Е.К.Кудрявцев. НА ЗАРЕ ТУМАННОЙ ЮНОСТИ. Часть 1
НА ЗАРЕ ТУМАННОЙ ЮНОСТИ.
Из истории первых шагов рабочего движения в г. Перми
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО.
В 1898 году я работал в Пермских Железно-Дорожных Мастерских токарем. Помню, 14-ое Мая был царский день, по календарю считался днём не рабочим, и мы работали вяло. Сам собой напрашивался вопрос: почему мы работаем, начальство отсутствует, счетоводство тоже не занимается. Один лишь монтёр да табельщик, да мы "чернотропы" (так называли нас потому, что где ходят мастеровые, там, особенно зимой, всегда тропа чёрная). "Праздник сегодня или не праздник?" - недоумевали мы. Посудачили и успокоились.
На второй или на третий день обыкновенно на стене вывешивался табель с отметками проработанных дней. Кто-то обратил внимание, что 14-ое Мая у работавших в этот день и не работавших одинаково отмечены рабочие часы; дело происходило в Механическом цехе, как было в других цехах - не знаю. Рабочие заинтересовались и обсуждали вопрос, стали собираться кучками, а так как никто ничего понять не мог, то и решили послать двоих об"ясниться с начальником Мастерских. Выбор пал на Степана КОСТАРЕВА и меня. Это и было моё первое делегатство.
За начальника Мастерских ШЕСТАКОВСКОГО правил всегда мастер Механического цеха Инженер ГЕЛЬЦЕРМАН, человек с либеральными взглядами, ШЕСТАКОВСКИЙ же был горький пьяница и ни в какие наши интересы не входил, за исключением разве - и то много позже - когда он был назначен председателем возникшего общества трезвости.
Пришли.
- В чём дело?
- Нас послали рабочие спросить у Вас, праздник или не праздник царский день?
Мастер опешил:
- Что за вопрос, конечно, праздник.
- Тогда нам, согласно правил расчетной книжки, должны отметить полуторную плату.
Стали смотреть правила - там относительно царских дней сказано неясно, но сказано только определённо о двунадесятых праздниках, а всё остальное относилось к рубрике "работать по соглашению", соглашение же мы очень хорошо понимали по пословице "С сильным не борись, а с богатым не судись" или "Нанялся - продался".
Так на этот раз ничего не вышло, а отметки [61] не работавшим в этот день Мастер об"яснил тем, что хотя некоторые рабочие и работают подённо, но считаются как штатные, и им отмечаются все тридцать дней. Впоследствии нам об"явили, что царские дни не входят в обще-праздничные, и мы вольны работать или не работать в эти дни, прогулом невыход на работу считаться не будет. Мы узнали, что эта "вольность" произошла вследствие безпорядков где-то в крупных рабочих центрах на той же самой почве.
Этот ничтожный случай имел для меня решающее значение по своим последствиям. Это было толчком к тому, что я сделался социал-демократом.
Вскоре после этого случая ко мне подошёл слесарь Ефим РАГОЗИН и говорит:
- С тобой хочет познакомиться один человек.
- Ну, и что же?
- Просит, чтобы ты к нему пришёл.
- Да кто он такой?
- Адвокат.
- Адвока..а..т?! Что ему от меня надо, да и как он узнал, что я на свете есть?
- Об этом ему сказал я. Я был у него по делу, он меня расспрашивал, где я работаю, и как идут у рабочих дела. Я рассказал о недоразумении с начальством 14-ое Мая, он спросил: "А кто у Вас больше верховодит?" Я указал на тебя, и он очень просил привести тебя к нему. Это, брат, особенный адвокат, да вот сам увидишь. Идём, что-ли?
- Когда?
- Сегодня после работы.
- Да ведь переодеться, чай, надо.
- Ничего не надо, говорю тебе: это особенный адвокат, он штаны твои рассматривать не будет. Ему тебя надо. Идеи.
Таким образом я познакомился с Владимиром Николаевичем ТРАПЕЗНИКОВЫМ.
Около того же времени произошло и другое знакомство. Я снимал квартиру на Пермской улице, дом был старый, у меня пустовало две комнаты, в которые я решил пустить жильцов. Квартиранты скоро нашлись - ученики Реального училища старших классов Горного Отделения. "Горняки", как мы их называли. Часть этих учеников были из Западного края, из Вильно и других городов; они держались особой группой и целыми толпами вваливались к моим квартирантам, происходили иногда веселые пирушки. Народ был молодой, весёлый, в большинстве довольно бедный, а потому неприхотливый.
Из числа этой шумной толпы выделялся один высокий, худой и всегда с серьёзным выражением лица. Звали его Гаврило Ксаверьевич [62] САССУЛИЧ. Скоро я заметил, что он очень внимательно присматривается ко мне и часто наводит разговоры о том, как мы работаем, что делается в Мастерских. Как-то раз говорит мне:
- А вы очень любите читать книжки?
- Всё на свете променяю на хорошую книжку.
- Вот я Вам дам хорошую книжку, - и всучил мне "Царь-голод".
Я действительно почти всю ночь просидел над этой книжкой и совершенно ошалел перед открывшимся предо мной горизонтом. Когда он через день пришёл справиться о результатах, я вместо ответа бормотал стихи в заголовке книжки: "В мире есть царь, этот царь беспощаден, голод название ему". За этой книжкой последовали другие: "Машина" и т.д.
ПЕРВЫЕ ШАГИ.
Я стал посещать Влад. Ник., а САССУЛИЧ меня, принося иногда книжку, а потом и газету "Искра".
Первые шаги зарождения кружка рабочих были чрезвычайно трудны. Людям, вошедшим в рабочую среду девятисотых, а особенно после 1905 г., трудно даже и представить себе, что представляла собой рабочая масса того времени. Слово "Политика", неосторожно произнесённое кем-либо, заставляло слушателя вздрагивать и испуганно озираться. Перед его воображением неизменно вставала: тёмная повозка, цепи, жандармы и "Неизвестно куда девали". Неизбежное отражение в народной массе политики Александра ІІІ-го, мстившего народу за своего казнённого отца. Слово "политика" было жупелом, и мы первое время просто его избегали. Немногим лучше было и слово "Социалист". "Социалист проклятый - варнак", - срывалось иногда от пришедшей в высшую ярость супруги, встречая своего благоверного после проведённой им бурной ночи без копейки в кармане, несмотря на принятые ею вчера отчаянные меры поймать "Варнака" у самой проходной и отнять у него получку, с которой он при помощи товарищей всё-таки улизнул. В общем, в понятиях большинства безграмотных рабочих Социалисты - это типы, которые "даже царя убили".
Для примера приведу следующее: в Железно-Дорожных Мастерских работал строгальщиком старый рабочий, некто ВЛАСОВ, считавшийся чуть ли не самым умным из всех рабочих. Он пользовался большим уважением и рабочих, и начальства. Когда приезжало вновь назначенное начальство, нужно встретить, а когда уезжало - проводить, при чём [63] неизменно ВЛАСОВУ самими рабочими при поощрении местного начальства заказывалась "Речь", которую он должен произнести при поднесении хлеба-соли или иконы для чествуемого. Нужно ли говорить про содержание этих "Речей", выжатых из полупомешанной головы этого старика? Подхалимство и рабская покорность сквозила в каждом слове этих "Речей", но на рабочих они действовали сильно. Я нередко видел слёзы умиления на лицах некоторых, особенно старых рабочих, но эти слёзы были очень похожи на слёзы просящего "У врат обители святой", и, конечно, подаяния всегда оказывалось камнем вместо хлеба.
- ВЛАСОВ, почему у тебя зубов нет? - трунит, бывало, над стариком БРАТУХИН. - С начальством много целуешься. Кто с начальством целуется, у того никогда зубов не бывает.
