Шпионские страсти, чудесный шлем и лисий огонь (2)
(Окончание. Начало здесь)
Нурэгину быстро и успешно пристроилась на службу к Яэгаки - дочери Кэнсина. Княжна помолвку с Кацуёри восприняла не как очередной дипломатический шаг, который можно отыграть назад, а всерьёз - «буду век ему верна». Тем более, что юноша на присланном портрете ей очень понравился, а дома обстановка тяжёлая. Три года она тоскует по жениху, с которым ей не дают соединиться, - и вот узнаёт, что он погиб. Яэгаки совершает по нему заупокойный обряд, возжигая курения перед тем самым портретом, и всячески горюет. (Надо заметить, что столь же горькая судьба сводного брата её совершенно не волнует - Яэгаки скорее ревнует к нему отца, которому сейчас и впрямь совершенно не до дочки). А в соседнем покое то же поминание творит Нурэгину - только уже по лже-Кацуёри, своём погибшем женихе.
В это время появляется сам княжич - под видом садовника Миносаку, пришедшего наниматься на работу. Нурэгину встречает его и при виде двойника своего возлюбленного заливается слезами. За время путешествия Кацуёри уже понял (по крайней мере отчасти) причину её скорби и искренне ей сочувствует, но что теперь поделать? Он пытается утешить девушку, в то же время не выдав себя. Яэгаки, услышав их разговор, выглядывает из своего покоя и поражается, как незнакомец похож на изображение на ее картине. Она бросается к нему с криком «Кацуёри, жених мой!», чем страшно пугает княжича. Он отпирается, как может, и при возможности отправляется искать самого Кэнсина - чтобы просить о приёме на службу.
Яэгаки. Наряд её нам уже знаком по истории про Наруками: это убор так называемой «красной царевны» (赤姫, акахимэ), амплуа знатной, благородной и решительной девушки.
Яэгаки в растерянности: с одной стороны, она верная вдова Кацуёри; с другой - её отчаянно тянет к этому простолюдину… Наконец, она забывает про все сословные препоны и умоляет Нурэгину устроить ей свидание с садовником Миносаку - ничего неприличного, просто полюбоваться на того, кто так похож на её усопшего жениха!
Сцена из кукольного спектакля: Кацуёри направляется к князю, а Яэгаки терзается в своём покое. В Кабуки «садовник Миносаку» тоже появляется сразу в пышном одеянии, но это никого не смущает.
Тем временем Кэнсин благосклонно принял Миносаку и даже взял его на воинскую службу, возведя в самурайское достоинство и посулив, что будет его использовать для особых поручений. Всё идёт удачно - и даже лучше, чем ожидалось: Нурэгину сообщает княжичу, что барышня в него, похоже, влюбилась, и просит о свидании. Кацуёри скорее рад тому, что вживую он приглянулся Яэгаки едва ли не больше, чем на картине, да и она ему понравилась. Но дело - прежде всего, и он ставит условие: он готов встречаться с княжной, если она в подтверждение своих чувств передаст ему чудесный шлем бога святилища Сува.
При всей своей пылкости и взбалмошности Яэгаки далеко не глупа; услышав про шлем, она догадывается, что первое чувство её не обмануло и Миносаку - не кто иной как её жених. Она даёт согласие добыть шлем и умоляет княжича открыть ей правду - ведь одно дело передать сокровище родному мужу или жениху, а другое - обокрасть отца ради чужого человека. Кацуёри, однако, упорно продолжает играть свою роль и отпираться.
Все трое на гравюре Тоёхара Кунитика: Кацуёри при двух мечах, как и положено в его новом звании, увещевает княжну, а Нурэгину (в синем) переживает.
Наконец, Яэгаки выхватывает у него из ножен меч, чтобы полоснуть себя по горлу: «Уж лучше мне умереть, раз оказывается, что я полюбила кого-то, кроме своего наречённого - и ничего не могу с этим поделать!» Тут уж и Нурэгину, и Кацуёри открывают ей правду, и княжна подтверждает свою готовность добыть шлем. И в это время за сценой слышится голос приближающегося Кэнсина.
