Из Рассказов Облачной страны: Только не сворачивай! (3)
Только не сворачивай!
(Продолжение. Начало здесь 1, 2 )
* * *
Нет, я понимаю, что можно идти, идти - и заблудиться. Но всю ночь мы просидели на одном месте, перед изваянием, где Селезень костёр развёл. Не могли же за ночь все склоны так перекоситься? И ведь землетрясения не было - я бы услышала, я вообще сплю чутко! Особенно сидя, под открытым небом и не поужинав. И не пополдничав, кстати, потому что тогда днём этот воин слишком быстро свернул с дороги, мы ещё и подкрепиться не успели. А жаль.
Ночью тут не то что не жарко, а прямо-таки холодно. Очнёшься, оглядишься, посмотришь на эти вишни бесконечные, на унылые лица спутников - тоже теплее не становится. И роса на рукавах, как в песнях. И, что хуже, не только на рукавах.
Не зря, наверное, нас предупреждали: нельзя сворачивать…
Раз уж нет дороги вверх - надо бы поискать вчерашнюю тропку вниз, к жилью. Только подниматься и идти - это ещё собраться надо. Сидим, собираемся… Супруг мой, надо признать, с достойным видом размышляет. Бывают же у знатных господ вроде него и без пудры такие лица - ничего не прочтёшь. Блюсти невозмутимую видимость, когда по-настоящему влипнешь.
Селезень с Уточкой шепчутся, шепчутся, шепчутся… а потом она как запричитает!
- Если мы тут надолго застрянем, ох, что скажет Конопляный господин!
Господин Хатидзё морщится. Не повернувши головы, спрашивает сквозь зубы:
- Который Конопляный господин?
- Так главный! Дедушка твой!
Муж мотнул было головою - а, мол, нашли о чём… И вдруг глаза открыл, выпрямился:
- Вы ему служить нанялись?
Что-то сообразил, продолжает со вздохом, уже ничего не спрашивая:
- Соглядатаями. Это дед мой вас в горы отправил. За нами присмотреть.
- Да уж, присмотрели… - отзывается Селезень.
- Дурак я, раньше не понял.
Селезень в сердцах чуть ли не кричит уже на него:
- Нашел же ты, барич, время в монахи постригаться! И место!
Муж тихо, якобы терпеливо, начинает в сотый раз свою погудку:
- Это не я. Это господин главный Конопляник решил за меня, чего мне хочется. И вот уже год настаивает на своём мнении. Даром что я в монахи отнюдь не собираюсь. Женился вот. Вишнями любуюсь. Забыл путь Просветлённого ради… это… мирских удовольствий.
Соглядатай даже сплюнул:
- У вас - мирские удовольствия! Молодая госпожа - за прохожим кавалером. Молодой господин - за молодою госпожой. Мы - за вами, что остаётся? А у нас, между прочим, дети в Столице!
Пожалуй, в чём-то матушка была права, когда говорила, что я не всегда думаю о том, как выгляжу со стороны. За кавалером…
Господин Хатидзё кивает:
- Дети в Столице. В Конопляном доме оставлены. Так?
- Так…
- Сколько им?
- Старшей десять, сыну восемь, - всхлипывает Уточка.
- А я вас там и не помнил, - говорит мой супруг.
- То-то и оно, что мы не прирождённые ваши слуги, а нанятые. И спрос с нас иной.
Это значит, они и правда крепко влипли. Оставить у себя заложников, да потом на них отыграться, если соглядатаи дело провалят, - дело обычное. И для Конопляного дома тоже.
Впрочем, если уж их послали следить за нами:
- Тогда у вас, наверно, чертеж дороги есть настоящий, а не как на храмовой дощечке?
- У нас все чертежи в голове, - говорит Селезень.
- Только там сказано, куда идти, - добавляет Уточка. - А всех мест, куда не ходить, нам не назвали… Рядом храмов нету, разве что какие-нибудь отшельничьи хижины.
- Значит, хижины пока и будем искать, - говорит мой супруг решительно и поднимается на ноги.
И остановился. Потому что ему навстречу выходит из-за цветов тот самый воин.
По его виду, кстати, тоже не похоже, чтобы он ночевал под гостеприимным кровом. Цветочные лепестки - и на одежде, и на лице, а он их и не стряхивает.
За оружие на этот раз не берется. И прежде чем Селезень заходит так, чтобы встать между ним и нами, - кланяется. Учтиво произносит:
- Прошу простить за вчерашнюю непозволительную грубость.
Спохватился… Супруг мой, однако, склоняет голову, смотрит выжидательно.
- Вынужден просить вашей помощи, - молвит воин.
- Ты тоже, - говорю, - не вполне знаешь здешние места?
Ну, да, издеваюсь. Потому что сама виновата, и это-то глупее всего.
- Увы, хуже, чем предполагал, - серьёзно сознаётся он. - Пробовал справиться о дороге у поселян. Но, к сожалению, они изъясняются на наречии, мне не знакомом. Может быть, кто-нибудь из вас сумеет разобрать, что они говорят?
* * *
Мало я видел деревень в Облачной стране, кроме как в столичной округе и вдоль паломничьих дорог. Но эта, кажется, самая бедная из тех, что до сих пор попадались. Или самая древняя. Исполнена старинной простоты: три землянки и амбар, крыши камышом покрыты. Соломе неоткуда взяться, полей вокруг нет, только огородные грядки. А камыш - с озерца посередине этой впадины. Вокруг - вишни.