Я видел на стене у одного рабочего "Стихи" этого ВЛАСОВА, сочинённые на смерть Александра ІІ-го, в хорошей рамочке и за стеклом висящими на видном месте. Стихи начинаются так: "Ах, как больно нам было узнать про злодеев!" и т.д. Конечно, стихи страшно неграмотны.
Я попробовал раз дать книжечку этому ВЛАСОВУ, предусмотрительно завёрнутую в бумагу, и советовал почитать её, она мол, почти совсем божественная. Утром на другой день он пришёл ко мне к станку, и я изумился происшедшей в нём перемене: глаза воспалены, лицо осунулось, чуть-ли не поседел ещё больше за ночь. Он, суя мне книжку, Христом богом просил никому не говорить, что она у него была и даже ночевала. "Ведь это "Политика". Спаси бог", - с ужасом шептал ВЛАСОВ: "Всю ночь не спал: вот, думаю, нагрянут, и погиб ни за грош".
С тех пор ВЛАСОВ поворачивался ко мне спиной, если даже издали увидит меня.
Рабочих типа ВЛАСОВА было огромное большинство. И вот в этот лес, эту тайгу, и был твёрдой рукой направлен топор дровосека: этим дровосеком был Владимир Николаевич, а его достойная супруга Раиса Петровна, из которой мы рабочие чуть не создавали себе кумира, занялась отделкой чурбанов, поступавших к ней в таком сыром виде, что иногда становилось страшно.
- Ты, чёрт, не ляпни там чего-нибудь, у тебя ведь лошадинный язык-то, - не редко так напутствовался какой-нибудь только что срубленный сырец, отправляемый куда-нибудь на массовку в лес, где под тёплыми лучами задушевных бесед и чтений о близких сердцу рабочего [64] вопросах Раисы Петровны вековая кора как-то сама собой сползала с неуклюжего сырца.
Как-то раз, помню, мы выходили из леса на дорогу, я шёл рядом с Раисой Петровной. Она показалась мне задумчивой и уставшей.
- Раиса Петр, - вдруг заговорил я, - а ведь вы похожи на утку.
Она с недоумением взглянула на меня.
- Посмотрите назад, каких вы цыплят вывели.
Она оглянулась, обвела взглядом безшумно выступающие из-за деревьев в уже темнеющую полосу дороги фигуры рабочих. Благодаря наступившей тишине, сумеркам и пустынной дороге, фигуры эти казались загадочными, задумчиво поникшими головами и опущенными руками. Чем-то таинственным веяло от этой картины. Что за мысли ворочались в этих опущенных головах? Должно быть, Р.П. поняла это лучше меня, я видел, какой лаской, какой чисто материнской нежностью осветилось это лицо, и с несошедшей ещё улыбкой посмотрела на меня, быстро зашагала по дороге.
Вспоминая тридцати-летнее прошлое, я не могу не отметить, сколько нужно чисто женской нежности и неженской смелости и твёрдости, чтобы "Раб, стонавший лишь от боли, превратился в борца". Немного осталось от нашей стаи, но оставшиеся остались верны до могилы тем заветам, которые вложила в нас недюжинная энергия Р.П.
КАК ВЕЛАСЬ ПРОПАГАНДА.
Трудно было вручаться в этот вековой лес, где, как говорится, не была нога человеческая, но шаг за шагом дело двигалось. К концу года образовалась группа, с которой занялся с начала сам Владимир Николаевич. Собирались мы в доме Комчатова против Семинарии, в квартире Николая Гавриловича ЛУЧИНИНА. Группа была небольшая: БРАТУХИН, КОСТАРЕВ, ШИШКИН, КУДРЯВЦЕВ, ШВЕЦОВ, БУТОРИН, АЛЕКСАНДРОВ, СТАРЦЕВ, КАШИН и друг. Иногда собирались у меня, летом же большею частью в лесу.
Но иногда зимой мы рабочие были не чужды и общей жизни, куда вовлекали и своих серьёзных воспитателей. Например, на масленице брали лошадей и совместно со своими учителями закатывались на Верхние Муллы, при чём Раиса Петровна правила лошадьми, гикала по ямщицки и тем приводила нас в неистовый восторг. При чём в В-Муллах, [65] к изумлению крестьян, вместо обычной в таких случаях попойки что-то читали, о чём-то говорили и уезжали тем-же порядком и с пением марсельезы назад. На рождество мы вваливались со своими жёнами маскированными в их квартиру, приводя в немалое смущение в смысле конспирации, но как-то невольно и их втягивали в наше веселье. Р.П. даже танцевала с нами и хохотала от души над нашими костюмами, а Владим. Ник. уходил в свой кабинет, но долго там не удерживался и выходил посмотреть на наши чудачества.
СОССУЛИЧ с первого знакомства не оставлял меня, давал книжки и, как говорится, руководил. То и дело спрашивал: "Ну, как? Много народу?" А когда к осени я сказал, что человек 15-20 читает книжки: "Пора сделать собрание", - заявил он.
- Где?
- Где-нибудь на воле, квартиры подходящей нет.
Он жил тогда на Петропавловской улице, против теперешнего училища, снимал маленькую комнату, куда я иногда заходил к нему.
Я обошёл окрестность и остановился на "Ямке" по дороге между Мотовилихой и Пермью, сейчас же за горками на правой руке от Перми, немного в стороне от дороги. Ямка образовалась, видимо, от когда-то копанной здесь руды и была достаточно велика для вмещения 15-20 человек, при чем от гребня, окружающего ямку, была видна вся окрестность на все четыре стороны.
После пяти часов вечера потянулись одинокие фигуры к этой ямке. Мы с КОСТАРЕВЫМ постарались придти первыми и с тревогой перешёптывались.
- Народ подходит, а СОССУЛИЧА всё нет, как нет.
- А ведь придётся говорить тебе, Евгений, только слушай, послушай меня, говори всё, только царя на первый раз не поминай.
- Послушай, Стёпа, как же говорить о нашем безправии и о наших поработителях, а того "кто всех давит" - не упоминать?
- Ну, как хочешь, только поосторожнее.
Степан КОСТАРЕВ был старше нас годами, в 1883-м году он служил на военной службе в писарях у Воинского Начальника в Перми. Движение восьми-десятников захватило и его, он помнил разгром тогдашнего движения, и ему самому пришлось отсидеть два месяца строгого ареста, потому что в его присутствии был истоптан портрет государя и расправа, последовавшая за тем, наложила на него неизгладимое впечатление, хотя по его словам дело постарались заглушить. [66]
Шесть часов - собрались все, только нет руководителя.
Это была самая первая массовка и по странной случайности - без интеллигента. И часто я потом вспоминал слова КАРЛА МАРКСА, что "Освобождение рабочих дело рук самих рабочих". Наш интеллигент просто сбежал на этот раз, видимо, не понадеясь на свои силы. Он вообще, как я потом неоднократно убедился, ораторским искусством не обладал и с народом был довольно робок, и в этом случае был полной противоположностью Владим. Никол. Но как никак, а массовка прошла отлично, и мы разошлись, подбодренные нашей солидарностью и решением идти вперёд намеченной дорогой без колебаний.
Как я сказал вначале, дело велось в высшей степени осторожно. Народ был тёмный, забитый и крайне робкий. Из числа первых лиц кружка было только несколько холостых, большинство были женатые и даже многосемейные различных возрастов: был например старик лет под шестьдесят Иван Тимофеевич КАШИН и в добавок совсем неграмотный, несмотря на это, был одним из деятельнейших членов кружка. Заручившись книжкой, он во время обеденного перерыва отзывал какого-нибудь мальца из своего, а потом и других десятков.
- Вот, что, Сенька, пойдём-ка в угол подальше, что-бы никто не мешал: книжка у меня шибко хорошая есть, ты почитай, а я послушаю, сам-то я неграмотный, а книжка интересная.
