В волнах гражданской войны. Ч.4. Солнце всходит и заходит
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Польские лагеря, побег, эхо ПМВ, серая зона Булак-Балаховича
ГЛАВА 18-я
Кратко постараюсь осветить место и порядок расположения означенного лагеря "Щелково".
Площадь в гектаров сто, обнесена проволочным заграждением в два ряда: внутри она разбита на отдельные участки, также отгороженные по отдельности. Таких участков четыре, назывались "блоками". И вот нас здесь оказалось тысяч 15. В последствии я узнал, что это лагерь для военно-пленных, оставшийся от немцев "Империалистической войны". И так, зайдя за стены из колючей проволоки, мы окончательно поникли головой. Подходим мы к одной из групп бараков (их три) длиною сажен в 25-ть. Загоняют нас в один из бараков триста человек. Заходить пришлось в одни в конце двери. И вот забрались в это жилище, вышиною в 2½ метра, по обоим бокам нары и проход в средине метр. Нечего делать, стали укладываться, и нам нужно было поместиться на каждой стороне по сто пятьдесят человек. В первый день больше ничего не было. Поместились, но было так тесно, что пришлось спать под команду. Легли на голые нары. Все на правом боку, и вот, если устанет, то все ворочаемся на левый, и так мы спали и в последствии.
На завтра пришли, разбили на десятки, назначили по бараку коменданта [65] из наших товарищей; прикрепили одного со своей стороны и сказали, что это наш комендант. Через часа два явился офицер, сказали, что это комендант блока, и так мы в первый день узнали своё начальство.
Жизнь протекала в дальнейшем своим чередом. Утром нас в 6 часов поднимали, гнали за стаканом Као, для этого нужно было всем выстроиться и пойти на кухню. Придя туда, нам приходилось стоять в очереди, т. к. с этой кухни довольствовалось примерно тысяч пять. Простояв в очереди, подходишь к котлу, мимоходом наливают черпачком в приготовленную тобою посудинку "банки из-под консервов", получив примерно со стакан горячего као, тут же с жадностью каждый из нас старался его уничтожить, т. к. за время ожидания этого као приходилось достаточно помёрзнуть. Двигаемся обратно в свои убежища. Уже восемь часов, начался трудовой день. Сидим все и ждём, что будет дальше. Вот ещё характерная картина: мы поставлены были на самообслуживание, а именно на территории блока располагались посты, входные ворота, стоял пост "часовой с дубинкой". Каждый барак имел свою уборную, там был тоже пост и внутри барака ежедневно назначался дежурный и дневальные на четыре поста. Один дневальный стоял у дверей снаружи, в его обязанности входило следить за чистотой у двери барака и давать знать внутрь барака о появлении начальства, посещающего нас. Внутренний дневальным обязан стоять у двери, следить за стеклами имеющего окна, которые через каждые пять минут нужно протирать от испарения. Днём ложиться на нары не разрешалось, приходилось всем сидеть, ходить тоже не представлялось возможным - нет места. Но вот открываются двери, дневальный командует: "Встать, смирно". Все мигом встаём, получается две стройные шеренги по обеим сторонам нар. Входит паструнок (рядовой солдат польской армии), проходит и выглядывает, не пошевелится ли кто, и малейший шорох - так он даст должное. Прошёл. "Выходи, пчакре большевик". Все мигом бросаемся к двери, но ведь через одну дверь все не выскочим сразу, и вот пока проходит это стремительное, похожее на бушующее море, кой-кому из задних уже поспевало от рук пострунка по спине нашего брата. Надо сознаться, что я здесь оказывался в самом плохом положении, т.к. я оказался в то время слабеньким, и меня оттесняли назад. Но вот все выбрались, выстроились в две шеренги; подходит с правого фланга, отсчитывает, сколько ему нужно, поворачивает и уводит. Оставшиеся снова должны заходить в барак. Так продолжается целый день. Ежедневно раза два, три приходится выходить из барака по той же причине, что я сказал раньше.
Работы выполняли через чур разнохарактерные, а главное занимались самообслуживанием. Приходилось работать на поле, копали картошку, морковь, работали на кухне. Но нужно сказать, что нам также приводилось кой-что испытать в процессе работы. Поработав в поле, нарыв моркови, вечером приходилось возвращаться домой, в барак, и вот чувствуя голод, некоторые товарищи прятали кой-куда корешки моркови. Но вот дойдя до часового, тут получалась полнейшая катавасия: мы все подвергались тщательному обыску; которому товарищу не удавалось спрятать корешок морковки, то эта морковка от него отнималась и ходила по спине-голове товарища до тех пор, пока не сломается. Была ещё работа - это очистка уборной "ежедневно", так называлось возить батарею - это большущая телега, большая бочка, и вот человек сорок мы ежедневно два раза возили эту батарею на поле версты за 2-3.
Много трудности и невзгод получалось за наш трудовой день. Дня черев два-три мы выходили и кругом своего барака должны были очищать прорастающую траву. Как-то даже смешно: щиплем, как курицы по травинке. В отношении чистоты, надо сказать, что всё кругом было сделано слишком образцово. Вот примерно так протекали дни за днями. В 2 часа выдавали обед при таких же условиях, как выдавали као; обед заключался в такой же порции по об"ёму из картофельной каши, в 5 часов получали хлеб в 100 грамм, 6 зол. селедки и одну чайную ложку мармеладу. Получив всё сказанное, с большим аппетитом приходилось уничтожать свою порцию. Но вот кончили, а с этим и кончился день. В 8 часов поверка, выходили все, проверяли на общем плацу по-блочно. Кончилась перекличка, строят на молитву. Кончилась молитва, снова в бараки, и начинает ночной покой.
Так тянулись дни за днями, работали всё то же самое. Но надо сказать, что чувствуя голод, товарищи, где представлялась возможность, то ели сырую морковь, и от этого среди заключенных в этом лагере появилась болезнь (так называемая дизентерия), что начало сваливать ежедневно десятки. Я, видя такое положение и последствия, поставил себя твёрдо, лучше быть голодному, чем умереть от сырых овощей.