Святилища или храма поблизости не видно. Не считая статуи Земляной Утробы - вообще никаких мест поклонения. Или я не понимаю здешнего обряда.
Крестьяне вылезли наружу, когда мы подошли. На вид - обычные мужики в посконном платье. Хотел бы я понять, где у них тут коноплю сеют. На грядках же?
Не похожи эти люди на курчавых дикарей. Бороды бреют или выдирают. Ни столичной речи, ни южной, ни восточной, ни западной не поняли. Китайской тоже. Впрочем, понятия не имею, как бы я сумел объясниться с настоящими китайцами, если вслух, а не на бумаге. Три с половиной слова, какие я знаю на наречии Просветлённого, пользы также не дали. Смотрят неподвижно, даже не кивнут. И по-своему не отвечают. И меж собой не переговариваются.
Выселки тут, что ли, для больных, заражённых каким-то недугом? Тогда бы я, наверное, всё-таки почувствовал скверну…
Показываем знаками: нападать не будем. Хотим гостями быть. Подходим ближе - поселяне отступают. Прибавляем шага - шарахаются. Догоняем - хватаются за колья. Железных мотыг у них в руках не видно. Да нам вашего добра не надо, покажите только, как наверх выйти!
Один вроде бы понял. Туда? - тычет. Мы все киваем: туда, туда! Он скалится, отдаёт деревянный заступ соседу - и замахал обеими руками, как крыльями.
Издевается? Диким горцам не чужда шутка?
Пробуем ещё раз обойти долину. Тесная она, примерно три столичных квартала в ширину и чуть побольше в длину. В озеро впадает та речка, на которой водопад. А вот куда из этого озера вода стекает, непонятно. Разве что там расселина в толще земли. По руслу отсюда не выйти: ни вниз, ни вверх. Рядом с водопадом скалы совсем отвесные.
Кто-то шуршит в прошлогоднем камыше. То ли птица, то ли зверёк водяной. Соглядатай дедушкин говорит: уже неплохо. Значит, рыба водится. Только удить нечем… Пока что.
Если он сообразит, как рыбы наловить, это будет очень кстати. Я-то ничего, но тут не все к посту привычные. А ели мы в последний раз вчера утром.
Впредь надо будет припасы носить с собою всегда, что бы там ни говорил проводник. На постоялые дворы не рассчитывать.
Вернулись на место ночлега, к изваянию. Решили тут и разместиться.
Я бы ещё прошёлся.
- Куда?! - окликают хором соглядатаи и супруга.
- Не потеряюсь. Тут негде.
- «Только не сворачивай»…
Я ведь помню это место. Жителей не помню, но в долинке этой я уже был когда-то. Иначе невозможно: любой из нас в прежних рождениях успел пожить в каждом из мест во всех мирах. Потому что время бесконечно, а пространство ограниченно. И кажется, в прошлый раз отсюда выход был. То есть я не помню, чтобы я здесь умер. Да и сейчас нам в долине могил не попадалось, никаких. Если же мёртвых относят выше в горы - значит, должен быть подъём, чтоб залезть с тяжёлой ношей.
Окружение прежнее помнить можно, это не чудо. Дела свои собственные забываются, поскольку их нет смысла помнить: их и так будешь избывать в следующей жизни. А горы, деревья, речки - помнятся. Особенно если их опять увидеть, въяве или на картинке.
Брожу кругами. Около истукана соглядатай с воином о чем-то спорят. Садако цапает меня за полу:
- Слушай, а мы точно в Облачной стране? Или…?
- Если б я знал.
Властители Земель стягивали воедино разные острова, и могло так случиться, что между нашими землями случайно попал ничейный клочок, куда Копьё не вонзалось и Вервие не дотягивалось? Потому и поселяне чужие нам, хотя вишни и похожи на наши? Или в Отрадных горах на самом деле есть незримые тропы в иные миры - к подземным узникам, голодным духам, к демонам и богам?
Про голодных духов лучше не надо. Животы у здешних, деревенских… Ну, нет, всё-таки не такие раздутые, как в книгах изображают. И шеи вовсе не тонкие.
Да был же я здесь! И должен помнить: озеро, водопад, нижнее кольцо вишен, уступ, огород, второе кольцо, пошире… Изваяние. Точно было. Отчего бы ему не быть даже и в ином мире, Земляную Утробу всюду чтут. И от изваяния надо… Сколько-то шагов в какую-то сторону. Там… Тропа? Клад? Потайная молельня, чтобы царёвы люди не догадались? Ибо правил Поднебесной в ту пору государь Беспощадный, и не ценил Закона Просветлённого, не отпускал подданных в монахи… Нет, это книжное уже. А надо не сочинять, а вспомнить.
* * *
Когда мужи совещаются, достойная женщина должна быть скромна и молчалива. Особенно при обсуждении ратного похода. Потому что воин и Селезень уже именно об этом толкуют: раз местные добром угостить не хотят, можно бы у них кое-что и силой забрать. Не так уж, мол, их и много. К тому же - безоружные, тёмные, непросвещённые людишки…
Жить мы, что ли, тут остаёмся? Пропитание ищем, а заодно и подданных? Просвещать их будем, да?
