Из Рассказов Облачной страны: Восьмиглавый медный шар (3)
(Продолжение. Начало: 1, 2)
7. Брага
За эти дни всяким успел наставник Итэммон повидать младшего Ки: и лихим хвастуном, и грозным гневливцем. А тут с вечера столичный учёный приуныл, помрачнел, молчит, спать улёгся едва не засветло, и то всё ворочался. А утром - и не встал. Лежит, завернувшись в верхнее платье, и в глазах - неизбывная тоска. Старший брат сидит рядом, тоже вздыхает.
Лекарь, конечно, осведомился, хорошо ли столичный гость себя чувствует.А тот и отвечает скорбно:
- Не изволь беспокоится, здоров я. Только вот за дело приняться не могу, и стыдно мне своего безделья.
- Что ж тому причиною?
- Прискорбная нехватка припасов. Как из Столицы отправились - не разочли, сколько всего в столь дальний путь понадобится.
- Братец, - подаёт голос Ки-старший, - уместно ли надоедать гостеприимному хозяину такими сетованиями?
После этого Итэммону ничего не оставалось, как заверить: уместно! - и уточнить, чего же столичным учёным недостаёт.
- Безделицы! - несколько оживился младший брат. - Одного-двух бочонков браги. А лучше бы - три.
- Речь, разумеется, идёт о покупке, - уточнил Ки-старший. - Казённые расписки календарного ведомства у нас есть.
- Это что же - прибор ваш без браги не действует? - строго спросил лекарь.
- Хуже! Я - не действую!
Итэммон объяснил весь вред пьянства; старший Ки кивал, младший стенал. Пришлось отправиться в управу с запросом насчёт нужд гостей. Заместитель наместника охотно дал разрешение отпустить учёным браги с казённых складов.
Получив свои три бочонка, Ки-младший немедленно ожил. Один оставил про запас, а два велел носильщикам прихватить вместе с медным шаром и треногой, и братья отправились продолжать изыскания.
По пути в горы носильщики, может, и ворчали по поводу лишней ноши, но учёные их наречия не разумели. А прибыв на подходящий уступ, братья Ки велели осторожно разгрузить носилки и объявили, что рабочими они премного довольны, рвение их находят похвальным и по такому случаю желаю всех четверых угостить. Сообщил старший Ки всё это на чистой Облачной речи, с изысканным столичным выговором - и гляди ж ты, все всё сразу поняли.
Всегда приятно, когда твой труд ценят, а ещё более лестно, когда важные господа не чинятся, а сами с рабочим людом выпивают. Чарочку за чарочкой…
Буяны с браги становятся вспыльчивы, плаксы начинают лить слёзы, а у людей образованных разыгрывается любознательность. Начали с вопросов благочестивых: о местном храме. Оказалось, настоятель не то чтобы тайно ускользнул, покрытый мраком, в горные трущобы. Нет, созвал всю братию на собрание и объявил: так, мол, и так, недостоин я учить вас Закону примером и наставлением, мне бы, мол, свои грехи избыть. Слез с высокого сиденья, взял посох и, не слушая мольбы и не отирая слёз остальных монахов, ушёл. Они за ним три версты следовали, просили остаться, заверяли, что без него закоснеют в невежестве. Не умолили. Поселился настоятель в горной чаще, живёт едва ли не в дупле, как филин, и неустанно предаётся сосредоточению. А что он кушать изволит - даже и неведомо.
- И вишь ли, господин, - рассказывает самый здоровенный из носильщиков, ражий, обросший, как дикарь, - из этого и вышли и пример, и наставление. Монахи один за другим потянулись следом, тоже отшельничают, кто где. Сперва хотели близ настоятеля обустроиться, но он их шуганул. Настоящий подвижник!
- Но что же его милосердные деяния? - спросил старший Ки. - Вот, скажем, в неурожайные годы - помогает ли храм народу?
- А как же, помогают, - закивал другой малый, мосластый и востролицый. - Вот прошлый год в засуху Дождевика заклял. Обошлось без неурожая…
Братья Ки узнали много подробностей о нраве здешнего дождевого бога, - нелёгком, как выяснилось, нраве. А вот о храмовых складах - ничего: похоже, запасами оттуда никто не делился.
Чарочка за чарочкой…
- Надо сказать, немного с того дождя да урожая радости вышло, - заметил третий носильщик, смуглый и угрюмый. - Всё собрали, подать сдали, только потащили к большой дороге, чтоб там перегрузить да к вам в Столицу направить - и нате!
- Что такое?
- Что-что… Разбойники! Накатили с гор целым воинством, ребят разогнали, только что не перекалечили, груз захватили - и были таковы. Вот, Таро тогда мешки таскал, - он кивает на дикообразного товарища, - еле жив ушёл!
- Позвольте, - хмурится младший учёный. - Но разве груз не сопровождала охрана? Пешие и конные стрелки?
- Конных не было, кони там просто не пройдут, - поясняет Таро. - А пешие стрелки были, конечно. Только что ж они поделать с лиходеями-то могли?
- Как что? Отстреливаться!
- Так они ж не умеют. Только стрелам бы перевод вышел, а стрелы-то казённые.
- Не вполне понимаю, - поднимает брови старший Ки. - Охранники, обученные воины на довольствии - и не умеют стрелять? Откуда ж вам таких прислали?
- Тут вишь ли, господин хороший, - поясняет мосластый, почтительно приподнимая чарку и опрокидывая её, - обученных-то давно нет. Ещё от запрошлого наместника вышла милость: в уважение местных старых семей, брать в охрану тутошних парней. И нам почёт, и казне береженье: жалованье, может, и половинное, да ещё и подарки за такую милость не в год окупятся… А всё же - приход, и тем же часом и по хозяйству всё успеть можно.
- Так… А стрелять этих парней, значит, так и не выучили?
- Как можно! Они хоть и из хороших семей, у кого и родня есть на полной государевой службе - но сами-то всё ж мужики, вроде нас же. Кто ж их учить-то станет? Объявят потом мятежниками - и воеводе беда, и нам всем!
- Кстати да, - говорит Ки-младший, - а что ж воевода?
- А он к тому времени тоже грехи свои осознал. Подался в горы, молиться. Иные говорят - с новым начальством не поладил, а иные - тронул его сердце пример настоятеля.
Чарочка за чарочкой…
- И что ж, так всё и пропало? Весь годовой сбор? Это ж какая у вас недоимка должна была выйти! - сочувственно качает головой старший брат.
- Ну, ту нам на начальство наше пенять грешно. Понятно, что из-за разбойников этих всех нас в землю вогнать могли. Ну, господин Яцутакэ, заступник наш, говорит: «Вы уж поднатужьтесь, наскребите по новой хоть с половину украденного. А остальное мы, служилые люди, доложим - от самого господина наместника до последнего охранника. За счёт нашего жалованья». И не соврал. В срок уложились - обошлось.
- Как раз из вояк наших один ворчал, - вставляет Таро, - что ему, мол, теперь ещё три года вообще без жалованья обходиться придётся. Ну, мы его усовестили. Чай, и так не голодранец, двоюродный племянник доброго господина Яцутакэ!
Чарочка за чарочкой…
- А расскажи-ка, Таро, - спрашивает уже изрядно захмелевший Ки-младший, - какие они были, эти разбойники?
- Ох, страшны! Ростом - с сажень каждый, оружьем лязгают, горлом улюлюкают, кричат, как дикие звери - ничего не понять. Сдаётся мне, среди них и горные демоны были… У одного я вот этими глазами видел рог! Один, правда.
- Ужасно! Ужасно! - переживает старший учёный. - А что ж по этому поводу сказал благочестивый настоятель?
- Что ж он мог сказать? Ничего, конечно. Он за всех нас, пустомель, обет молчанья держит который уж год.
- Но сердцем скорбь нашу чует, - поднимает грязный палец четвёртый, самый тихий носильщик. - С тех пор рогатых демонов никто не видал, не сглазить бы!
Братья Ки попробовали и о молодом письмоводителе порасспросить - но тут не узнали ничего нового. Да, пропадал парень, вроде как внутри горы побывал, но с деревенскими, понятно, о том не толковал. И ни в какую столицу не отправлялся - весь год тут безвылазно сидит, старается при господине наместнике.