Вот уже прожили сентябрь месяц, и в этой обыкновенной жизни был один не весьма уже яркий эпизод, но коротенько остановлюсь. Всё время мы жили, как родные братья, с теми, что я указывал раньше. Видя такое положение, как нам приходится жить, мы решили бежать, но куда точно не знаем. Но вот надумали: подадимся на границу в Германию, а там видно будет. Однажды, работая на картофельном поле, мы [66] сумели скрыться от охраняющего нас солдата. Удалось, сбежали. Пошли по направлению в Германию. Добрались до первого леска, залегли и так пролежали до вечера. Но сначала нам казалось, что вот сбежим, а там уже всё устроено. В действительности оказалось совсем не так просто и легко. Питаться приходилось картошкой. В общем в отношении этого мы чувствовали себя ничего. Пробродив так шесть суток, мы забрались в глубь Германии вёрст 30, но оказались совершенно одинокими и незнающими немецкого языка. Оказавшись в таком положении, решили, что будущее неизвестное, ничего нам хорошего не сулит. Придя к такому выводу, снова решили вернуться в свой лагерь. На восьмые сутки мы опять были в своём лагере. За это дело мы получили семь суток карцера, давали 100 грамм хлеба и холодная вода.
Но вот кончилась опять старая жизнь. В начале октября к нам в лагерь приезжают французские офицеры. Стали проводить собрания, агитировать, чтобы мы вступили добровольцами в армию Врангеля. Проработав так дней пять, они получили результат: товарищи, томимые неволей, холодом и голодом, а к тому же они в этот момент отправили две партии во Францию в угольные шахты, всё это ставило к тому, что выхода иного нет, как вступить в армию Врангеля. А там, на фронте, если удастся, перебежать к своим. Вербовка окончена, пожелало около четырёх тысяч. Я остался, не пошел, пусть, что будет. Пожелавших сразу отделили, назавтра же вывели за решотки, разбивка, смотрим, на глазах у нас привезли хорошее обмундирование и т.п. Выдали белый хлеб, консервы… В общем, они наглым образом хотели купить нашего брата за сайку белого хлеба и банку консервов. Всё кончилось, и они к вечеру уже ушли.
Немного и нам пришлось находиться в этом лагере. Дня через четыре оставшихся стали разбивать на рабочие отряды, человек по 150. Разбили. Я оказался в тридцать втором рабочем отряде. Получаем обмундирование, но оно заключается в очень скромных предметах: деревянные колодки, рваные брюки и френч. Само собою разумеется, что все было не больше, не меньше, как дополнительным ярмом, угнетающим наше положение. Всё закончено. Начались отправки. Посылались в разные стороны. Вот и наш отряд. Настал день, объявили, что мы едем в Варшаву. Конечно, это нас очень обрадовало, т.к. везут вперёд, ближе к границе. Вечером на станции и ночью уже поехали. Держали здесь нас свободней, поняв, что бежать никто не станет, т.к. нет надобности, ибо сами везут к границе. Доехав до Варшавы, здесь нам пришлось простоять трое суток, где-то в самом тупике, по случаю того, что была забастовка железнодорожников. Но вот окончилась, и нас повезли ещё ближе к границе. И так довезли до Брестлитовска. Вот тут-то щипнуло за сердце. Опять тот же Брестлитовск, но мы были не те, что входили в августе - весёлые, с революционными песнями. Загнали нас в крепость, холодно в каменных помещениях. Но недолго пробыли в этой крепости: на третий день получаем в город назначение (уже не помню, какой-то маленький городишко вверх по реке Бугу, верстах 60-70 от Брестлитовска). Приехали на станцию. В сосновом бору вылезли и через часа два мы уже были на месте, но только не в городе, а пройдя. Нас загнали в бараки огороженные проволочной оградой. Но всё же надо сказать, что здесь мы поместились по-человечески. Были двойные рамы, хорошие нары, в общем можно было укрыться от сильного сквозняка. Пробыв здесь двое суток, сгоняли нас в город. Баня. В общем товарищи поогляделись, где мы находимся и т.п. На третий день, утром уже при поверке двух человек не оказалось. Догадались, куда исчезли. Поставили часовых на обе стороны барака. Живём неделю. Опять начали исчезать, но куда и как - для поляков непонятно, но как поверка, так двух и нет. А лазейка была слишком проста и удобна. Кухня, куда нас водили за обедом, была в отдельном бараке, не огороженном проволокой. Выстроят по двое, пострунок идёт впереди, а сзади никого нет, т.к. наблюдает часовой, что стоит около изгороди. Заходим в сени, а там и кухня; из сеней на чердак идёт лестница, и вот кто думает бежать, он уже наровится встать назади. Зайдя последним в сени, вместо кухни - по лестнице на чердак. Кончился обед, с наступлением вечера с кухни все уходят, а товарищи, что на чердаке, с наступлением темноты, слезают с своего убежища и спокойно удаляются, куда им нужно. Опять мы решаем бежать, но только уже по направлению к своей границе, а там и к своим красным ротам. План составлен; не можем дождаться обеда, а вместе с ним и укромное убежище - чердак на кухне, выручивший за четыре дня девять человек. Но вот сигнал за обедом. Мы собрались (впрочем, всегда готовы). Но на этот раз становимся в заднюю ширенгу, стараясь быть не замеченными. Вышли. Заходим в сени. Сердце бьётся от волнения, может быть от страха, но мне кажется от той радости, что скоро сбежим. И вот решающий момент: вместо кухни пошли на чердак по лестнице. Поднимаемся, но только успели подняться, оправиться, как раздается команда: "Стой, ни с места. А пчакре большевик". Это оказывается, что поляки нашу лазейку узнали и тут сегодня выставили секрет. Попав в такое неловкое положение, и нам вообще за это пришлось поплатиться: на завтра нам всем троим дали по 10 штук розог. Но всё прошло и вторая попытка на бегство не удалась. [67]
Пробыв в таком положении ещё дня три, четыре, нас разбили на три группы и повели в прилегающие деревни. Наша группа перешла реку Буг и зашли мы в пустую деревню, где жители убежали ещё с Империалистической войны, было из тридцати домов занятых три-четыре. Загнали нас в пять пустых халуп по десять человек, натащили на пол соломы, и было очень тепло и уютно по сравнению с пережитым. На утро разбудили с восходом солнца, выдали хлеба по триста грамм, кипяток, попили чаю, команда: "Собираться". Вышли, дали каждому по маленькому топорику и повели в прилегающий сосновый лес. Прошли версты две, зашли в лес, где нам раз"яснили нашу работу - оказывается, мы должны были рубить сосновые колышки для проволочного заграждения. Так мы стали ежедневно ходить в этот лес, но не прошло и недели, как товарищи уже огляделись и стали бежать. Мы тоже опять стали строить планы на побег. Проработав неделю, воскресенье день отдыха, погода благоприятствует, мы группами сошлись побалагурить и насладиться свежим воздухом. Но а мы в этот свободный день окончательно опять решаем, что должны бежать. План построен. Сегодня с наступлением ночи бежим.