Малец читал и таращил глаза на старика:
- Это что-же Иван Тимоф., ведь тут всё про нашего брата сказано.
- То-то вот, что про нашего, а ты язык-то прикуси и не болтай. Завтра ещё почитаем, - и прятал книжку в ему одному известное место.
НАШЕ НАЧАЛЬСТВО.
Говоря про нашу администрацию того времени, я не могу не обратить внимания на отсутствие русских в высшем её составе. Когда я поступил работать, Начальник дороги был ОСТРОВСКИЙ - поляк; Начальник Тяги СЛАВИНСКИЙ - поляк; Начальник Мастерских КОЗЛОВСКИЙ - поляк; Мастер Механического цеха Инженер ЛЕМКУЛЬ - латыш; мастера, всегда были инженеры, кроме ОКИНЧИЦА, мастера Кузнечного цеха, не знаю какими путями втёршегося туда, - реалист недоучка, но тоже поляк; Начальник Депо ЯКУБКЕВИЧ - поляк; после КОЗЛОВСКОГО Начальник Мастерских ШЕСТАКОВСКИЙ - поляк; после его ШИМАНСКИЙ - поляк; мастер сборного цеха БЕРЕНШТЕЙН - еврей и мастер Механического цеха ГЕЛЬЦЕРМАН - немец. [67]
Мне кажется, что в нашем начальстве помимо сознания в себе белой кости не мало было и национальной горделивости, заставлявшей их смотреть на нас, рабочих, как на какую-то низшую расу, неспособную подняться в своём самосознании выше вьючных животных, и они долго не могли понять, отчего это рабочие становятся всё смелее и требовательнее, и об истинной причине этого долго не догадывались. Это было нам на руку.
Слово "провокатор" тогда было неизвестно, а были в ходу "наушники", "шептуны", "подлипалы" и т.д. Таких мы знали на перечёт и были с ними осторожны. Слово "шпик" тоже было неизвестно. Острых столкновений пока мы избегали, мелкие улаживались по семейному.
Например, так: Подходит время получки, а тогда она давалась раз в месяц, и не трудно понять, с каким нетерпением она ожидалась. Признаков таковой не видно. Трое-четверо рабочих из разных цехов идут к начальнику.
- Что надо?
Вдруг выростает фигура знаменитого сторожа - Ивана, изо всех сил старавшегося показать нам, что он хотя и сторож у своего "барина", но для нас, чумазых, большая персона, а потому, завидя нас, моментально надевал фуражку с кокардой.
- Зачем пришли? - прижимаясь плотно спиной к дверям кабинета начальника, ещё грознее повторял вопрос Иван.
- К начальнику мы, получку просить.
- Будем давать. Будем давать! - поднимал Иван руку ладонью к просителям. Рабочие с хохотом удалялись и получку действительно давали.
Или "Ничего неизвестно". Тогда рабочие круто поворачивались и шли к Начальнику Тяги СЛАВИНСКОМУ, тот уже по опыту знал, что раз время пришло, то от рабочих ничем не отвяжешься и звонил в Счетоводство.
- Расчёт готов?
- Не совсем.
- В три часа выдача, - и был отбой. И выдача производилась.
ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ.
Мало по малу стало заметно, что рабочие стали просыпаться и начальство забеспокоилось. Первым признаком послужил такой комический случай. Мастерские собирался навестить недавно назначенный Начальник Дороги ПОВАЛИШИН. Гость редкий. Администрация мастерских захлопотала о почётной встрече, надо хлеб-соль, надо блюдо, сейчас же за бока ВЛАСОВА:
- Сочиняй "речь"!
На блюдо об"явили подписку, [68] ходил с подпиской табельщик, но подписка против обыкновения подвигалась плохо, а время не ждёт, блюдо заказано с инициалами и с надписью. Решили денег прихватить взаимообразно из "Образной кассы", а тут и гость на лицо. Дальше всё своим порядком - "Коль славен", "Речь", ВЛАСОВ расцеловался, утёр слеза кулаком, начальник тоже прослезился и утёр свои глаза платочком, даже всхлипнули оба: "Ну как есть в доброе старое время. Вы наши папаши, а мы сукины дети". Наше начальство только зачем не пляшет.
Проходит месяц, наступила получка.
- Это что? Куда полтинник вычли?
- Вот тебе, будто не знаешь, а на блюдо начальнику.
- Ничего не знаю, давай сполна, а за блюдо пусть ВЛАСОВ платит, он с ним целовался.
Шум, гам.
- Да что тут толковать, вали ребята к ПОВАЛИШНУ. Начальство нас надуло, сказали, что деньги из Кассы, а тут, на кося, отдай полтинник, а за что? Айда, ребята, не старо время нас обжуливать.
И вот перед квартирой ПОВАЛИШИНА выросла порядочная толпа.
- Что такое?
- Так и так, тебе блюдо поднесли, а с нас деньги вычли. Не желаем.
Начальник пришёл в ярость и долго дулся на нашу администрацию.
После этого случая наше начальство поумнело, и когда приезжал министр путей сообщения князь ХИЛКОВ, то приняты были другие меры, ещё более неудачные. Рабочие окончательно посадили их в галошу, и осведомлённый князь отказался даже взглянуть на мастерские, набитые такими стервецами. Хотя был слух, что он осмотрел мастерские после работы. Но об этом после.
Начальство, видя, что рабочие сильно изменились "в дурную сторону", и чтобы окончательно им не испортиться, задумало руководить их воспитанием в благую сторону. Было об"явлено, что желающие рабочие могут образовать общество трезвости, и, если таковое образуется, то оно, начальство, пойдёт навстречу такому благому делу и озаботится приобретением волшебного фонаря, постановкой туманных картин и других развлечений, но из этого затем ничего не вышло. В туманных картинах нам показывали только царей и каких-то бабочек жёсткокрылых и мягкокрылых, а для других развлечений пришли попы и повели душеспасительные беседы. На эти зрелища и беседы ходить никто не стал. [69]
РАСШИРЕНИЕ КРУЖКОВ.
В том же 1898 году, посещая Влад. Никол., я познакомился и с другими интеллигентами: Иван Павл. ЛАДЫЖНИКОВЫМ, Илья ФРЯЗИНОВСКИМ, Евгением ПУЗЫРЕВЫМ, ШИРОКИХ, Владим. Васил. ЮЖАКОВЫМ и другими. Илья ФРЯЗИНОВСКИЙ и ШИРОКИХ были студенты-технологи и находились в Мастерских практикантами; Женя ПУЗЫРЕВ - студент военно-медицинской академии, был выслан в Пермь в 1898 году после предварительного заключения с зачатками чахотки, от которой скоро и умер 2-го Мая 1900 года.
По мере увеличения группы рабочих, они делились на кружки, с которыми и занимались свободные интеллигенты.
На некоторое время я прикомандировался к Ивану Павл. ЛАДЫЖНИКОВУ. С ним мы делали набеги на Мотовилиху, чтобы завязать сношения, но дело сначала не ладилось, т.к. прямых знакомых, работающих в Заводе, у меня не было. Пришлось налечь на Степана КОСТАРЕВА как тамошнего сторожила. У него в доме и завязалось первое знакомство. Имена первых рабочих Мотовилихинцев я не помню, т.к. после первой связи они перешли к Раисе Петровне и др., и мне с ними встречаться не приходилось.
Нужно помнить, что в те опасные для такого дела времена мы умышленно старались не сообщать без нужды фамилии рабочих, так что часто случалось знать в лицо хорошо человека и не знать его фамилии и на-оборот.
Кружок интеллигентов также расширялся, появились Мар. Прокоп. ФЁДОРОВА, ТКАЧЕНКО, ВЛАДМИРОВСКИЙ и друг., которые постепенно были снабжаемы учениками-рабочими.
ЛЕГАЛЬНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ.
