Из Рассказов Облачной страны: Только не сворачивай! (1)
Эта повесть - не по хронологии. По порядку действия она следует за "Деревом с драконьими цветами" и перед "Мирными людьми".
Только не сворачивай!
Садако, она же госпожа Хатидзё, урождённая Намма
Асано Иэнори, он же господин Хатидзё, её супруг
- И ни в коем случае не сворачивать!
Да говорили уже. Наш проводник трижды повторил, теперь этот господин - и тоже не в первый раз. А ещё в Столице предупреждали: ой, там в Отрадных горах слева пропасти, справа скалы и всюду вишни… Видно, не совсем так, коли будет куда свернуть?
- …Ибо сбиться с дороги в нашем случае опаснее, нежели благородному мужу утратить Путь Добродетели. Возможно забрести в иные миры! В области, разумею я, населенные демонами, либо хищниками, крылатыми псами, не говоря о худшем…
Господин длинный, тощий и образованный, одет по всем горным правилам: веревочные подмётки, поножи, штаны по колено, безрукавка, одеяло через плечо, белая рубаха. И посох выше головы, на две трети исписанный: названиями святынь, которые этот паломник успел посетить. Не монах, но держится бывалым странником.
Посох у меня тоже есть, и пока он мешает больше всего. Может, всё дело в росте. Вот супруг мой с ним выглядит совершенно непринуждённо.
Дворик здешний храмовый - как на картинке со свитка. С двух сторон крытые помосты, а где их нет, просто забор с воротцами. За ними - невысокие горки, верхушки вишен, вид на две соседние долины. Посередине храм и паломничий дом, двери раздвинуты, там монах как раз наставляет моего супруга. Напутствие каждому дают наедине, подслушивать не велели.
Через забор вишнями любоваться - это только для начала. Вообще всё это весеннее паломничество - ради них. Мы уже на высоте, но отсюда начинается дорога в настоящие горы. А деревья и тут не такие, как в Столице: огромные, кряжистые, и все в цвету!
А по двору прохаживается этот зануда бывалый.
- Из книг святых известно: как люди, так и клещи, вкупе с иными кровососущими, равно осиянны милосердием Просветлённого. Следовательно, меры защиты от вредоносных насекомых надлежит принимать самостоятельно.
Слушают его вполуха. Нас вообще-то не очень много, хотя сколько точно - пока не понятно. Большая семья пререкается вокруг носилок: может, сами ещё не договорились, кто идёт в горы, а кто остаётся. Там старая бабушка в середине, её понесут непременно. При ней внуки, один примерно моих лет, второй помладше, и слуг человек десять. Со старшим внуком, кажется, что-то не так: чуть он куда направится - за ним тотчас вскакивает челядинец, хватает сзади за пояс, провожает или усаживает, как маленького.
Ещё два чиновника из Столицы: один отставной, недавно обритый и в монашеском платье, другой при должности, из податного ведомства. Монах всё время ёжится, потирает то ладони, то щёки, мирянин его успокаивает.
Отдельно от всех сидит воин при сабле. Сам по себе, никого не охраняет.
Я - на помосте под навесом сижу. Если не считать старушку, то кроме меня тут только одна женщина. Она тоже с мужем, и тоже - молодожёны, хотя им уже под тридцать. Эти двое с нами ехали из-под самой Столицы, так что мы уже немножко знакомы. Только она не дама - простолюдинка из небедных горожан. Чьи они люди, я так и не поняла, а прямо спросить неудобно. Решат, что мы перед ними чванимся: как же, младшая родня дома Конопли… У них-то господин, похоже, не самый родовитый.
А женщина, по-моему, славная. И ничего не смешно, что влюблена.
Их так и зовут теперь: Уточка и Селезень, как в песнях про неразлучную любовь. Кавалеру её как раз имя подходит: смуглый в рыжину, одет ярко, волосы хохолком и нос приплюснут сверху вниз. Он, конечно, тоже не кавалер, по походке я бы сказала - из торговцев беспошлинными заморскими товарами.
Уточка сидит со мной. Муж её подходит, становится у столба. Учтиво: к нам спиной. Переборок-то тут нет. Правда, мы в шляпах. Почему-то в паломничество нельзя обычное покрывало, только особую шляпу с занавесочками. Очень пока непривычно.
- А у него, - кивает Селезень на воина, - саблю так и не отобрали…
- Так нам уже объяснили, - говорит Уточка. - Он её наверняка в храм должен посвятить, потому что зарекается. Насчет человекоубийства.
- На кой монахам-то сабля?
- Это уж я не знаю. А всё в дороге спокойнее.
Косится на мужа:
- Вот и тебе бы…
- А чего? У меня ничего убийственного с собой нет, - разводит он руками.
Оружия и впрямь не видно. А вот бутылок - две. Одна у пояса, другая под полою. Была бы в ней вода - зачем прятать?
- Ну ладно… - тянет Селезень.
А Зануда, как всегда, по сторонам поглядывает. Нельзя же пропустить повод для назидания:
- На постоялых дворах надобна осмотрительность во всём, что касаемо пищи и питья. Свойства воды значимы!
- Дерзну заметить, - вставляет чиновник, который с монахом, - первостепенно значимы: браги ведь в святом паломничестве нельзя…
- А вот тут и ошибка! Нам предстоит посетить святилище Светлого Царя, Набухшего Страстью. На пятый день пути, после водопада Узорного. Сей бог, как известно из преданий, дал обет не выпивать в одиночестве. Потому покровительствует благочестивым собутыльникам. В селении возле святилища готовят отменный напиток. По окрестностям предлагают угощенье будто бы из тамошних бочек - но не полагайтесь на слова потчующих. Встречаются подделки!
