"Слово о полку Игореве". Избранная библиография. XIX век. Часть 1
Благодаря оцифрованному наследию (периодике и книгам) значительно облегчилась работа по составлению библиографий. Послушаем голоса тех исследователей, которые занимались "Словом о полку Игореве" в XIX веке. OCR и перевод в современную орфографию - fir-vst.
♦ Любопытные замечания к Слову о полку Игоревом // Сын Отечества. 1839, III, отд. VI, стр. 15-20.
Все, что касается единственного, драгоценного памятника нашей Древней Словесности, должно быть для нас драгоценно. Вот почему не смею оставить в неизвестности заметок, сообщенных мне незабвенным Вас. Фед. Тимковским, из бумаг брата его, Ром. Фед., когда я сбирался писать о Слове о полку Игоревом. Нe знаю, выдам ли когда-нибудь множество написанных уже мною исследований и замечаний, но до сих пор не оставляю своего намерения. Кстати здесь заметить, что Ром. Фед. весьма много занимался Словом о полку Игоревом, но где его записки об нем - неизвестно. У Вас. Фед. их не было. Остальные бумаги Ром. Фед. погибли в Петербургском наводнении, вместе с драгоценными бумагами самого почтенного В. Ф. Тимковского. Н.П.
I.
Вопросы о песни Игоревой К. Калайдовича и объяснения Графа Мусина-Пушкина, присланные с письмом, Декабря 31-го 1813 года:
1. На чем, когда и как она писана?
Писана на лощеной бумаге, в конце летописи, довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV, или к началу XV века.
2. Где найдена?
До обращения Спасо-Ярославского монастыря в архиерейский дом управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель Словесности. По унижении штата, остался он в том монастыре до смерти своей. В последние годы находился в недостатке, а потому случаю коммисионер мой купил у него все Русские книги, в числе коих, в одной, под № 323, под названием: Хронограф, в конце найдено Слово о полку Игоревом.
3. Сколько экземпляров напечатано?
Экземпляров было напечатано 1,200, из коих большая часть сожжена в Москве с домом моим от злодея.
4. О прежних переводах и кто был участником в издании? (... ...)
♦ Эрдман Ф. Следы азиатизма в Слове о полку Игореве // Журнал Министерства народного просвещения. 1842, ч.36, октябрь, отд. II, стр. 19-46.
Говорить о духе и содержании этого поэтического описания события, происшедшего на берегах Каялы, после столь многих изданий и рассуждений, было бы излишне; но крайне удивительно, что никто еще не заметил Азиатского колорита сего стихотворения, и что никто еще не принял на себя труда составить к оному замечания, которые бы в полном своем объеме могли удовлетворить строгим требованиям Критика-Филолога. Я не желаю уменьшать достоинства замечаний Буткова и Калайдовича и заимствовавшего из них Зедергольма, которого прочие Издатели или не знали, или на которого они несправедливо не обращали никакого внимания; мне только желательно было бы увидеть в достойном свете это драгоценное и нетленное сокровище древней Русской Словесности, в котором сосредоточивается, как в калейдоскопе, мудрость Европейская тех времен с Азиатскою. Может быть, что частию самая рукопись, и притом единственная рукопись, которая служила руководством Издателям, частию же и разные Азиатские слова и выражения, знаниям их недоступные, положили неодолимую преграду их терпеливому постоянству и дальнейшим исследованиям. Посему я решился подвергнуть суду Читателей мое мнение о том, что безымянный Автор изчерпал из живого родника Азиатского своего быта.
1) Прежде всего требуют нашего рассуждения выражения: Туръ, Буй-Туръ, Яръ-Туръ. Они являются в следующих местах: (... ...)
♦ Шевырев С.П. Лекция 10. Слово о полку Игореве // Шевырев С.П. История русской словесности. Часть 2. М., 1860, стр. 291-376.
Двенадцатый век мы заключим изучением Слова о полку Игореве - памятника, который своим поэтическим достоинством заслужил известность Европейскую и был несколько раз переведен на иностранные языки.