Может, и стоило бы предупредить наших спутников: а вдруг деревенские - это вовсе не дикари, а духи? А если поверят, а потом окажется, что это никакие не духи? Будет очень обидно. Если ещё останется кому обижаться. Жалобный рассказ во вкусе моей мачехи: благородная дама, скончавшаяся в глуши от отчаяния и голода, блуждает среди камышей и воет… то есть горько стенает.
Оба двинулись к деревне - один с саблей, другой с кинжалом. А за ними и Уточка - камень какой-то подобрала и бочком-бочком. Ну, не оставаться же мне тут одной, пока они будут драться!
Пока супруг мой свои круги нарезает. Что-то ищет и молчит. А могли бы и вместе поискать! Нет, не разговаривает он со мной. Злится?
Пошла и я следом за вояками, без особой поспешности.
Крестьяне тут всё-таки явно не такие уж дикие - речей не разумеют, но оружие признали сразу, разбежались по хижинам. Даже любопытно, что наши вояки предпочтут: приступ или осаду?
- Каждый дом потрошить - смысла нет, - говорит Селезень. - Посмотрим, что в амбаре.
Воин согласился - видать, и впрямь избегает кровопролития. Зашагали к амбару. Хорошо, что когда поселяне опять полезли из землянок наружу, то с криками! Плохо, что ещё и с луками. С минувшей зимы я лукам совсем не доверяю.
Их, конечно, не много, но гораздо больше, чем хотелось бы. Или это они стреляют так проворно? Пришлось всем отступить обратно к истукану.
Там уже не ходит, а сидит мой супруг. Бровью не ведёт, слова не говорит.
Так я и знала, что этим кончится! Сосредоточился. Накрепко и надолго.
Ох, а мужики эти, оказывается, не только стреляли, но и дострелили! Селезень вытаскивает из себя стрелу, Уточка причитает пуще прежнего, он ей гаркает:
- Цыц! Одёжку зашьёшь, а во мне дырки нет. Слабые у них луки!
Стрелу он отбросил, а я прибрала. У горцев не только луки слабые: наконечник не железный, а костяной. И, что любопытно, кость - не птичья. А скотины тут никакой вроде не видно. Или сюда дикие звери с гор по ночам спускаются? Или, что ещё хуже, в землянках людоеды обосновались. Заманивают, а потом… Нет, заманивать они нас, если честно, не пытались, это мы сами.
Сами. Гуськом. Я за воином, муж за мною, соглядатаи - за нами… А воин с чего сюда полез, ежели не на тайную встречу? Встречаться-то, получается, тут не с кем.
Стрелки нас отбросили, но преследовать, к счастью, не стали. Сидим, дух переводим. Стрелу у меня, как водится, отобрали - учтиво и настойчиво. Обсуждают, чьи это на ней перья. Самый насущный вопрос!
- Не иначе, орёл.
- Или сокол.
- Да где ж ты, барин, таких здоровенных соколов встречал?
Только не хватало, чтобы они между собой теперь сцепились.
Селезень и сам наконец сообразил, что незнамо чем занимается. Оставил стрелу сабельнику, встал, сплюнул:
- Эх, знали б раньше - сами бы припасли не стрелы, так дроты! А тут - не камнями же кидаться! Ладно, если снова на вылазку - то уж ночью. А пока попробую-ка я силок смастерить. Авось что и попадётся.
- А я вершу сплету! - подхватывает Уточка, явно с облегчением. Тоже драки не хочет, понятное дело.
К озеру я с ними не пошла, только вслед смотрю. Нет, оттуда местные не гонят. Но наверняка следят незаметно - им легко, они округу знают наизусть.
А супруг мой Иэнори как сел, так и сидит. Как перед свадьбой. Тогда он в сосредоточении трое суток просидел. Что ему-то? Он при молитве в еде и питье не нуждается. И мыслей умных не подаёт, что дальше делать. Это-то и раздражает.
Господин Хатидзё когда-то в горы насовсем перебраться хотел. Сделаться праведным отшельником. Изучал, небось, как тут можно выжить. Мог бы и поделиться. Или понял уже, что всё без толку?
Уточка вернулась с тростником. Плетет какую-то корзинку и плачет. Дети, дети… Загубили мы детей… Самое неприятное, что Селезень её не одёргивает. Крутит верёвку из прошлогодней травы, молчит.
- Может, обойдётся, - говорю ей. - Наш глава дома, конечно, крут, но и у него сердце есть. Наверное. Вы же не нарочно, вы из-за нас…
- Да хватит врать!
Воин из-за спины у меня выскочил, встал перед нами. Кричит уже в голос. И куда только его спесь невозмутимая подевалась…
- Глава дома! Сердце есть! От таких господ, как ваш Конопляный, будете ждать любого злодейства - не ошибётесь! Для него люди - что солома. И не только ваша ровня, а и те, кто познатней его самого будет!
Ой… Знатнее дома Асано в Облачной державе только один…
Смолчать нельзя. Орать на него в ответ, как матушка моя, не очень уместно сейчас. Цежу сквозь зубы - с самым мерзким, самым зловещим присвистом господина следователя Наммы:
- Благородный воин изволил забыться.