Чарочка за ча… Вдруг носильщики притихли, чарки до ртов не донесли, согнулись в земном поклоне. Братья повернулись в ту же сторону - нет, никто из начальства вроде бы не пожаловал. Только идёт по тропинке сухонький старичок, в чём душа держится. Платье монашеское, потёртое да поношенное, в руке - посошок, голова бритая, но уже немного обросшая седой щетинкой. Прошёл мимо, глянул через плечо укоризненно. И скрылся за поворотом.
- Вишь? - шёпотом молвит мосластый. - Это ж он и был! Святой настоятель!
А чуть приотстав от настоятеля, за ним следовал другой монах - помоложе, хотя тоже уже далеко не юноша, крепкий, с каким-то угловатым черепом и клинком за поясом. Покосился в сторону пирующих, отвернулся, поспешил дальше. То ли верный ученик, то ли телохранитель, то ли соглядатай.
И вся гулянка после этого как-то скисла. То ли носильщики усовестились, то ли и впрямь решили, что им уж довольно… До вечера братья их отпустили, велев вернуться за пару часов перед закатом - нести обратно медную снасть.
- Как хорошо, что Верный край не имеет немирных соседей, - заметил старший Ки, оставшись наедине с братом. - При такой постановке дела у нас в Запроливье уже всё дикари захватили бы.
- А тут, выходит, демоны вместо дикарей, - откликнулся младший. - Взымают в свою пользу Государеву подать.
- Неудивительно, что воевода предпочёл исчезнуть.
- Больше того, - младший учёный внезапно улыбается, - теперь и с остальным начальством многое прояснилось. Я все эти дни переживаю: как господину Миёси помочь, если он ни говорить с нами не желает, ни даже видеть нас? Не поймёшь, в своём он уме или действительно обезумел? А теперь - всё понятно! Потерять всю годовую подать - хуже некуда! Не удивительно, что ему страшно и стыдно людям лицо показывать.
- Добро, если будет по твоему слову, - задумчиво произносит старший брат. - В смысле - если хуже и впрямь не будет.
- Что меня в тебе восхищает, братец, - это что ты всегда надеешься на лучшее!
8. Красавица
Казначеев дом - близ самой управы. Конечно, сразу туда заявиться в отсутствие благочестивого хозяина немыслимо: так что Ки-старший с дочкой наставника Итэммона сперва послал туда письмо, привязав его к ветке растения с лекарского огорода. Вообще это отчаянный шаг - посылать ветку, не зная, как этот куст здесь называется: вдруг зловеще? Но цветочки красивые, а сейчас, в разгар лета, мало что уже цветёт.
Госпожа казначейша соизволила ответить немедленно, с той же посланницей. Почерк хорош. Томится, мол, в уединении вдали от вестей из Столицы, какая бы птица ей их донесла? Лекарская девочка, пока ждала ответа, рассказала казначееву сыну о теневых зверушках; тот напросился в гости и другим разболтал. Так что пожаловал не один, а с ещё одним парнишкой постарше, лет девяти-десяти, нарядным, круглым, осанистым.
Этот поклонился, разогнулся и сразу:
- А ну-ка, что у вас тут за звери?
Итэммоновы ребята начали показывать - уже сами, без помощи Ки. Казначейский мальчик посмотрел, попробовал сам - с непривычки плохо выходит. Лекарята хихикают, он дуется.
Старший гость сам за тряпки не берётся. Смотрит снисходительно:
- Это для мелких.
- Это столичная игра! Господин учёный, скажи ему!
А он кто? - шёпотом спрашивает старший Ки. Внук господина заместителя, - объясняют дети.
Мальчик и слушать не стал. Пошёл прочь, на ходу бросил:
- Вы тут поосторожнее. Мало ли что…
- А ты чего распоряжаешься?
- А я как вырасту, тут главным буду. Будто не знаете.
Никогда не женюсь, - бормочет младший Ки. - Взрослый может соблюдать хотя бы показную скромность, но дети и внуки его выдают.
Старший брат даже смутился. Набелился, переоделся - и ближе к ночи собрался-таки наведаться к казначейше, в качестве столичной птицы.
В саду у казначея темно, однако на женской половине теплится огонёк. Ки расположился на крыльце. Двери раздвинуты по жаркой погоде, внутри виден занавес - нарядный, но уже несколько потёртый. Из-под него выглядывают подолы платья, в тех цветах, что носили в Столице лет семь-восемь назад. Похоже, сынок у казначея родился уже здесь.
Учёному передают закуски: обильные, разнообразные, но нельзя сказать, чтобы разложенные с безупречным вкусом. Старший Ки отведал: вкусно. Остатки разложил покрасивее. Выпил. Рассказал о новейших назначениях, о новых постройках в Столице.
- А свадьбы, свадьбы-то?
Голосок у казначейши тонкий, трепетный.
Послушала о свадьбах. У кого сыновья, у кого дочки.
- А как там Податная госпожа с Седьмой улицы, поправилась ли? А барышня Конюшенная с Девятой, видать, уже расцвела?
Ответить затруднительно: даже если знать место службы родичей и расположение усадьбы, трудно понять, о которой даме идёт речь. Должности меняются, чиновников переводят из ведомства в ведомство, семьи переезжают… Впрочем, Ки откликается непринуждённо:
- Ах, барышня Вечерняя Дымка… О, да, госпожа Жемчужный Сундучок…
Эти прозвища меняются ещё чаще, и знаменитому дамскому любезнику, разумеется, положено знать их все. Если он и выдумывает половину новостей - не подловишь!
- Но скажите же, за кого вышла замуж барышня Тома? Помнится, у ней было четыре жениха…
- В итоге - за пятого, - отвечает учёный неожиданно мрачно.
- И кто же счастливец?
- Сыщик Полотняного приказа.
- Ах! Ужас какой!
- Совершенно бесчувственный служака. Однажды мне довелось беседовать с бедняжкой об этом… Она в отчаянье. Но хоть дети у неё хорошие.
Сквозь занавес видно, как казначейша грозит пальчиком: да ты проказник!
Постепенно вопросы хозяйки становятся реже, любопытствует как-то вяло, врасстановку. Значит ли это, что светская беседа подходит к концу и пора переходить к решительным действиям? Служанка за перегородкой посвистывает и даже похрапывает громко и выразительно: видимо, самое время!
И только столичный гость начал, потихоньку продвигаясь на коленках поближе к занавесу, говорить длинную и изысканную двусмысленность, как вдруг - земля колыхнулась. Счастливая примета! Толчок слабый. Такие в Столице случаются по пять-шесть раз в году, хотя здесь в горах ощущение немного другое. Госпожа взвизгивает, учёный, не теряя времени, перекатывается к ней за занавес. Шепчет решительно:
- Прежде всего, во избежание пожара, гасим огни!
Возражений не последовало. Кажется, казначейша полностью положилась на многоопытного гостя. Отчасти даже в прямом смысле слова. Плохо только, что господин Ки запутался в её длиннющем китайском поясе. Ох уж эти устаревшие обычаи, кто же сейчас так носит… Неудобно!
Земля вроде бы больше не дрожит - зато раздаётся какой-то грохот и звон в саду, у самого крыльца. Крепко спящая служанка громко и отчётливо ойкает. Слышно, как у крыльца кто-то небрежно разувается. По звуку - не лёгкие чиновничьи сапожки, а грубые, как половик, сандалии, какие надевают для странствия по горам. А звенят, не иначе, кольца на посохе. Хотя вообще-то монахам не положено собирать милостыню по ночам.
- Исключительно не вовремя! - в самое ухо учёному шепчет казначейша. - Давай быстро туда, в северо-западный угол! И не скрипи створкой, а то нас обоих поубивают!
Могло быть ещё глупее, - думает Ки, пытаясь определить, где какая сторона света. - В базарных историях иных незадачливых любовников и в циновки закатывали… Наконец, нащупал подавшуюся под рукой раздвижную створку, хотя не скрипнуть не получилось. А за занавесом уже гудит звучный, знакомый голос:
- А вот и я - Внезапное Озарение!
Госпожа шуршит платьями, видимо, поспешно приводит себя в порядок. Откликается недовольно:
- Не шуми - дитя проснётся от такого крика! И вообще, ты не совсем ко времени. Мне неможется…
Можно было предупредить, что за этой перегородкой пол почему-то на добрых две пяди ниже. Темно, тесно, пробуешь повернуться - на что-то натыкаешься. Учёный осторожно подполз к внешней стене - ба, да она бревенчатая!