Рабочие в Мастерских постепенно пришли к сознанию, что нам необходимо сгруппироваться около чего-нибудь, независимо от "Подполья", и таким путем показательно действовать на наиболее отсталых и робких товарищей.
Заимствование из кассы на поднесение блюда Нач. Дороги натолкнуло нас на мысль отвоевать образную кассу, что бы она перешла в наше распоряжение, из этой кассы пользовались ссудами служащие и привелигированные рабочие, рядовым же рабочим получить ссуду из [70] этой кассы и мечтать было нечего. В кассе было около двух тысяч рублей. Образовалась касса из подписных денег, производимых рабочими на молебны, совершавшиеся два раза в год - 9-го мая и 6-го декабря.
Постепенно мы узнали, что касса не имеет ни устава, ни разрешения, следовательно, незаконна, а потому смело приступили к делу.
Пришли к Начальнику Мастерских делегаты и заявили, что вот, мол, Вы заимствуете деньги из кассы на блюда и другие надобности, а отчёта не даёте, а деньги кассы принадлежат исключительно рабочим. Рабочие требуют отчёта. Делегатами были Пётр Яковлевич СТАРЦЕВ, Степан КОСТАРЕВ и я.
Начальство всполошилось уже не на шутку: ведь касса-то незаконна и столько лет существовала, и руку то к ней прикладывали многие, всякая же незаконность в те времена ой, ой как каралась. Начальник ШЕСТАКОВСКИЙ обещал нам, что он немедленно прикажет приготовить отчёт. Отчёт действительно был приготовлен скоро и вывешен на стене: в наличности оказалось более двух тысяч рублей. Мы явились опять и заявили, что отчёт лично нас удовлетворяет, но старые рабочие, высчитав по своему, говорят, что денег должно быть гораздо больше, тем более, что ссуды давались под проценты, и отчёта никогда не давалось, а касса накапливалась с основания дороги.
- Эх! Как бы развязаться с этой кассой, вот она где у меня сидит, - говорит ШЕСТАКОВСКИЙ, показывая на затылок.
- Нам кажется, разрешить этот вопрос не трудно.
- Как, как? - спрашивает Начальник.
- Очень даже просто: рабочие давно говорят, что в критический момент негде даже рубля занять. Если вы разрешите сделать собрание, рабочие наверное согласятся основать сберегательную ссудную кассу с нормальным уставом. Устав вы пошлёте на утверждение в центр, и по утверждении деньги образной кассы на законном основании перейдут в законно утверждённую кассу основным фондом.
- Совершенно правильно, - согласился начальник.
Собрание было разрешено. Нам чего и надо было. Собрание состоялось, выбран Комитет Кассы, в который вошли СТАРЦЕВ, я и котельщик ЛЯХОВ. Устав был послан в центр и по утверждении вернулся, когда меня в Мастерских уже не было. Но кассу мы всё-таки сорганизовали, и в ожидании утверждённого устава она стала расширяться, и деньги на [71] сбережение от рабочих стали поступать, несмотря на то, что начальство косилось на неё. Вот происхождение кассы, которая функционировала да, кажется, функционирует теперь.
Но увы! Деньги образной кассы по утверждении устава рабочие не отстояли. Начальство послало их куда-то на Афон и хоть тем да досадило рабочим. Но это, повторяю, случилось уже без меня.
Пока же мы легально группировались около еще нелегальной кассы. Мне Владимир Николаевич не раз говорил: "Плюньте вы на эту кассу, она у Вас только время отнимает и отвлекает от настоящей работы, ведь есть у нас партийная касса, и довольно с нас".
Мы же, рабочие, рассуждали иначе. Партийная касса насчитывает единицами членов, а эта - десятками и является переходной ступенью для нерешительных и осторожных рабочих. Отчуждённые же совершенно они так и останутся от нас отрезанными и при случае как ничем с нами не связанные очутятся во враждебном нам лагере.
Интеллигенты в свою очередь тоже не спали, появилась легально открытая газета "Пермский край". Мы знали её редактора Владимира Николаевича и знали, что она наша. Эта газета не мало способствовала под"ёму нашего духа. Толчком к её организации мог послужить следующий инциндент.
Как я уже говорил, наши мастерские собрался навестить проезжающий Министр Князь ХИЛКОВ. Начальство, наученное горьким опытом с блюдом Начальнику Дороги, захотело сделать подписку на поднесение хлеба-соли Министру совсем-таки добровольной и вывесило об"явление приблизительно следующего содержания:
"Об"явление. Проездом с дальнего Востока посетит Пермь Его Сиятельство Министр Путей Сообщения Князь ХИЛКОВ, при чём удостоит своим посещением и Железно-Дорожные Мастерские. Т.к. Его Сиятельство когда-то сам работал простым рабочим, то было бы желательно, что бы рабочие Ж.Д. Мастерских приветствовали Его Сиятельство поднесением хлеба-соли, а потому предлагается рабочим сделать добровольную подписку на покупку блюда для этого. Нач. Мастерских ШЕСТАКОВСКИЙ".
На другой же день это об"явление оказалось в руках Владимира Николаевича, и он это "добровольно предлагается" разукрасил такими гирляндами, что наше начальство, прочитав в "Сыне отечества" ("Пермского [72] Края" тогда ещё не было) своё об"явление с "добровольно предлагается", сейчас же принялось писать опровержение. Но, должно быть с перепугу, написало так, что окончательно посадило себя в галошу. На первой странице газеты были напечатаны и опровержение и такая статья, что наше начальство совсем сбилось с толку и растерялось, откуда посыпалась такая напасть.
Зато рабочие ликовали во всю: "Хо…хо…хо…" - надрывались рабочие где-нибудь в уголке, читая забористую статью Владимира Николаевича. Рабочие скоро поняли силу печатного слова, не боящегося даже министров. "Вот бы в газету-то, ребята", - стали частенько слышны разговоры между рабочими. Хотя номеров газета "Сын отечества" и было прислано порядочно, этим ещё не удовлетворились, а воспользовавшись таким случаем, Владим. Никол., кажется, с ФРЯЗИНОВСКИМ, накатали прокламации на смастерённом ими же гектографе. Нам же, рабочим, эта музыка ещё была совсем не знакома. Это были первые прокламации. До этого времени о них мы не имели понятия.
РАЗНЫЕ ГРУППЫ РАБОЧИХ.
Нельзя не остановиться на индивидуальных чертах некоторых рабочих. Читали книжки многие, но результаты получались различные. Одни после прочтения делались как-то серьёзнее, охотно шли на совещания, вносили свои реплики по какому-нибудь местному вопросу и, спустя известное время, входили в организацию. Это были лучшие, и их было очень немного.
Другие читали книжки, просили ещё и молча их отдавали, на совещаний ходили, но старались быть не замеченными, голоса не подавали и молча же отходили. В организацию они упорно не шли, но помогали делу усердно: сорвать объявление, наклеить прокламацию и даже запустить гайкой в предателя. За все такие более или менее рискованные дела брались охотно, но делать это старались в одиночку - тип РАГОЗИНА.
Как-то я добился его откровенности, почему он не идёт в организации и не посещает массовок. Он ответил мне так:
- Послушай, Евгений, Вас так немного, что даже горстью назвать нельзя, а сщепотка какая-то. Вот погоди - разнюхают Вас жандармы, и будете все у чёрта на куличках, и некому будет даже предателю гайкой башку разбить. [73] Вы делаете своё дело, а я буду своё.
В некотором отношении он был прав, и своеобразный взгляд его был не единичным.
Третья категория наиболее распространенная: прочитав несколько книжек, новых не требовали, в организацию не шли, на собрания легальные ходили охотно. Они говорили так:
- Мы поняли, в чём дело, и всегда готовы, когда придёт время бастовать, будем бастовать, а пока надо быть осторожнее, вылететь недолго, а кто защитит? Организация слаба, а полиция хитра.