Матушка. Батюшка. Батюшка…
Как скоро Государев сыск начнёт нас искать? И сколько дней займут поиски по Отрадным горам? И что от нас к тому времени останется?
Воин кричать перестал, но смотрит упрямо и в упор:
- Отнюдь нет. Я не забываюсь, я вспоминаю.
Селезень вдруг вскакивает:
- Глядите!
Тычет пальцем куда-то вверх. Задираю голову - нет, это он не чтобы отвлечь. Там, наверху, летает громадная птица. По крайней мере с телёнка. Чудная, неуклюжая, с длинным клювом, с толстыми лапами. Не кружит, не парит, а перепархивает с утёса на утёс. Таких я ни в жизни, ни на картинках не видела. И остальные, похоже, тоже.
- Никакой не сокол! - кричит Селезень. - И не орёл, да. Вот из чьих костей они наконечники для стрел ладят. И мотыга костяная была, помните? Я-то гадал, зачем здесь мужикам луки.
Сел. Бормочет уныло:
- Было б у нас, чем её подбить - с полмесяца бы жарили и ели, жарили и ели…
Подбить, однако, нечем. Жуткая птица преспокойно скрывается. Хотелось бы знать: она хищная или как?
Уточка докончила свою корзину, начерпала на озере воды с какой-то мелкой живностью. Я не стала разбираться, с какой именно. Ещё удалось надёргать ростков непонятной травы. Хоть что-то, и всё равно очень невкусно. И очень мало!
Так бестолково день и прошёл. Пристроилась я спать, привалившись к супругу своему, как к истукану. Спать всё равно получается только вполглаза. Потому что вокруг - и дикари с луками, и птицы саженные, и по крайней мере один крамольник, если не изменник.
За ним я приглядываю.
Среди ночи вижу: воин опять отошёл от нашей стоянки в сторону, хоть и недалеко. То ли молится, то ли ругается, то ли горюет - кричит что-то стоном. Или он мужиков так пугает?
Трудно в таком состоянии вести следствие!
* * *
Что бы я мог поднести тебе, Земляная Утроба? Походное платье, посох с надписью, конопляную верёвку? Книгу для тебя почитать, из тех, какие я помню наизусть?
Утроба Земли, поводырь всех страдальцев на путях людских, скотских, божьих, демонских… Единственный, кто выведет из пламени ада и из тумана голодных земель. Первый, чьего милосердия хватает даже на самых лютых убийц, на всех бесчестных лжецов и гонителей Закона…
Всё не то. Я до сих пор жрец, а не монах, и тебя меряю по меркам божества. А ты подвижник, тебе дары не нужны. И величания тоже. Тебе самому вовсе ничего уже не нужно. Желания исчерпал до конца, осталось только милосердие.
И ты видишь, о чём страдают вот эти люди.
Садако. Ей страшно, потому и злится. Стоило жить на свете шестнадцать лет, чтобы сгинуть ни за что? И отцу даже никак не передашь, что за дело расследовала, пока сюда не провалилась. А господин Намма, скорее всего, догадается: дело было, какое-то да было, иначе с какой бы стати дочке его пропадать так по-глупому… И будет себя винить, своё воспитание.
И ещё того хуже: если выходит, что он заранее с нашим теперешним провалом согласился. А как же не согласился, раз выдал её замуж, да не за сыщика, а за кого глава дома велел? И не надо было, с самого начала не надо было во всём ему доверять, а кто же знал, что даже батюшке - нельзя?
Двое родителей: их ребятишки в заложниках у Асано. Что сделает старик? Скажет спокойно: эта семья доказала свою неспособность к службе. И отдаст детей в невольники, куда-нибудь с глаз долой, в имение. Только ещё в Столице, на подворье Конопли найдётся немало взрослых и обиженных служивых, кто для начала на этих двоих сиротах злость свою выместит. Такою кровью и грязью усадьбу поганить разрешается. Иногда. Чтобы стариковы ученики имели случай применить навыки распознания скверны и лишний раз поупражняться в обряде очищения… Родители, сколько уж им жить осталось, так и будут себя винить: не сообразили, а ведь это не их двоих, а всех четверых отрядили в охрану младшему Коноплянику, и надо было детей брать с собой. Или бежать вместе с ними. Лучше вовсе без господина, чем с таким… Или было задумано, чтобы барский внук так и сгинул вместе с охраной. И тогда ещё поди пойми, на кого эти родители сейчас работают, с точки зрения Асано. Дети негодных слуг - или дети изменников сидят там в усадьбе. И что будет с ними, если Конопляный дом пойдёт - прямо там, в Столице - квитаться с врагами?
Воин. Недопонял приказ своего господина? Что-то перепутал по дороге? Теряет время сейчас, хотя пришёл на нужное место, только притащил с собою длиннющий хвост, и почему-то до сих пор от него не избавился? Тоже тяжко и страшно. Кажется, не смерти - а вот этой загадки, что он до сих пор не решил. Тошно думать, что господин переоценил своего человека.
Жалко их всех. А если уж мне жалко - то каково тебе?
Помоги, Земляная Утроба! Им. Нам. Выведи. Выведи отсюда! Я не верю, что здесь безопасное место. Оно и в прошлый раз не было хорошо для жизни, и тогда мы отсюда куда-то подались. Куда, а главное, как, - я забыл. Это грех, но мой, а не их.