Такому и слушателей не нужно: говорит и сам собою наслаждается. Даже не замечает, что мы у него перед глазами, и стоило бы отвернуться от чужих жён. Ну и пожалуйста, я и сама могу отвернуться.
Эге, а на стене сзади нас - что-то написано. Похоже, стихи!
В теплых предгорьях
Уже облетели вы,
Сельские вишни.
Выше по склону пущусь,
Следом за беглой весной.
Написано не в этом году, но никто не стёр. Читаю.
- Вот как? - заглядывает на галерею Зануда. - Беглой, значит? А ведь рука-то знаменитая…
Я не узнаю. Спрашиваю: чья же?
- Царевича покойного. Выходит, и вправду путь песен достигает даже ада…
Не понимаю. А тут и мой супруг возвращается. Показывает рукою: теперь, мол, монах тебя приглашает для беседы.
Под вишнями и чучело красиво, - так говорят. Вот и муж мой: хоть на человека похож в этой горной одежде. Волосы почти до низа ушей отросли, из-под паломничьей шапки даже неплохо смотрятся.
* * *
Вообще с этими Отрадными горами всё получилось неожиданно. Я, конечно, не из тех дам, которые кроме Столицы ничего не видели в Облачной стране: батюшка, следователь Полотняного приказа господин Намма, меня ещё с детства возил во всякие свои деловые поездки. А потом всё это кончилось.
Во-первых, батюшку повысили, и теперь у него должность невыездная. А во-вторых, меня выдали замуж за очень знатную особу. Муж мой - внук самого господина Асано, главы нашего Конопляного дома и Обрядовой палаты. Прежде молодого господина всё тянуло в паломничества да в побеги, куда не велено: голову себе зимой остриг, чуть монашество не принял… Затем его и женили на дочке сыщика: чтоб под присмотром был.
И с самого начала всё пошло не как у людей. У всех знакомых муж живёт у своей родни, а к жене наведывается. Но мой супруг своих родичей так прогневал, что ему в усадьбу Конопляного господина больше ходу нет, кроме как по службе. Так что нас с ним поселили вместе, на Восьмой улице, в доме моей мачехи. Там было недавно расследование, дом запустел. И теперь мы так и зовёмся - господин и госпожа Хатидзё, «с Восьмой улицы».
Попутчице нашей Уточке на самом деле очень хотелось потолковать про своего супруга: какой он удалец и умница. Но чтоб не одной хвастаться, спрашивала и про моего. А что про него сказать? Хороший муж: не бабник, не пьяница, не задира. С дюжину «не» набралось… А в остальном? - А я женщина добродетельная и в остальном не имею с кем сравнить! Получилось как-то заносчиво, но Уточка не обиделась.
Но вроде бы тогда, зимою, всё было, что должно меж супругами. И кровь, и голова кружилась. И жалко было до смерти: вот уж точно, муж, один-единственный на свете, потому что - второго такого чучела нигде нет! Спросила у него: так оно и бывает? «Насколько я знаю, да.»
Дитя заведётся, тогда уж убедимся: да, так. А пока дитяти не намечается.
Усадьба у нас большая. Челяди мало - прежняя после следствия или разбежалась, или была умышленно рассредоточена. А новую быстро не подберёшь! Я хозяйничаю, супруг мой всё время пропадает во Дворце, у Властителя Земель, своего двоюродного брата. Порою и ночует там. Советник самого Государя! Не по должности, правда, а так. Служил муж, конечно, в Обрядовой палате, при деде, но там он от дел отстранён - и теперь ждёт, когда освободится место при тесте, в Полотняном приказе. У него там, кстати, и дядя начальником, средний господин Асано.
Так полгода и живём. Всё у нас в основном ладится. Только скучно. Новый дом - это всё-таки совсем не то, что иные края. А уезжать никуда нельзя, да как-то и незачем было.
И вдруг: возвращается муж однажды домой. На закате, по нашим меркам - раненько.
- Пойдём - спрашивает, - в Отрадные горы?
И не знаешь, как спросить: прямо сейчас? Насовсем? Пешком?
Вообще-то я давно предлагала, ещё до женитьбы. Точнее, по ходу сватовства. Тогда совсем всё плохо складывалось: то ли к горным подвижникам бежать, то ли жених, чего доброго, прямо в комнате у меня - того… Станет буддой или в Чистую землю вознесётся. Тогда - обошлось. С тех пор речи о горах не было, супруг занят во Дворце.
- А как же, - говорю, - Государь?
Посмотрел на меня. Лицо непонятное. Ответил:
- Властитель Земель благоволил меня выгнать.
Сначала дедушка, потом Государь… Трудно живётся на свете непьющим, не гулящим добродетельным мужам.
- Так вот прямо: вон из дворца?
- «Шёл бы ты, братец… в горы!», изволил молвить.
Это ещё ничего. По крайней мере, не ссылка. В Отрадные горы, весной, на вишни поглядеть - каждому бы царедворцу такую немилость. И очень удачно, что к службе у батюшки моего в Приказе муж не приступил пока.
- А надолго ли эта опала?
- Думаю, не очень. Но месяца два у нас есть.
Не похож был господин Хатидзё на убитого горем. Тем лучше. А что надоел он Государю - так надо ещё учитывать, каков сам Государь. Может, это и не беда на нашу голову, а вовсе даже наоборот.
Так что мы собрались, простились с батюшкой и отбыли.