Пермские железнодорожные мастерские
Часть 2
Из истории первых шагов рабочего движения в г. Перми
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО.
В 1898 году я работал в Пермских Железно-Дорожных Мастерских токарем. Помню, 14-ое Мая был царский день, по календарю считался днём не рабочим, и мы работали вяло. Сам собой напрашивался вопрос: почему мы работаем, начальство отсутствует, счетоводство тоже не занимается. Один лишь монтёр да табельщик, да мы "чернотропы" (так называли нас потому, что где ходят мастеровые, там, особенно зимой, всегда тропа чёрная). "Праздник сегодня или не праздник?" - недоумевали мы. Посудачили и успокоились.
На второй или на третий день обыкновенно на стене вывешивался табель с отметками проработанных дней. Кто-то обратил внимание, что 14-ое Мая у работавших в этот день и не работавших одинаково отмечены рабочие часы; дело происходило в Механическом цехе, как было в других цехах - не знаю. Рабочие заинтересовались и обсуждали вопрос, стали собираться кучками, а так как никто ничего понять не мог, то и решили послать двоих об"ясниться с начальником Мастерских. Выбор пал на Степана КОСТАРЕВА и меня. Это и было моё первое делегатство.
За начальника Мастерских ШЕСТАКОВСКОГО правил всегда мастер Механического цеха Инженер ГЕЛЬЦЕРМАН, человек с либеральными взглядами, ШЕСТАКОВСКИЙ же был горький пьяница и ни в какие наши интересы не входил, за исключением разве - и то много позже - когда он был назначен председателем возникшего общества трезвости.
Пришли.
- В чём дело?
- Нас послали рабочие спросить у Вас, праздник или не праздник царский день?
Мастер опешил:
- Что за вопрос, конечно, праздник.
- Тогда нам, согласно правил расчетной книжки, должны отметить полуторную плату.
Стали смотреть правила - там относительно царских дней сказано неясно, но сказано только определённо о двунадесятых праздниках, а всё остальное относилось к рубрике "работать по соглашению", соглашение же мы очень хорошо понимали по пословице "С сильным не борись, а с богатым не судись" или "Нанялся - продался".
Так на этот раз ничего не вышло, а отметки [61] не работавшим в этот день Мастер об"яснил тем, что хотя некоторые рабочие и работают подённо, но считаются как штатные, и им отмечаются все тридцать дней. Впоследствии нам об"явили, что царские дни не входят в обще-праздничные, и мы вольны работать или не работать в эти дни, прогулом невыход на работу считаться не будет. Мы узнали, что эта "вольность" произошла вследствие безпорядков где-то в крупных рабочих центрах на той же самой почве.
Этот ничтожный случай имел для меня решающее значение по своим последствиям. Это было толчком к тому, что я сделался социал-демократом.
Вскоре после этого случая ко мне подошёл слесарь Ефим РАГОЗИН и говорит:
- С тобой хочет познакомиться один человек.
- Ну, и что же?
- Просит, чтобы ты к нему пришёл.
- Да кто он такой?
- Адвокат.
- Адвока..а..т?! Что ему от меня надо, да и как он узнал, что я на свете есть?
- Об этом ему сказал я. Я был у него по делу, он меня расспрашивал, где я работаю, и как идут у рабочих дела. Я рассказал о недоразумении с начальством 14-ое Мая, он спросил: "А кто у Вас больше верховодит?" Я указал на тебя, и он очень просил привести тебя к нему. Это, брат, особенный адвокат, да вот сам увидишь. Идём, что-ли?
- Когда?
- Сегодня после работы.
- Да ведь переодеться, чай, надо.
- Ничего не надо, говорю тебе: это особенный адвокат, он штаны твои рассматривать не будет. Ему тебя надо. Идеи.
Таким образом я познакомился с Владимиром Николаевичем ТРАПЕЗНИКОВЫМ.
Около того же времени произошло и другое знакомство. Я снимал квартиру на Пермской улице, дом был старый, у меня пустовало две комнаты, в которые я решил пустить жильцов. Квартиранты скоро нашлись - ученики Реального училища старших классов Горного Отделения. "Горняки", как мы их называли. Часть этих учеников были из Западного края, из Вильно и других городов; они держались особой группой и целыми толпами вваливались к моим квартирантам, происходили иногда веселые пирушки. Народ был молодой, весёлый, в большинстве довольно бедный, а потому неприхотливый.
Из числа этой шумной толпы выделялся один высокий, худой и всегда с серьёзным выражением лица. Звали его Гаврило Ксаверьевич [62] САССУЛИЧ. Скоро я заметил, что он очень внимательно присматривается ко мне и часто наводит разговоры о том, как мы работаем, что делается в Мастерских. Как-то раз говорит мне:
- А вы очень любите читать книжки?
- Всё на свете променяю на хорошую книжку.
- Вот я Вам дам хорошую книжку, - и всучил мне "Царь-голод".
Я действительно почти всю ночь просидел над этой книжкой и совершенно ошалел перед открывшимся предо мной горизонтом. Когда он через день пришёл справиться о результатах, я вместо ответа бормотал стихи в заголовке книжки: "В мире есть царь, этот царь беспощаден, голод название ему". За этой книжкой последовали другие: "Машина" и т.д.
ПЕРВЫЕ ШАГИ.
Я стал посещать Влад. Ник., а САССУЛИЧ меня, принося иногда книжку, а потом и газету "Искра".
Первые шаги зарождения кружка рабочих были чрезвычайно трудны. Людям, вошедшим в рабочую среду девятисотых, а особенно после 1905 г., трудно даже и представить себе, что представляла собой рабочая масса того времени. Слово "Политика", неосторожно произнесённое кем-либо, заставляло слушателя вздрагивать и испуганно озираться. Перед его воображением неизменно вставала: тёмная повозка, цепи, жандармы и "Неизвестно куда девали". Неизбежное отражение в народной массе политики Александра ІІІ-го, мстившего народу за своего казнённого отца. Слово "политика" было жупелом, и мы первое время просто его избегали. Немногим лучше было и слово "Социалист". "Социалист проклятый - варнак", - срывалось иногда от пришедшей в высшую ярость супруги, встречая своего благоверного после проведённой им бурной ночи без копейки в кармане, несмотря на принятые ею вчера отчаянные меры поймать "Варнака" у самой проходной и отнять у него получку, с которой он при помощи товарищей всё-таки улизнул. В общем, в понятиях большинства безграмотных рабочих Социалисты - это типы, которые "даже царя убили".
Для примера приведу следующее: в Железно-Дорожных Мастерских работал строгальщиком старый рабочий, некто ВЛАСОВ, считавшийся чуть ли не самым умным из всех рабочих. Он пользовался большим уважением и рабочих, и начальства. Когда приезжало вновь назначенное начальство, нужно встретить, а когда уезжало - проводить, при чём [63] неизменно ВЛАСОВУ самими рабочими при поощрении местного начальства заказывалась "Речь", которую он должен произнести при поднесении хлеба-соли или иконы для чествуемого. Нужно ли говорить про содержание этих "Речей", выжатых из полупомешанной головы этого старика? Подхалимство и рабская покорность сквозила в каждом слове этих "Речей", но на рабочих они действовали сильно. Я нередко видел слёзы умиления на лицах некоторых, особенно старых рабочих, но эти слёзы были очень похожи на слёзы просящего "У врат обители святой", и, конечно, подаяния всегда оказывалось камнем вместо хлеба.
- ВЛАСОВ, почему у тебя зубов нет? - трунит, бывало, над стариком БРАТУХИН. - С начальством много целуешься. Кто с начальством целуется, у того никогда зубов не бывает.