Вот уже наступил вечер. Мы все забрались в свои халупы. Намеченный со дня план выполнять время наступает. Как только наступают сумерки, окна, имеющиеся в халупе, закрывались снаружи ставнями и завёртывались простой деревянной вертушкой. Наша первая задача была - это незаметным образом вертушку отвернуть, не навлекая на это внимание часового. Приступаю к выполнению: прошу часового, чтобы выпустил для оправки; вышел, сходил по своим надобностям, иду мимо закрытых окон и незаметным образом отвёртываю намеченную со дня вертушку. Всё вышло удачно, нельзя лучше. Вхожу, сообщаю товарищам: "Сделано". Остаётся ждать ночи, часов в 12-ть можно бежать. Так и решили, все умолкли. Только тянется время. Но вот примерно уже полночь. Мы трое готовы. Встали, попрощались с товарищами, тихо-тихо, как будто даже всё замерло, даже кажется слышно, как бьётся собственное сердце. Открываем створку, а за ней медленно открывается ставень. Открыв немного, посмотрел - часовой спит на пороге хаты. Ну решено, окно открыто. Тихо, стараясь меньше делать шума, мы один за одним все трое вылезли и прямо не замеченные спящим часовым покинули свою халупу. Сначала как-то страшно. Ночь была изменчива, ибо луна, выйдя из-за облаков, делала на земле всё видимым. Но раз пошли, то медлить нечего. Мы всё скорее-скорее бежали по на правлению на восток. Бежали всё лесом. Прошло с час. Остановились передохнуть. Сейчас уже не так было страшно, ибо до утра возможно не хватятся. Пошли дальше и так шли всю ночь. На дорогу выходить не представлялось возможности, т.к. могли попасть встречные, а к тому же ещё наша обувь, заключающаяся из деревянных колодок, не давала возможности идти по вымощенному шоссе, т.к. получался сильный стук, что мы старались по возможности не делать. Но вот рассветало, идти днём нельзя. Нарыли из попавшейся ямы картошки, набрав порядочное количество, забираемся по глубже в лес и день в нашем распоряжении; разводим огонь и печём картошку.
Все решаем, что в первые дни никуда заходить в деревни не будем, а также всячески избегать всякой возможной встречи, второе твёрдое условие - что больше в плен не вернёмся, что бы нам не угрожало, хотя жертвуя собою, но назад не вернёмся. Вот с этими основными лозунгами мы с наступлением ночи опять двинулись вперёд. Ничего особенного не случилось. Вот уже прошло шесть суток, по нашему определению мы уже подходим к знаменитым в истории "Пинским болотам". Да, на седьмые сутки стали перебираться через них. Вот здесь-то мы и чуть не погибли от холода и голода. Пройдя порядочное расстояние, мы дошли до проволочного заграждения, а оно в 12-ть рядов. Конечно, с пустыми руками нечего и мыслить о проходе. Но надеясь, что где-нибудь есть порвано, решили пойти подле него. Вот прошли версты четыре-пять, действительно наша надежда оправдалась. Ах, как мы были рады. Без всяких препятствий прошли. Пошли дальше, но вот к нашему великому несчастию мы снова оказываемся перед препятствием: опять заграждение, но это нам принесло много страданий. Мы, томимые холодом и голодом, бродили в средине этих двух заграждений, как в клетке, трое суток. Спать приходилось сидя на попавшейся кочке. Но вот, всё-таки видимо не суждено помереть в этих Пинских топях. Нашли, в одном месте заграждение было разорвано, хотя и не всё. Видимо снаряд в империалистическую войну попал в этом месте, т.к. тут была воронка. Но что бы там не было, но это обстоятельство помогло нам выбраться из столь неприятного положения. Уставшие, голодные мы сразу постарались выбраться и на следующий день мы уже спокойно, в полном благополучии, сидели у костра и ели картошку. Всего с момента ухода прошло 12 суток. Нас сейчас разделяло уже порядочное расстояние, главное это "Пинские топи". И вот, находясь в таком положении, мы решаем зайти в деревушку. Нам было очень интересно всё-таки более точно узнать, где мы находимся, а к тому же эти деревянные колодки сильно набили за эти дни наши ноги. В этот день мы вечером решили зайти в халупу. Подойдя ближе к деревне, на день залегли, выжидая вечера и в тоже время определяя месторасположения и план в случае, если мы попадём в неприятное для нас обстоятельство. День прошёл. С наступлением сумерек выдвинулись и прямо направились в близь стоящую с краю маленькую хату. Подошли, оглянулись кругом, как будто никто не видит, мигом шмыгнули в сенцы и там в помещение. Это была простая изба и больше ничего. Нас удивленными глазами [68] встретила что-то хлопотавшая у печки молодая женщина. Думать было некогда, и мы сразу заговорили, хозяйка оказалась солдаткой, и муж в польской армии. Узнав о том, что мы бежим из плена, она сразу почувствовала наше тяжёлое положение, начала готовить "повечерять", достала нам лапти. Мы, пока готовился ужин, сняли свои колодки и одели данные нам лапти. Но вот готов и ужин: сварила картофельный борщ, а главное на столе мы увидали большие ломти чёрного хлеба, что мы уже давно не видали, как ушли из рук поляков. Сели за стол и с аппетитом стали уничтожать столь вкусный, как показался нам, картофельный суп. Но вот вдруг за дверями раздался голос, останавливающий лошадь: "Тпрру". Хозяйка, испугавшись, отступает от окна, в которое она смотрела. Быстрыми шагами входит в хату польский жандарм. Глаза его так и сверкают. Увидя нас, он сразу видимо что-то почувствовал. Ничего не говоря, прошёл к хозяйке, которая стояла, прижавшись в углу около печки. Что-то поговорили на польском языке, конечно, разговор шёл о нас. Вот видимо наш лозунг, что назад ни шагу. Приходится выполнять. Молча переглянулись, быстро встаём и в один миг все трое набрасываемся на пана, чего он конечно не ожидал. Сваливаем с ног, стараемся заткнуть рот, чтоб не кричал. Не успел он взяться за имеющийся у него револьвер, как мы его обезоружили и его оружием двумя выстрелами убили на-повал. Всё это продолжалось не более пяти минут. Покончивши с ним, мы обратили внимание на хозяйку. Она сразу же, видимо от испуга, упала в обморок и все ещё оставалась в таком положении. Но что мы можем сделать. Время не ждёт, мешкать нельзя. Оставшись опять свободными, но боясь за свою судьбу, мы так и решили оставить хозяйку в обморочном состоянии и лежащего мёртвого пана. Может быть, рассматривая этот момент, посторонний скажет, что мы поступили, как негодяи, но в тот момент иного выхода мы не видели, ибо малейшее промедление - и мы бы снова могли оказаться в руках поляков, а там опять кошмар, что было в прошлом. И так расправившись с панской шляхтой, мы покинули наш первый уютный уголок с его милой, так ласково принявшей нас хозяйкой.