Надобно запомнить: не укрепляющие пилюли надо брать с собою на любовное свидание. Не мягкую бумажку. А совочек, для рытья подкопа. Может пригодиться!
Монах голоса не понижает - гласит так же зычно, как несколько дней назад в горах:
- А ты воззови к Чуткой ко Звукам - и всё пройдёт! А то у меня времени мало!
Да, от этакого соперника отделаться непросто. Если дело дойдёт до стычки - посохом в комнате не особо помашешь, но Ки-то и вовсе безоружен. Начал ощупывать вокруг себя - вдруг подвернётся что-нибудь годное для самозащиты - или для защиты беспомощной дамы. Бочки какие-то. Значит, где-то должен быть и крюк, чтоб их открывать. Шарит, шарит - нету!
Госпожа казначейша тем временем, кажется, решила оставить бесполезное сопротивление. И даже любезничает с монахом куда откровеннее, чем с предыдущим своим посетителем. Учёный тем временем добрался до другого выхода - только тот заперт наглухо. Пополз обратно.
Судя по звукам из верхних комнат, монашеское платье - куда удобней для любовной страсти, чем одеяние чиновника. Хотя, казалось бы, уместнее было бы обратное.
Что-то попалось под руку. Ага, половинка разъёмной рамы, в каких вдвоём носят бочки. Вообще-то такой бочонок, как эти, и один человек мог бы легко поднять - даже полный браги или квашеных овощей. Ки примерился - ого! Тяжесть и впрямь неподъёмная. И звенит.
У соперника всё наоборот - сперва предался страсти, теперь принялся подкрепляться. Ворчит:
- Мало! Что за скупердяйство! А это что? Вот это, спрашиваю? Мне ж никакой убоины - нельзя! Я ж, так-перетак, постник!
Учёный поспешно ощупывает бочонок за бочонком. Некоторые полны не больше чем до половины, судя по весу и звуку. Звук, кстати, вполне узнаваемый. Может быть, в Верном краю и творится сплошное безобразие, но если это управская казна (всё правильно, к северо-западу от казначеева дома снаружи виднелся какой-то казённый склад) - то казна эта никак не пуста! Ещё удивительнее другое: почему она набита не тканью, не тюками с зерном, а, похоже, чеканной монетой? В совершенно избыточном количестве. Даже если чиновникам тут не платили не два, не три года, а лет пять-шесть - всё равно слишком много!
Постник тем временем сообразил, что к чему:
- Так, выходит, ты вовсе и не меня тут ждала? Мясоеда какого-то, в смысле, птицееда? Ах ты тварь распутная! Подобная индийской царице Си…
Не успел договорить - дама возмутилась, перебила негодующе:
- Ты всё-таки не забывай, с кем говоришь! Я - женщина достойная, жена Государева чиновника, не чета другим твоим…
- Жена? - рявкает монах. - Никакая ты не жена! А вдова давно!
- То есть как?
- А со второго дня, как твой муженёк в паломничество подался! Ябедник незадачливый!
На втором кругу Ки обнаружил, что под одну из стен подкоп кто-то уже устраивал. Только это, скорее всего, была собака. Наставнику календарного ведомства туда точно не пролезть. Тут что, казну с собаками сторожат, за неимением вооружённой охраны? Тогда где они сейчас?
Чувств госпожа не лишилась - разразилась оглушительными рыданиями. При таких вестях - неудивительно. И монах сразу как-то присмирел, не орёт больше, только ворчит:
- Ну ладно… Да чего ты? Ну, мало ли кто пропадает на пути к Западным святыням? Такая кончина зато обеспечит ему благое новое рождение. А голодать вы с малым не будете, это я обещаю!
Не помогает - казначейша только громче рыдает. И служанка где-то сбоку тоже заголосила. Нежданный гость поутешал, потом, слышно, встал, пристукнул посохом:
- Ну тебя! Ладно, ты тут погорюй. Я завтра загляну.
И, похоже, вышел на крыльцо. А там уж и не слышно - ушёл или остался, плач заглушает.
И что в таком положении прикажете делать блистательному столичному кавалеру?
Ки осторожно выбрался обратно, задвинул перегородку. Госпожа лежит, закутавшись с головой, так что даже непонятно, где эта голова. Только сотрясается. Учёный подошёл, протянул руку.
- Ах, ступай! И ради всех богов, не сцепитесь там! А то ещё и тебя…
Выждал на крыльце - тихо. И осторожно, угрюмо отправился к дому наставника Итэммона.
9. Медь
Великая доверительность соединяет любящих братьев! Ещё ночью старший Ки разбудил младшего и без утайки шёпотом пересказал свои похождения.
- Выходит, и без убийства таки не обошлось.
- Если, конечно, монах не врал, - уточнил осторожный старший учёный.
Но дальнейшее обсуждение отложили до завтрашнего похода в горы, а то уже дети заворочались, слыша их голоса.
А наутро - новая напасть. Старший Ки, проверяя медный шар к приходу носильщиков, сдвинул крышку, заглянул внутрь - и ахнул:
- Где?!
- У меня, - успокоил его брат. - Тут вчера ты ушёл, а сынок твоей зазнобы остался. Тени у него не получались, но он стал показывать, как его мать научила зверей и человечков из бумаги складывать. Через час вижу: вся ребятня сидит с бумажками; слышу - наставник Итэммон хватился каких-то своих пропавших записей. Ну, я и прибрал наши за пазуху, от беды подальше.
Дождались носильщиков. То ли прежние всё ещё маются похмельем, то ли прошёл слух, что учёные господа рабочих потчуют, и установилась очерёдность - но на этот раз явились совсем другие ребята. Мрачные, молчаливые, Облачную речь разумеют с трудом. Загрузили шар и треножник, двинулись в горы, обсуждая ночной подземный толчок. Ещё не вышли из посёлка, как встретили письмоводителя Таманобу. Тот поклонился, с деловитым видом хотел проследовать своей дорогой, но старший учёный, махнув носильщикам, чтобы следовали дальше вместе с младшим, задержался и обратился к письмоводителю:
- Прости моё любопытство - тут поговаривают, что господин казначей так и не добрался до святынь Великого Властителя Земель?
Таманобу явно смутился, но овладел собою, удивлённо вскинул брови:
- Не знаю - возможно, и так: путь неблизкий. Имея подорожную, господин казначей мог воспользоваться возможностью поклониться по дороге и другим святым местам.
И вдруг насторожённо:
- А что? Вам довелось встретить его в Столице?
- Да нет, - повёл плечами учёный, - я ведь его и в лицо-то не знаю. Да и мог ли он настолько уклониться от своего пути? Просто до меня дошёл нехороший слух…
Помедлил, но юноша не перебивает, ждёт продолжения.
- Будто бы господин казначей погиб по дороге. Даже ещё, может быть, не успев покинуть Верный край.
- Об этом мне ничего не известно, - задумчиво отвечает Таманобу. - В управу не сообщали. Будем надеяться что это пустые сплетни. А от кого они расходятся?
- Да я уж и не помню, кто наболтал, - уклонился Ки.
- Здесь у нас любят посудачить о начальстве, - письмоводитель быстро вскинул глаза на собеседника и вновь потупился. - Про вас, учёные господа, тоже пустые сплетни распускают. Меня расспрашивали, наставника Итэммона тоже…
- Тебя - потому что заметили наши с тобою беседы?
- Да какие ж беседы? - удивился Таманобу. - Просто вы же ваши бумаги господину наместнику предъявили, они через меня проходили. Вот кое-кто и любопытствует: не подложные ли грамоты? Тут любят самозванцев высматривать…
- А что, уже бывали самозванцы в ваших краях?
- Нет, - качает головою юноша. - Хотя, по моему скромному суждению, если негодяй-самозванец прикидывается Государевым чиновником - оно лучше, чем если настоящий Государев чиновник - негодяй.
- Не могу не согласиться. Послушай, а ты всё-таки не мог бы устроить нам личную встречу с господином наместником? И лучше - наедине.
- Постараюсь, но ничего не могу обещать. Господин сейчас избегает… необязательных приёмов. В любом случае, необходимы веские причины. А теперь приношу свои извинения, мне надо спешить по службе.
