Розповідь К. Піунової
* * *
Это было в 1857 году. В одном из рядовых спектаклей, в котором я была занята, в антракте перед водевилем наш антрепренер пришел за кулисы с каким-то незнакомым человеком в смазных сапогах и показал ему наше закулисное устройство театра: наши уборные, бутафорскую и другие помещения сцены. Этот незнакомец был великий украинский поэт Т. Г. Шевченко. С некоторыми актерами антрепренер познакомил Тараса Григорьевича. Была ему представлена и я. Я сделала перед Тарасом Григорьевичем реверанс - он протянул мне руку, глаза его пристально и ласково смотрели на меня. Он улыбнулся и сказал:
- Вами-то я всегда любуюсь, когда вижу вас на сцене.
Под гримом я покраснела до ушей. В смущеньи я что-то пробормотала, не зная, что мне нужно сказать, чтобы выразить ему свое удовольствие, свою радость по поводу знакомства с ним.
Мы все знали, что в Нижнем Новгороде живет Т. Г. Шевченко, знали о его возвращении из ссылки, но о возможности познакомиться с ним, говорить с ним - никто из нас и не мечтал. Подоспел третий звонок помощника режиссера, и я еще раз сделала книксен перед Тарасом Григорьевичем, сказала ему:
- Мне надо итти на сцену... Сейчас начинают.
- Будьте как всегда прекрасны, - ласково пожимая руку, сказал великий поэт.
Я побежала на сцену.
Сердце мое колотилось так сильно и так часто, что я еле переводила дыхание. Какое-то необъяснимое волнение охватило меня от взгляда, звука ласкового голоса и от его теплого пожатия руки. В нем была какая-то обаятельная простота... Когда я вышла на сцену и опять в партере увидала ласковые глаза поэта, я невольно улыбнулась и вдохновенье - творческий огонь - охватило все мое существо.
Придя после спектакля домой, я долго, долго думала о своем новом знакомом, была задумчива и даже навлекла на себя неудовольствие моего отца. «О чем это вы, Катерина Борисовна 1, все думаете? Или о ком?» Я ему ничего не отвечала: думы свои, запавшие в мою голову о великом человеке, я глубоко хранила в моем сердце.
Вскоре после этого в Нижний Новгород приехал знаменитый актер Михаил Семенович Щепкин.
Это был бесподобный актер и изумительный человек. Он пользовался громадной славой как артист и глубоким уважением как человек. Происходил он из крепостных графа Волькенштейна и после семнадцатилетнего путешествия по матушке-России в качестве странствующего актера он тридцать два года служил при Московском театре. Михаил Семенович Щепкин приезжал в Нижний Новгород в гости к Тарасу Григорьевичу и по желанию Шевченко и нижегородцев, узнавших о приезде великого артиста, Михаил Семенович сыграл несколько спектаклей. Щепкин, увидав меня на сцене, сразу почувствовал во мне дарование, и в его гастролях я играла с ним по его желанию все главные роли в «Матросе», в «Мирандолине» («Хозяйка гостинницы») - Мирандолину, в «Москале-чаровнике»2 - Татьяну. Вот эта-то роль, эта-то пьеса «Москаль-чаровник» и дала мне возможность, большую, незабываемую всю жизнь радость, счастье видеть подле себя Тараса Григорьевича Шевченко.
Тарас Григорьевич любил меня как свое родное детище и даже еще горячей, и вот Тарас Григорьевич, а в угоду ему и Михаил Семенович Щепкин учили меня украинскому языку, и роль Татьяны в оперетте «Москаль-чаровник» я вызубрила так, что и посейчас помню ее наизусть.
Сколько страха, волнений пережила я, когда такой знаменитый артист назначил мне эту трудную роль Татьяны. И как я была поражена, когда Щепкин пришел в театр с Шевченко. «Ты, Тарас Григорьевич, обучи ее - она девица понятливая, талантливая, ты увидишь - она нас же порадует своей игрой».