Мы в эту ночь чувствовали себя не весьма приятно, ибо перед нами стояла эта кошмарная картина, а самое главное - мы опасались за то, что за нами может быть погоня. Что было хорошего, так это то, что столь надоедливые колодки были сменены на лапти. Дальнейшее бегство не имело много приключений. Но вот мы уже подходим к границе - к фронту, а в это время на этой территории оперировал Булат-Балахович. Мы оказывается уже находились в его сфере. В одной деревушке, зайдя ночевать, мы в эту ночь встретились с его солдатами и оказывается, что это бывшие красноармейцы, пошедшие добровольцами в его армию. Здесь мы с ними по душам поговорили, как и что у них за армия, и какую они цель преследуют. Много кошмарного они рассказали из подвигов и прелестей войск Булат-Балаховича. Лозунг "Бей жидов". Ребята нам советовали пойти с ними в армию, а там, по возможности перейти к красным. Но мы, если уж отказались там, где были, что в могиле, то теперь где уже находились слишком близко к желанной цели. Решили нет, не пойдём, а станем добиваться своего. Пошли дальше. Здесь пришлось идти очень осторожно. Нужно было скрываться по возможности от армии Балаховича. Но вот и сам фронт. Нам сказали жители, что Красные здесь были третьего дня. Сердце так и забилось от радости, что вот-вот мы опять у своих. Но видимо отступили, и мы всё находимся в прифронтовой полосе. Так здесь днём мы уже не могли совершенно показаться. Выберешь местечко так, чтобы тебе видно было, а тебя нет. Но вот уже 18 сутки, как мы ушли из-под ига польского пленения. Имеем точные сведения, что здесь уже приблизительно верстах в двух последние заставы Балаховича, а деревня, что вёрст пять, занята Красными войсками. Этот день был нам слишком мучительным, ибо мысль озаряла, что завтра мы уже должны оказаться среди своих товарищей. Всё это нас так радовало, что от радости не знали, что и делать. Вот вечером мы из своего наблюдательного пункта увидали человек 30 всадников - это видимо разъезд Балаховича. Конечно нас они не заметили, быстро удалились в противоположную от нас сторону. Но вот уже стемнело, наступает время, и нам выступать в поход и на этот раз уже не обыкновенный, а последний, решительный. Может быть придётся быть застреленными, как зайцы, находящимися заставами-секретами, а может и сегодня в эту ночь удастся миновать всё, встретить своих так желанных Красных орлов.
Выходим и пошли по направлению с расчётом, что в эту ночь проберёмся к своим. Но вот не успели отойти версты две, как раздался окрик: "Стой". Но конечно, где уж там стоять. Мы бросились во все стороны и под оружейными выстрелами рассыпались по лесу. Долго или коротко, но я очувствовался от испуга только тогда, когда уже от быстрого бега совершенно задохся и дальше бежать уже был не в состоянии. Остановился, упал на землю и долго лежал, не двигаясь и ничего не соображая. Но вот усталость начала проходить, и я только тут почувствовал своё одиночество. Оказывается, что при первых же выстрелах мы растерялись и разбежались в разные стороны. Оказавшись сейчас одиноким в лесу, ночью и совершенно не зная где, меня страшно охватил страх, тоска. Но мешкать некогда, надо что-то предпринимать. Будь, что будет; и с этими мыслями я решил двигаться вперёд. Отойдя версты полторы, выхожу на опушку леса, а там мелькнул огонёк. Что делать: пойти на угад или пойти сначала на этот огонек. Решился пойти к светящемуся [69] огоньку, и вот осторожно, уже принимая всё возможное, я подхожу к этому хутору. Но вот задача, что может дать мне хутор, если я не побеседую с его обитателями, решаюсь и на это. Тихонько подошёл к окну халупы, заглянул во внутрь - ничего особенного нет, спят. Решаюсь постучать. Встал старик. Долго проситься не пришлось. Войдя в хату, я сразу стал говорить, что мне нужно поесть. Дали кусочек хлеба и картошки, стал есть. Между тем завёл разговор, что как тут дело с войной, красными и т.п. Дед стал рассказывать, что я нахожусь в нейтральной зоне. Этот хутор днём посетили и Балаховцы, а вечером была разведка Красных. Старик сказал, что впереди версты четыре деревня, так там наверное красные. Ну, думаю, всё кончено, сейчас я уже выберусь. Отдохнув немного, с рассветом по указанному стариком направлению я пошёл дальше. Вот уже становится вовсе светло. Вдали я увидал действительно среди растущих берёз разбросанные халупы. Но как войти в эту деревню, что меня там ожидает - это меня страшило, пугало, волновало. Но ведь что-то делать надо - решился заходить в самую крайнюю халупу с соблюдением осторожности. Вхожу в хату, хозяйка что-то испугалась моего появления, но что она сделает. Посмотрев на меня с ног до головы (вероятно мой вид произвел на ней не особенно хорошее впечатление) она бросилась на улицу и побежала в глубь деревни. Думаю, что делать, сейчас уже попал. Но сидеть и ждать, что пусть возьмут, конечно, нет никакой необходимости. Я сразу же выскакиваю из халупы и быстро стал скрываться из деревни. Но далеко убежать не пришлось, за мной уже гнался всадник, размахивая шашкой. Пришлось остановиться. Нагнав меня, кавалерист приказал мне следовать за ним. Заходим в деревню, смотрю, с другого конца раздаются красноармейские знакомые песни. Вот только тут я понял, что я попал к так долго желанной цели. Опять у своих. Привёл мой спутник меня в халупу, здесь я сразу узнал, что находился командир этой части. После некоторых опросов оставили меня в покое, отведя в другую халупу. Дали строгий наказ, чтоб я никуда не смел отлучиться из отведённой мне хаты. Да до этого ли мне, после такой ужасной ночи, давшей столько переживаний, я прикурнулся на лавку и быстро заснул мертвецким сном в полной безопасности, что я нахожусь уже в лагере не врага, а своих - Красных.
Вот на этом и кончился мой плен, принёсший мне много страданий и отнявший много здоровья.
