правом сиденьи пакет для Погреба. Спрячь под ПШ. Я сделал все так, чтобы начальник не заметил. Потом проехал метров десять вперед, сдал назад. - А мне такой достанешь? - кивая на фонарь, обратился Закиров к Радику, обнимавшему Вику за плечо левой рукой.
- Только один вне плана завезли вместе с японскими запчастями, - сказал Радик. - Повезло мне. И сделал я подарок армейскому шефу в благодарность, что он ко мне как человек к человеку относился.
- Достань такую фару, я заплачу! - начал заводиться Закиров.
- Дорогая вещь.
- Достань! Пять бушлатов новых привезу.
- Зачем они мне? Не в тему.
- А выхлопную трубу от "шестьдесят шестого" возьмешь?
- Я на "шестерке" езжу, мне заднюю трубку в два раза меньше надо.
- Продашь кому-нибудь.
- Нет, я только с волжанками и японками веду дела. Помолчав немного и серьезно посмотрев на Радика, начкар спросил:
- А штык-нож возьмешь?
- Не бракованный?
- Такой-же, - показал он на свой.
- А этот можешь отдать? - спросил Радик.
- Ты вначале фару эту добудь, будет тебе штык. Этот - не этот! Какая разница? Будет нормальный рабочий штык. - Смотри, - Радик открыл багажник, где лежали два японских фонаря в коробках, - берешь прямо сейчас?
- Ну, давай в следующий раз. Штык привезу.
- Потом не будет.
- Оставь для меня.
- Я не хозяин, а ему продать фонари надо, ждать не будет.
Радик хлопнул крышкой багажника.
- Ладно.
Прапорщик влез в машину, закурил там, подержался за руль и снял между делом штык-нож. Вышел и взял фонарь. Когда мы поднялись в вагон, он зашел на кухню и вернулся оттуда со штык-ножом на поясе. Я так понял, что он взял его у повара, который не ходит на пост. В туалете я достал целлофановый пакет, что взял в машине Радика. Вытащив из него содержимое, я обнаружил, что это свернутая в трубку светло-фиолетовая книга, напечатанная, как толстый журнал.
На передней обложке черными буквами было написано: Пособие по Геометрии для старших классов. Перевернув страницу, я увидел вторую переднюю обложку, белую и настоящую надпись: Мистицизм звука. Хазрат Инайят Хан. Открыв наугад, я стал читать. Не помню сейчас слово в слово, поскольку книга была у меня недолго, но смысл был примерно таков: То, что люди привязаны к мантрам и повторяют их всю жизнь, день за днем, и им это не надоедает, имеет глубокий смысл.
Если бы это был, как говорят атеисты, религиозный фанатизм, одурманивающий человека, тогда никто не смог бы продолжать эти повторения так долго, на протяжении всей жизни, поскольку ни одно опьянение или отравление не может продолжаться дольше, чем длится его влияние. Когда опьянение проходит, человек сразу лишается иллюзий.
Но повторение священных слов дает чтецу знание, виденье, именно потому иудеи несколько тысяч лет поют свои ритуальные песни, которые унаследовали от царя Давида и других, а разноязычные мусульмане читают Коран на арабском, которым его записал пророк Мохаммед. Индусы ве-ками повторяют ведические мантры на санскрите, который считается в обществе мертвым языком, поскольку люди перестали на нем разговаривать. Буддисты и христиане тоже повторяют патриархальные звуковые вибрации на древних наречиях.
А в Персии до сих пор многие повторяют древние молитвы по нескольку раз в день на языке Авесты. Все это длится тысячелетиями, эта практика не умирает, а углубляется, что говорит о ее несомненной пользе...
Йоги и суфии открыли определенные практики, помогающие психологическому развитию. Йоги используют определен-ные слова, которые повторяют утром и вечером, и посредством этого они достигают озарения или впадают в состояние экзальтации. Именно эту науку суфии называют Зикр - науку получения нужных результатов и исполнения желаний с помощью повторения соответствующих слов или фраз.
Поразительно, но это было то самое сокровище, о котором с такой любовью рассказывал мне Идрис. Я был счастлив тем, что прикоснулся к нему. Одновременно я был несчастлив тем, что через несколько дней с книгой придется расстаться и что в поезде читать ее почти невозможно. Единственная возможность - читать в туалете, где долго не посидишь. Ее даже показать никому нельзя было.