Ты-то помнишь. Напомни!
(Окончание будет)
(Продолжение. Начало здесь 1, 2 )
* * *
Нет, я понимаю, что можно идти, идти - и заблудиться. Но всю ночь мы просидели на одном месте, перед изваянием, где Селезень костёр развёл. Не могли же за ночь все склоны так перекоситься? И ведь землетрясения не было - я бы услышала, я вообще сплю чутко! Особенно сидя, под открытым небом и не поужинав. И не пополдничав, кстати, потому что тогда днём этот воин слишком быстро свернул с дороги, мы ещё и подкрепиться не успели. А жаль.
Ночью тут не то что не жарко, а прямо-таки холодно. Очнёшься, оглядишься, посмотришь на эти вишни бесконечные, на унылые лица спутников - тоже теплее не становится. И роса на рукавах, как в песнях. И, что хуже, не только на рукавах.
Не зря, наверное, нас предупреждали: нельзя сворачивать…
Раз уж нет дороги вверх - надо бы поискать вчерашнюю тропку вниз, к жилью. Только подниматься и идти - это ещё собраться надо. Сидим, собираемся… Супруг мой, надо признать, с достойным видом размышляет. Бывают же у знатных господ вроде него и без пудры такие лица - ничего не прочтёшь. Блюсти невозмутимую видимость, когда по-настоящему влипнешь.
Селезень с Уточкой шепчутся, шепчутся, шепчутся… а потом она как запричитает!
- Если мы тут надолго застрянем, ох, что скажет Конопляный господин!
Господин Хатидзё морщится. Не повернувши головы, спрашивает сквозь зубы:
- Который Конопляный господин?
- Так главный! Дедушка твой!
Муж мотнул было головою - а, мол, нашли о чём… И вдруг глаза открыл, выпрямился:
- Вы ему служить нанялись?
Что-то сообразил, продолжает со вздохом, уже ничего не спрашивая:
- Соглядатаями. Это дед мой вас в горы отправил. За нами присмотреть.
- Да уж, присмотрели… - отзывается Селезень.
- Дурак я, раньше не понял.
Селезень в сердцах чуть ли не кричит уже на него:
- Нашел же ты, барич, время в монахи постригаться! И место!
Муж тихо, якобы терпеливо, начинает в сотый раз свою погудку:
- Это не я. Это господин главный Конопляник решил за меня, чего мне хочется. И вот уже год настаивает на своём мнении. Даром что я в монахи отнюдь не собираюсь. Женился вот. Вишнями любуюсь. Забыл путь Просветлённого ради… это… мирских удовольствий.
Соглядатай даже сплюнул:
- У вас - мирские удовольствия! Молодая госпожа - за прохожим кавалером. Молодой господин - за молодою госпожой. Мы - за вами, что остаётся? А у нас, между прочим, дети в Столице!
Пожалуй, в чём-то матушка была права, когда говорила, что я не всегда думаю о том, как выгляжу со стороны. За кавалером…
Господин Хатидзё кивает:
- Дети в Столице. В Конопляном доме оставлены. Так?
- Так…
- Сколько им?
- Старшей десять, сыну восемь, - всхлипывает Уточка.
- А я вас там и не помнил, - говорит мой супруг.
- То-то и оно, что мы не прирождённые ваши слуги, а нанятые. И спрос с нас иной.
Это значит, они и правда крепко влипли. Оставить у себя заложников, да потом на них отыграться, если соглядатаи дело провалят, - дело обычное. И для Конопляного дома тоже.
Впрочем, если уж их послали следить за нами:
- Тогда у вас, наверно, чертеж дороги есть настоящий, а не как на храмовой дощечке?
- У нас все чертежи в голове, - говорит Селезень.
- Только там сказано, куда идти, - добавляет Уточка. - А всех мест, куда не ходить, нам не назвали… Рядом храмов нету, разве что какие-нибудь отшельничьи хижины.
- Значит, хижины пока и будем искать, - говорит мой супруг решительно и поднимается на ноги.
И остановился. Потому что ему навстречу выходит из-за цветов тот самый воин.
По его виду, кстати, тоже не похоже, чтобы он ночевал под гостеприимным кровом. Цветочные лепестки - и на одежде, и на лице, а он их и не стряхивает.
За оружие на этот раз не берется. И прежде чем Селезень заходит так, чтобы встать между ним и нами, - кланяется. Учтиво произносит:
- Прошу простить за вчерашнюю непозволительную грубость.
Спохватился… Супруг мой, однако, склоняет голову, смотрит выжидательно.
- Вынужден просить вашей помощи, - молвит воин.
- Ты тоже, - говорю, - не вполне знаешь здешние места?
Ну, да, издеваюсь. Потому что сама виновата, и это-то глупее всего.
- Увы, хуже, чем предполагал, - серьёзно сознаётся он. - Пробовал справиться о дороге у поселян. Но, к сожалению, они изъясняются на наречии, мне не знакомом. Может быть, кто-нибудь из вас сумеет разобрать, что они говорят?
* * *
Мало я видел деревень в Облачной стране, кроме как в столичной округе и вдоль паломничьих дорог. Но эта, кажется, самая бедная из тех, что до сих пор попадались. Или самая древняя. Исполнена старинной простоты: три землянки и амбар, крыши камышом покрыты. Соломе неоткуда взяться, полей вокруг нет, только огородные грядки. А камыш - с озерца посередине этой впадины. Вокруг - вишни.