Таманобу улыбается, откланивается и припускает в сторону управы. Сегодня у него с зубами всё в порядке - чёрные, совсем не видны.
Ки-старший догнал брата, когда тот уже установил прибор и отпустил носильщиков. Пересказал разговор с письмоводителем.
- Что в управе если и знают о гибели казначея, то не спешат об этом толковать - неудивительно, - откликнулся младший учёный. - А вот что в нас уже подозревают самозванцев - плохо. Что-то недосмотрели?
- Я тоже по дороге перебирал возможности. Вроде бы нет. Разве что на самом деле кто-то здесь слишком хорошо разбирается в нашей науке.
- Или ждут, что мы уже к чему-то придём, или хотя бы начнём распространяться не вообще об извержениях, а применительно к здешним местам. Надо будет сегодня же прямо сказать: быть большому землетрясению!
- С чего ты взял?
- Пусть лучше обсуждают это предсказание, чем наши грамоты.
- Ты, главное, не накличь, - мрачно предостерегает старший брат. - Я, честно говоря, и без того себя чувствую неспокойно. Прислушиваюсь, не дрожит ли почва, принюхиваюсь, не тянет ли дымом… То и дело чудится.
- Не чудится, - успокаивает младший. - И впрямь тянет, причём довольно вонючим. По-моему, вон из того ущелья.
- Надо бы взглянуть.
В чужих горах всегда так: кажется, что подозрительное ущелье - вот оно, а на деле к нему приходится пробираться чуть не полчаса через колючие кустарники. Но теперь уже определённо ощущается запах, и какая-то дымка с пылью и копотью дрожит в воздухе. Земля, правда, не трясётся.
Добравшись до края обрыва, братья заглянули вниз. Ущелье оказалось весьма населённым: десятка два полуголых людей копошатся около… непонятно чего. То ли гончарные печи, то ли плавильные горны, то ли и то, и другое. Двое замешивают глину с чем-то чёрным, ещё один проворно размазывает смесь в деревянных рамках около пяди в поперечнике. Четвёртый осторожно тащит целую стопу таких рамок за большой утёс - а оттуда, из-за этого камня, валит чёрный дым и слышится странный звук: то ли шипение, то ли хлопки какие-то. Ещё несколько человек тащат на коромыслах бадейки - похоже, с углём.
А в стороне, чуть выше прочих, пристроился на склоне монах. Сверху плохо видно, но бритый череп знакомых угловатых очертаний. И меч, похоже, по-прежнему при нём, рядом лежит.
- Что это? - шёпотом спрашивает младший Ки.
- Не знаю, - так же отвечает старший. - Похоже на литейню, ну, на подсобные работы. Я близ Южной Столицы видел, как отливают храмовые изваяния. Но там были большие такие глиняные скорлупы, половинками - куда потом медь заливать; здесь таких не видать. По крайней мере, отсюда.
- А что это за плоские штучки таскают?
- Не понимаю пока. Подождём, присмотримся.
- Если прежде этот чад глаза не выест.
Внизу почти ничего нового не происходит. Но, в подтверждение предположения старшего брата, какой-то малый прокатил тачку с медным ломом, старым, позеленевшим, и новым, блестящим. Споткнулся, тележка накренилась, однако работник успел её выправить, не опрокинув, только мелочь какая-то высыпалась, и то немного. А в остальном всё по-прежнему, только дым стал ещё гуще. Ветер сменился, подул в сторону склона, прямо в нос. Учёный сморщился, зажал рот рукавом, пальцами другой руки стиснул переносицу - и всё равно не удержался, чихнул.
Вроде бы чуть слышно - а монах встрепенулся. Закинул голову, встал, отошёл подальше, чтоб видеть край обрыва. Братья Ки поспешно начали отползать назад, но младший махнул рукой: всё равно кусты качаются, снизу заметно.
- Эй! - кричит монах. Теперь, когда он стоит лицом вперёд и высматривает, видно: это действительно тот, который сопровождал настоятеля. Или очень похож.
- Эй, кто там?
- Это мы, наставники Календарного ведомства, - поднялся в полный рост старший Ки. - Скажите, пожалуйста: какова глубина этой впадины?
- Я что, мерил?
- А ширина?
- Шестов сорок.
- Пусть кто-нибудь из ваших поднимется сюда за верёвкой. Произведём измерения. Зная длину склона и угол крутизны, вычислим высоту.
- Нам сейчас не до того, - сердито говорит монах.
- А чем вы заняты?
Чуть замешкавшись, монах машет рукой:
- Готовимся к отливке священной утвари. Шли бы вы отсюда, господа учёные! Работа опасная, да и оскверниться недолго.
- Что ж сразу не сказали? - ужаснулись братья Ки. И припустили обратно.
Отошли подальше, отдышались. Погони нет, и хорошо: этим работягам бесштанным да и монаху куда сподручнее лазать по кручам, чем наставникам Календарного ведомства в полном облачении.
- То есть, похоже, ты был прав, - говорит младший Ки. - Литейня. И едва ли учтённая.
- Могу поручиться, что совершенно беззаконная, - отвечает старший брат. - Ты разглядел, что у них с тачки сыпалось?
- Не очень: далеко всё-таки. Да и быть такого не может.
- Вот мне тоже так показалось, - кивает Ки-старший. - Видел, там ребята рамки с набитой глиной таскали?
- Да. И что с того?
- А теперь прикинь: что, собственно, можно отлить в такую плоскую изложницу? Даже если их несколько друг на друга уложить, стопою, и льяла проковырять?
Младший учёный задумывается.
- Кольца, которые на посохах бренчат?
- На самом деле - может быть, хотя и для этого рамки явно тонковаты, - задумчиво прикидывает старший. - Нет. Всё равно лучше всего такая изложница подходит для денег. Жаль, я никогда не бывал на Государевом монетном дворе.
- Я тоже. Но тогда что ж получается: они правда монеты переплавляют и отливают новые? Чушь какая-то!
- Не чушь. Во-первых, в тачке там явно не только монеты были, но и лом покрупнее. А во-вторых - именно что новые! Из старых.
В пору, когда один из братьев только начинал служить, а второй ещё проходил обучение, в Столице принята была мера из разряда чрезвычайных. Правила отливки монеты, установленные двести лет назад, были пересмотрены: нужда в том чувствовалась давно. В старые времена, говорят, на медяк можно было кормиться два дня, но с тех пор настоящей меди в деньгах стало так мало, что за одну монету давали едва горстку риса. Конечно, ни в Столице, ни на местах деньгами почти никто уже и не рассчитывается, обходятся расписками либо простым обменом - но казна оттого терпела ущерб. А заморские соседи наживались, ибо к нам стали целыми кораблями возить деньги из страны То. И вот, решено было отливать новые монеты: крупные, веские, хорошей меди, вдесятеро дороже и впятеро тяжелее старых. Указ сопровождался неоднозначными знамениями и перетрясками чинов в Казначействе, кое-кто и в ссылку угодил. Похоже, теперь и в здешней горной глуши сообразили, зачем всё это делалось.
- Так… То есть на новую монету переплавляют, в частности, ту же дрянь, из которой лилась старая?
- Во всяком случае, на незаконной литейне, - уточнил Ки-старший. - Вообще-то подобные злоупотребления могут быть приравнены к вооружённому мятежу.
- Да одно другому не мешает…
За этой невесёлой беседой братья вернулись на прежнее место, где была установлена тренога с прибором - и обомлели.
- Прав ты был, братец, - выдохнул младший. - Не только старые деньги, конечно, они переплавляют.
Драгоценная снасть Календарного ведомства, тонкий прибор вместе с подставкой - исчезли. Может быть, это всё же неуместная расторопность носильщиков? Или земля-таки колыхнулась, и медный шар куда-то укатился? Братья обшарили всё вокруг - нету! Старший Ки опустился на четвереньки, вгляделся в следы. Натоптано изрядно…
- По крайней мере, потащили его не к ущелью, а в противоположную сторону, вверх.
- Ещё бы! - кивнул младший. - Такую громадину попробуй расплавь. Пилить на куски надо.