Я видел на стене у одного рабочего "Стихи" этого ВЛАСОВА, сочинённые на смерть Александра ІІ-го, в хорошей рамочке и за стеклом висящими на видном месте. Стихи начинаются так: "Ах, как больно нам было узнать про злодеев!" и т.д. Конечно, стихи страшно неграмотны.
Я попробовал раз дать книжечку этому ВЛАСОВУ, предусмотрительно завёрнутую в бумагу, и советовал почитать её, она мол, почти совсем божественная. Утром на другой день он пришёл ко мне к станку, и я изумился происшедшей в нём перемене: глаза воспалены, лицо осунулось, чуть-ли не поседел ещё больше за ночь. Он, суя мне книжку, Христом богом просил никому не говорить, что она у него была и даже ночевала. "Ведь это "Политика". Спаси бог", - с ужасом шептал ВЛАСОВ: "Всю ночь не спал: вот, думаю, нагрянут, и погиб ни за грош".
С тех пор ВЛАСОВ поворачивался ко мне спиной, если даже издали увидит меня.
Рабочих типа ВЛАСОВА было огромное большинство. И вот в этот лес, эту тайгу, и был твёрдой рукой направлен топор дровосека: этим дровосеком был Владимир Николаевич, а его достойная супруга Раиса Петровна, из которой мы рабочие чуть не создавали себе кумира, занялась отделкой чурбанов, поступавших к ней в таком сыром виде, что иногда становилось страшно.
- Ты, чёрт, не ляпни там чего-нибудь, у тебя ведь лошадинный язык-то, - не редко так напутствовался какой-нибудь только что срубленный сырец, отправляемый куда-нибудь на массовку в лес, где под тёплыми лучами задушевных бесед и чтений о близких сердцу рабочего [64] вопросах Раисы Петровны вековая кора как-то сама собой сползала с неуклюжего сырца.
Как-то раз, помню, мы выходили из леса на дорогу, я шёл рядом с Раисой Петровной. Она показалась мне задумчивой и уставшей.
- Раиса Петр, - вдруг заговорил я, - а ведь вы похожи на утку.
Она с недоумением взглянула на меня.
- Посмотрите назад, каких вы цыплят вывели.
Она оглянулась, обвела взглядом безшумно выступающие из-за деревьев в уже темнеющую полосу дороги фигуры рабочих. Благодаря наступившей тишине, сумеркам и пустынной дороге, фигуры эти казались загадочными, задумчиво поникшими головами и опущенными руками. Чем-то таинственным веяло от этой картины. Что за мысли ворочались в этих опущенных головах? Должно быть, Р.П. поняла это лучше меня, я видел, какой лаской, какой чисто материнской нежностью осветилось это лицо, и с несошедшей ещё улыбкой посмотрела на меня, быстро зашагала по дороге.
Вспоминая тридцати-летнее прошлое, я не могу не отметить, сколько нужно чисто женской нежности и неженской смелости и твёрдости, чтобы "Раб, стонавший лишь от боли, превратился в борца". Немного осталось от нашей стаи, но оставшиеся остались верны до могилы тем заветам, которые вложила в нас недюжинная энергия Р.П.
КАК ВЕЛАСЬ ПРОПАГАНДА.
Трудно было вручаться в этот вековой лес, где, как говорится, не была нога человеческая, но шаг за шагом дело двигалось. К концу года образовалась группа, с которой занялся с начала сам Владимир Николаевич. Собирались мы в доме Комчатова против Семинарии, в квартире Николая Гавриловича ЛУЧИНИНА. Группа была небольшая: БРАТУХИН, КОСТАРЕВ, ШИШКИН, КУДРЯВЦЕВ, ШВЕЦОВ, БУТОРИН, АЛЕКСАНДРОВ, СТАРЦЕВ, КАШИН и друг. Иногда собирались у меня, летом же большею частью в лесу.
Но иногда зимой мы рабочие были не чужды и общей жизни, куда вовлекали и своих серьёзных воспитателей. Например, на масленице брали лошадей и совместно со своими учителями закатывались на Верхние Муллы, при чём Раиса Петровна правила лошадьми, гикала по ямщицки и тем приводила нас в неистовый восторг. При чём в В-Муллах, [65] к изумлению крестьян, вместо обычной в таких случаях попойки что-то читали, о чём-то говорили и уезжали тем-же порядком и с пением марсельезы назад. На рождество мы вваливались со своими жёнами маскированными в их квартиру, приводя в немалое смущение в смысле конспирации, но как-то невольно и их втягивали в наше веселье. Р.П. даже танцевала с нами и хохотала от души над нашими костюмами, а Владим. Ник. уходил в свой кабинет, но долго там не удерживался и выходил посмотреть на наши чудачества.
СОССУЛИЧ с первого знакомства не оставлял меня, давал книжки и, как говорится, руководил. То и дело спрашивал: "Ну, как? Много народу?" А когда к осени я сказал, что человек 15-20 читает книжки: "Пора сделать собрание", - заявил он.
- Где?
- Где-нибудь на воле, квартиры подходящей нет.
Он жил тогда на Петропавловской улице, против теперешнего училища, снимал маленькую комнату, куда я иногда заходил к нему.
Я обошёл окрестность и остановился на "Ямке" по дороге между Мотовилихой и Пермью, сейчас же за горками на правой руке от Перми, немного в стороне от дороги. Ямка образовалась, видимо, от когда-то копанной здесь руды и была достаточно велика для вмещения 15-20 человек, при чем от гребня, окружающего ямку, была видна вся окрестность на все четыре стороны.
После пяти часов вечера потянулись одинокие фигуры к этой ямке. Мы с КОСТАРЕВЫМ постарались придти первыми и с тревогой перешёптывались.
- Народ подходит, а СОССУЛИЧА всё нет, как нет.
- А ведь придётся говорить тебе, Евгений, только слушай, послушай меня, говори всё, только царя на первый раз не поминай.
- Послушай, Стёпа, как же говорить о нашем безправии и о наших поработителях, а того "кто всех давит" - не упоминать?
- Ну, как хочешь, только поосторожнее.
Степан КОСТАРЕВ был старше нас годами, в 1883-м году он служил на военной службе в писарях у Воинского Начальника в Перми. Движение восьми-десятников захватило и его, он помнил разгром тогдашнего движения, и ему самому пришлось отсидеть два месяца строгого ареста, потому что в его присутствии был истоптан портрет государя и расправа, последовавшая за тем, наложила на него неизгладимое впечатление, хотя по его словам дело постарались заглушить. [66]
Шесть часов - собрались все, только нет руководителя.
Это была самая первая массовка и по странной случайности - без интеллигента. И часто я потом вспоминал слова КАРЛА МАРКСА, что "Освобождение рабочих дело рук самих рабочих". Наш интеллигент просто сбежал на этот раз, видимо, не понадеясь на свои силы. Он вообще, как я потом неоднократно убедился, ораторским искусством не обладал и с народом был довольно робок, и в этом случае был полной противоположностью Владим. Никол. Но как никак, а массовка прошла отлично, и мы разошлись, подбодренные нашей солидарностью и решением идти вперёд намеченной дорогой без колебаний.
Как я сказал вначале, дело велось в высшей степени осторожно. Народ был тёмный, забитый и крайне робкий. Из числа первых лиц кружка было только несколько холостых, большинство были женатые и даже многосемейные различных возрастов: был например старик лет под шестьдесят Иван Тимофеевич КАШИН и в добавок совсем неграмотный, несмотря на это, был одним из деятельнейших членов кружка. Заручившись книжкой, он во время обеденного перерыва отзывал какого-нибудь мальца из своего, а потом и других десятков.
- Вот, что, Сенька, пойдём-ка в угол подальше, что-бы никто не мешал: книжка у меня шибко хорошая есть, ты почитай, а я послушаю, сам-то я неграмотный, а книжка интересная.
Малец читал и таращил глаза на старика:
- Это что-же Иван Тимоф., ведь тут всё про нашего брата сказано.