В конце прошлого столетия открыто было Слово о полку Игореве Графом А. И. Мусиным-Пушкиным в одном древнем сборнике, который, по почерку своему и бумаге, как свидетельствовали ученые, видевшие рукопись, мог быть отнесен к концу XIV или к началу XV века и заключал в себе статьи светского содержания. Здесь, между Хронографом, Сказанием об Индии богатой, Синагрипом Царем Адоров и Деянием прежних времен храбрых человек о борзости и о силе, и о храбрости, находился пятою статьею и наш памятник, под заглавием: Слово о плъку Игоревѣ, Игоря Святъславля, внука Ольгова. В 1800 году Граф Мусин-Пушкин, в сообществе с Н. Н. Бантыш-Каменским и А. Ф. Малиновским, издал Слово, верно следуя тексту рукописи. В 1812 году сия последняя сгорела вместе со многими сокровищами библиотеки Гр. Мусина-Пушкина; таким образом погиб единственный рукописный экземпляр подлинника. Несмотря на все поиски археологов, другого не нашли,- и печатный текст первых издателей до сих пор должен быть принимаем, как рукописный. Такое обстоятельство дало повод скептикам навести большие сомнения на самый памятник.
Первые Издатели снабдили текст переводом и некоторыми историческими примечаниями. С тех пор вышло более десяти изданий (1). Заметим важнейшие. А. С. Шишков (1805, 1826) новым преложением содействовал тому, чтобы объяснить нередко темный смысл подлинника, и обратил внимание на многие древние слова и изящные выражения. Я. Пожарский (1819) применил знание Польского языка к изучению этого памятника, указал на многие сходства в словах с Польскими, но слишком увлекся в этом стремлении и, первый, может быть, подал повод одному Польскому ученому видеть в Слове о полку Игореве почти Польское произведение (2). Грамматин (1823), в своем добросовестном труде обогатил чрезвычайно исторический комментарий; первый сличил многие места Слова с подобными местами в летописях; но изменил неправильно некоторые слова первоначального текста и тем обнаружил малые сведения свои и своих современников в самых основаниях Славянской Филологии. Должно отдать честь его добросовестности, что он, в конце издания, сам указал на все изменения, им сделанные. А. Ф. Вельтман (1833) в своем изящном преложении разделил Слово на части и обратил внимание на поэтическую его сторону. М. А. Максимович (1837), кроме разделения и перевода, уяснивших многое в произведении, объяснил символику птиц и зверей, указал на краски природы южной, живо напечатленныя на Слове, и на многие черты народного духа и красоты поэтические, укрывавшиеся от прежних критиков. И. М. Снегирев (1838), издав Слово вместе с Сказанием о побоище В. Князя Димитрия Ивановича Донского, дал средства к определению отношений между этими двумя произведениями, столько важных для исторической критики. И. П. Сахаров (1839-1841) первый сделал полное обозрение трудам всех своих предшественников, как изданиям, так и критике Слова. Д. Н. Дубенский воспользовался всем тем, чтó до него было сделано, применил начала Грамматики Добровского к филологическому изучению текста и напечатал самое полное издание Слова, следуя во всем тексту первых издателей, без произвольных изменений, с богатым комментарием, с переводом и предисловием, где указаны и оценены труды его предшественников, и с драгоценным словарем, где грамматически разобрано каждое слово.
Известно, что Пушкин готовил издание Слова о полку Игореве. С глубоким уважением говорил он о его поэтических достоинствах и не сочувствовал нисколько мнениям скептиков, которые всего сильнее действовали в его время. Нельзя не пожалеть, что он не успел докончить труда своего (3).