Святилища или храма поблизости не видно. Не считая статуи Земляной Утробы - вообще никаких мест поклонения. Или я не понимаю здешнего обряда.
Крестьяне вылезли наружу, когда мы подошли. На вид - обычные мужики в посконном платье. Хотел бы я понять, где у них тут коноплю сеют. На грядках же?
Не похожи эти люди на курчавых дикарей. Бороды бреют или выдирают. Ни столичной речи, ни южной, ни восточной, ни западной не поняли. Китайской тоже. Впрочем, понятия не имею, как бы я сумел объясниться с настоящими китайцами, если вслух, а не на бумаге. Три с половиной слова, какие я знаю на наречии Просветлённого, пользы также не дали. Смотрят неподвижно, даже не кивнут. И по-своему не отвечают. И меж собой не переговариваются.
Выселки тут, что ли, для больных, заражённых каким-то недугом? Тогда бы я, наверное, всё-таки почувствовал скверну…
Показываем знаками: нападать не будем. Хотим гостями быть. Подходим ближе - поселяне отступают. Прибавляем шага - шарахаются. Догоняем - хватаются за колья. Железных мотыг у них в руках не видно. Да нам вашего добра не надо, покажите только, как наверх выйти!
Один вроде бы понял. Туда? - тычет. Мы все киваем: туда, туда! Он скалится, отдаёт деревянный заступ соседу - и замахал обеими руками, как крыльями.
Издевается? Диким горцам не чужда шутка?
Пробуем ещё раз обойти долину. Тесная она, примерно три столичных квартала в ширину и чуть побольше в длину. В озеро впадает та речка, на которой водопад. А вот куда из этого озера вода стекает, непонятно. Разве что там расселина в толще земли. По руслу отсюда не выйти: ни вниз, ни вверх. Рядом с водопадом скалы совсем отвесные.
Кто-то шуршит в прошлогоднем камыше. То ли птица, то ли зверёк водяной. Соглядатай дедушкин говорит: уже неплохо. Значит, рыба водится. Только удить нечем… Пока что.
Если он сообразит, как рыбы наловить, это будет очень кстати. Я-то ничего, но тут не все к посту привычные. А ели мы в последний раз вчера утром.
Впредь надо будет припасы носить с собою всегда, что бы там ни говорил проводник. На постоялые дворы не рассчитывать.
Вернулись на место ночлега, к изваянию. Решили тут и разместиться.
Я бы ещё прошёлся.
- Куда?! - окликают хором соглядатаи и супруга.
- Не потеряюсь. Тут негде.
- «Только не сворачивай»…
Я ведь помню это место. Жителей не помню, но в долинке этой я уже был когда-то. Иначе невозможно: любой из нас в прежних рождениях успел пожить в каждом из мест во всех мирах. Потому что время бесконечно, а пространство ограниченно. И кажется, в прошлый раз отсюда выход был. То есть я не помню, чтобы я здесь умер. Да и сейчас нам в долине могил не попадалось, никаких. Если же мёртвых относят выше в горы - значит, должен быть подъём, чтоб залезть с тяжёлой ношей.
Окружение прежнее помнить можно, это не чудо. Дела свои собственные забываются, поскольку их нет смысла помнить: их и так будешь избывать в следующей жизни. А горы, деревья, речки - помнятся. Особенно если их опять увидеть, въяве или на картинке.
Брожу кругами. Около истукана соглядатай с воином о чем-то спорят. Садако цапает меня за полу:
- Слушай, а мы точно в Облачной стране? Или…?
- Если б я знал.
Властители Земель стягивали воедино разные острова, и могло так случиться, что между нашими землями случайно попал ничейный клочок, куда Копьё не вонзалось и Вервие не дотягивалось? Потому и поселяне чужие нам, хотя вишни и похожи на наши? Или в Отрадных горах на самом деле есть незримые тропы в иные миры - к подземным узникам, голодным духам, к демонам и богам?
Про голодных духов лучше не надо. Животы у здешних, деревенских… Ну, нет, всё-таки не такие раздутые, как в книгах изображают. И шеи вовсе не тонкие.
Да был же я здесь! И должен помнить: озеро, водопад, нижнее кольцо вишен, уступ, огород, второе кольцо, пошире… Изваяние. Точно было. Отчего бы ему не быть даже и в ином мире, Земляную Утробу всюду чтут. И от изваяния надо… Сколько-то шагов в какую-то сторону. Там… Тропа? Клад? Потайная молельня, чтобы царёвы люди не догадались? Ибо правил Поднебесной в ту пору государь Беспощадный, и не ценил Закона Просветлённого, не отпускал подданных в монахи… Нет, это книжное уже. А надо не сочинять, а вспомнить.
* * *
Когда мужи совещаются, достойная женщина должна быть скромна и молчалива. Особенно при обсуждении ратного похода. Потому что воин и Селезень уже именно об этом толкуют: раз местные добром угостить не хотят, можно бы у них кое-что и силой забрать. Не так уж, мол, их и много. К тому же - безоружные, тёмные, непросвещённые людишки…
Жить мы, что ли, тут остаёмся? Пропитание ищем, а заодно и подданных? Просвещать их будем, да?