- То-то вот, что про нашего, а ты язык-то прикуси и не болтай. Завтра ещё почитаем, - и прятал книжку в ему одному известное место.
НАШЕ НАЧАЛЬСТВО.
Говоря про нашу администрацию того времени, я не могу не обратить внимания на отсутствие русских в высшем её составе. Когда я поступил работать, Начальник дороги был ОСТРОВСКИЙ - поляк; Начальник Тяги СЛАВИНСКИЙ - поляк; Начальник Мастерских КОЗЛОВСКИЙ - поляк; Мастер Механического цеха Инженер ЛЕМКУЛЬ - латыш; мастера, всегда были инженеры, кроме ОКИНЧИЦА, мастера Кузнечного цеха, не знаю какими путями втёршегося туда, - реалист недоучка, но тоже поляк; Начальник Депо ЯКУБКЕВИЧ - поляк; после КОЗЛОВСКОГО Начальник Мастерских ШЕСТАКОВСКИЙ - поляк; после его ШИМАНСКИЙ - поляк; мастер сборного цеха БЕРЕНШТЕЙН - еврей и мастер Механического цеха ГЕЛЬЦЕРМАН - немец. [67]
Мне кажется, что в нашем начальстве помимо сознания в себе белой кости не мало было и национальной горделивости, заставлявшей их смотреть на нас, рабочих, как на какую-то низшую расу, неспособную подняться в своём самосознании выше вьючных животных, и они долго не могли понять, отчего это рабочие становятся всё смелее и требовательнее, и об истинной причине этого долго не догадывались. Это было нам на руку.
Слово "провокатор" тогда было неизвестно, а были в ходу "наушники", "шептуны", "подлипалы" и т.д. Таких мы знали на перечёт и были с ними осторожны. Слово "шпик" тоже было неизвестно. Острых столкновений пока мы избегали, мелкие улаживались по семейному.
Например, так: Подходит время получки, а тогда она давалась раз в месяц, и не трудно понять, с каким нетерпением она ожидалась. Признаков таковой не видно. Трое-четверо рабочих из разных цехов идут к начальнику.
- Что надо?
Вдруг выростает фигура знаменитого сторожа - Ивана, изо всех сил старавшегося показать нам, что он хотя и сторож у своего "барина", но для нас, чумазых, большая персона, а потому, завидя нас, моментально надевал фуражку с кокардой.
- Зачем пришли? - прижимаясь плотно спиной к дверям кабинета начальника, ещё грознее повторял вопрос Иван.
- К начальнику мы, получку просить.
- Будем давать. Будем давать! - поднимал Иван руку ладонью к просителям. Рабочие с хохотом удалялись и получку действительно давали.
Или "Ничего неизвестно". Тогда рабочие круто поворачивались и шли к Начальнику Тяги СЛАВИНСКОМУ, тот уже по опыту знал, что раз время пришло, то от рабочих ничем не отвяжешься и звонил в Счетоводство.
- Расчёт готов?
- Не совсем.
- В три часа выдача, - и был отбой. И выдача производилась.
ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ.
Мало по малу стало заметно, что рабочие стали просыпаться и начальство забеспокоилось. Первым признаком послужил такой комический случай. Мастерские собирался навестить недавно назначенный Начальник Дороги ПОВАЛИШИН. Гость редкий. Администрация мастерских захлопотала о почётной встрече, надо хлеб-соль, надо блюдо, сейчас же за бока ВЛАСОВА:
- Сочиняй "речь"!
На блюдо об"явили подписку, [68] ходил с подпиской табельщик, но подписка против обыкновения подвигалась плохо, а время не ждёт, блюдо заказано с инициалами и с надписью. Решили денег прихватить взаимообразно из "Образной кассы", а тут и гость на лицо. Дальше всё своим порядком - "Коль славен", "Речь", ВЛАСОВ расцеловался, утёр слеза кулаком, начальник тоже прослезился и утёр свои глаза платочком, даже всхлипнули оба: "Ну как есть в доброе старое время. Вы наши папаши, а мы сукины дети". Наше начальство только зачем не пляшет.
Проходит месяц, наступила получка.
- Это что? Куда полтинник вычли?
- Вот тебе, будто не знаешь, а на блюдо начальнику.
- Ничего не знаю, давай сполна, а за блюдо пусть ВЛАСОВ платит, он с ним целовался.
Шум, гам.
- Да что тут толковать, вали ребята к ПОВАЛИШНУ. Начальство нас надуло, сказали, что деньги из Кассы, а тут, на кося, отдай полтинник, а за что? Айда, ребята, не старо время нас обжуливать.
И вот перед квартирой ПОВАЛИШИНА выросла порядочная толпа.
- Что такое?
- Так и так, тебе блюдо поднесли, а с нас деньги вычли. Не желаем.
Начальник пришёл в ярость и долго дулся на нашу администрацию.
После этого случая наше начальство поумнело, и когда приезжал министр путей сообщения князь ХИЛКОВ, то приняты были другие меры, ещё более неудачные. Рабочие окончательно посадили их в галошу, и осведомлённый князь отказался даже взглянуть на мастерские, набитые такими стервецами. Хотя был слух, что он осмотрел мастерские после работы. Но об этом после.
Начальство, видя, что рабочие сильно изменились "в дурную сторону", и чтобы окончательно им не испортиться, задумало руководить их воспитанием в благую сторону. Было об"явлено, что желающие рабочие могут образовать общество трезвости, и, если таковое образуется, то оно, начальство, пойдёт навстречу такому благому делу и озаботится приобретением волшебного фонаря, постановкой туманных картин и других развлечений, но из этого затем ничего не вышло. В туманных картинах нам показывали только царей и каких-то бабочек жёсткокрылых и мягкокрылых, а для других развлечений пришли попы и повели душеспасительные беседы. На эти зрелища и беседы ходить никто не стал. [69]
РАСШИРЕНИЕ КРУЖКОВ.
В том же 1898 году, посещая Влад. Никол., я познакомился и с другими интеллигентами: Иван Павл. ЛАДЫЖНИКОВЫМ, Илья ФРЯЗИНОВСКИМ, Евгением ПУЗЫРЕВЫМ, ШИРОКИХ, Владим. Васил. ЮЖАКОВЫМ и другими. Илья ФРЯЗИНОВСКИЙ и ШИРОКИХ были студенты-технологи и находились в Мастерских практикантами; Женя ПУЗЫРЕВ - студент военно-медицинской академии, был выслан в Пермь в 1898 году после предварительного заключения с зачатками чахотки, от которой скоро и умер 2-го Мая 1900 года.
По мере увеличения группы рабочих, они делились на кружки, с которыми и занимались свободные интеллигенты.
На некоторое время я прикомандировался к Ивану Павл. ЛАДЫЖНИКОВУ. С ним мы делали набеги на Мотовилиху, чтобы завязать сношения, но дело сначала не ладилось, т.к. прямых знакомых, работающих в Заводе, у меня не было. Пришлось налечь на Степана КОСТАРЕВА как тамошнего сторожила. У него в доме и завязалось первое знакомство. Имена первых рабочих Мотовилихинцев я не помню, т.к. после первой связи они перешли к Раисе Петровне и др., и мне с ними встречаться не приходилось.
Нужно помнить, что в те опасные для такого дела времена мы умышленно старались не сообщать без нужды фамилии рабочих, так что часто случалось знать в лицо хорошо человека и не знать его фамилии и на-оборот.
Кружок интеллигентов также расширялся, появились Мар. Прокоп. ФЁДОРОВА, ТКАЧЕНКО, ВЛАДМИРОВСКИЙ и друг., которые постепенно были снабжаемы учениками-рабочими.
ЛЕГАЛЬНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ.
Рабочие в Мастерских постепенно пришли к сознанию, что нам необходимо сгруппироваться около чего-нибудь, независимо от "Подполья", и таким путем показательно действовать на наиболее отсталых и робких товарищей.