Монах в обители при входе в Отрадные горы - толстый, довольный. Весеннее время, много паломников, все с дарами. А особенно он, кажется, рад был, что мирно сговорился с главою той семьи, где бабушка в носилках. Глава - монах из Южной столицы, даже я вижу: светильник учёности и какой-то важный общинный начальник. В итоге в наше паломничество идут бабушка, трое слуг и оба внука, причём старший - с поводырём. Хотя и зрячий.
Мне монах разъяснил значение странствия. Десять храмов, считая здешний, означают десять миров. Здесь - людской мир. Потом идут три дурных: области ада, голодных духов и зверей. Дальше - благие области: небесных демонов, учеников Будды, вольных подвижников, милосердных подвижников, богов и самого Просветлённого. В каждом храме по пути нужно предаваться сообразным размышлениям. Чтобы не запутаться, там в помощь мирянам вывешены картины.
Выдал дощечку с чертежом моего пути. Рисунок похож на чётки, коротенькие и крупные: десять круглых зёрен, между ними ниточки. Подписи материковыми знаками, я их не прочту. Дощечку эту никому нельзя показывать, потому что тайна. И на каждой стоянке с нею надо подходить к настоятелю храма, он там что-то будет отмечать.
Про разные миры мне муж рассказывал. С примерами, кто чем заслужил себе рождение среди зверей, среди богов… С одной стороны - любопытно. С другой - не знаю, как он с такими мыслями будет служить в Полотняном приказе. Ему же скучно будет: зачем чьи-то дела расследовать, ежели воздаяние всё равно неизбежно…
Зато нас с ним не упрекнёшь, что мы по ночам засыпаем молчком, будто бы чужие. Есть о чём поговорить. В последнее время даже до утра - весна, светать рано стало.
- И главное, - напутствует монах, - с дороги не сходи! Тут у нас такие места… Свернёшь в долинку, а обратно не выберешься.
Кланяюсь, выхожу.
Как все паломники свои дощечки получили, так мы и отправились. Проводник, мы с мужем, Уточка с Селезнем, монах с чиновником, воин с саблей и бабушка с родичами. А ещё Зануда, как же без него!
- Также необходима тщательность в омовении. Особенно - за ушами! Иначе защита, даруемая святыней, не будет полной…
И всё-таки: что он имел в виду, когда сказал про песни и про ад? Царевич. Покойный. В аду. Только большие праведники, говорит мой супруг, могут знать, кто где переродился. Бывает, конечно: кто-то прямо на глазах у свидетелей возьмёт и провалится под землю. Но по такому случаю учинили бы следствие. А я от батюшки ничего подобного не слышала. Разве что дело было давно, в древности.
Только вышли, а уже красиво. Вдоль дороги вишни будто бы сплошной стеной. Цветы над головою, под ногами. Не совсем белые, а такого цвета, когда под двумя слоями белого шелка лежит третья, красная ткань, и слегка просвечивает.
Посмотреть вперед - кажется, дорога круто вверх ведёт, не ступенями, а ровно. Но идёшь, и пока не чувствуется, что на подъём. Если б ещё не этот посох…
***
Каждый раз, когда путешествуешь, заново приходится привыкать к ночёвкам под чужой крышей. Даже не столько к виду заезжего двора - всё равно темно, - сколько к звукам и запахам. В Столице особы нашего ранга не ложатся спать так близко к скотине. И к людям, чья работа - до поздней ночи, а потом с самого утра.
Супруга моя, хоть и держится бывалой странницей, тоже ворочается, не спит. Вообще-то да: в паломничестве влюбленным положено страдать от воздержания. Мы такого обета не давали, но спутники всё равно сочувствуют: по обычаю полагается…
Нет, не уснуть! Садако решительно садится. Думает, куда пристроить волосы: то ли на лицо, то ли за спину перекинуть. А, ладно! - закрутила совсем не дамской, нетерпеливой хваткой, зажала в кулаке. Говорит:
- Слушай… а что у тебя на дощечке написано?
Если про что-нибудь можно задать нескромный вопрос, нечего сомневаться: госпожа Хатидзё его задаст непременно. Отвечаю:
- Названия святынь по нашему пути. И роспись их по десяти мирам.
- Ну вот. Мне монах сказал - на моей то же самое. Я думала, у каждого что-то своё…
- На каждого, боюсь, не напасёшься надписей. Особенно весной.
- А тайна тогда зачем?
- Чтобы паломникам занятнее было. Чтобы наставления про миры не сразу забылись. И потом, всё равно ведь получается своё. Что такое мир богов или скотский мир - это все по-разному воображают. Не говоря уж про мир людей…
- В общем, для рассеянных, - ворчит моя супруга.
Обидно? Считают нас за городских пустышек. Будто нам разницы нет, что паломничество, что просто гулянье под вишнями, лишь бы развлечься.
Добавляет:
- Но любопытно посмотреть, что у других. Вдруг у кого-нибудь иначе?
Усаживается поудобнее. Совсем проснулась, собирается расспрашивать дальше.
Любопытство у неё непредсказуемое. И никогда не знаешь, чего ей больше хочется: ответ услышать или подловить. Ага, мол, не ожидал! А тебе откуда это известно? Или: как так может быть, что тебе это не известно?
- А что это за древний царевич? Ну, чьи стихи на стенке были.
И правда, вопрос не из простых.
- Не древний. Ему сейчас было бы… сорок три года, да.
Она выжидательно смотрит. Придётся продолжать.
- У прежнего государя, деда нынешнего Властителя Земель, было двое сыновей. Оба рано умерли, ещё при его жизни. От старшего остались сын и дочь, и этот сын - наш нынешний Государь. А от младшего - тоже сын, вот этот самый царевич Кандзан. Девятнадцать лет назад, когда старый Государь скончался…
- А ты того Государя видел? - перебивает Садако.