В 1846 году г. Головин издал Примечания на Слово о полку Игореве, к которым приложен и самый текст. Некоторые объяснения издателя приняты были в науку, особенно то, которое касается седьмого века Траянова.- В 1854 году г. Гербель напечатал поэтический перевод Слова. Весьма замечательно в этом издании разделение всего подлинного текста на отдельные стихи: оно объясняет отчасти внешнюю поэтическую форму памятника. В том же году г. Август Больц, учитель Русского языка в Берлинской военной школе, издал Славяно-Русский текст Слова с стихотворным немецким переводом, к которому, кроме примечаний, приложены краткая грамматика Слова и глоссарий.- В 1859 году М. А. Максимович издал, во второй раз, стихотворный перевод Слова на Украинское наречие и, приложив к нему подлинник, снабдил его некоторыми примечаниями. Многие из них должны быть приняты в науку, особенно же объяснение самого темного места в Слове: нъ рози нося имъ хоботы пашутъ, и другого о реке Стугне: стругы ростре или простре, как читает это место наш Украинский переводчик (4).
Сказав об изданиях, изложим вкратце историю мнений об этом памятнике (5). Первые издатели, как можно видеть по заглавию, за ними даже и Грамматин, почти через 25 лет, смотрели на Слово о полку Игореве, как на героическую поэму, сравнивали творца ея с Гомером и Оссианом и прилагали все правила классической пиитики к разбору Слова. Грамматин находил в нем единство действия, времени, места и чудесное. За этим воззрением, в котором отражалась современная теория искусства, последовало другое, совершенно противоположное первому. Стали сомневаться в достоверности памятника. Исторический скептицизм, порожденный Нибуром на Западе, отразился и у нас, по подражанию, и обращен был на памятники старины. Если Летопись Нестора, имевшая за себя столько списков, которые все могли быть сведены в один, подвергалась последней пытке от наших скептиков, то Слово о полку Игореве, не огражденное даже ни одною рукописью, представляло еще обширнейшее поле для сомнений. (... ...)
♦ Барсов Е. Критический очерк литературы «Слова о полку Игореве» // Журнал Министерства народного просвещения. 1876, ч.187, сентябрь, отд. II, стр. 1-45, октябрь, отд. II, стр. 109-132.
(...)
"Вы, может быть удивитесь еще более, если узнаете, что два года тому назад открыли в наших архивах отрывок поэмы (...) которую можно сравнять с лучшими Оссиановыми поэмами, и которая написана в XII столетии неизвестным сочинителем. Слог исполненный силы, чувства величайшего героизма, разительные изображения, почерпнутые из ужасов природы, составляют достоинства сего отрывка, в котором поэт, представляя картину одного кровавого сражения, восклицает: "Увы! чувствую, что кисть моя слаба, что я не имею дара великого Баяна - сего соловья времен прошедших!" Следовательно, и до него были в России великие поэты, которых творения поглощены веками. Летописи наши не говорят об этом Баяне, и мы не знаем, когда он жил и когда пел. Нo это почтение, воздаваемое его дарованиям таким поэтом, заставляет сожалеть о потере его творений".
В таких словах и на таком языке впервые появилось известие о знаменитом "Слове о полку Игореве". Не трудно понять, с каким недоверием встретило это известие тогдашнее образованное Петербургское общество, презрительно смотревшее на всю до-Петровскую старину, и тем поспешнее, что сам Шлецер - отец русской исторической науки - усомнился в возможности существования у нас такого памятника в XII веке.
С иными чувствами и думами отнеслась Москва к этому открытию. Здесь уже восхищались драгоценною песнию Игоря как родным произведением древнерусского гения, списывали и переписывали ее с разными, хотя и неисправными переводами. Сам Мусин-Пушкин, открывший эту драгоценность и боязливо относившийся к своему открытию в Петербурге,- в Москве ободрился, встретив здесь полнейшее сочувствие и поддержку. По убеждению Малиновского и Бантыша-Каменского он решился, как сам говорит, "обще с ними" сверить переложение с подлинником, и исправя с общего совета, что следовало, отдал в печать. И вот, в 1800 г. это Слово вышло в свет под заглавием: "Ироическая пѣснь о походѣ на Половцевъ удѣльнаго князя Новгородъ-Сѣверскаго Игоря Святославича".