И вот Тарас Григорьевич, познакомясь с моим отцом и моей матушкой, стал приходить к нам в наш скромный домик, в наше крохотное зальце с небольшими оконцами, крашенным полом и скромной обстановкой.
Была суббота. Моя мать и все дети были в церкви, спектакля не было... Вечерело... Я сидела в своей комнатушке, передо мной горела сальная свеча... Я углубилась в чтение роли Татьяны...
Украинские слова были для меня новы и плохо понятны... В передней раздался звон колокольчика. Я побежала отпереть дверь... Дверь распахнулась, и в переднюю вошел мой отец, а за ним стоял весь занесенный снегом Тарас Григорьевич Шевченко.
- Вот какого учителя нашел, Екатерина Борисовна, тебе наш старик Михаил Семенович.
Тарас Григорьевич стряхивал с воротника своей шубы снег, а я бросилась помогать ему снять ее.
- Не надо, не надо, серденько. Тарас давно сам себя и одевает и раздевает, - весело смеясь и снимая свою тяжелую шубу, сказал Шевченко.
Мы вошли в комнату... Отец засуетился...
- Чайку бы нам... Мамаша, Феона Ивановна, небось с ребятами в церкви? - спросил отец.
Я ответила, что никого нет дома, и я одна.
- Вот и отлично! Никто нам не помешает - будем учиться и чаю не надо! - бодро и весело сказал поэт.
Я принесла свечу. Тарас Григорьевич раскрыл пьесу, которую он принес с собой. Я взяла свою роль, и сидя за столом при тусклом свете сальной свечи, начался мой первый урок украинского языка для роли Татьяны в пьесе «Москаль-чаровник».
Тарас Григорьевич спокойно прочитывал каждое слово и терпеливо ждал, когда я правильно произнесу его. Он работал со мной долго, свеча нагорала, коптела, приходилось часто срезывать фитиль. Наклонившись над пьесой, Тарас Григорьевич исподлобья поглядывал на меня и одобрительно кивал своей головой, когда я постепенно начинала правильно выговаривать украинские слова.
До первого представления «Москаль-чаровник» Тарас Григорьевич приходил к нам ежедневно разучивать со мной роль Татьяны.
Наконец, настал день спектакля. Я волновалась, все мои сестры и мать приготовляли мне все нужное к спектаклю. Тарас Григорьевич, на вид спокойный, лихорадочно блестящими глазами смотрел на торопливые приготовления и на всех нас и терпеливо ждал меня, чтобы со мной вместе пойти в театр.
Перед самым спектаклем Тарас Григорьевич сказал мне: «За вас, Катруся, я спокоен» и пошел смотреть представление. Окрыленная его словами, я смело вышла на сцену.
После спектакля, который прошел с громадным успехом для меня и с большим триумфом для Щепкина, Тарас Григорьевич прошел за кулисы в уборную к Щепкину и благодарил его за то наслаждение, которое он доставил своей игрой. Щепкин сказал ему, что наслаждение-то получил он, Щепкин, так как Пиунова - это первая актриса, которая так великолепно играла с ним Татьяну, а знаменитая Самойлова 3 перед скромною Пиуновой просто солдатка.
Я была счастлива, что и Шевченко вместе со мной разделяет мой успех и мою радость. Я чувствовала, как в его большой глубокой натуре зарождается ко мне что-то такое, что заставляет меня с каждой нашей встречей все больше и больше не считать его чужим, а родным, близким мне человеком. Его присутствие в нашем доме стало мне необходимым, с его приходом в мое сердце врывался каждый раз луч света, знания и чувство большой, большой радости.
Тарас Григорьевич приносил мне книжки и читал их вместе со мной! Я учила наизусть стихи и монологи из пьес и декламировала их ему. Он мне часто говорил:
- Катруся, если ты будешь работать, то сделаешься великой актрисой.