Часть 5
Часть 6
Часть 2
Часть 3
Польские лагеря, побег, эхо ПМВ, серая зона Булак-Балаховича
ГЛАВА 18-я
Кратко постараюсь осветить место и порядок расположения означенного лагеря "Щелково".
Площадь в гектаров сто, обнесена проволочным заграждением в два ряда: внутри она разбита на отдельные участки, также отгороженные по отдельности. Таких участков четыре, назывались "блоками". И вот нас здесь оказалось тысяч 15. В последствии я узнал, что это лагерь для военно-пленных, оставшийся от немцев "Империалистической войны". И так, зайдя за стены из колючей проволоки, мы окончательно поникли головой. Подходим мы к одной из групп бараков (их три) длиною сажен в 25-ть. Загоняют нас в один из бараков триста человек. Заходить пришлось в одни в конце двери. И вот забрались в это жилище, вышиною в 2½ метра, по обоим бокам нары и проход в средине метр. Нечего делать, стали укладываться, и нам нужно было поместиться на каждой стороне по сто пятьдесят человек. В первый день больше ничего не было. Поместились, но было так тесно, что пришлось спать под команду. Легли на голые нары. Все на правом боку, и вот, если устанет, то все ворочаемся на левый, и так мы спали и в последствии.
На завтра пришли, разбили на десятки, назначили по бараку коменданта [65] из наших товарищей; прикрепили одного со своей стороны и сказали, что это наш комендант. Через часа два явился офицер, сказали, что это комендант блока, и так мы в первый день узнали своё начальство.
Жизнь протекала в дальнейшем своим чередом. Утром нас в 6 часов поднимали, гнали за стаканом Као, для этого нужно было всем выстроиться и пойти на кухню. Придя туда, нам приходилось стоять в очереди, т. к. с этой кухни довольствовалось примерно тысяч пять. Простояв в очереди, подходишь к котлу, мимоходом наливают черпачком в приготовленную тобою посудинку "банки из-под консервов", получив примерно со стакан горячего као, тут же с жадностью каждый из нас старался его уничтожить, т. к. за время ожидания этого као приходилось достаточно помёрзнуть. Двигаемся обратно в свои убежища. Уже восемь часов, начался трудовой день. Сидим все и ждём, что будет дальше. Вот ещё характерная картина: мы поставлены были на самообслуживание, а именно на территории блока располагались посты, входные ворота, стоял пост "часовой с дубинкой". Каждый барак имел свою уборную, там был тоже пост и внутри барака ежедневно назначался дежурный и дневальные на четыре поста. Один дневальный стоял у дверей снаружи, в его обязанности входило следить за чистотой у двери барака и давать знать внутрь барака о появлении начальства, посещающего нас. Внутренний дневальным обязан стоять у двери, следить за стеклами имеющего окна, которые через каждые пять минут нужно протирать от испарения. Днём ложиться на нары не разрешалось, приходилось всем сидеть, ходить тоже не представлялось возможным - нет места. Но вот открываются двери, дневальный командует: "Встать, смирно". Все мигом встаём, получается две стройные шеренги по обеим сторонам нар. Входит паструнок (рядовой солдат польской армии), проходит и выглядывает, не пошевелится ли кто, и малейший шорох - так он даст должное. Прошёл. "Выходи, пчакре большевик". Все мигом бросаемся к двери, но ведь через одну дверь все не выскочим сразу, и вот пока проходит это стремительное, похожее на бушующее море, кой-кому из задних уже поспевало от рук пострунка по спине нашего брата. Надо сознаться, что я здесь оказывался в самом плохом положении, т.к. я оказался в то время слабеньким, и меня оттесняли назад. Но вот все выбрались, выстроились в две шеренги; подходит с правого фланга, отсчитывает, сколько ему нужно, поворачивает и уводит. Оставшиеся снова должны заходить в барак. Так продолжается целый день. Ежедневно раза два, три приходится выходить из барака по той же причине, что я сказал раньше.
Работы выполняли через чур разнохарактерные, а главное занимались самообслуживанием. Приходилось работать на поле, копали картошку, морковь, работали на кухне. Но нужно сказать, что нам также приводилось кой-что испытать в процессе работы. Поработав в поле, нарыв моркови, вечером приходилось возвращаться домой, в барак, и вот чувствуя голод, некоторые товарищи прятали кой-куда корешки моркови. Но вот дойдя до часового, тут получалась полнейшая катавасия: мы все подвергались тщательному обыску; которому товарищу не удавалось спрятать корешок морковки, то эта морковка от него отнималась и ходила по спине-голове товарища до тех пор, пока не сломается. Была ещё работа - это очистка уборной "ежедневно", так называлось возить батарею - это большущая телега, большая бочка, и вот человек сорок мы ежедневно два раза возили эту батарею на поле версты за 2-3.
Много трудности и невзгод получалось за наш трудовой день. Дня черев два-три мы выходили и кругом своего барака должны были очищать прорастающую траву. Как-то даже смешно: щиплем, как курицы по травинке. В отношении чистоты, надо сказать, что всё кругом было сделано слишком образцово. Вот примерно так протекали дни за днями. В 2 часа выдавали обед при таких же условиях, как выдавали као; обед заключался в такой же порции по об"ёму из картофельной каши, в 5 часов получали хлеб в 100 грамм, 6 зол. селедки и одну чайную ложку мармеладу. Получив всё сказанное, с большим аппетитом приходилось уничтожать свою порцию. Но вот кончили, а с этим и кончился день. В 8 часов поверка, выходили все, проверяли на общем плацу по-блочно. Кончилась перекличка, строят на молитву. Кончилась молитва, снова в бараки, и начинает ночной покой.
Так тянулись дни за днями, работали всё то же самое. Но надо сказать, что чувствуя голод, товарищи, где представлялась возможность, то ели сырую морковь, и от этого среди заключенных в этом лагере появилась болезнь (так называемая дизентерия), что начало сваливать ежедневно десятки. Я, видя такое положение и последствия, поставил себя твёрдо, лучше быть голодному, чем умереть от сырых овощей.