Может, и стоило бы предупредить наших спутников: а вдруг деревенские - это вовсе не дикари, а духи? А если поверят, а потом окажется, что это никакие не духи? Будет очень обидно. Если ещё останется кому обижаться. Жалобный рассказ во вкусе моей мачехи: благородная дама, скончавшаяся в глуши от отчаяния и голода, блуждает среди камышей и воет… то есть горько стенает.
Оба двинулись к деревне - один с саблей, другой с кинжалом. А за ними и Уточка - камень какой-то подобрала и бочком-бочком. Ну, не оставаться же мне тут одной, пока они будут драться!
Пока супруг мой свои круги нарезает. Что-то ищет и молчит. А могли бы и вместе поискать! Нет, не разговаривает он со мной. Злится?
Пошла и я следом за вояками, без особой поспешности.
Крестьяне тут всё-таки явно не такие уж дикие - речей не разумеют, но оружие признали сразу, разбежались по хижинам. Даже любопытно, что наши вояки предпочтут: приступ или осаду?
- Каждый дом потрошить - смысла нет, - говорит Селезень. - Посмотрим, что в амбаре.
Воин согласился - видать, и впрямь избегает кровопролития. Зашагали к амбару. Хорошо, что когда поселяне опять полезли из землянок наружу, то с криками! Плохо, что ещё и с луками. С минувшей зимы я лукам совсем не доверяю.
Их, конечно, не много, но гораздо больше, чем хотелось бы. Или это они стреляют так проворно? Пришлось всем отступить обратно к истукану.
Там уже не ходит, а сидит мой супруг. Бровью не ведёт, слова не говорит.
Так я и знала, что этим кончится! Сосредоточился. Накрепко и надолго.
Ох, а мужики эти, оказывается, не только стреляли, но и дострелили! Селезень вытаскивает из себя стрелу, Уточка причитает пуще прежнего, он ей гаркает:
- Цыц! Одёжку зашьёшь, а во мне дырки нет. Слабые у них луки!
Стрелу он отбросил, а я прибрала. У горцев не только луки слабые: наконечник не железный, а костяной. И, что любопытно, кость - не птичья. А скотины тут никакой вроде не видно. Или сюда дикие звери с гор по ночам спускаются? Или, что ещё хуже, в землянках людоеды обосновались. Заманивают, а потом… Нет, заманивать они нас, если честно, не пытались, это мы сами.
Сами. Гуськом. Я за воином, муж за мною, соглядатаи - за нами… А воин с чего сюда полез, ежели не на тайную встречу? Встречаться-то, получается, тут не с кем.
Стрелки нас отбросили, но преследовать, к счастью, не стали. Сидим, дух переводим. Стрелу у меня, как водится, отобрали - учтиво и настойчиво. Обсуждают, чьи это на ней перья. Самый насущный вопрос!
- Не иначе, орёл.
- Или сокол.
- Да где ж ты, барин, таких здоровенных соколов встречал?
Только не хватало, чтобы они между собой теперь сцепились.
Селезень и сам наконец сообразил, что незнамо чем занимается. Оставил стрелу сабельнику, встал, сплюнул:
- Эх, знали б раньше - сами бы припасли не стрелы, так дроты! А тут - не камнями же кидаться! Ладно, если снова на вылазку - то уж ночью. А пока попробую-ка я силок смастерить. Авось что и попадётся.
- А я вершу сплету! - подхватывает Уточка, явно с облегчением. Тоже драки не хочет, понятное дело.
К озеру я с ними не пошла, только вслед смотрю. Нет, оттуда местные не гонят. Но наверняка следят незаметно - им легко, они округу знают наизусть.
А супруг мой Иэнори как сел, так и сидит. Как перед свадьбой. Тогда он в сосредоточении трое суток просидел. Что ему-то? Он при молитве в еде и питье не нуждается. И мыслей умных не подаёт, что дальше делать. Это-то и раздражает.
Господин Хатидзё когда-то в горы насовсем перебраться хотел. Сделаться праведным отшельником. Изучал, небось, как тут можно выжить. Мог бы и поделиться. Или понял уже, что всё без толку?
Уточка вернулась с тростником. Плетет какую-то корзинку и плачет. Дети, дети… Загубили мы детей… Самое неприятное, что Селезень её не одёргивает. Крутит верёвку из прошлогодней травы, молчит.
- Может, обойдётся, - говорю ей. - Наш глава дома, конечно, крут, но и у него сердце есть. Наверное. Вы же не нарочно, вы из-за нас…
- Да хватит врать!
Воин из-за спины у меня выскочил, встал перед нами. Кричит уже в голос. И куда только его спесь невозмутимая подевалась…
- Глава дома! Сердце есть! От таких господ, как ваш Конопляный, будете ждать любого злодейства - не ошибётесь! Для него люди - что солома. И не только ваша ровня, а и те, кто познатней его самого будет!
Ой… Знатнее дома Асано в Облачной державе только один…
Смолчать нельзя. Орать на него в ответ, как матушка моя, не очень уместно сейчас. Цежу сквозь зубы - с самым мерзким, самым зловещим присвистом господина следователя Наммы:
- Благородный воин изволил забыться.
Матушка. Батюшка. Батюшка…
Как скоро Государев сыск начнёт нас искать? И сколько дней займут поиски по Отрадным горам? И что от нас к тому времени останется?