В Петропавлоске после конвоирования восьмидесяти осужденных в СИЗО и третью колонию, я не поехал в наш батальон, располагавшийся недалеко от драмтеатра, а остался в роте, охраняющей зону. Высокий прапорщик Аулов, закадычный друг моего начальника Погреба, лично отпрашивал меня у Закирова. Он сказал, что завтра намечаются учения кинологов.
- Лишь бы в нашей роте не было проблем, - сказал начальник планового караула, - и оружие пусть сдаст.
- Иди и сдай "Макарова", - смеясь, повелел мне статный и крепкий Аулов, начальник службы СРС третьей роты, стерегущей третью колонию усиленного режима. - Пахнет от тебя, как от козла, в душ зайди. Сегодня Погреб приедет сюда с ночевой, чтобы завтра пораньше начать учения.
Сдав пистолет, я пошел мыться в душ, первый после Ташкента. Вода и в "тройке", и в батальоне, круглогодично была холодной. Теплая бывала только в городской бане, если повезет. Туда мы ходили всей ротой раз в неделю, и всякий раз - рано, в пять-шесть утра, чтобы не контактировать в бане с гражданскими людьми.
Парилка всегда бывала не нагретой, а вода - холодной, и очень редко - теплой. Горячей - никогда. Осенью и зимой требовались особые усилия, чтоб заставить себя раздеться и начать мыться в не нагретой бане, без пара и горячей воды. Пусть нам и не нравилось это, мы смиренно полагали, что такова необходимость, хотя позже я понял, что это - элементарный недостаток отеческой любви офицеров к солдатам.
Когда попросишь: "Организуйте хорошую баню!", отвечают: "Нечего тащиться!" Два года так и прошло без горячей воды. После душа я пошел на питомник, который был крупнее нашего; там несли службу шесть кинологов и восемь собак. Он находился в ста пятидесяти метрах от роты, на огромном пустыре, прилегающем к контрольно-следовой полосе третьей колонии усиленного режима.
Мне он был почти родным домом, и я нередко спал там, когда выпадало несколько караулов ночью или днем, чтобы не возвращаться каждый раз в батальон. Еще мы разыгрывали на питомнике и на пустыре с другими кинологами и овчарками гипотетические боевые ситуации, которые для нас придумывали Погреб и Аулов.
Оба уже сидели в тесной каморке Аулова за большим, закопченным чайником, ожидая меня.
- Где мой фонарь? - как бы угрожающе надвинулся на меня Погреб, нахмурив лоб, как Моргунов на Шурика. - А ну, отдавай мой фонарь!
Такая на него временами находила игривость. Я снял с плеча серо-зеленый вещмешок и вытащил фонарь в черно-желтой коробке с иероглифами, за ним - суфийскую книгу. Погреб, не глядя, передал ее Аулову, а сам взялся рассматривать фонарь, издавая при этом одобрительные восклицания. Татарин раскрыл шедевр в обложке геометрического пособия, прочитал название и закрыл в свой сейф. Меня распирало любопытство, но спрашивать его я не стал, все один ответ: не твоего ума дело.
Попросить ее для чтения я не мог - не мог даже сказать, что я немного ее читал и заинтересовался. Текущий тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, в который правила компартия, делал меня осмотрительным. Позже Погреб объяснил мне, что у татарина Аулова в мечети служит кузен, и книга эта - для него. Я поверил, поскольку никогда не замечал у Аулова интереса к духовной жизни.
***
Прошло три с половиной года, и произошло нечто, что стало достойным завершением этой истории. Я работал геологом, параллельно учился заочно на четвертом курсе геолого-разведочного факультета в Казахском политехническом. Два раза в год я ездил на сессии в Алма-Ату, а в остальное время занимался разведкой стройматериалов, разъезжая с буровиками по Актюбинской области.
Из-за возраста, пола и холостяцкого положения начальство очень редко позволяло мне сидеть в конторе и использовало меня в основном в качестве полевика, произведя без диплома в геологи второй категории и дав соответствующую зарплату. Как-то на одном из участков мы остались втроем, и у нас кон-чились дрова и уголь.
Стоял ноябрь. В степи не было и деревца. В некрашеную буржуйку, обогревающую наш синий вагон "Тайга", мы ставили в чашке солярку, поджигали, и на полчаса хватало тепла. Постепенно мы сожгли оба бака, обслуживающие автомобиль и буровую установку, однако, не могли съездить на заправку из-за неисправности "шестьдесят шестого", на котором стоял бур.