Вот уже прожили сентябрь месяц, и в этой обыкновенной жизни был один не весьма уже яркий эпизод, но коротенько остановлюсь. Всё время мы жили, как родные братья, с теми, что я указывал раньше. Видя такое положение, как нам приходится жить, мы решили бежать, но куда точно не знаем. Но вот надумали: подадимся на границу в Германию, а там видно будет. Однажды, работая на картофельном поле, мы [66] сумели скрыться от охраняющего нас солдата. Удалось, сбежали. Пошли по направлению в Германию. Добрались до первого леска, залегли и так пролежали до вечера. Но сначала нам казалось, что вот сбежим, а там уже всё устроено. В действительности оказалось совсем не так просто и легко. Питаться приходилось картошкой. В общем в отношении этого мы чувствовали себя ничего. Пробродив так шесть суток, мы забрались в глубь Германии вёрст 30, но оказались совершенно одинокими и незнающими немецкого языка. Оказавшись в таком положении, решили, что будущее неизвестное, ничего нам хорошего не сулит. Придя к такому выводу, снова решили вернуться в свой лагерь. На восьмые сутки мы опять были в своём лагере. За это дело мы получили семь суток карцера, давали 100 грамм хлеба и холодная вода.
Но вот кончилась опять старая жизнь. В начале октября к нам в лагерь приезжают французские офицеры. Стали проводить собрания, агитировать, чтобы мы вступили добровольцами в армию Врангеля. Проработав так дней пять, они получили результат: товарищи, томимые неволей, холодом и голодом, а к тому же они в этот момент отправили две партии во Францию в угольные шахты, всё это ставило к тому, что выхода иного нет, как вступить в армию Врангеля. А там, на фронте, если удастся, перебежать к своим. Вербовка окончена, пожелало около четырёх тысяч. Я остался, не пошел, пусть, что будет. Пожелавших сразу отделили, назавтра же вывели за решотки, разбивка, смотрим, на глазах у нас привезли хорошее обмундирование и т.п. Выдали белый хлеб, консервы… В общем, они наглым образом хотели купить нашего брата за сайку белого хлеба и банку консервов. Всё кончилось, и они к вечеру уже ушли.
Немного и нам пришлось находиться в этом лагере. Дня через четыре оставшихся стали разбивать на рабочие отряды, человек по 150. Разбили. Я оказался в тридцать втором рабочем отряде. Получаем обмундирование, но оно заключается в очень скромных предметах: деревянные колодки, рваные брюки и френч. Само собою разумеется, что все было не больше, не меньше, как дополнительным ярмом, угнетающим наше положение. Всё закончено. Начались отправки. Посылались в разные стороны. Вот и наш отряд. Настал день, объявили, что мы едем в Варшаву. Конечно, это нас очень обрадовало, т.к. везут вперёд, ближе к границе. Вечером на станции и ночью уже поехали. Держали здесь нас свободней, поняв, что бежать никто не станет, т.к. нет надобности, ибо сами везут к границе. Доехав до Варшавы, здесь нам пришлось простоять трое суток, где-то в самом тупике, по случаю того, что была забастовка железнодорожников. Но вот окончилась, и нас повезли ещё ближе к границе. И так довезли до Брестлитовска. Вот тут-то щипнуло за сердце. Опять тот же Брестлитовск, но мы были не те, что входили в августе - весёлые, с революционными песнями. Загнали нас в крепость, холодно в каменных помещениях. Но недолго пробыли в этой крепости: на третий день получаем в город назначение (уже не помню, какой-то маленький городишко вверх по реке Бугу, верстах 60-70 от Брестлитовска). Приехали на станцию. В сосновом бору вылезли и через часа два мы уже были на месте, но только не в городе, а пройдя. Нас загнали в бараки огороженные проволочной оградой. Но всё же надо сказать, что здесь мы поместились по-человечески. Были двойные рамы, хорошие нары, в общем можно было укрыться от сильного сквозняка. Пробыв здесь двое суток, сгоняли нас в город. Баня. В общем товарищи поогляделись, где мы находимся и т.п. На третий день, утром уже при поверке двух человек не оказалось. Догадались, куда исчезли. Поставили часовых на обе стороны барака. Живём неделю. Опять начали исчезать, но куда и как - для поляков непонятно, но как поверка, так двух и нет. А лазейка была слишком проста и удобна. Кухня, куда нас водили за обедом, была в отдельном бараке, не огороженном проволокой. Выстроят по двое, пострунок идёт впереди, а сзади никого нет, т.к. наблюдает часовой, что стоит около изгороди. Заходим в сени, а там и кухня; из сеней на чердак идёт лестница, и вот кто думает бежать, он уже наровится встать назади. Зайдя последним в сени, вместо кухни - по лестнице на чердак. Кончился обед, с наступлением вечера с кухни все уходят, а товарищи, что на чердаке, с наступлением темноты, слезают с своего убежища и спокойно удаляются, куда им нужно. Опять мы решаем бежать, но только уже по направлению к своей границе, а там и к своим красным ротам. План составлен; не можем дождаться обеда, а вместе с ним и укромное убежище - чердак на кухне, выручивший за четыре дня девять человек. Но вот сигнал за обедом. Мы собрались (впрочем, всегда готовы). Но на этот раз становимся в заднюю ширенгу, стараясь быть не замеченными. Вышли. Заходим в сени. Сердце бьётся от волнения, может быть от страха, но мне кажется от той радости, что скоро сбежим. И вот решающий момент: вместо кухни пошли на чердак по лестнице. Поднимаемся, но только успели подняться, оправиться, как раздается команда: "Стой, ни с места. А пчакре большевик". Это оказывается, что поляки нашу лазейку узнали и тут сегодня выставили секрет. Попав в такое неловкое положение, и нам вообще за это пришлось поплатиться: на завтра нам всем троим дали по 10 штук розог. Но всё прошло и вторая попытка на бегство не удалась. [67]
Пробыв в таком положении ещё дня три, четыре, нас разбили на три группы и повели в прилегающие деревни. Наша группа перешла реку Буг и зашли мы в пустую деревню, где жители убежали ещё с Империалистической войны, было из тридцати домов занятых три-четыре. Загнали нас в пять пустых халуп по десять человек, натащили на пол соломы, и было очень тепло и уютно по сравнению с пережитым. На утро разбудили с восходом солнца, выдали хлеба по триста грамм, кипяток, попили чаю, команда: "Собираться". Вышли, дали каждому по маленькому топорику и повели в прилегающий сосновый лес. Прошли версты две, зашли в лес, где нам раз"яснили нашу работу - оказывается, мы должны были рубить сосновые колышки для проволочного заграждения. Так мы стали ежедневно ходить в этот лес, но не прошло и недели, как товарищи уже огляделись и стали бежать. Мы тоже опять стали строить планы на побег. Проработав неделю, воскресенье день отдыха, погода благоприятствует, мы группами сошлись побалагурить и насладиться свежим воздухом. Но а мы в этот свободный день окончательно опять решаем, что должны бежать. План построен. Сегодня с наступлением ночи бежим.