- Я не помню. Говорят, он меня маленького благословил. Он тогда всех благословлял, кого ни встретит: придворных дам, кошек, младенцев… Из-за этого и произошла… некоторая заминка.
Чтоб не сказать - склока. Когда стали выяснять, кто из внуков наследует. Годами старше сын младшего сына, по родовому счёту выше - сын старшего, и никто толком не знает, кого предпочитает дед. И даже - различает ли дедушка внуков. Правого сановника с Левым он точно путал.
- Царевич Кандзан уже тогда славился как искусный стихотворец. И как блистательный кавалер, в том числе - поклонник дочери господина Копейщика.
- Это сестра нашей нынешней Государыни?
- Да нет. Это она сама и есть. Копейной барышне всяко предстояло стать Государыней, по уговору между семьями сподвижников Властителя Земель. И когда на престол восходил наш нынешний Государь, брат его, царевич Кандзан, огорчился - не из-за царствования, а из-за этой дамы. Так во Дворце говорят. Учёные люди добавляют: подобно тому как у Будды был завистник, злодейский брат его Дайбадатта… В общем, царевич учинил невозможное: перед обрядом царского посвящения проник в Обрядовую палату - и осквернил священную кущу.
Не уволили бы меня из Палаты, я бы такого безобразия не поминал в разговоре с женщиной. Но раз уж я теперь не жрец…
- Что осквернил? - с подозрением переспрашивает Садако.
- Нельзя рассказывать. В общем, она из белого шёлка. И на этом шёлке царевич записал свою якобы поздравительную песню. Непристойную, если вникнуть.
О чём была песня, супруга, к счастью, не уточняет. Этого я уж точно вслух повторять не стану.
Не в похабстве дело. У Государя в юности и за старшего, и за друга, и за наставника был брат его Кандзан. Всё самое лучшее и самое больное пережито вместе с ним… И вот, по больному-то брат и ударил. Песенным словом, самым острым, что знал.
Но как бы там ни было - святотатство. Возле такого древнего обряда письменам не место.
- Вникли, разобрались. Кандзана сослали в запроливные земли, в край Тоса.
- И он там затосковал и умер? - понимающе кивает жена.
- Хуже. Он попытался бежать. Воспользовался, говорят, суматохой в пору большой бури. Помнишь, когда в Столице с Южных ворот кровлю сорвало?
Что, я опять не к месту что-то ляпнул? Жена усмехается:
- Мне рассказывали. Только самой меня тогда ещё вообще не было.
- Ох, ну да…
Вечно я преувеличиваю ее возраст. Рассудительна не по летам, вот почему.
- Так вот, царевич там, на острове, попытался угнать лодку, как раз в самую непогоду. И погиб. Не каждый Государев родич в наши дни падает жертвой донного землетрясения. Очень плохое было знамение.
Садако что-то прикидывает про себя. Спрашивает:
- А все, кто так погибает, попадают именно в ад?
- Нет, что ты. В ад попадают за злодеяния. Впрочем, под донную волну тоже...
- А откуда тогда все знают про ад?
- Тело не нашли. А через некоторое время стали появляться стихи. И знатоки твердо говорили, что это Кандзан их сложил.
Сначала некий чиновник Надзорной управы, проездом из Восточных земель, заметил строки на столбе - на постоялом дворе, примерно как мы вчера. Но это бы ещё не страшно: списали на поклонников Кандзана. Потом раз или два похожие песни слышали в Столице. Как водится, от несмышлёных детей. Это уже настораживало. Потом одному учёному господину некстати привелось похвалиться: приобрёл, мол, целый сборник, изящно переписанный и совсем новый…
- Палата Обрядов провела гадание, чтобы пресечь слухи. Вещунья в одержимости сказала: Кандзан в аду.
Меньше надо слушать монахов-проповедников, - сказали вещунье. Где это видано, чтобы родные наши Облачные боги в речах своих поминали ад? Десять миров, конечно, едины, но обряды-то разные! Впрочем, девица-жрица попалась умная. Ничего из сказанного её устами честно не вспомнила, как одержимой и положено.
- Решено было проверить. Ведомство Темного и Ясного тоже погадало - и подтвердило. Хотя уж по их-то вычислениям ад никак не может получаться.
«В аду на небе что? Ничего! Вместо неба дым и пламень. Ваши расчёты на чём основаны? На расположении небесных светил. Где ад - и где светила?» Наставник Тёмного и Ясного сам был в растерянности. Ну вот, смотрите, говорит. Сопоставляем день рождения царевича и нынешний день. Получаем умозрительные числа. Переносим их на чертеж Облачной страны. Направление - низ, расстояние - предельное, первоначало - огонь, звёздная обитель - Возмездие. Складываем. Получаем Подземные узилища, то есть ад.
- Этим гадальщикам и мы с батюшкой не доверяем, - жена задумчиво потирает нос. - Но раз жрица вещала...
- Только ты, пожалуйста, об этом особо не вещай. Это государственная тайна.
- Обижаешь!
Вот я чем обижаю. А не тем, что лежу себе поодаль: как дома, так же и тут, ничьего целомудрия не нарушаю. Да не ко всякому разговору идут супружеские ласки.
«Государыня…» - вымолвил однажды мой Государь. И дальше: «Ненавижу». Не её, не брата-стихотворца, не всё своё правление, омрачённое с первого же дня. Себя, прежде всего, он ненавидел. И ещё - весь тот расклад, где ясному надобна тьма, облаку земля, мужу жена. А если вдруг не надобна, то найдётся старший брат: объяснит младшему братишке, чего тот на самом деле желает и боится.