Уэсуги Кэнсин. Здесь он в монашеском оплечье и с чётками. А что на веере распятие подвешено - так это просто мода на всё европейское, пошедшая с лёгкой руки того самого сёгуна Асикага Ёсихару.
Кэнсин поручает своему новому воину первое важное задание: срочно отправиться в город Сиодзири, на другом берегу озера Сува, где расположились послы из ставки, и передать им письмо с приглашением явиться за головою наследника. Озеро замёрзло, на лодке его не переплыть, но лёд слишком ненадёжен, чтобы идти по нему, так что придётся обогнуть по берегу. Кацуёри отправляется в путь, а Кэнсин немедленно призывает двоих своих отборных бойцов: «Отправляйтесь следом за этим парнем, и когда он отойдёт подальше от замка, убейте его! То-то рад будет Такэда Сингэн, когда послы из ставки получат голову его настоящего, а не поддельного наследника!» Князь не хуже своей дочки сумел сравнить внезапно появившегося Миносаку с портретом, который висит в здешних покоях уже три года…
На гравюре Хиросигэ - вид замёрзшего озера Сува (и замка Кэнсина) с противоположной стороны, из Сиодзири; но тут лёд достаточно прочен, чтобы выдержать путников.
Яэгаки, слышащая всё это, в отчаянии: только наконец объявился жених - и сейчас его убьют, а она даже предупредить его не может: по снегу ей за конными никак не угнаться! В отчаянии она отправляется в молельню - просить бога Сува помочь ей. Молельня - в саду, на островке; там и хранится чудесный шлем. Девушка берёт его, бредёт по мостику обратно, потупившись и роняя слёзы, - и вдруг видит в воде под мостом лисье отражение. Потому что белые лисицы, посланники бога Сува, всегда возле его сокровища.
Редкий случай: на гравюре к кукольному представлению изображены не только персонажи, но и кукловоды…
Танец Яэгаки со шлемом, в котором актёр подражает движениям куклы, - основная причина, почему роль этой барышни считается одной из самых сложных в Кабуки. Такой приём и до «Двадцати четырёх образцов…» уже использовался в пьесах, сюжеты которых позаимствованы из кукольного театра, но обычно в сценах путешествия или беседы персонажей. В нашей пьесе его впервые применили к быстрому танцу.
Танец со шлемом в кукольном театре и в Кабуки.
Яэгаки пугается - вдруг лиса сторожит шлем от похитителей? Но нет: это бог святилища Сува услышал её молитвы со шлемом в руках и решил помочь ей. Из одной лисы делается две, потом больше, больше, они кружатся вокруг княжны, как блуждающие огоньки (которые по-японски называются «лисьими» -狐火, «кицунэби»).
Наконец огоньки подхватывают девушку, поднимают в воздух и стремительно несут через замёрзшее озеро Сува к её возлюбленному.
Преследователи тем временем уже опередили Кацуёри и засели в засаде. Княжич, ничего не подозревая, движется им навстречу - и тут в воздухе появляется Яэгаки со шлемом и кричит: «Берегись! Убийцы!»
И Кацуёри (слева), и его преследователь (справа) в полном изумлении… Гравюра Тиканобу Ёсю.
Кто предупреждён - тот вооружён. Княжич выхватывает меч, вступает в схватку с обоими врагами - и побеждает. Влюблённые воссоединяются и вместе со шлемом направляются в земли Такэда.
В Кабуки «Двадцать четыре образца сыновней почтительности по-японски» целиком практически никогда не ставятся - действо большое, сюжетных линий много, они расползаются в разные стороны (перерабатывали исходный сценарий Тикамацу Хандзи сразу четверо драматургов Кабуки, и цельности это ему не добавило). В XVIII-XIX веках играли в основном отрывок про сыновей Ямамото Кансукэ (там тоже была знаменитая своей сложностью женская роль - их матери). С конца XIX века охотнее ставили историю про «лисий огонь» (а иностранцам Кацуёри и Яэгаки представляли как «японских Ромео и Джульетту»). Яэгаки, конечно, никак не годится в образцы дочерней почтительности. Зато это действо про любовь, которая оказывается сильнее распри - и даже ратный бог святилища Сува предпочитает помочь влюблённым.
А на озере Сува поставлен памятник Яэгаки - не всё ж полководцам их воздвигать!