Вот уже наступил вечер. Мы все забрались в свои халупы. Намеченный со дня план выполнять время наступает. Как только наступают сумерки, окна, имеющиеся в халупе, закрывались снаружи ставнями и завёртывались простой деревянной вертушкой. Наша первая задача была - это незаметным образом вертушку отвернуть, не навлекая на это внимание часового. Приступаю к выполнению: прошу часового, чтобы выпустил для оправки; вышел, сходил по своим надобностям, иду мимо закрытых окон и незаметным образом отвёртываю намеченную со дня вертушку. Всё вышло удачно, нельзя лучше. Вхожу, сообщаю товарищам: "Сделано". Остаётся ждать ночи, часов в 12-ть можно бежать. Так и решили, все умолкли. Только тянется время. Но вот примерно уже полночь. Мы трое готовы. Встали, попрощались с товарищами, тихо-тихо, как будто даже всё замерло, даже кажется слышно, как бьётся собственное сердце. Открываем створку, а за ней медленно открывается ставень. Открыв немного, посмотрел - часовой спит на пороге хаты. Ну решено, окно открыто. Тихо, стараясь меньше делать шума, мы один за одним все трое вылезли и прямо не замеченные спящим часовым покинули свою халупу. Сначала как-то страшно. Ночь была изменчива, ибо луна, выйдя из-за облаков, делала на земле всё видимым. Но раз пошли, то медлить нечего. Мы всё скорее-скорее бежали по на правлению на восток. Бежали всё лесом. Прошло с час. Остановились передохнуть. Сейчас уже не так было страшно, ибо до утра возможно не хватятся. Пошли дальше и так шли всю ночь. На дорогу выходить не представлялось возможности, т.к. могли попасть встречные, а к тому же ещё наша обувь, заключающаяся из деревянных колодок, не давала возможности идти по вымощенному шоссе, т.к. получался сильный стук, что мы старались по возможности не делать. Но вот рассветало, идти днём нельзя. Нарыли из попавшейся ямы картошки, набрав порядочное количество, забираемся по глубже в лес и день в нашем распоряжении; разводим огонь и печём картошку.
Все решаем, что в первые дни никуда заходить в деревни не будем, а также всячески избегать всякой возможной встречи, второе твёрдое условие - что больше в плен не вернёмся, что бы нам не угрожало, хотя жертвуя собою, но назад не вернёмся. Вот с этими основными лозунгами мы с наступлением ночи опять двинулись вперёд. Ничего особенного не случилось. Вот уже прошло шесть суток, по нашему определению мы уже подходим к знаменитым в истории "Пинским болотам". Да, на седьмые сутки стали перебираться через них. Вот здесь-то мы и чуть не погибли от холода и голода. Пройдя порядочное расстояние, мы дошли до проволочного заграждения, а оно в 12-ть рядов. Конечно, с пустыми руками нечего и мыслить о проходе. Но надеясь, что где-нибудь есть порвано, решили пойти подле него. Вот прошли версты четыре-пять, действительно наша надежда оправдалась. Ах, как мы были рады. Без всяких препятствий прошли. Пошли дальше, но вот к нашему великому несчастию мы снова оказываемся перед препятствием: опять заграждение, но это нам принесло много страданий. Мы, томимые холодом и голодом, бродили в средине этих двух заграждений, как в клетке, трое суток. Спать приходилось сидя на попавшейся кочке. Но вот, всё-таки видимо не суждено помереть в этих Пинских топях. Нашли, в одном месте заграждение было разорвано, хотя и не всё. Видимо снаряд в империалистическую войну попал в этом месте, т.к. тут была воронка. Но что бы там не было, но это обстоятельство помогло нам выбраться из столь неприятного положения. Уставшие, голодные мы сразу постарались выбраться и на следующий день мы уже спокойно, в полном благополучии, сидели у костра и ели картошку. Всего с момента ухода прошло 12 суток. Нас сейчас разделяло уже порядочное расстояние, главное это "Пинские топи". И вот, находясь в таком положении, мы решаем зайти в деревушку. Нам было очень интересно всё-таки более точно узнать, где мы находимся, а к тому же эти деревянные колодки сильно набили за эти дни наши ноги. В этот день мы вечером решили зайти в халупу. Подойдя ближе к деревне, на день залегли, выжидая вечера и в тоже время определяя месторасположения и план в случае, если мы попадём в неприятное для нас обстоятельство. День прошёл. С наступлением сумерек выдвинулись и прямо направились в близь стоящую с краю маленькую хату. Подошли, оглянулись кругом, как будто никто не видит, мигом шмыгнули в сенцы и там в помещение. Это была простая изба и больше ничего. Нас удивленными глазами [68] встретила что-то хлопотавшая у печки молодая женщина. Думать было некогда, и мы сразу заговорили, хозяйка оказалась солдаткой, и муж в польской армии. Узнав о том, что мы бежим из плена, она сразу почувствовала наше тяжёлое положение, начала готовить "повечерять", достала нам лапти. Мы, пока готовился ужин, сняли свои колодки и одели данные нам лапти. Но вот готов и ужин: сварила картофельный борщ, а главное на столе мы увидали большие ломти чёрного хлеба, что мы уже давно не видали, как ушли из рук поляков. Сели за стол и с аппетитом стали уничтожать столь вкусный, как показался нам, картофельный суп. Но вот вдруг за дверями раздался голос, останавливающий лошадь: "Тпрру". Хозяйка, испугавшись, отступает от окна, в которое она смотрела. Быстрыми шагами входит в хату польский жандарм. Глаза его так и сверкают. Увидя нас, он сразу видимо что-то почувствовал. Ничего не говоря, прошёл к хозяйке, которая стояла, прижавшись в углу около печки. Что-то поговорили на польском языке, конечно, разговор шёл о нас. Вот видимо наш лозунг, что назад ни шагу. Приходится выполнять. Молча переглянулись, быстро встаём и в один миг все трое набрасываемся на пана, чего он конечно не ожидал. Сваливаем с ног, стараемся заткнуть рот, чтоб не кричал. Не успел он взяться за имеющийся у него револьвер, как мы его обезоружили и его оружием двумя выстрелами убили на-повал. Всё это продолжалось не более пяти минут. Покончивши с ним, мы обратили внимание на хозяйку. Она сразу же, видимо от испуга, упала в обморок и все ещё оставалась в таком положении. Но что мы можем сделать. Время не ждёт, мешкать нельзя. Оставшись опять свободными, но боясь за свою судьбу, мы так и решили оставить хозяйку в обморочном состоянии и лежащего мёртвого пана. Может быть, рассматривая этот момент, посторонний скажет, что мы поступили, как негодяи, но в тот момент иного выхода мы не видели, ибо малейшее промедление - и мы бы снова могли оказаться в руках поляков, а там опять кошмар, что было в прошлом. И так расправившись с панской шляхтой, мы покинули наш первый уютный уголок с его милой, так ласково принявшей нас хозяйкой.