Нет, когда собеседнице нужен собеседник и наоборот - это куда как лучше. Хорошую невесту мне дед нашел.
(Продолжение будет)
Только не сворачивай!
Садако, она же госпожа Хатидзё, урождённая Намма
Асано Иэнори, он же господин Хатидзё, её супруг
- И ни в коем случае не сворачивать!
Да говорили уже. Наш проводник трижды повторил, теперь этот господин - и тоже не в первый раз. А ещё в Столице предупреждали: ой, там в Отрадных горах слева пропасти, справа скалы и всюду вишни… Видно, не совсем так, коли будет куда свернуть?
- …Ибо сбиться с дороги в нашем случае опаснее, нежели благородному мужу утратить Путь Добродетели. Возможно забрести в иные миры! В области, разумею я, населенные демонами, либо хищниками, крылатыми псами, не говоря о худшем…
Господин длинный, тощий и образованный, одет по всем горным правилам: веревочные подмётки, поножи, штаны по колено, безрукавка, одеяло через плечо, белая рубаха. И посох выше головы, на две трети исписанный: названиями святынь, которые этот паломник успел посетить. Не монах, но держится бывалым странником.
Посох у меня тоже есть, и пока он мешает больше всего. Может, всё дело в росте. Вот супруг мой с ним выглядит совершенно непринуждённо.
Дворик здешний храмовый - как на картинке со свитка. С двух сторон крытые помосты, а где их нет, просто забор с воротцами. За ними - невысокие горки, верхушки вишен, вид на две соседние долины. Посередине храм и паломничий дом, двери раздвинуты, там монах как раз наставляет моего супруга. Напутствие каждому дают наедине, подслушивать не велели.
Через забор вишнями любоваться - это только для начала. Вообще всё это весеннее паломничество - ради них. Мы уже на высоте, но отсюда начинается дорога в настоящие горы. А деревья и тут не такие, как в Столице: огромные, кряжистые, и все в цвету!
А по двору прохаживается этот зануда бывалый.
- Из книг святых известно: как люди, так и клещи, вкупе с иными кровососущими, равно осиянны милосердием Просветлённого. Следовательно, меры защиты от вредоносных насекомых надлежит принимать самостоятельно.
Слушают его вполуха. Нас вообще-то не очень много, хотя сколько точно - пока не понятно. Большая семья пререкается вокруг носилок: может, сами ещё не договорились, кто идёт в горы, а кто остаётся. Там старая бабушка в середине, её понесут непременно. При ней внуки, один примерно моих лет, второй помладше, и слуг человек десять. Со старшим внуком, кажется, что-то не так: чуть он куда направится - за ним тотчас вскакивает челядинец, хватает сзади за пояс, провожает или усаживает, как маленького.
Ещё два чиновника из Столицы: один отставной, недавно обритый и в монашеском платье, другой при должности, из податного ведомства. Монах всё время ёжится, потирает то ладони, то щёки, мирянин его успокаивает.
Отдельно от всех сидит воин при сабле. Сам по себе, никого не охраняет.
Я - на помосте под навесом сижу. Если не считать старушку, то кроме меня тут только одна женщина. Она тоже с мужем, и тоже - молодожёны, хотя им уже под тридцать. Эти двое с нами ехали из-под самой Столицы, так что мы уже немножко знакомы. Только она не дама - простолюдинка из небедных горожан. Чьи они люди, я так и не поняла, а прямо спросить неудобно. Решат, что мы перед ними чванимся: как же, младшая родня дома Конопли… У них-то господин, похоже, не самый родовитый.
А женщина, по-моему, славная. И ничего не смешно, что влюблена.
Их так и зовут теперь: Уточка и Селезень, как в песнях про неразлучную любовь. Кавалеру её как раз имя подходит: смуглый в рыжину, одет ярко, волосы хохолком и нос приплюснут сверху вниз. Он, конечно, тоже не кавалер, по походке я бы сказала - из торговцев беспошлинными заморскими товарами.
Уточка сидит со мной. Муж её подходит, становится у столба. Учтиво: к нам спиной. Переборок-то тут нет. Правда, мы в шляпах. Почему-то в паломничество нельзя обычное покрывало, только особую шляпу с занавесочками. Очень пока непривычно.
- А у него, - кивает Селезень на воина, - саблю так и не отобрали…
- Так нам уже объяснили, - говорит Уточка. - Он её наверняка в храм должен посвятить, потому что зарекается. Насчет человекоубийства.
- На кой монахам-то сабля?
- Это уж я не знаю. А всё в дороге спокойнее.
Косится на мужа:
- Вот и тебе бы…
- А чего? У меня ничего убийственного с собой нет, - разводит он руками.
Оружия и впрямь не видно. А вот бутылок - две. Одна у пояса, другая под полою. Была бы в ней вода - зачем прятать?
- Ну ладно… - тянет Селезень.
А Зануда, как всегда, по сторонам поглядывает. Нельзя же пропустить повод для назидания:
- На постоялых дворах надобна осмотрительность во всём, что касаемо пищи и питья. Свойства воды значимы!
- Дерзну заметить, - вставляет чиновник, который с монахом, - первостепенно значимы: браги ведь в святом паломничестве нельзя…
- А вот тут и ошибка! Нам предстоит посетить святилище Светлого Царя, Набухшего Страстью. На пятый день пути, после водопада Узорного. Сей бог, как известно из преданий, дал обет не выпивать в одиночестве. Потому покровительствует благочестивым собутыльникам. В селении возле святилища готовят отменный напиток. По окрестностям предлагают угощенье будто бы из тамошних бочек - но не полагайтесь на слова потчующих. Встречаются подделки!