- Ах, что ты говоришь! - в отчаянии взмахнул запылившимся рукавом старший учёный и, не разгибаясь, двинулся по следу. По траве и тем более по кустам следить было несложно. А вот на каменной россыпи след потерялся. Окончательно…
(Продолжение будет)
7. Брага
За эти дни всяким успел наставник Итэммон повидать младшего Ки: и лихим хвастуном, и грозным гневливцем. А тут с вечера столичный учёный приуныл, помрачнел, молчит, спать улёгся едва не засветло, и то всё ворочался. А утром - и не встал. Лежит, завернувшись в верхнее платье, и в глазах - неизбывная тоска. Старший брат сидит рядом, тоже вздыхает.
Лекарь, конечно, осведомился, хорошо ли столичный гость себя чувствует.А тот и отвечает скорбно:
- Не изволь беспокоится, здоров я. Только вот за дело приняться не могу, и стыдно мне своего безделья.
- Что ж тому причиною?
- Прискорбная нехватка припасов. Как из Столицы отправились - не разочли, сколько всего в столь дальний путь понадобится.
- Братец, - подаёт голос Ки-старший, - уместно ли надоедать гостеприимному хозяину такими сетованиями?
После этого Итэммону ничего не оставалось, как заверить: уместно! - и уточнить, чего же столичным учёным недостаёт.
- Безделицы! - несколько оживился младший брат. - Одного-двух бочонков браги. А лучше бы - три.
- Речь, разумеется, идёт о покупке, - уточнил Ки-старший. - Казённые расписки календарного ведомства у нас есть.
- Это что же - прибор ваш без браги не действует? - строго спросил лекарь.
- Хуже! Я - не действую!
Итэммон объяснил весь вред пьянства; старший Ки кивал, младший стенал. Пришлось отправиться в управу с запросом насчёт нужд гостей. Заместитель наместника охотно дал разрешение отпустить учёным браги с казённых складов.
Получив свои три бочонка, Ки-младший немедленно ожил. Один оставил про запас, а два велел носильщикам прихватить вместе с медным шаром и треногой, и братья отправились продолжать изыскания.
По пути в горы носильщики, может, и ворчали по поводу лишней ноши, но учёные их наречия не разумели. А прибыв на подходящий уступ, братья Ки велели осторожно разгрузить носилки и объявили, что рабочими они премного довольны, рвение их находят похвальным и по такому случаю желаю всех четверых угостить. Сообщил старший Ки всё это на чистой Облачной речи, с изысканным столичным выговором - и гляди ж ты, все всё сразу поняли.
Всегда приятно, когда твой труд ценят, а ещё более лестно, когда важные господа не чинятся, а сами с рабочим людом выпивают. Чарочку за чарочкой…
Буяны с браги становятся вспыльчивы, плаксы начинают лить слёзы, а у людей образованных разыгрывается любознательность. Начали с вопросов благочестивых: о местном храме. Оказалось, настоятель не то чтобы тайно ускользнул, покрытый мраком, в горные трущобы. Нет, созвал всю братию на собрание и объявил: так, мол, и так, недостоин я учить вас Закону примером и наставлением, мне бы, мол, свои грехи избыть. Слез с высокого сиденья, взял посох и, не слушая мольбы и не отирая слёз остальных монахов, ушёл. Они за ним три версты следовали, просили остаться, заверяли, что без него закоснеют в невежестве. Не умолили. Поселился настоятель в горной чаще, живёт едва ли не в дупле, как филин, и неустанно предаётся сосредоточению. А что он кушать изволит - даже и неведомо.
- И вишь ли, господин, - рассказывает самый здоровенный из носильщиков, ражий, обросший, как дикарь, - из этого и вышли и пример, и наставление. Монахи один за другим потянулись следом, тоже отшельничают, кто где. Сперва хотели близ настоятеля обустроиться, но он их шуганул. Настоящий подвижник!
- Но что же его милосердные деяния? - спросил старший Ки. - Вот, скажем, в неурожайные годы - помогает ли храм народу?
- А как же, помогают, - закивал другой малый, мосластый и востролицый. - Вот прошлый год в засуху Дождевика заклял. Обошлось без неурожая…
Братья Ки узнали много подробностей о нраве здешнего дождевого бога, - нелёгком, как выяснилось, нраве. А вот о храмовых складах - ничего: похоже, запасами оттуда никто не делился.
Чарочка за чарочкой…
- Надо сказать, немного с того дождя да урожая радости вышло, - заметил третий носильщик, смуглый и угрюмый. - Всё собрали, подать сдали, только потащили к большой дороге, чтоб там перегрузить да к вам в Столицу направить - и нате!
- Что такое?
- Что-что… Разбойники! Накатили с гор целым воинством, ребят разогнали, только что не перекалечили, груз захватили - и были таковы. Вот, Таро тогда мешки таскал, - он кивает на дикообразного товарища, - еле жив ушёл!
- Позвольте, - хмурится младший учёный. - Но разве груз не сопровождала охрана? Пешие и конные стрелки?
- Конных не было, кони там просто не пройдут, - поясняет Таро. - А пешие стрелки были, конечно. Только что ж они поделать с лиходеями-то могли?
- Как что? Отстреливаться!
- Так они ж не умеют. Только стрелам бы перевод вышел, а стрелы-то казённые.
- Не вполне понимаю, - поднимает брови старший Ки. - Охранники, обученные воины на довольствии - и не умеют стрелять? Откуда ж вам таких прислали?
- Тут вишь ли, господин хороший, - поясняет мосластый, почтительно приподнимая чарку и опрокидывая её, - обученных-то давно нет. Ещё от запрошлого наместника вышла милость: в уважение местных старых семей, брать в охрану тутошних парней. И нам почёт, и казне береженье: жалованье, может, и половинное, да ещё и подарки за такую милость не в год окупятся… А всё же - приход, и тем же часом и по хозяйству всё успеть можно.
- Так… А стрелять этих парней, значит, так и не выучили?
- Как можно! Они хоть и из хороших семей, у кого и родня есть на полной государевой службе - но сами-то всё ж мужики, вроде нас же. Кто ж их учить-то станет? Объявят потом мятежниками - и воеводе беда, и нам всем!
- Кстати да, - говорит Ки-младший, - а что ж воевода?
- А он к тому времени тоже грехи свои осознал. Подался в горы, молиться. Иные говорят - с новым начальством не поладил, а иные - тронул его сердце пример настоятеля.
Чарочка за чарочкой…
- И что ж, так всё и пропало? Весь годовой сбор? Это ж какая у вас недоимка должна была выйти! - сочувственно качает головой старший брат.
- Ну, ту нам на начальство наше пенять грешно. Понятно, что из-за разбойников этих всех нас в землю вогнать могли. Ну, господин Яцутакэ, заступник наш, говорит: «Вы уж поднатужьтесь, наскребите по новой хоть с половину украденного. А остальное мы, служилые люди, доложим - от самого господина наместника до последнего охранника. За счёт нашего жалованья». И не соврал. В срок уложились - обошлось.
- Как раз из вояк наших один ворчал, - вставляет Таро, - что ему, мол, теперь ещё три года вообще без жалованья обходиться придётся. Ну, мы его усовестили. Чай, и так не голодранец, двоюродный племянник доброго господина Яцутакэ!
Чарочка за чарочкой…
- А расскажи-ка, Таро, - спрашивает уже изрядно захмелевший Ки-младший, - какие они были, эти разбойники?
- Ох, страшны! Ростом - с сажень каждый, оружьем лязгают, горлом улюлюкают, кричат, как дикие звери - ничего не понять. Сдаётся мне, среди них и горные демоны были… У одного я вот этими глазами видел рог! Один, правда.
- Ужасно! Ужасно! - переживает старший учёный. - А что ж по этому поводу сказал благочестивый настоятель?
- Что ж он мог сказать? Ничего, конечно. Он за всех нас, пустомель, обет молчанья держит который уж год.
- Но сердцем скорбь нашу чует, - поднимает грязный палец четвёртый, самый тихий носильщик. - С тех пор рогатых демонов никто не видал, не сглазить бы!
Братья Ки попробовали и о молодом письмоводителе порасспросить - но тут не узнали ничего нового. Да, пропадал парень, вроде как внутри горы побывал, но с деревенскими, понятно, о том не толковал. И ни в какую столицу не отправлялся - весь год тут безвылазно сидит, старается при господине наместнике.