Несмотря на наши ежедневные призывы по рации, начальство все же не присылало транспорт с углем, дровами и запчастями для ремонта нашего ГАЗа. В последний раз, выходя на связь, я получил дельный совет. Система была такой, что когда наступал период связи, все участки экспедиции и центр слышали друг друга. И Марат, геолог, который был на десять лет старше меня и учился в свое время в том же ВУЗе в Алма-Ате, не выдержал и сказал мне: - Олег, ты больше не проси. Ехай в экспедицию и бери Краснова за...
Это была фамилия начальника партии. Марат продолжал: - Он сейчас все машины и ресурсы гонит на киры в Сагиз, там здорово бурение идет и деньги большие. Пока на Краснова лично не наедешь, помощи не дождешься! Поразмыслив, я с ним согласился. Утром восьмого ноября мы втроем пошли в колхоз и нашли дом председателя. Это его колхозу мы искали сырье для кирпичного завода. Мы договорились с ним о том, чтобы на наш участок завезли уголь и дрова на несколько дней, обещая погасить это в будущем по взаимо-расчетам.
Решив оставить помбура Берика дежурить на участке и ждать колхозный транспорт с твердым топливом, мы с мастером бурения Юрием собрались в Актюбинск. Автобус из колхоза в город не ходил, и пришлось идти несколько километров до трассы, где он проезжал трижды в день. Мы как раз успели ко второму автобусу. Он подъехал по рас-писанию, но возбудил в нас досаду, ибо, переполненный, с медленной скоростью прокатил мимо.
Водитель виновато развел руками, а в дверные окна с закругленным верхом и низом, фор-мой напоминавшие стадион, были видны сплюснутые носы, уши и губы счастливчиков, попавших на рейс. День был выходным, и машин вообще было мало, казалось, трасса расслабляется вместе с трудящимися после бурного празднования Дня Революции. Дождавшись следующего ав-тобуса, мы снова испытали огорчение.
Он был набит людьми туже, чем товарный вагон бревнами и, объехав нас, отважно вставших посредине его полосы, проскочил мимо. Я почувствовал полную беспомощность и сел на асфальт. Мы стали советоваться, стоит ли уйти на участок и вернуться на шоссе завтра, когда будет рабочий день и больше транспорта.
Возвращаться на буровую не хотелось, оставаться на дороге было непредсказуемо: мы констатировали, что за полдня мимо нас прошло не больше пяти машин, и ни одна не остановилась близ двух молодых небритых мужчин на безлюдной дороге. Рейсовых автобусов больше не намечалось. Ни с того, ни с сего, в этот трудный момент я вспомнил о том, что у меня на груди. И вытащил на свет цепочку с полумесяцем, который мне подарил Радик. Чувство безысходности, сужавшее грудь, было столь сильным, что я неожиданно для себя, совершенно спонтанно, произнес такие слова:
- О Аллах, если ты есть, почему так несправедливо получается? Нам надо для работы, мы столько ждали, а автобусы переполнены. Никто не берет!
Я был очень расстроен, а после этих слов немного успокоился, словно снял с себя ответственность за проблему. И вдруг, показалось, что сейчас придет решение, которое уже есть, осталось только его дождаться.
И спустя минут пять произошло то самое нечто, что стало подобающей сценой для финала этого рассказа. Близ нас остановилась белая "шестерка", ее задняя дверца открылась. Когда я подошел к ней, то увидел за рулем Радика. Через несколько мгновений я понял, что он постарел и стал раза в два старше. Еще пара мгновений, и стало ясно, что это был мужчина, очень похожий на Радика.
- Подвезти вас, ребята?
- Нам далеко. Много не заплатим.
- Я в первый раз проезжаю через ваши края. Расскажете мне о своих местах. Вот и вся плата. По рукам?
"Расскажете о ваших местах" - Ваша такса? Экстаз! Чувства цепенели от изумления, и ситуация заставляла задуматься, но позже. Сейчас же я без устали рассказывал хорошему человеку о том, какие в Западном Казахстане добываются полезные ископаемые, какие в нем заводы... А в уме, как светлый луч, мелькала мысль: Аллах помог, услышал голос, Бог есть, да Он, конечно, есть.
Это был первый раз в жизни, когда я обратился к Богу. Этот звук стал началом веры. Вот тебе и полумесяц из зоны, подаренный ташкентским татарином! Вот тебе и мистицизм звука!
2011-2012, Радхакунда, Индия