Печатая его, первые издатели спешили распространить и утвердить в обществе тот самый взгляд на него, какой был высказан в Spectateur du Nord. "Любители Российской словесности", говорят они,- "согласятся с нами, что в сем оставшемся от минувших веков сочинении виден дух Оссианов, что и наши древние герои имели своих бардов, воспевавших им хвалу. Жаль только, что имя сочинителя осталось неизвестным… Нет нужды замечать возвышенных и коренных в сей поэме выражений, могущих навсегда послужить образцом витийства; благоразумный читатель отличит оныя от некоторых мелочных подробностей, в тогдашнем веке терпимых, и от вкравшихся при переписке непонятностей".
Любопытно, какое именно участие принимал в этом издании каждый из издателей. Был мнение, основанное, впрочем, на предании, что исторические и филологические примечания к нему писал известный тогдашний критик Болтин (1). Но найденные нами черновые бумаги Малиновского положительно доказывают, что все примечания принадлежат исключительно ему и изданы по его рукописи. Бантыш-Каменский участвовал только в корректуре; первую держал Малиновский, другую Бантыш-Каменский, а третью сам Мусин-Пушкин. Участие последнего до того было ограничено, что он не имел даже права помарывать корректуру (2). При таком числе корректоров и при частых поправках, печатание шло "медленно". Вся забота первых издателей направлена была на художественное "переложение песни", и никто из них не думал, как увидим, о палеографической точности самого текста. Что касается перевода, то он действительно по внутреннему достоинству превосходит многие последующие издания; в нем многие места угаданы, хотя и не доказаны; Шлецер, сомневавшийся в истине сего творения, как скоро прочитал его, торжественно признался, что "в пиитической прозе оно есть древнее и даже подлинное: теперь я более не сомневаюсь, но верно ли оно везде переведено на новый русский язык, и наполнено ли оссиановским духом, пусть судят другие" (3). Этот голос заградил уста петербургских скептиков на целые двенадцать лет.
Но вот, в 1812 году в Московском пожарище навсегда исчезла драгоценная рукопись Слова. Теперь ясно стало для всех, какое важное значение имела она. Подняли свою голову скептики - и с новою смелостию и отвагой возбудили относительно ее свои сомнения. Поборники, с своей стороны, спешили живыми свидетельствами закрепить ее подлинность. Не дремали и люди наживы: появились действительные подделки, которые еще более усиливали сомнения относительно подлинности Слова.
Самым горячим защитником Слова был Калайдович. "Я желал бы знать о всех подробностях несравненной песни Игоревой", писал он к Мусину-Пушкину, от 30-го октября 1813 года,- "на чем, как и когда она писана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского". Не давая положительных ответов на эти вопросы, Мусин-Пушкин, как видно, только жаловался ему на зложелательных людей, кои не верили ему и даже подозревали его в литературном подлоге. "Я сам знаю", отвечал ему Калайдович,- "сколь язык неблагонамеренный может огорчать каждого из нас, но что значат сии притупленные невежеством и клеветой стрелы? Кто верит словам завистников, дерзающих говорить, что песнь Игорева подделана? Кто мог с такими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в XVIII веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем деле, не видя настоящей ему основы". Мусин-Пушкин, как видно, недоумевал и о том, зачем требуются от него подробные сведения, и потому Калайдович прибавлял ему: "Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о песни Игоревой, к которой можно бы приобщить известие о всех пьесах, с нею вместе помещенных. Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Н. Н. Бантыш-Каменским, Н. М. Карамзиным и А. Ф. Малиновским,- назовите, которых вы знаете, и положим для утверждения в архив коллегии иностранных дел". Живая вера в судьбы науки и собственные открытия Калайдовича не позволяли ему ни на минуту усомниться в подлинности Слова, и он каждым своим розысканием спешил успокоивать графа, который, как видно, не знал, как себя оправдать от напрасного нарекания. (... ...)
________
1) Сахаров, Сказания русского народа.
2) Сын Отечества, 1839, III, отд. VI, стр. 17.
3) Götting. gel. Anz., 1801, St. 203, p. 2028.