Такому и слушателей не нужно: говорит и сам собою наслаждается. Даже не замечает, что мы у него перед глазами, и стоило бы отвернуться от чужих жён. Ну и пожалуйста, я и сама могу отвернуться.
Эге, а на стене сзади нас - что-то написано. Похоже, стихи!
В теплых предгорьях
Уже облетели вы,
Сельские вишни.
Выше по склону пущусь,
Следом за беглой весной.
Написано не в этом году, но никто не стёр. Читаю.
- Вот как? - заглядывает на галерею Зануда. - Беглой, значит? А ведь рука-то знаменитая…
Я не узнаю. Спрашиваю: чья же?
- Царевича покойного. Выходит, и вправду путь песен достигает даже ада…
Не понимаю. А тут и мой супруг возвращается. Показывает рукою: теперь, мол, монах тебя приглашает для беседы.
Под вишнями и чучело красиво, - так говорят. Вот и муж мой: хоть на человека похож в этой горной одежде. Волосы почти до низа ушей отросли, из-под паломничьей шапки даже неплохо смотрятся.
* * *
Вообще с этими Отрадными горами всё получилось неожиданно. Я, конечно, не из тех дам, которые кроме Столицы ничего не видели в Облачной стране: батюшка, следователь Полотняного приказа господин Намма, меня ещё с детства возил во всякие свои деловые поездки. А потом всё это кончилось.
Во-первых, батюшку повысили, и теперь у него должность невыездная. А во-вторых, меня выдали замуж за очень знатную особу. Муж мой - внук самого господина Асано, главы нашего Конопляного дома и Обрядовой палаты. Прежде молодого господина всё тянуло в паломничества да в побеги, куда не велено: голову себе зимой остриг, чуть монашество не принял… Затем его и женили на дочке сыщика: чтоб под присмотром был.
И с самого начала всё пошло не как у людей. У всех знакомых муж живёт у своей родни, а к жене наведывается. Но мой супруг своих родичей так прогневал, что ему в усадьбу Конопляного господина больше ходу нет, кроме как по службе. Так что нас с ним поселили вместе, на Восьмой улице, в доме моей мачехи. Там было недавно расследование, дом запустел. И теперь мы так и зовёмся - господин и госпожа Хатидзё, «с Восьмой улицы».
Попутчице нашей Уточке на самом деле очень хотелось потолковать про своего супруга: какой он удалец и умница. Но чтоб не одной хвастаться, спрашивала и про моего. А что про него сказать? Хороший муж: не бабник, не пьяница, не задира. С дюжину «не» набралось… А в остальном? - А я женщина добродетельная и в остальном не имею с кем сравнить! Получилось как-то заносчиво, но Уточка не обиделась.
Но вроде бы тогда, зимою, всё было, что должно меж супругами. И кровь, и голова кружилась. И жалко было до смерти: вот уж точно, муж, один-единственный на свете, потому что - второго такого чучела нигде нет! Спросила у него: так оно и бывает? «Насколько я знаю, да.»
Дитя заведётся, тогда уж убедимся: да, так. А пока дитяти не намечается.
Усадьба у нас большая. Челяди мало - прежняя после следствия или разбежалась, или была умышленно рассредоточена. А новую быстро не подберёшь! Я хозяйничаю, супруг мой всё время пропадает во Дворце, у Властителя Земель, своего двоюродного брата. Порою и ночует там. Советник самого Государя! Не по должности, правда, а так. Служил муж, конечно, в Обрядовой палате, при деде, но там он от дел отстранён - и теперь ждёт, когда освободится место при тесте, в Полотняном приказе. У него там, кстати, и дядя начальником, средний господин Асано.
Так полгода и живём. Всё у нас в основном ладится. Только скучно. Новый дом - это всё-таки совсем не то, что иные края. А уезжать никуда нельзя, да как-то и незачем было.
И вдруг: возвращается муж однажды домой. На закате, по нашим меркам - раненько.
- Пойдём - спрашивает, - в Отрадные горы?
И не знаешь, как спросить: прямо сейчас? Насовсем? Пешком?
Вообще-то я давно предлагала, ещё до женитьбы. Точнее, по ходу сватовства. Тогда совсем всё плохо складывалось: то ли к горным подвижникам бежать, то ли жених, чего доброго, прямо в комнате у меня - того… Станет буддой или в Чистую землю вознесётся. Тогда - обошлось. С тех пор речи о горах не было, супруг занят во Дворце.
- А как же, - говорю, - Государь?
Посмотрел на меня. Лицо непонятное. Ответил:
- Властитель Земель благоволил меня выгнать.
Сначала дедушка, потом Государь… Трудно живётся на свете непьющим, не гулящим добродетельным мужам.
- Так вот прямо: вон из дворца?
- «Шёл бы ты, братец… в горы!», изволил молвить.
Это ещё ничего. По крайней мере, не ссылка. В Отрадные горы, весной, на вишни поглядеть - каждому бы царедворцу такую немилость. И очень удачно, что к службе у батюшки моего в Приказе муж не приступил пока.
- А надолго ли эта опала?
- Думаю, не очень. Но месяца два у нас есть.
Не похож был господин Хатидзё на убитого горем. Тем лучше. А что надоел он Государю - так надо ещё учитывать, каков сам Государь. Может, это и не беда на нашу голову, а вовсе даже наоборот.
Так что мы собрались, простились с батюшкой и отбыли.
Монах в обители при входе в Отрадные горы - толстый, довольный. Весеннее время, много паломников, все с дарами. А особенно он, кажется, рад был, что мирно сговорился с главою той семьи, где бабушка в носилках. Глава - монах из Южной столицы, даже я вижу: светильник учёности и какой-то важный общинный начальник. В итоге в наше паломничество идут бабушка, трое слуг и оба внука, причём старший - с поводырём. Хотя и зрячий.