Чарочка за ча… Вдруг носильщики притихли, чарки до ртов не донесли, согнулись в земном поклоне. Братья повернулись в ту же сторону - нет, никто из начальства вроде бы не пожаловал. Только идёт по тропинке сухонький старичок, в чём душа держится. Платье монашеское, потёртое да поношенное, в руке - посошок, голова бритая, но уже немного обросшая седой щетинкой. Прошёл мимо, глянул через плечо укоризненно. И скрылся за поворотом.
- Вишь? - шёпотом молвит мосластый. - Это ж он и был! Святой настоятель!
А чуть приотстав от настоятеля, за ним следовал другой монах - помоложе, хотя тоже уже далеко не юноша, крепкий, с каким-то угловатым черепом и клинком за поясом. Покосился в сторону пирующих, отвернулся, поспешил дальше. То ли верный ученик, то ли телохранитель, то ли соглядатай.
И вся гулянка после этого как-то скисла. То ли носильщики усовестились, то ли и впрямь решили, что им уж довольно… До вечера братья их отпустили, велев вернуться за пару часов перед закатом - нести обратно медную снасть.
- Как хорошо, что Верный край не имеет немирных соседей, - заметил старший Ки, оставшись наедине с братом. - При такой постановке дела у нас в Запроливье уже всё дикари захватили бы.
- А тут, выходит, демоны вместо дикарей, - откликнулся младший. - Взымают в свою пользу Государеву подать.
- Неудивительно, что воевода предпочёл исчезнуть.
- Больше того, - младший учёный внезапно улыбается, - теперь и с остальным начальством многое прояснилось. Я все эти дни переживаю: как господину Миёси помочь, если он ни говорить с нами не желает, ни даже видеть нас? Не поймёшь, в своём он уме или действительно обезумел? А теперь - всё понятно! Потерять всю годовую подать - хуже некуда! Не удивительно, что ему страшно и стыдно людям лицо показывать.
- Добро, если будет по твоему слову, - задумчиво произносит старший брат. - В смысле - если хуже и впрямь не будет.
- Что меня в тебе восхищает, братец, - это что ты всегда надеешься на лучшее!
8. Красавица
Казначеев дом - близ самой управы. Конечно, сразу туда заявиться в отсутствие благочестивого хозяина немыслимо: так что Ки-старший с дочкой наставника Итэммона сперва послал туда письмо, привязав его к ветке растения с лекарского огорода. Вообще это отчаянный шаг - посылать ветку, не зная, как этот куст здесь называется: вдруг зловеще? Но цветочки красивые, а сейчас, в разгар лета, мало что уже цветёт.
Госпожа казначейша соизволила ответить немедленно, с той же посланницей. Почерк хорош. Томится, мол, в уединении вдали от вестей из Столицы, какая бы птица ей их донесла? Лекарская девочка, пока ждала ответа, рассказала казначееву сыну о теневых зверушках; тот напросился в гости и другим разболтал. Так что пожаловал не один, а с ещё одним парнишкой постарше, лет девяти-десяти, нарядным, круглым, осанистым.
Этот поклонился, разогнулся и сразу:
- А ну-ка, что у вас тут за звери?
Итэммоновы ребята начали показывать - уже сами, без помощи Ки. Казначейский мальчик посмотрел, попробовал сам - с непривычки плохо выходит. Лекарята хихикают, он дуется.
Старший гость сам за тряпки не берётся. Смотрит снисходительно:
- Это для мелких.
- Это столичная игра! Господин учёный, скажи ему!
А он кто? - шёпотом спрашивает старший Ки. Внук господина заместителя, - объясняют дети.
Мальчик и слушать не стал. Пошёл прочь, на ходу бросил:
- Вы тут поосторожнее. Мало ли что…
- А ты чего распоряжаешься?
- А я как вырасту, тут главным буду. Будто не знаете.
Никогда не женюсь, - бормочет младший Ки. - Взрослый может соблюдать хотя бы показную скромность, но дети и внуки его выдают.
Старший брат даже смутился. Набелился, переоделся - и ближе к ночи собрался-таки наведаться к казначейше, в качестве столичной птицы.
В саду у казначея темно, однако на женской половине теплится огонёк. Ки расположился на крыльце. Двери раздвинуты по жаркой погоде, внутри виден занавес - нарядный, но уже несколько потёртый. Из-под него выглядывают подолы платья, в тех цветах, что носили в Столице лет семь-восемь назад. Похоже, сынок у казначея родился уже здесь.
Учёному передают закуски: обильные, разнообразные, но нельзя сказать, чтобы разложенные с безупречным вкусом. Старший Ки отведал: вкусно. Остатки разложил покрасивее. Выпил. Рассказал о новейших назначениях, о новых постройках в Столице.
- А свадьбы, свадьбы-то?
Голосок у казначейши тонкий, трепетный.
Послушала о свадьбах. У кого сыновья, у кого дочки.
- А как там Податная госпожа с Седьмой улицы, поправилась ли? А барышня Конюшенная с Девятой, видать, уже расцвела?
Ответить затруднительно: даже если знать место службы родичей и расположение усадьбы, трудно понять, о которой даме идёт речь. Должности меняются, чиновников переводят из ведомства в ведомство, семьи переезжают… Впрочем, Ки откликается непринуждённо:
- Ах, барышня Вечерняя Дымка… О, да, госпожа Жемчужный Сундучок…
Эти прозвища меняются ещё чаще, и знаменитому дамскому любезнику, разумеется, положено знать их все. Если он и выдумывает половину новостей - не подловишь!
- Но скажите же, за кого вышла замуж барышня Тома? Помнится, у ней было четыре жениха…
- В итоге - за пятого, - отвечает учёный неожиданно мрачно.
- И кто же счастливец?
- Сыщик Полотняного приказа.
- Ах! Ужас какой!
- Совершенно бесчувственный служака. Однажды мне довелось беседовать с бедняжкой об этом… Она в отчаянье. Но хоть дети у неё хорошие.
Сквозь занавес видно, как казначейша грозит пальчиком: да ты проказник!
Постепенно вопросы хозяйки становятся реже, любопытствует как-то вяло, врасстановку. Значит ли это, что светская беседа подходит к концу и пора переходить к решительным действиям? Служанка за перегородкой посвистывает и даже похрапывает громко и выразительно: видимо, самое время!
И только столичный гость начал, потихоньку продвигаясь на коленках поближе к занавесу, говорить длинную и изысканную двусмысленность, как вдруг - земля колыхнулась. Счастливая примета! Толчок слабый. Такие в Столице случаются по пять-шесть раз в году, хотя здесь в горах ощущение немного другое. Госпожа взвизгивает, учёный, не теряя времени, перекатывается к ней за занавес. Шепчет решительно:
- Прежде всего, во избежание пожара, гасим огни!
Возражений не последовало. Кажется, казначейша полностью положилась на многоопытного гостя. Отчасти даже в прямом смысле слова. Плохо только, что господин Ки запутался в её длиннющем китайском поясе. Ох уж эти устаревшие обычаи, кто же сейчас так носит… Неудобно!
Земля вроде бы больше не дрожит - зато раздаётся какой-то грохот и звон в саду, у самого крыльца. Крепко спящая служанка громко и отчётливо ойкает. Слышно, как у крыльца кто-то небрежно разувается. По звуку - не лёгкие чиновничьи сапожки, а грубые, как половик, сандалии, какие надевают для странствия по горам. А звенят, не иначе, кольца на посохе. Хотя вообще-то монахам не положено собирать милостыню по ночам.
- Исключительно не вовремя! - в самое ухо учёному шепчет казначейша. - Давай быстро туда, в северо-западный угол! И не скрипи створкой, а то нас обоих поубивают!
Могло быть ещё глупее, - думает Ки, пытаясь определить, где какая сторона света. - В базарных историях иных незадачливых любовников и в циновки закатывали… Наконец, нащупал подавшуюся под рукой раздвижную створку, хотя не скрипнуть не получилось. А за занавесом уже гудит звучный, знакомый голос:
- А вот и я - Внезапное Озарение!
Госпожа шуршит платьями, видимо, поспешно приводит себя в порядок. Откликается недовольно:
- Не шуми - дитя проснётся от такого крика! И вообще, ты не совсем ко времени. Мне неможется…
Можно было предупредить, что за этой перегородкой пол почему-то на добрых две пяди ниже. Темно, тесно, пробуешь повернуться - на что-то натыкаешься. Учёный осторожно подполз к внешней стене - ба, да она бревенчатая!