________
Окончание здесь: ЧАСТЬ 2
Литературоведение | Источники | Критика | Университет | Реферат | Монография | История | XIX век | Обзор
♦ Любопытные замечания к Слову о полку Игоревом // Сын Отечества. 1839, III, отд. VI, стр. 15-20.
Все, что касается единственного, драгоценного памятника нашей Древней Словесности, должно быть для нас драгоценно. Вот почему не смею оставить в неизвестности заметок, сообщенных мне незабвенным Вас. Фед. Тимковским, из бумаг брата его, Ром. Фед., когда я сбирался писать о Слове о полку Игоревом. Нe знаю, выдам ли когда-нибудь множество написанных уже мною исследований и замечаний, но до сих пор не оставляю своего намерения. Кстати здесь заметить, что Ром. Фед. весьма много занимался Словом о полку Игоревом, но где его записки об нем - неизвестно. У Вас. Фед. их не было. Остальные бумаги Ром. Фед. погибли в Петербургском наводнении, вместе с драгоценными бумагами самого почтенного В. Ф. Тимковского. Н.П.
I.
Вопросы о песни Игоревой К. Калайдовича и объяснения Графа Мусина-Пушкина, присланные с письмом, Декабря 31-го 1813 года:
1. На чем, когда и как она писана?
Писана на лощеной бумаге, в конце летописи, довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV, или к началу XV века.
2. Где найдена?
До обращения Спасо-Ярославского монастыря в архиерейский дом управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель Словесности. По унижении штата, остался он в том монастыре до смерти своей. В последние годы находился в недостатке, а потому случаю коммисионер мой купил у него все Русские книги, в числе коих, в одной, под № 323, под названием: Хронограф, в конце найдено Слово о полку Игоревом.
3. Сколько экземпляров напечатано?
Экземпляров было напечатано 1,200, из коих большая часть сожжена в Москве с домом моим от злодея.
4. О прежних переводах и кто был участником в издании? (... ...)
♦ Эрдман Ф. Следы азиатизма в Слове о полку Игореве // Журнал Министерства народного просвещения. 1842, ч.36, октябрь, отд. II, стр. 19-46.
Говорить о духе и содержании этого поэтического описания события, происшедшего на берегах Каялы, после столь многих изданий и рассуждений, было бы излишне; но крайне удивительно, что никто еще не заметил Азиатского колорита сего стихотворения, и что никто еще не принял на себя труда составить к оному замечания, которые бы в полном своем объеме могли удовлетворить строгим требованиям Критика-Филолога. Я не желаю уменьшать достоинства замечаний Буткова и Калайдовича и заимствовавшего из них Зедергольма, которого прочие Издатели или не знали, или на которого они несправедливо не обращали никакого внимания; мне только желательно было бы увидеть в достойном свете это драгоценное и нетленное сокровище древней Русской Словесности, в котором сосредоточивается, как в калейдоскопе, мудрость Европейская тех времен с Азиатскою. Может быть, что частию самая рукопись, и притом единственная рукопись, которая служила руководством Издателям, частию же и разные Азиатские слова и выражения, знаниям их недоступные, положили неодолимую преграду их терпеливому постоянству и дальнейшим исследованиям. Посему я решился подвергнуть суду Читателей мое мнение о том, что безымянный Автор изчерпал из живого родника Азиатского своего быта.
1) Прежде всего требуют нашего рассуждения выражения: Туръ, Буй-Туръ, Яръ-Туръ. Они являются в следующих местах: (... ...)
♦ Шевырев С.П. Лекция 10. Слово о полку Игореве // Шевырев С.П. История русской словесности. Часть 2. М., 1860, стр. 291-376.
Двенадцатый век мы заключим изучением Слова о полку Игореве - памятника, который своим поэтическим достоинством заслужил известность Европейскую и был несколько раз переведен на иностранные языки.