Мне монах разъяснил значение странствия. Десять храмов, считая здешний, означают десять миров. Здесь - людской мир. Потом идут три дурных: области ада, голодных духов и зверей. Дальше - благие области: небесных демонов, учеников Будды, вольных подвижников, милосердных подвижников, богов и самого Просветлённого. В каждом храме по пути нужно предаваться сообразным размышлениям. Чтобы не запутаться, там в помощь мирянам вывешены картины.
Выдал дощечку с чертежом моего пути. Рисунок похож на чётки, коротенькие и крупные: десять круглых зёрен, между ними ниточки. Подписи материковыми знаками, я их не прочту. Дощечку эту никому нельзя показывать, потому что тайна. И на каждой стоянке с нею надо подходить к настоятелю храма, он там что-то будет отмечать.
Про разные миры мне муж рассказывал. С примерами, кто чем заслужил себе рождение среди зверей, среди богов… С одной стороны - любопытно. С другой - не знаю, как он с такими мыслями будет служить в Полотняном приказе. Ему же скучно будет: зачем чьи-то дела расследовать, ежели воздаяние всё равно неизбежно…
Зато нас с ним не упрекнёшь, что мы по ночам засыпаем молчком, будто бы чужие. Есть о чём поговорить. В последнее время даже до утра - весна, светать рано стало.
- И главное, - напутствует монах, - с дороги не сходи! Тут у нас такие места… Свернёшь в долинку, а обратно не выберешься.
Кланяюсь, выхожу.
Как все паломники свои дощечки получили, так мы и отправились. Проводник, мы с мужем, Уточка с Селезнем, монах с чиновником, воин с саблей и бабушка с родичами. А ещё Зануда, как же без него!
- Также необходима тщательность в омовении. Особенно - за ушами! Иначе защита, даруемая святыней, не будет полной…
И всё-таки: что он имел в виду, когда сказал про песни и про ад? Царевич. Покойный. В аду. Только большие праведники, говорит мой супруг, могут знать, кто где переродился. Бывает, конечно: кто-то прямо на глазах у свидетелей возьмёт и провалится под землю. Но по такому случаю учинили бы следствие. А я от батюшки ничего подобного не слышала. Разве что дело было давно, в древности.
Только вышли, а уже красиво. Вдоль дороги вишни будто бы сплошной стеной. Цветы над головою, под ногами. Не совсем белые, а такого цвета, когда под двумя слоями белого шелка лежит третья, красная ткань, и слегка просвечивает.
Посмотреть вперед - кажется, дорога круто вверх ведёт, не ступенями, а ровно. Но идёшь, и пока не чувствуется, что на подъём. Если б ещё не этот посох…
***
Каждый раз, когда путешествуешь, заново приходится привыкать к ночёвкам под чужой крышей. Даже не столько к виду заезжего двора - всё равно темно, - сколько к звукам и запахам. В Столице особы нашего ранга не ложатся спать так близко к скотине. И к людям, чья работа - до поздней ночи, а потом с самого утра.
Супруга моя, хоть и держится бывалой странницей, тоже ворочается, не спит. Вообще-то да: в паломничестве влюбленным положено страдать от воздержания. Мы такого обета не давали, но спутники всё равно сочувствуют: по обычаю полагается…
Нет, не уснуть! Садако решительно садится. Думает, куда пристроить волосы: то ли на лицо, то ли за спину перекинуть. А, ладно! - закрутила совсем не дамской, нетерпеливой хваткой, зажала в кулаке. Говорит:
- Слушай… а что у тебя на дощечке написано?
Если про что-нибудь можно задать нескромный вопрос, нечего сомневаться: госпожа Хатидзё его задаст непременно. Отвечаю:
- Названия святынь по нашему пути. И роспись их по десяти мирам.
- Ну вот. Мне монах сказал - на моей то же самое. Я думала, у каждого что-то своё…
- На каждого, боюсь, не напасёшься надписей. Особенно весной.
- А тайна тогда зачем?
- Чтобы паломникам занятнее было. Чтобы наставления про миры не сразу забылись. И потом, всё равно ведь получается своё. Что такое мир богов или скотский мир - это все по-разному воображают. Не говоря уж про мир людей…
- В общем, для рассеянных, - ворчит моя супруга.
Обидно? Считают нас за городских пустышек. Будто нам разницы нет, что паломничество, что просто гулянье под вишнями, лишь бы развлечься.
Добавляет:
- Но любопытно посмотреть, что у других. Вдруг у кого-нибудь иначе?
Усаживается поудобнее. Совсем проснулась, собирается расспрашивать дальше.
Любопытство у неё непредсказуемое. И никогда не знаешь, чего ей больше хочется: ответ услышать или подловить. Ага, мол, не ожидал! А тебе откуда это известно? Или: как так может быть, что тебе это не известно?
- А что это за древний царевич? Ну, чьи стихи на стенке были.
И правда, вопрос не из простых.
- Не древний. Ему сейчас было бы… сорок три года, да.
Она выжидательно смотрит. Придётся продолжать.
- У прежнего государя, деда нынешнего Властителя Земель, было двое сыновей. Оба рано умерли, ещё при его жизни. От старшего остались сын и дочь, и этот сын - наш нынешний Государь. А от младшего - тоже сын, вот этот самый царевич Кандзан. Девятнадцать лет назад, когда старый Государь скончался…
- А ты того Государя видел? - перебивает Садако.
- Я не помню. Говорят, он меня маленького благословил. Он тогда всех благословлял, кого ни встретит: придворных дам, кошек, младенцев… Из-за этого и произошла… некоторая заминка.