Заимствование из кассы на поднесение блюда Нач. Дороги натолкнуло нас на мысль отвоевать образную кассу, что бы она перешла в наше распоряжение, из этой кассы пользовались ссудами служащие и привелигированные рабочие, рядовым же рабочим получить ссуду из [70] этой кассы и мечтать было нечего. В кассе было около двух тысяч рублей. Образовалась касса из подписных денег, производимых рабочими на молебны, совершавшиеся два раза в год - 9-го мая и 6-го декабря.
Постепенно мы узнали, что касса не имеет ни устава, ни разрешения, следовательно, незаконна, а потому смело приступили к делу.
Пришли к Начальнику Мастерских делегаты и заявили, что вот, мол, Вы заимствуете деньги из кассы на блюда и другие надобности, а отчёта не даёте, а деньги кассы принадлежат исключительно рабочим. Рабочие требуют отчёта. Делегатами были Пётр Яковлевич СТАРЦЕВ, Степан КОСТАРЕВ и я.
Начальство всполошилось уже не на шутку: ведь касса-то незаконна и столько лет существовала, и руку то к ней прикладывали многие, всякая же незаконность в те времена ой, ой как каралась. Начальник ШЕСТАКОВСКИЙ обещал нам, что он немедленно прикажет приготовить отчёт. Отчёт действительно был приготовлен скоро и вывешен на стене: в наличности оказалось более двух тысяч рублей. Мы явились опять и заявили, что отчёт лично нас удовлетворяет, но старые рабочие, высчитав по своему, говорят, что денег должно быть гораздо больше, тем более, что ссуды давались под проценты, и отчёта никогда не давалось, а касса накапливалась с основания дороги.
- Эх! Как бы развязаться с этой кассой, вот она где у меня сидит, - говорит ШЕСТАКОВСКИЙ, показывая на затылок.
- Нам кажется, разрешить этот вопрос не трудно.
- Как, как? - спрашивает Начальник.
- Очень даже просто: рабочие давно говорят, что в критический момент негде даже рубля занять. Если вы разрешите сделать собрание, рабочие наверное согласятся основать сберегательную ссудную кассу с нормальным уставом. Устав вы пошлёте на утверждение в центр, и по утверждении деньги образной кассы на законном основании перейдут в законно утверждённую кассу основным фондом.
- Совершенно правильно, - согласился начальник.
Собрание было разрешено. Нам чего и надо было. Собрание состоялось, выбран Комитет Кассы, в который вошли СТАРЦЕВ, я и котельщик ЛЯХОВ. Устав был послан в центр и по утверждении вернулся, когда меня в Мастерских уже не было. Но кассу мы всё-таки сорганизовали, и в ожидании утверждённого устава она стала расширяться, и деньги на [71] сбережение от рабочих стали поступать, несмотря на то, что начальство косилось на неё. Вот происхождение кассы, которая функционировала да, кажется, функционирует теперь.
Но увы! Деньги образной кассы по утверждении устава рабочие не отстояли. Начальство послало их куда-то на Афон и хоть тем да досадило рабочим. Но это, повторяю, случилось уже без меня.
Пока же мы легально группировались около еще нелегальной кассы. Мне Владимир Николаевич не раз говорил: "Плюньте вы на эту кассу, она у Вас только время отнимает и отвлекает от настоящей работы, ведь есть у нас партийная касса, и довольно с нас".
Мы же, рабочие, рассуждали иначе. Партийная касса насчитывает единицами членов, а эта - десятками и является переходной ступенью для нерешительных и осторожных рабочих. Отчуждённые же совершенно они так и останутся от нас отрезанными и при случае как ничем с нами не связанные очутятся во враждебном нам лагере.
Интеллигенты в свою очередь тоже не спали, появилась легально открытая газета "Пермский край". Мы знали её редактора Владимира Николаевича и знали, что она наша. Эта газета не мало способствовала под"ёму нашего духа. Толчком к её организации мог послужить следующий инциндент.
Как я уже говорил, наши мастерские собрался навестить проезжающий Министр Князь ХИЛКОВ. Начальство, наученное горьким опытом с блюдом Начальнику Дороги, захотело сделать подписку на поднесение хлеба-соли Министру совсем-таки добровольной и вывесило об"явление приблизительно следующего содержания:
"Об"явление. Проездом с дальнего Востока посетит Пермь Его Сиятельство Министр Путей Сообщения Князь ХИЛКОВ, при чём удостоит своим посещением и Железно-Дорожные Мастерские. Т.к. Его Сиятельство когда-то сам работал простым рабочим, то было бы желательно, что бы рабочие Ж.Д. Мастерских приветствовали Его Сиятельство поднесением хлеба-соли, а потому предлагается рабочим сделать добровольную подписку на покупку блюда для этого. Нач. Мастерских ШЕСТАКОВСКИЙ".
На другой же день это об"явление оказалось в руках Владимира Николаевича, и он это "добровольно предлагается" разукрасил такими гирляндами, что наше начальство, прочитав в "Сыне отечества" ("Пермского [72] Края" тогда ещё не было) своё об"явление с "добровольно предлагается", сейчас же принялось писать опровержение. Но, должно быть с перепугу, написало так, что окончательно посадило себя в галошу. На первой странице газеты были напечатаны и опровержение и такая статья, что наше начальство совсем сбилось с толку и растерялось, откуда посыпалась такая напасть.
Зато рабочие ликовали во всю: "Хо…хо…хо…" - надрывались рабочие где-нибудь в уголке, читая забористую статью Владимира Николаевича. Рабочие скоро поняли силу печатного слова, не боящегося даже министров. "Вот бы в газету-то, ребята", - стали частенько слышны разговоры между рабочими. Хотя номеров газета "Сын отечества" и было прислано порядочно, этим ещё не удовлетворились, а воспользовавшись таким случаем, Владим. Никол., кажется, с ФРЯЗИНОВСКИМ, накатали прокламации на смастерённом ими же гектографе. Нам же, рабочим, эта музыка ещё была совсем не знакома. Это были первые прокламации. До этого времени о них мы не имели понятия.
РАЗНЫЕ ГРУППЫ РАБОЧИХ.
Нельзя не остановиться на индивидуальных чертах некоторых рабочих. Читали книжки многие, но результаты получались различные. Одни после прочтения делались как-то серьёзнее, охотно шли на совещания, вносили свои реплики по какому-нибудь местному вопросу и, спустя известное время, входили в организацию. Это были лучшие, и их было очень немного.
Другие читали книжки, просили ещё и молча их отдавали, на совещаний ходили, но старались быть не замеченными, голоса не подавали и молча же отходили. В организацию они упорно не шли, но помогали делу усердно: сорвать объявление, наклеить прокламацию и даже запустить гайкой в предателя. За все такие более или менее рискованные дела брались охотно, но делать это старались в одиночку - тип РАГОЗИНА.
Как-то я добился его откровенности, почему он не идёт в организации и не посещает массовок. Он ответил мне так:
- Послушай, Евгений, Вас так немного, что даже горстью назвать нельзя, а сщепотка какая-то. Вот погоди - разнюхают Вас жандармы, и будете все у чёрта на куличках, и некому будет даже предателю гайкой башку разбить. [73] Вы делаете своё дело, а я буду своё.
В некотором отношении он был прав, и своеобразный взгляд его был не единичным.
Третья категория наиболее распространенная: прочитав несколько книжек, новых не требовали, в организацию не шли, на собрания легальные ходили охотно. Они говорили так:
- Мы поняли, в чём дело, и всегда готовы, когда придёт время бастовать, будем бастовать, а пока надо быть осторожнее, вылететь недолго, а кто защитит? Организация слаба, а полиция хитра.
Пермские железнодорожные мастерские
Часть 2