В конце прошлого столетия открыто было Слово о полку Игореве Графом А. И. Мусиным-Пушкиным в одном древнем сборнике, который, по почерку своему и бумаге, как свидетельствовали ученые, видевшие рукопись, мог быть отнесен к концу XIV или к началу XV века и заключал в себе статьи светского содержания. Здесь, между Хронографом, Сказанием об Индии богатой, Синагрипом Царем Адоров и Деянием прежних времен храбрых человек о борзости и о силе, и о храбрости, находился пятою статьею и наш памятник, под заглавием: Слово о плъку Игоревѣ, Игоря Святъславля, внука Ольгова. В 1800 году Граф Мусин-Пушкин, в сообществе с Н. Н. Бантыш-Каменским и А. Ф. Малиновским, издал Слово, верно следуя тексту рукописи. В 1812 году сия последняя сгорела вместе со многими сокровищами библиотеки Гр. Мусина-Пушкина; таким образом погиб единственный рукописный экземпляр подлинника. Несмотря на все поиски археологов, другого не нашли,- и печатный текст первых издателей до сих пор должен быть принимаем, как рукописный. Такое обстоятельство дало повод скептикам навести большие сомнения на самый памятник.
Первые Издатели снабдили текст переводом и некоторыми историческими примечаниями. С тех пор вышло более десяти изданий (1). Заметим важнейшие. А. С. Шишков (1805, 1826) новым преложением содействовал тому, чтобы объяснить нередко темный смысл подлинника, и обратил внимание на многие древние слова и изящные выражения. Я. Пожарский (1819) применил знание Польского языка к изучению этого памятника, указал на многие сходства в словах с Польскими, но слишком увлекся в этом стремлении и, первый, может быть, подал повод одному Польскому ученому видеть в Слове о полку Игореве почти Польское произведение (2). Грамматин (1823), в своем добросовестном труде обогатил чрезвычайно исторический комментарий; первый сличил многие места Слова с подобными местами в летописях; но изменил неправильно некоторые слова первоначального текста и тем обнаружил малые сведения свои и своих современников в самых основаниях Славянской Филологии. Должно отдать честь его добросовестности, что он, в конце издания, сам указал на все изменения, им сделанные. А. Ф. Вельтман (1833) в своем изящном преложении разделил Слово на части и обратил внимание на поэтическую его сторону. М. А. Максимович (1837), кроме разделения и перевода, уяснивших многое в произведении, объяснил символику птиц и зверей, указал на краски природы южной, живо напечатленныя на Слове, и на многие черты народного духа и красоты поэтические, укрывавшиеся от прежних критиков. И. М. Снегирев (1838), издав Слово вместе с Сказанием о побоище В. Князя Димитрия Ивановича Донского, дал средства к определению отношений между этими двумя произведениями, столько важных для исторической критики. И. П. Сахаров (1839-1841) первый сделал полное обозрение трудам всех своих предшественников, как изданиям, так и критике Слова. Д. Н. Дубенский воспользовался всем тем, чтó до него было сделано, применил начала Грамматики Добровского к филологическому изучению текста и напечатал самое полное издание Слова, следуя во всем тексту первых издателей, без произвольных изменений, с богатым комментарием, с переводом и предисловием, где указаны и оценены труды его предшественников, и с драгоценным словарем, где грамматически разобрано каждое слово.
Известно, что Пушкин готовил издание Слова о полку Игореве. С глубоким уважением говорил он о его поэтических достоинствах и не сочувствовал нисколько мнениям скептиков, которые всего сильнее действовали в его время. Нельзя не пожалеть, что он не успел докончить труда своего (3).
В 1846 году г. Головин издал Примечания на Слово о полку Игореве, к которым приложен и самый текст. Некоторые объяснения издателя приняты были в науку, особенно то, которое касается седьмого века Траянова.- В 1854 году г. Гербель напечатал поэтический перевод Слова. Весьма замечательно в этом издании разделение всего подлинного текста на отдельные стихи: оно объясняет отчасти внешнюю поэтическую форму памятника. В том же году г. Август Больц, учитель Русского языка в Берлинской военной школе, издал Славяно-Русский текст Слова с стихотворным немецким переводом, к которому, кроме примечаний, приложены краткая грамматика Слова и глоссарий.- В 1859 году М. А. Максимович издал, во второй раз, стихотворный перевод Слова на Украинское наречие и, приложив к нему подлинник, снабдил его некоторыми примечаниями. Многие из них должны быть приняты в науку, особенно же объяснение самого темного места в Слове: нъ рози нося имъ хоботы пашутъ, и другого о реке Стугне: стругы ростре или простре, как читает это место наш Украинский переводчик (4).