Я была счастлива. И как ребенок, который ждет прихода своей матери, ждала каждый день Тараса Григорьевича. Он приходил всегда радостный, всегда вдохновенный. Как часто, сидя с ним вдвоем, он рассказывал мне о своем тяжелом изгнании, о тех, которые совершили над ним это великое преступление.
- Вот видишь, Катруся, - сказал Тарас Григорьевич, - вот тут на тарелке орехи - это народ, я выберу из них самый крупный орех - это будет царь. - Затем он ссыпал с тарелки в свою шапку все орехи, и в массу орехов бросил выбранный им самый крупный орех. Затем встряхнул шапку, орехи пересыпались в ней и засыпали собой самый крупный орех. - Ну, вот, Катруся, смотри, где же царь? Он затерялся в народе, попробуй, найди его теперь?!
Приходят мне на память наши дружественные беседы, когда за чашкой чая у самоварчика сидела я, Михаил Семенович Щепкин и Тарас Григорьевич. Щепкин во время своих гастролей каждый свободный вечер проводил со мной и с Тарасом Григорьевичем. Однажды я рассказала моим друзьям свою беду, которую мне нанесли во время моего объезда знатной публики с приглашением на мой бенефис. В прежнее время бенефис был «наградой», которой добивались в течение многих лет. Я же имела бенефис, когда получала всего десять рублей в месяц. Для того чтобы сделать хороший сбор, нужно было быть любимицей публики, а кроме того нужно было делать «визиты» с билетами на бенефис из дома в дом к богатым людям. Так вот в одном доме меня приняли очень любезно, купили билет и подарили еще «на придачу» надеванное тарлатановое платье. Эта подачка меня страшно обидела, но не взять было нельзя. Щепкин рассказал тогда другой факт из его бенефисных объездов знатных господ. В одном доме «знатный барин» принял его в зале и, не говоря ни слова, позвал лакея и приказал провести Щепкина в столовую. В столовой его ждала только экономка, господа уже откушали.
- Я, - говорил Щепкин, - выпил чашку кофе, едва справляясь с негодованием. Когда же я успокоился, то понял, что меня не хотели обидеть, а наоборот... Но способ оказать внимание человеку был груб, так как в этот дом не проникло еще чувство уважения к актеру как равноправному человеку. Ну, а все-таки мне было больно и обидно, ведь я тогда был уже признанным артистом и очень не молодым человеком, а ты еще такой «поросенок», которому «всякое даяние благо».
Финал рассказа до слез насмешил Тараса Григорьевича:
- От так угостили тебя - кофе, а ты Катрусю - поросенком. Тарас Григорьевич и после гастролей Щепкина бывал у нас ежедневно.
Как велось в те годы, у барышень всегда были альбомы, куда им писали на память стихи или какие-нибудь изречения. Такой альбом был и у меня, и вот в этот-то альбом написал мне Тарас Григорьевич следующие стихи:
Утоптала стежечку через яр,
Через гори, серденько, на базар,
Я два шаги - три шаги пропила,
За копійку дударя найняла.
Заграй мені, дударю, у дуду:
Нехай же я своє лишенько забуду!
К огромному огорчению, этот альбом у меня взял на короткое время один любитель литературы и зачитал его навсегда.
Тараса Григорьевича особенно любили мои младшие сестры и братья, которых, как и вообще всех детей, он очень любил. Они его, бывало, положительно облепят, и он целыми часами забавлялся с ними, пел украинские песни и особенно забавлял их песней, которую он научил их подпевать хором:
Поведу козла на базар,
Накуплю белил-румян.
Хор:
Ах, чеберики-чок-чебери,
Жена, мила, бай-говори!..
И дети самые маленькие так «начебериковывались», что, не умея выговаривать «Тарас Григорьевич», называли его «Чеберик» или «Чок-чеберик».
В нашей семье Тараса Григорьевича очень любили, да и как можно было не любить такого умного, такого обаятельного в обращении человека!