Надобно запомнить: не укрепляющие пилюли надо брать с собою на любовное свидание. Не мягкую бумажку. А совочек, для рытья подкопа. Может пригодиться!
Монах голоса не понижает - гласит так же зычно, как несколько дней назад в горах:
- А ты воззови к Чуткой ко Звукам - и всё пройдёт! А то у меня времени мало!
Да, от этакого соперника отделаться непросто. Если дело дойдёт до стычки - посохом в комнате не особо помашешь, но Ки-то и вовсе безоружен. Начал ощупывать вокруг себя - вдруг подвернётся что-нибудь годное для самозащиты - или для защиты беспомощной дамы. Бочки какие-то. Значит, где-то должен быть и крюк, чтоб их открывать. Шарит, шарит - нету!
Госпожа казначейша тем временем, кажется, решила оставить бесполезное сопротивление. И даже любезничает с монахом куда откровеннее, чем с предыдущим своим посетителем. Учёный тем временем добрался до другого выхода - только тот заперт наглухо. Пополз обратно.
Судя по звукам из верхних комнат, монашеское платье - куда удобней для любовной страсти, чем одеяние чиновника. Хотя, казалось бы, уместнее было бы обратное.
Что-то попалось под руку. Ага, половинка разъёмной рамы, в каких вдвоём носят бочки. Вообще-то такой бочонок, как эти, и один человек мог бы легко поднять - даже полный браги или квашеных овощей. Ки примерился - ого! Тяжесть и впрямь неподъёмная. И звенит.
У соперника всё наоборот - сперва предался страсти, теперь принялся подкрепляться. Ворчит:
- Мало! Что за скупердяйство! А это что? Вот это, спрашиваю? Мне ж никакой убоины - нельзя! Я ж, так-перетак, постник!
Учёный поспешно ощупывает бочонок за бочонком. Некоторые полны не больше чем до половины, судя по весу и звуку. Звук, кстати, вполне узнаваемый. Может быть, в Верном краю и творится сплошное безобразие, но если это управская казна (всё правильно, к северо-западу от казначеева дома снаружи виднелся какой-то казённый склад) - то казна эта никак не пуста! Ещё удивительнее другое: почему она набита не тканью, не тюками с зерном, а, похоже, чеканной монетой? В совершенно избыточном количестве. Даже если чиновникам тут не платили не два, не три года, а лет пять-шесть - всё равно слишком много!
Постник тем временем сообразил, что к чему:
- Так, выходит, ты вовсе и не меня тут ждала? Мясоеда какого-то, в смысле, птицееда? Ах ты тварь распутная! Подобная индийской царице Си…
Не успел договорить - дама возмутилась, перебила негодующе:
- Ты всё-таки не забывай, с кем говоришь! Я - женщина достойная, жена Государева чиновника, не чета другим твоим…
- Жена? - рявкает монах. - Никакая ты не жена! А вдова давно!
- То есть как?
- А со второго дня, как твой муженёк в паломничество подался! Ябедник незадачливый!
На втором кругу Ки обнаружил, что под одну из стен подкоп кто-то уже устраивал. Только это, скорее всего, была собака. Наставнику календарного ведомства туда точно не пролезть. Тут что, казну с собаками сторожат, за неимением вооружённой охраны? Тогда где они сейчас?
Чувств госпожа не лишилась - разразилась оглушительными рыданиями. При таких вестях - неудивительно. И монах сразу как-то присмирел, не орёт больше, только ворчит:
- Ну ладно… Да чего ты? Ну, мало ли кто пропадает на пути к Западным святыням? Такая кончина зато обеспечит ему благое новое рождение. А голодать вы с малым не будете, это я обещаю!
Не помогает - казначейша только громче рыдает. И служанка где-то сбоку тоже заголосила. Нежданный гость поутешал, потом, слышно, встал, пристукнул посохом:
- Ну тебя! Ладно, ты тут погорюй. Я завтра загляну.
И, похоже, вышел на крыльцо. А там уж и не слышно - ушёл или остался, плач заглушает.
И что в таком положении прикажете делать блистательному столичному кавалеру?
Ки осторожно выбрался обратно, задвинул перегородку. Госпожа лежит, закутавшись с головой, так что даже непонятно, где эта голова. Только сотрясается. Учёный подошёл, протянул руку.
- Ах, ступай! И ради всех богов, не сцепитесь там! А то ещё и тебя…
Выждал на крыльце - тихо. И осторожно, угрюмо отправился к дому наставника Итэммона.
9. Медь
Великая доверительность соединяет любящих братьев! Ещё ночью старший Ки разбудил младшего и без утайки шёпотом пересказал свои похождения.
- Выходит, и без убийства таки не обошлось.
- Если, конечно, монах не врал, - уточнил осторожный старший учёный.
Но дальнейшее обсуждение отложили до завтрашнего похода в горы, а то уже дети заворочались, слыша их голоса.
А наутро - новая напасть. Старший Ки, проверяя медный шар к приходу носильщиков, сдвинул крышку, заглянул внутрь - и ахнул:
- Где?!
- У меня, - успокоил его брат. - Тут вчера ты ушёл, а сынок твоей зазнобы остался. Тени у него не получались, но он стал показывать, как его мать научила зверей и человечков из бумаги складывать. Через час вижу: вся ребятня сидит с бумажками; слышу - наставник Итэммон хватился каких-то своих пропавших записей. Ну, я и прибрал наши за пазуху, от беды подальше.
Дождались носильщиков. То ли прежние всё ещё маются похмельем, то ли прошёл слух, что учёные господа рабочих потчуют, и установилась очерёдность - но на этот раз явились совсем другие ребята. Мрачные, молчаливые, Облачную речь разумеют с трудом. Загрузили шар и треножник, двинулись в горы, обсуждая ночной подземный толчок. Ещё не вышли из посёлка, как встретили письмоводителя Таманобу. Тот поклонился, с деловитым видом хотел проследовать своей дорогой, но старший учёный, махнув носильщикам, чтобы следовали дальше вместе с младшим, задержался и обратился к письмоводителю:
- Прости моё любопытство - тут поговаривают, что господин казначей так и не добрался до святынь Великого Властителя Земель?
Таманобу явно смутился, но овладел собою, удивлённо вскинул брови:
- Не знаю - возможно, и так: путь неблизкий. Имея подорожную, господин казначей мог воспользоваться возможностью поклониться по дороге и другим святым местам.
И вдруг насторожённо:
- А что? Вам довелось встретить его в Столице?
- Да нет, - повёл плечами учёный, - я ведь его и в лицо-то не знаю. Да и мог ли он настолько уклониться от своего пути? Просто до меня дошёл нехороший слух…
Помедлил, но юноша не перебивает, ждёт продолжения.
- Будто бы господин казначей погиб по дороге. Даже ещё, может быть, не успев покинуть Верный край.
- Об этом мне ничего не известно, - задумчиво отвечает Таманобу. - В управу не сообщали. Будем надеяться что это пустые сплетни. А от кого они расходятся?
- Да я уж и не помню, кто наболтал, - уклонился Ки.
- Здесь у нас любят посудачить о начальстве, - письмоводитель быстро вскинул глаза на собеседника и вновь потупился. - Про вас, учёные господа, тоже пустые сплетни распускают. Меня расспрашивали, наставника Итэммона тоже…
- Тебя - потому что заметили наши с тобою беседы?
- Да какие ж беседы? - удивился Таманобу. - Просто вы же ваши бумаги господину наместнику предъявили, они через меня проходили. Вот кое-кто и любопытствует: не подложные ли грамоты? Тут любят самозванцев высматривать…
- А что, уже бывали самозванцы в ваших краях?
- Нет, - качает головою юноша. - Хотя, по моему скромному суждению, если негодяй-самозванец прикидывается Государевым чиновником - оно лучше, чем если настоящий Государев чиновник - негодяй.
- Не могу не согласиться. Послушай, а ты всё-таки не мог бы устроить нам личную встречу с господином наместником? И лучше - наедине.
- Постараюсь, но ничего не могу обещать. Господин сейчас избегает… необязательных приёмов. В любом случае, необходимы веские причины. А теперь приношу свои извинения, мне надо спешить по службе.