Сказав об изданиях, изложим вкратце историю мнений об этом памятнике (5). Первые издатели, как можно видеть по заглавию, за ними даже и Грамматин, почти через 25 лет, смотрели на Слово о полку Игореве, как на героическую поэму, сравнивали творца ея с Гомером и Оссианом и прилагали все правила классической пиитики к разбору Слова. Грамматин находил в нем единство действия, времени, места и чудесное. За этим воззрением, в котором отражалась современная теория искусства, последовало другое, совершенно противоположное первому. Стали сомневаться в достоверности памятника. Исторический скептицизм, порожденный Нибуром на Западе, отразился и у нас, по подражанию, и обращен был на памятники старины. Если Летопись Нестора, имевшая за себя столько списков, которые все могли быть сведены в один, подвергалась последней пытке от наших скептиков, то Слово о полку Игореве, не огражденное даже ни одною рукописью, представляло еще обширнейшее поле для сомнений. (... ...)
♦ Барсов Е. Критический очерк литературы «Слова о полку Игореве» // Журнал Министерства народного просвещения. 1876, ч.187, сентябрь, отд. II, стр. 1-45, октябрь, отд. II, стр. 109-132.
(...)
"Вы, может быть удивитесь еще более, если узнаете, что два года тому назад открыли в наших архивах отрывок поэмы (...) которую можно сравнять с лучшими Оссиановыми поэмами, и которая написана в XII столетии неизвестным сочинителем. Слог исполненный силы, чувства величайшего героизма, разительные изображения, почерпнутые из ужасов природы, составляют достоинства сего отрывка, в котором поэт, представляя картину одного кровавого сражения, восклицает: "Увы! чувствую, что кисть моя слаба, что я не имею дара великого Баяна - сего соловья времен прошедших!" Следовательно, и до него были в России великие поэты, которых творения поглощены веками. Летописи наши не говорят об этом Баяне, и мы не знаем, когда он жил и когда пел. Нo это почтение, воздаваемое его дарованиям таким поэтом, заставляет сожалеть о потере его творений".
В таких словах и на таком языке впервые появилось известие о знаменитом "Слове о полку Игореве". Не трудно понять, с каким недоверием встретило это известие тогдашнее образованное Петербургское общество, презрительно смотревшее на всю до-Петровскую старину, и тем поспешнее, что сам Шлецер - отец русской исторической науки - усомнился в возможности существования у нас такого памятника в XII веке.
С иными чувствами и думами отнеслась Москва к этому открытию. Здесь уже восхищались драгоценною песнию Игоря как родным произведением древнерусского гения, списывали и переписывали ее с разными, хотя и неисправными переводами. Сам Мусин-Пушкин, открывший эту драгоценность и боязливо относившийся к своему открытию в Петербурге,- в Москве ободрился, встретив здесь полнейшее сочувствие и поддержку. По убеждению Малиновского и Бантыша-Каменского он решился, как сам говорит, "обще с ними" сверить переложение с подлинником, и исправя с общего совета, что следовало, отдал в печать. И вот, в 1800 г. это Слово вышло в свет под заглавием: "Ироическая пѣснь о походѣ на Половцевъ удѣльнаго князя Новгородъ-Сѣверскаго Игоря Святославича".