Чтоб не сказать - склока. Когда стали выяснять, кто из внуков наследует. Годами старше сын младшего сына, по родовому счёту выше - сын старшего, и никто толком не знает, кого предпочитает дед. И даже - различает ли дедушка внуков. Правого сановника с Левым он точно путал.
- Царевич Кандзан уже тогда славился как искусный стихотворец. И как блистательный кавалер, в том числе - поклонник дочери господина Копейщика.
- Это сестра нашей нынешней Государыни?
- Да нет. Это она сама и есть. Копейной барышне всяко предстояло стать Государыней, по уговору между семьями сподвижников Властителя Земель. И когда на престол восходил наш нынешний Государь, брат его, царевич Кандзан, огорчился - не из-за царствования, а из-за этой дамы. Так во Дворце говорят. Учёные люди добавляют: подобно тому как у Будды был завистник, злодейский брат его Дайбадатта… В общем, царевич учинил невозможное: перед обрядом царского посвящения проник в Обрядовую палату - и осквернил священную кущу.
Не уволили бы меня из Палаты, я бы такого безобразия не поминал в разговоре с женщиной. Но раз уж я теперь не жрец…
- Что осквернил? - с подозрением переспрашивает Садако.
- Нельзя рассказывать. В общем, она из белого шёлка. И на этом шёлке царевич записал свою якобы поздравительную песню. Непристойную, если вникнуть.
О чём была песня, супруга, к счастью, не уточняет. Этого я уж точно вслух повторять не стану.
Не в похабстве дело. У Государя в юности и за старшего, и за друга, и за наставника был брат его Кандзан. Всё самое лучшее и самое больное пережито вместе с ним… И вот, по больному-то брат и ударил. Песенным словом, самым острым, что знал.
Но как бы там ни было - святотатство. Возле такого древнего обряда письменам не место.
- Вникли, разобрались. Кандзана сослали в запроливные земли, в край Тоса.
- И он там затосковал и умер? - понимающе кивает жена.
- Хуже. Он попытался бежать. Воспользовался, говорят, суматохой в пору большой бури. Помнишь, когда в Столице с Южных ворот кровлю сорвало?
Что, я опять не к месту что-то ляпнул? Жена усмехается:
- Мне рассказывали. Только самой меня тогда ещё вообще не было.
- Ох, ну да…
Вечно я преувеличиваю ее возраст. Рассудительна не по летам, вот почему.
- Так вот, царевич там, на острове, попытался угнать лодку, как раз в самую непогоду. И погиб. Не каждый Государев родич в наши дни падает жертвой донного землетрясения. Очень плохое было знамение.
Садако что-то прикидывает про себя. Спрашивает:
- А все, кто так погибает, попадают именно в ад?
- Нет, что ты. В ад попадают за злодеяния. Впрочем, под донную волну тоже...
- А откуда тогда все знают про ад?
- Тело не нашли. А через некоторое время стали появляться стихи. И знатоки твердо говорили, что это Кандзан их сложил.
Сначала некий чиновник Надзорной управы, проездом из Восточных земель, заметил строки на столбе - на постоялом дворе, примерно как мы вчера. Но это бы ещё не страшно: списали на поклонников Кандзана. Потом раз или два похожие песни слышали в Столице. Как водится, от несмышлёных детей. Это уже настораживало. Потом одному учёному господину некстати привелось похвалиться: приобрёл, мол, целый сборник, изящно переписанный и совсем новый…
- Палата Обрядов провела гадание, чтобы пресечь слухи. Вещунья в одержимости сказала: Кандзан в аду.
Меньше надо слушать монахов-проповедников, - сказали вещунье. Где это видано, чтобы родные наши Облачные боги в речах своих поминали ад? Десять миров, конечно, едины, но обряды-то разные! Впрочем, девица-жрица попалась умная. Ничего из сказанного её устами честно не вспомнила, как одержимой и положено.
- Решено было проверить. Ведомство Темного и Ясного тоже погадало - и подтвердило. Хотя уж по их-то вычислениям ад никак не может получаться.
«В аду на небе что? Ничего! Вместо неба дым и пламень. Ваши расчёты на чём основаны? На расположении небесных светил. Где ад - и где светила?» Наставник Тёмного и Ясного сам был в растерянности. Ну вот, смотрите, говорит. Сопоставляем день рождения царевича и нынешний день. Получаем умозрительные числа. Переносим их на чертеж Облачной страны. Направление - низ, расстояние - предельное, первоначало - огонь, звёздная обитель - Возмездие. Складываем. Получаем Подземные узилища, то есть ад.
- Этим гадальщикам и мы с батюшкой не доверяем, - жена задумчиво потирает нос. - Но раз жрица вещала...
- Только ты, пожалуйста, об этом особо не вещай. Это государственная тайна.
- Обижаешь!
Вот я чем обижаю. А не тем, что лежу себе поодаль: как дома, так же и тут, ничьего целомудрия не нарушаю. Да не ко всякому разговору идут супружеские ласки.
«Государыня…» - вымолвил однажды мой Государь. И дальше: «Ненавижу». Не её, не брата-стихотворца, не всё своё правление, омрачённое с первого же дня. Себя, прежде всего, он ненавидел. И ещё - весь тот расклад, где ясному надобна тьма, облаку земля, мужу жена. А если вдруг не надобна, то найдётся старший брат: объяснит младшему братишке, чего тот на самом деле желает и боится.
Нет, когда собеседнице нужен собеседник и наоборот - это куда как лучше. Хорошую невесту мне дед нашел.
(Продолжение будет)