Воин кричать перестал, но смотрит упрямо и в упор:
- Отнюдь нет. Я не забываюсь, я вспоминаю.
Селезень вдруг вскакивает:
- Глядите!
Тычет пальцем куда-то вверх. Задираю голову - нет, это он не чтобы отвлечь. Там, наверху, летает громадная птица. По крайней мере с телёнка. Чудная, неуклюжая, с длинным клювом, с толстыми лапами. Не кружит, не парит, а перепархивает с утёса на утёс. Таких я ни в жизни, ни на картинках не видела. И остальные, похоже, тоже.
- Никакой не сокол! - кричит Селезень. - И не орёл, да. Вот из чьих костей они наконечники для стрел ладят. И мотыга костяная была, помните? Я-то гадал, зачем здесь мужикам луки.
Сел. Бормочет уныло:
- Было б у нас, чем её подбить - с полмесяца бы жарили и ели, жарили и ели…
Подбить, однако, нечем. Жуткая птица преспокойно скрывается. Хотелось бы знать: она хищная или как?
Уточка докончила свою корзину, начерпала на озере воды с какой-то мелкой живностью. Я не стала разбираться, с какой именно. Ещё удалось надёргать ростков непонятной травы. Хоть что-то, и всё равно очень невкусно. И очень мало!
Так бестолково день и прошёл. Пристроилась я спать, привалившись к супругу своему, как к истукану. Спать всё равно получается только вполглаза. Потому что вокруг - и дикари с луками, и птицы саженные, и по крайней мере один крамольник, если не изменник.
За ним я приглядываю.
Среди ночи вижу: воин опять отошёл от нашей стоянки в сторону, хоть и недалеко. То ли молится, то ли ругается, то ли горюет - кричит что-то стоном. Или он мужиков так пугает?
Трудно в таком состоянии вести следствие!
* * *
Что бы я мог поднести тебе, Земляная Утроба? Походное платье, посох с надписью, конопляную верёвку? Книгу для тебя почитать, из тех, какие я помню наизусть?
Утроба Земли, поводырь всех страдальцев на путях людских, скотских, божьих, демонских… Единственный, кто выведет из пламени ада и из тумана голодных земель. Первый, чьего милосердия хватает даже на самых лютых убийц, на всех бесчестных лжецов и гонителей Закона…
Всё не то. Я до сих пор жрец, а не монах, и тебя меряю по меркам божества. А ты подвижник, тебе дары не нужны. И величания тоже. Тебе самому вовсе ничего уже не нужно. Желания исчерпал до конца, осталось только милосердие.
И ты видишь, о чём страдают вот эти люди.
Садако. Ей страшно, потому и злится. Стоило жить на свете шестнадцать лет, чтобы сгинуть ни за что? И отцу даже никак не передашь, что за дело расследовала, пока сюда не провалилась. А господин Намма, скорее всего, догадается: дело было, какое-то да было, иначе с какой бы стати дочке его пропадать так по-глупому… И будет себя винить, своё воспитание.
И ещё того хуже: если выходит, что он заранее с нашим теперешним провалом согласился. А как же не согласился, раз выдал её замуж, да не за сыщика, а за кого глава дома велел? И не надо было, с самого начала не надо было во всём ему доверять, а кто же знал, что даже батюшке - нельзя?
Двое родителей: их ребятишки в заложниках у Асано. Что сделает старик? Скажет спокойно: эта семья доказала свою неспособность к службе. И отдаст детей в невольники, куда-нибудь с глаз долой, в имение. Только ещё в Столице, на подворье Конопли найдётся немало взрослых и обиженных служивых, кто для начала на этих двоих сиротах злость свою выместит. Такою кровью и грязью усадьбу поганить разрешается. Иногда. Чтобы стариковы ученики имели случай применить навыки распознания скверны и лишний раз поупражняться в обряде очищения… Родители, сколько уж им жить осталось, так и будут себя винить: не сообразили, а ведь это не их двоих, а всех четверых отрядили в охрану младшему Коноплянику, и надо было детей брать с собой. Или бежать вместе с ними. Лучше вовсе без господина, чем с таким… Или было задумано, чтобы барский внук так и сгинул вместе с охраной. И тогда ещё поди пойми, на кого эти родители сейчас работают, с точки зрения Асано. Дети негодных слуг - или дети изменников сидят там в усадьбе. И что будет с ними, если Конопляный дом пойдёт - прямо там, в Столице - квитаться с врагами?
Воин. Недопонял приказ своего господина? Что-то перепутал по дороге? Теряет время сейчас, хотя пришёл на нужное место, только притащил с собою длиннющий хвост, и почему-то до сих пор от него не избавился? Тоже тяжко и страшно. Кажется, не смерти - а вот этой загадки, что он до сих пор не решил. Тошно думать, что господин переоценил своего человека.
Жалко их всех. А если уж мне жалко - то каково тебе?
Помоги, Земляная Утроба! Им. Нам. Выведи. Выведи отсюда! Я не верю, что здесь безопасное место. Оно и в прошлый раз не было хорошо для жизни, и тогда мы отсюда куда-то подались. Куда, а главное, как, - я забыл. Это грех, но мой, а не их.
Ты-то помнишь. Напомни!
(Окончание будет)