Печатая его, первые издатели спешили распространить и утвердить в обществе тот самый взгляд на него, какой был высказан в Spectateur du Nord. "Любители Российской словесности", говорят они,- "согласятся с нами, что в сем оставшемся от минувших веков сочинении виден дух Оссианов, что и наши древние герои имели своих бардов, воспевавших им хвалу. Жаль только, что имя сочинителя осталось неизвестным… Нет нужды замечать возвышенных и коренных в сей поэме выражений, могущих навсегда послужить образцом витийства; благоразумный читатель отличит оныя от некоторых мелочных подробностей, в тогдашнем веке терпимых, и от вкравшихся при переписке непонятностей".
Любопытно, какое именно участие принимал в этом издании каждый из издателей. Был мнение, основанное, впрочем, на предании, что исторические и филологические примечания к нему писал известный тогдашний критик Болтин (1). Но найденные нами черновые бумаги Малиновского положительно доказывают, что все примечания принадлежат исключительно ему и изданы по его рукописи. Бантыш-Каменский участвовал только в корректуре; первую держал Малиновский, другую Бантыш-Каменский, а третью сам Мусин-Пушкин. Участие последнего до того было ограничено, что он не имел даже права помарывать корректуру (2). При таком числе корректоров и при частых поправках, печатание шло "медленно". Вся забота первых издателей направлена была на художественное "переложение песни", и никто из них не думал, как увидим, о палеографической точности самого текста. Что касается перевода, то он действительно по внутреннему достоинству превосходит многие последующие издания; в нем многие места угаданы, хотя и не доказаны; Шлецер, сомневавшийся в истине сего творения, как скоро прочитал его, торжественно признался, что "в пиитической прозе оно есть древнее и даже подлинное: теперь я более не сомневаюсь, но верно ли оно везде переведено на новый русский язык, и наполнено ли оссиановским духом, пусть судят другие" (3). Этот голос заградил уста петербургских скептиков на целые двенадцать лет.
Но вот, в 1812 году в Московском пожарище навсегда исчезла драгоценная рукопись Слова. Теперь ясно стало для всех, какое важное значение имела она. Подняли свою голову скептики - и с новою смелостию и отвагой возбудили относительно ее свои сомнения. Поборники, с своей стороны, спешили живыми свидетельствами закрепить ее подлинность. Не дремали и люди наживы: появились действительные подделки, которые еще более усиливали сомнения относительно подлинности Слова.
Самым горячим защитником Слова был Калайдович. "Я желал бы знать о всех подробностях несравненной песни Игоревой", писал он к Мусину-Пушкину, от 30-го октября 1813 года,- "на чем, как и когда она писана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского". Не давая положительных ответов на эти вопросы, Мусин-Пушкин, как видно, только жаловался ему на зложелательных людей, кои не верили ему и даже подозревали его в литературном подлоге. "Я сам знаю", отвечал ему Калайдович,- "сколь язык неблагонамеренный может огорчать каждого из нас, но что значат сии притупленные невежеством и клеветой стрелы? Кто верит словам завистников, дерзающих говорить, что песнь Игорева подделана? Кто мог с такими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в XVIII веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем деле, не видя настоящей ему основы". Мусин-Пушкин, как видно, недоумевал и о том, зачем требуются от него подробные сведения, и потому Калайдович прибавлял ему: "Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о песни Игоревой, к которой можно бы приобщить известие о всех пьесах, с нею вместе помещенных. Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Н. Н. Бантыш-Каменским, Н. М. Карамзиным и А. Ф. Малиновским,- назовите, которых вы знаете, и положим для утверждения в архив коллегии иностранных дел". Живая вера в судьбы науки и собственные открытия Калайдовича не позволяли ему ни на минуту усомниться в подлинности Слова, и он каждым своим розысканием спешил успокоивать графа, который, как видно, не знал, как себя оправдать от напрасного нарекания. (... ...)
________
1) Сахаров, Сказания русского народа.
2) Сын Отечества, 1839, III, отд. VI, стр. 17.
3) Götting. gel. Anz., 1801, St. 203, p. 2028.
________
Окончание здесь: ЧАСТЬ 2
Литературоведение | Источники | Критика | Университет | Реферат | Монография | История | XIX век | Обзор