Реминисценции
Вот не люблю я гефилте фиш. И цимес тоже не люблю, и блинцес, и латкес, и иже с ними терпеть ненавижу. Единственные исключения: маца, форшмак и струдель, где мака так много, а тесто такое тонкое и прозрачное, что у пирога лопаются бока, как у обессилевшей после нереста рыбины. Но прочла вот это, и в воздухе почему-то отчетливо запахло мааааленькими бифштексами застольем времен моих двоюродных бабок, Буни и Иды, ровесниц прошлого века, с седыми косами, уложенными в пышные пучки на затылке и неизменно прикрытыми на людях черными платками.
Буня была когда-то школьной учительницей географии, и в старости сохранила гордую осанку и строгое выражение лица. Муж ее умер еще до моего рождения, а сын Ремочка погиб на фронте в начале войны. По преданию, Буня ни разу не поставила учившейся у нее племяннице, моей маме, честно заслуженной ею пятерки, во избежание обвинений в фаворитизме. Принципиальность бабушки Буни была столь осязаемой, что я в свои четыре года страшно робела, разговаривая с этой властной старой дамой в кружевном воротничке и с большой брошью на груди.
Бунина младшая сестра, бабушка Ида была совсем другой. Красивая, щедрая, деловитая, с внимательными грустными, и все же улыбчивыми глазами. Начать хотя бы с того, что она была единственной из моих бабушек, кто хотя бы иногда приезжал ко мне в гости. И не чинно пить чай с мамой, а гулять со мной! Ида читала мне книжки, обшивала моих кукол и вязала носки для меня самой. Нет, великой портнихой она не была, отнюдь, но фартучки и одеяльца, сшитые ею для меня, несут в себе такой запас любви, что сохранились и по сию пору. Только теперь они служат другой маленькой девочке, правнучке никогда не имевшей собственных детей бабушки Иды, - Ханне Итте.
И если время от времени я и готовлю гефилте фиш, я делаю это в память моих давно ушедших бабушек, чье еврейство, некогда сознательно ими отвергнутое и подавленное, все же прорывалось наружу -- в их стряпне.
Буня была когда-то школьной учительницей географии, и в старости сохранила гордую осанку и строгое выражение лица. Муж ее умер еще до моего рождения, а сын Ремочка погиб на фронте в начале войны. По преданию, Буня ни разу не поставила учившейся у нее племяннице, моей маме, честно заслуженной ею пятерки, во избежание обвинений в фаворитизме. Принципиальность бабушки Буни была столь осязаемой, что я в свои четыре года страшно робела, разговаривая с этой властной старой дамой в кружевном воротничке и с большой брошью на груди.
Бунина младшая сестра, бабушка Ида была совсем другой. Красивая, щедрая, деловитая, с внимательными грустными, и все же улыбчивыми глазами. Начать хотя бы с того, что она была единственной из моих бабушек, кто хотя бы иногда приезжал ко мне в гости. И не чинно пить чай с мамой, а гулять со мной! Ида читала мне книжки, обшивала моих кукол и вязала носки для меня самой. Нет, великой портнихой она не была, отнюдь, но фартучки и одеяльца, сшитые ею для меня, несут в себе такой запас любви, что сохранились и по сию пору. Только теперь они служат другой маленькой девочке, правнучке никогда не имевшей собственных детей бабушки Иды, - Ханне Итте.
И если время от времени я и готовлю гефилте фиш, я делаю это в память моих давно ушедших бабушек, чье еврейство, некогда сознательно ими отвергнутое и подавленное, все же прорывалось наружу -- в их стряпне.