Как-то Тарас Григорьевич пригласил меня е моей матушкой кататься в санях, и мы поехали с ним в деревню. Моя матушка, конечно, стала давно замечать и тревожиться о том, что Тарас Григорьевич все больше и больше начинает привязываться и любить свою Катрусю. Тревога ее была понятна - я была еще слишком молода, мне не было еще полных шестнадцати лет, а в эти годы девушка не может оценить и проверить по достоинству, по-настоящему ни своих чувств, ни чувств человека, который любит ее.
В одно из своих постоянных посещений Тарас Григорьевич заявил мне, что ему надо сообщить что-то очень важное. Моя мать, оставив меня с Тарасом Григорьевичем, погрозила мне пальцем и ушла в кухню.
Побеседовав с Тарасом Григорьевичем о театре, я стала собираться на репетицию и надела шляпу.
- Погодите, не уходите, - сказал мне Шевченко.
- Мне надо, Тарас Григорьевич, на репетицию, - ответила я ему.
- Серденько мое, погодите!
И он попросил меня позвать мою мать и отца. Когда все были в сборе, Тарас Григорьевич обратился к моей матери и моему отцу со следующими словами (дословно помню все, как сказал он):
- Слухайте, батько и матко (он очень часто так называл моего отца и мою мать). И ты, Катрусю, прислухай. Вы давно меня знаете, видите: вот я какой есть - такой и буду. У вас, батько и матко, есть товар, а я купец - отдайте мне Катрусю!
Сделанное Тарасом Григорьевичем предложение произвело ошеломляющее впечатление на всех. Я вся пылала, мысли мои путались. Как пойманный зверек я смотрела то на Тараса Григорьевича, то на моих родителей и не знала, что мне делать! Мне хотелось кинуться к нему, обнять его дорогую, гениальную голову, благодарить за честь, но... грозные глаза моей матушки указывали мне на дверь, и я опрометью бросилась из дому, крича в ответ останавливавшему меня Тарасу Григорьевичу:
- Простите, Тарас Григорьевич, мне некогда! Мне надо на репетицию. Я не знаю как папаша... - и убежала...
Вся наша семья безгранично любила Тараса Григорьевича, но я была слишком молода, чтобы выходить замуж, и не могла питать к Шевченко любви невесты к своему суженому, а любила его как своего отца, а может быть еще сильнее...
А поэтому после долгих обсуждений этого вопроса решили - ждать год, а то и два...
Шевченко вскоре уехал в Петербург.
Много писем было получено моим отцом от Шевченко 4, а прямого отказа Тарасу Григорьевичу все не было, но... приехал из Екатеринбурга актер Максимилиан Карлович Шмидтгоф 5 и произвел на Катрусю сильное впечатление. И вот как-то весной послали Тарасу Григорьевичу ответ с окончательным отказом.
Воспоминания К. Пиуновой. Н. Шмидтгоф 6, Воспоминания о Шевченко, «Литературный современник», 1939, № 3, стор. 200 - 204. [Див. переклад]
Примітки
1 Піунова (по чоловікові Шмітгоф) Катерина Борисівна (1841 - 1909) - артистка, знайома Т. Г. Шевченка, з якою він збирався одружитись.
2 «Матрос» - водевіль Соважа і Делюр’є. «Мирандолина» - комедія італійського драматурга Карло Гольдоні. «Москаль-чарівник» . - водевіль І. Котляревського.
3 Самойлова Надія Василівна (1818 - 1899) - відома петербурзька водевільна артистка.
4 Свідчення Піунової, ніби Шевченко писав їй з Петербурга листи, вигадане, як і те, що відмову на одруження Шевченко дістав тільки після приїзду М. Шмітгофа. Поет порвав зв’язки з Піуновою ще будучи в Нижньому Новгороді.
5 Шмітгоф Максиміліан Карлович - актор-комік, одружився з Катериною Піуновою в 1860 р.
6 Шмітгоф Микола Максиміліанович - артист, автор спогадів про Шевченка з слів матері - К. Піунової. За радянських часів працював у Київському російському драматичному театрі ім. Лесі Українки.