Таманобу улыбается, откланивается и припускает в сторону управы. Сегодня у него с зубами всё в порядке - чёрные, совсем не видны.
Ки-старший догнал брата, когда тот уже установил прибор и отпустил носильщиков. Пересказал разговор с письмоводителем.
- Что в управе если и знают о гибели казначея, то не спешат об этом толковать - неудивительно, - откликнулся младший учёный. - А вот что в нас уже подозревают самозванцев - плохо. Что-то недосмотрели?
- Я тоже по дороге перебирал возможности. Вроде бы нет. Разве что на самом деле кто-то здесь слишком хорошо разбирается в нашей науке.
- Или ждут, что мы уже к чему-то придём, или хотя бы начнём распространяться не вообще об извержениях, а применительно к здешним местам. Надо будет сегодня же прямо сказать: быть большому землетрясению!
- С чего ты взял?
- Пусть лучше обсуждают это предсказание, чем наши грамоты.
- Ты, главное, не накличь, - мрачно предостерегает старший брат. - Я, честно говоря, и без того себя чувствую неспокойно. Прислушиваюсь, не дрожит ли почва, принюхиваюсь, не тянет ли дымом… То и дело чудится.
- Не чудится, - успокаивает младший. - И впрямь тянет, причём довольно вонючим. По-моему, вон из того ущелья.
- Надо бы взглянуть.
В чужих горах всегда так: кажется, что подозрительное ущелье - вот оно, а на деле к нему приходится пробираться чуть не полчаса через колючие кустарники. Но теперь уже определённо ощущается запах, и какая-то дымка с пылью и копотью дрожит в воздухе. Земля, правда, не трясётся.
Добравшись до края обрыва, братья заглянули вниз. Ущелье оказалось весьма населённым: десятка два полуголых людей копошатся около… непонятно чего. То ли гончарные печи, то ли плавильные горны, то ли и то, и другое. Двое замешивают глину с чем-то чёрным, ещё один проворно размазывает смесь в деревянных рамках около пяди в поперечнике. Четвёртый осторожно тащит целую стопу таких рамок за большой утёс - а оттуда, из-за этого камня, валит чёрный дым и слышится странный звук: то ли шипение, то ли хлопки какие-то. Ещё несколько человек тащат на коромыслах бадейки - похоже, с углём.
А в стороне, чуть выше прочих, пристроился на склоне монах. Сверху плохо видно, но бритый череп знакомых угловатых очертаний. И меч, похоже, по-прежнему при нём, рядом лежит.
- Что это? - шёпотом спрашивает младший Ки.
- Не знаю, - так же отвечает старший. - Похоже на литейню, ну, на подсобные работы. Я близ Южной Столицы видел, как отливают храмовые изваяния. Но там были большие такие глиняные скорлупы, половинками - куда потом медь заливать; здесь таких не видать. По крайней мере, отсюда.
- А что это за плоские штучки таскают?
- Не понимаю пока. Подождём, присмотримся.
- Если прежде этот чад глаза не выест.
Внизу почти ничего нового не происходит. Но, в подтверждение предположения старшего брата, какой-то малый прокатил тачку с медным ломом, старым, позеленевшим, и новым, блестящим. Споткнулся, тележка накренилась, однако работник успел её выправить, не опрокинув, только мелочь какая-то высыпалась, и то немного. А в остальном всё по-прежнему, только дым стал ещё гуще. Ветер сменился, подул в сторону склона, прямо в нос. Учёный сморщился, зажал рот рукавом, пальцами другой руки стиснул переносицу - и всё равно не удержался, чихнул.
Вроде бы чуть слышно - а монах встрепенулся. Закинул голову, встал, отошёл подальше, чтоб видеть край обрыва. Братья Ки поспешно начали отползать назад, но младший махнул рукой: всё равно кусты качаются, снизу заметно.
- Эй! - кричит монах. Теперь, когда он стоит лицом вперёд и высматривает, видно: это действительно тот, который сопровождал настоятеля. Или очень похож.
- Эй, кто там?
- Это мы, наставники Календарного ведомства, - поднялся в полный рост старший Ки. - Скажите, пожалуйста: какова глубина этой впадины?
- Я что, мерил?
- А ширина?
- Шестов сорок.
- Пусть кто-нибудь из ваших поднимется сюда за верёвкой. Произведём измерения. Зная длину склона и угол крутизны, вычислим высоту.
- Нам сейчас не до того, - сердито говорит монах.
- А чем вы заняты?
Чуть замешкавшись, монах машет рукой:
- Готовимся к отливке священной утвари. Шли бы вы отсюда, господа учёные! Работа опасная, да и оскверниться недолго.
- Что ж сразу не сказали? - ужаснулись братья Ки. И припустили обратно.
Отошли подальше, отдышались. Погони нет, и хорошо: этим работягам бесштанным да и монаху куда сподручнее лазать по кручам, чем наставникам Календарного ведомства в полном облачении.
- То есть, похоже, ты был прав, - говорит младший Ки. - Литейня. И едва ли учтённая.
- Могу поручиться, что совершенно беззаконная, - отвечает старший брат. - Ты разглядел, что у них с тачки сыпалось?
- Не очень: далеко всё-таки. Да и быть такого не может.
- Вот мне тоже так показалось, - кивает Ки-старший. - Видел, там ребята рамки с набитой глиной таскали?
- Да. И что с того?
- А теперь прикинь: что, собственно, можно отлить в такую плоскую изложницу? Даже если их несколько друг на друга уложить, стопою, и льяла проковырять?
Младший учёный задумывается.
- Кольца, которые на посохах бренчат?
- На самом деле - может быть, хотя и для этого рамки явно тонковаты, - задумчиво прикидывает старший. - Нет. Всё равно лучше всего такая изложница подходит для денег. Жаль, я никогда не бывал на Государевом монетном дворе.
- Я тоже. Но тогда что ж получается: они правда монеты переплавляют и отливают новые? Чушь какая-то!
- Не чушь. Во-первых, в тачке там явно не только монеты были, но и лом покрупнее. А во-вторых - именно что новые! Из старых.
В пору, когда один из братьев только начинал служить, а второй ещё проходил обучение, в Столице принята была мера из разряда чрезвычайных. Правила отливки монеты, установленные двести лет назад, были пересмотрены: нужда в том чувствовалась давно. В старые времена, говорят, на медяк можно было кормиться два дня, но с тех пор настоящей меди в деньгах стало так мало, что за одну монету давали едва горстку риса. Конечно, ни в Столице, ни на местах деньгами почти никто уже и не рассчитывается, обходятся расписками либо простым обменом - но казна оттого терпела ущерб. А заморские соседи наживались, ибо к нам стали целыми кораблями возить деньги из страны То. И вот, решено было отливать новые монеты: крупные, веские, хорошей меди, вдесятеро дороже и впятеро тяжелее старых. Указ сопровождался неоднозначными знамениями и перетрясками чинов в Казначействе, кое-кто и в ссылку угодил. Похоже, теперь и в здешней горной глуши сообразили, зачем всё это делалось.
- Так… То есть на новую монету переплавляют, в частности, ту же дрянь, из которой лилась старая?
- Во всяком случае, на незаконной литейне, - уточнил Ки-старший. - Вообще-то подобные злоупотребления могут быть приравнены к вооружённому мятежу.
- Да одно другому не мешает…
За этой невесёлой беседой братья вернулись на прежнее место, где была установлена тренога с прибором - и обомлели.
- Прав ты был, братец, - выдохнул младший. - Не только старые деньги, конечно, они переплавляют.
Драгоценная снасть Календарного ведомства, тонкий прибор вместе с подставкой - исчезли. Может быть, это всё же неуместная расторопность носильщиков? Или земля-таки колыхнулась, и медный шар куда-то укатился? Братья обшарили всё вокруг - нету! Старший Ки опустился на четвереньки, вгляделся в следы. Натоптано изрядно…
- По крайней мере, потащили его не к ущелью, а в противоположную сторону, вверх.
- Ещё бы! - кивнул младший. - Такую громадину попробуй расплавь. Пилить на куски надо.
- Ах, что ты говоришь! - в отчаянии взмахнул запылившимся рукавом старший учёный и, не разгибаясь, двинулся по следу. По траве и тем более по кустам следить было несложно. А вот на каменной россыпи след потерялся. Окончательно…
(Продолжение будет)