Мы в эту ночь чувствовали себя не весьма приятно, ибо перед нами стояла эта кошмарная картина, а самое главное - мы опасались за то, что за нами может быть погоня. Что было хорошего, так это то, что столь надоедливые колодки были сменены на лапти. Дальнейшее бегство не имело много приключений. Но вот мы уже подходим к границе - к фронту, а в это время на этой территории оперировал Булат-Балахович. Мы оказывается уже находились в его сфере. В одной деревушке, зайдя ночевать, мы в эту ночь встретились с его солдатами и оказывается, что это бывшие красноармейцы, пошедшие добровольцами в его армию. Здесь мы с ними по душам поговорили, как и что у них за армия, и какую они цель преследуют. Много кошмарного они рассказали из подвигов и прелестей войск Булат-Балаховича. Лозунг "Бей жидов". Ребята нам советовали пойти с ними в армию, а там, по возможности перейти к красным. Но мы, если уж отказались там, где были, что в могиле, то теперь где уже находились слишком близко к желанной цели. Решили нет, не пойдём, а станем добиваться своего. Пошли дальше. Здесь пришлось идти очень осторожно. Нужно было скрываться по возможности от армии Балаховича. Но вот и сам фронт. Нам сказали жители, что Красные здесь были третьего дня. Сердце так и забилось от радости, что вот-вот мы опять у своих. Но видимо отступили, и мы всё находимся в прифронтовой полосе. Так здесь днём мы уже не могли совершенно показаться. Выберешь местечко так, чтобы тебе видно было, а тебя нет. Но вот уже 18 сутки, как мы ушли из-под ига польского пленения. Имеем точные сведения, что здесь уже приблизительно верстах в двух последние заставы Балаховича, а деревня, что вёрст пять, занята Красными войсками. Этот день был нам слишком мучительным, ибо мысль озаряла, что завтра мы уже должны оказаться среди своих товарищей. Всё это нас так радовало, что от радости не знали, что и делать. Вот вечером мы из своего наблюдательного пункта увидали человек 30 всадников - это видимо разъезд Балаховича. Конечно нас они не заметили, быстро удалились в противоположную от нас сторону. Но вот уже стемнело, наступает время, и нам выступать в поход и на этот раз уже не обыкновенный, а последний, решительный. Может быть придётся быть застреленными, как зайцы, находящимися заставами-секретами, а может и сегодня в эту ночь удастся миновать всё, встретить своих так желанных Красных орлов.
Выходим и пошли по направлению с расчётом, что в эту ночь проберёмся к своим. Но вот не успели отойти версты две, как раздался окрик: "Стой". Но конечно, где уж там стоять. Мы бросились во все стороны и под оружейными выстрелами рассыпались по лесу. Долго или коротко, но я очувствовался от испуга только тогда, когда уже от быстрого бега совершенно задохся и дальше бежать уже был не в состоянии. Остановился, упал на землю и долго лежал, не двигаясь и ничего не соображая. Но вот усталость начала проходить, и я только тут почувствовал своё одиночество. Оказывается, что при первых же выстрелах мы растерялись и разбежались в разные стороны. Оказавшись сейчас одиноким в лесу, ночью и совершенно не зная где, меня страшно охватил страх, тоска. Но мешкать некогда, надо что-то предпринимать. Будь, что будет; и с этими мыслями я решил двигаться вперёд. Отойдя версты полторы, выхожу на опушку леса, а там мелькнул огонёк. Что делать: пойти на угад или пойти сначала на этот огонек. Решился пойти к светящемуся [69] огоньку, и вот осторожно, уже принимая всё возможное, я подхожу к этому хутору. Но вот задача, что может дать мне хутор, если я не побеседую с его обитателями, решаюсь и на это. Тихонько подошёл к окну халупы, заглянул во внутрь - ничего особенного нет, спят. Решаюсь постучать. Встал старик. Долго проситься не пришлось. Войдя в хату, я сразу стал говорить, что мне нужно поесть. Дали кусочек хлеба и картошки, стал есть. Между тем завёл разговор, что как тут дело с войной, красными и т.п. Дед стал рассказывать, что я нахожусь в нейтральной зоне. Этот хутор днём посетили и Балаховцы, а вечером была разведка Красных. Старик сказал, что впереди версты четыре деревня, так там наверное красные. Ну, думаю, всё кончено, сейчас я уже выберусь. Отдохнув немного, с рассветом по указанному стариком направлению я пошёл дальше. Вот уже становится вовсе светло. Вдали я увидал действительно среди растущих берёз разбросанные халупы. Но как войти в эту деревню, что меня там ожидает - это меня страшило, пугало, волновало. Но ведь что-то делать надо - решился заходить в самую крайнюю халупу с соблюдением осторожности. Вхожу в хату, хозяйка что-то испугалась моего появления, но что она сделает. Посмотрев на меня с ног до головы (вероятно мой вид произвел на ней не особенно хорошее впечатление) она бросилась на улицу и побежала в глубь деревни. Думаю, что делать, сейчас уже попал. Но сидеть и ждать, что пусть возьмут, конечно, нет никакой необходимости. Я сразу же выскакиваю из халупы и быстро стал скрываться из деревни. Но далеко убежать не пришлось, за мной уже гнался всадник, размахивая шашкой. Пришлось остановиться. Нагнав меня, кавалерист приказал мне следовать за ним. Заходим в деревню, смотрю, с другого конца раздаются красноармейские знакомые песни. Вот только тут я понял, что я попал к так долго желанной цели. Опять у своих. Привёл мой спутник меня в халупу, здесь я сразу узнал, что находился командир этой части. После некоторых опросов оставили меня в покое, отведя в другую халупу. Дали строгий наказ, чтоб я никуда не смел отлучиться из отведённой мне хаты. Да до этого ли мне, после такой ужасной ночи, давшей столько переживаний, я прикурнулся на лавку и быстро заснул мертвецким сном в полной безопасности, что я нахожусь уже в лагере не врага, а своих - Красных.
Вот на этом и кончился мой плен, принёсший мне много страданий и отнявший много здоровья.
Часть 5
Часть 6