Две русские утопии начала XX века: Богданов и Чаянов
Книги триста семьдесят первая и триста семьдесят вторая
Александр Богданов "Красная звезда"
СПб: Т-во Художественной печати, 1908 г., 158 стр.
http://www.twirpx.com/file/1772349/
Я уже говорил, что люблю утопии? Представить новое, правильное общество - это нужны фантазия и смелость. И то и другое достойны - первое моего любопытства, второе уважения.
Много раз в разных сборниках типа "русская фантастика XIX-начала XX века" мне попадался роман Богданова "Красная звезда", но почему-то всегда в сокращении или отрывки. Читать в отрывках не хотелось, но любопытство разогрелось - что же там советская цензура сокращала? Вот так годами и теплилось это любопытство, пока месяц назад не попалось мне первое, еще дореволюционное издание этого романа. Вот тут-то я его и прочел.
Любопытное это оказалось чтение. Главный герой романа, Леонид, - революционер. Ну, этот, член социал-демократической партии, подпольные квартиры, стачки, столкновения с полицией (обратим внимание на дату выхода романа - писалось по опыту революции 1905 года). И вот в этой подпольной ячейке появляется "товарищ Мэнни", который незаметно ссорит Леонида с его подругой и предлагает тому, такому брошенному, отправиться в путешествие. Леонид соглашается, и тут оказывается, что Мэнни - марсианин, и путешествие это на Марс. Ну чо, полетели.
На чем полетели. Космический корабль в романе называется "этеронеф", если я правильно разобрал греческие корни, это слово переводится как "продолговатое облако". Это вполне описывает его форму, интересны физические основы его устройства и движения. В нем есть резервуар "минус-материи", т.е. материи с отрицательной массой. Минус-материи как раз столько, чтобы суммарная масса корабля была примерно нулевой. Ясно, что если не требуется преодолевать силу притяжения, для движения нужна весьма небольшая сила - даже небольшое постоянное ускорение разгонит корабль до нужных скоростей. На корабле стоит реактивный атомный двигатель - радирующая материя распадается, продукты распада выбрасываются через сопло и создают необходимую тягу.
По ходу физическая задачка: докажите, что при таком устройстве корабля вместе с радирующей материей надо частично сбрасывать минус-материю. Подсказка: рассмотрите закон сохранения импульса и сообразите, что если гравитационную массу можно вообразить отрицательной, то нулевая или отрицательная инертная масса ведет к противоречиям.
В общем, прилетел Леонид на Марс (там ему дали имя Лэнни), а там - социализм. Собственно описанию этого социалистического общества и посвящена существенная часть романа. Было интересно, как же там все устроено? Тем более что Богданов - автор "Тектологии, или всеобщей организационной науки". Ну, думаю, уж на Марсе-то он общество организует! Прочитал. И знаете - как-то расхотелось читать его "Тектологию". В организационных вопросах, в менеджменте и в экономике он не понимает ничего. Вот в подпольной революционной борьбе понимает, а в организации чего-либо, тем более всего общества - неа.
Но это разочарование в собственно утопической части романа не отрицает других впечатлений, а интересное там есть. Ну, к примеру, там есть любовная интрига - Леонид переспал там с марсианкой, а потом с ее подругой еще. На Марсе вообще достаточно вольные нравы. (Марс, любовь землянина и марсианки, революция - ничего не напоминает? Правильно, свою "Аэлиту" Алексей Толстой писал явно с оглядкой на роман Богданова)
Любовь - ладно, должна же быть и детективная интрига? С чего это марсиане полетели на Землю, нафига притащили Леонида на Марс? Оказывается, отнюдь неспроста. Марс истощен, его ресурсов осталось на тридцать лет (пусть и марсианских, там год вдвое длиннее). Куда дальше? Есть две альтернативы: Земля и Венера. На Венере ресурсы есть, но жуткий климат, так что вообще непонятно, выживет ли там колония. И есть Земля - всем хороша, но на ней уже живет человечество. А человечество - проблема:
Люди Земли владеют ею, и ни в каком случае они ее добровольно не уступят, не уступят сколько-нибудь значительной доли ее поверхности. Это вытекает из всего характера их культуры. Ее основа есть собственность, огражденная организованным насилием. Хотя даже самые цивилизованные племена Земли эксплуатируют на деле только ничтожную часть доступных им сил природы, но стремление к захвату новых территорий у них никогда не ослабевает. Систематическое ограбление земель и имущества менее культурных племен носит у них название колониальной политики, и рассматривается как одна из главных задач их государственной жизни. Можно себе представить, как отнесутся они к естественному и разумному предложению с нашей стороны - уступить нам часть их материков, взамен чего мы научили бы их и помогли бы им несравненно лучше пользоваться остальной частью... Для них колонизация - это вопрос только грубой силы и насилия; и хотим мы или не хотим - они заставят нас принять по отношению к ним эту точку зрения.
Это слова Срэрни, ученого. Дальше он анализирует ход возможного конфликта и приходит к окончательному выводу - человечество нужно уничтожить. Потому что оно отсталое, не доросло до идей социализма (собственно, этот самый марсианский социализм окажется в опасности, если человечество останется жить). Более того, даже самые прогрессивные представители человечества не способны жить в социалистическом обществе - вон привези с Земли Лэнни (Леонида), уж отбирали его по всему миру из членов социалистических партий, привезли - а его мозг не выдержал такой для себя новости, как марсианский социализм, переутомился и заболел. Так что же будет с менее продвинутыми человеками? Вывод - уничтожить всех!
Это выступление Стэрни на съезде, где рассматривался вопрос о колонизации планет. Леонид обманным путем получил фонограмму заседаний съезда и вот слушает.
В ответ на выступление Стэрни выступает Нэтти - та самая марсияночка, с которой у Леонида роман. Она, разумеется, защищает землян. Интересна аргументация ее выступления:
Сотни миллионов лет жила прекрасная планета, жила своей, особенной жизнью, не такой, как другие... И вот, из ее могучих стихий стало организовываться сознание; поднимаясь в жестокой и трудной борьбе с низших ступеней на высшие, оно, наконец, приняло близкие, родные нам человеческие формы. Но эти формы не те, что у нас: в них отразилась и сосредоточилась история иной природы, иной борьбы; под ними скрыта иная стихийность, в них заключаются иные противоречия, иные возможности развития. Настала эпоха, когда впервые может осуществиться соединение двух великих линий жизни. Сколько нового многообразия, какая новая гармония должна возникнуть из этого сочетания! И нам говорят: мировая жизнь едина, поэтому нам надо не объединить, а... разрушить ее.
Когда Стэрни указывает, насколько человечество Земли, его история, его нравы, его психология не похожи на наши, он опровергает свою идею почти лучше, чем я могу это сделать.Если бы они были совершенно похожи на нас во всем, кроме ступени развития, если бы они были тем, чем были наши предки в эпоху нашего капитализма, тогда со Стэрни можно было бы согласиться: низшей ступенью стоит пожертвовать ради высшей, слабыми ради сильных. Но земные люди не таковы, они не только ниже и слабее нас по культуре - они иные, чем мы, и потому, устраняя их, мы их не заместим в мировом развитии, мы только механически заполним собою ту пустоту, которую создадим в царстве форм жизни.
Вот такая защитная речь. Заметим - никакого человеколюбия в аргументации. Гуманизм (так и хочется добавить ему ярлык "абстрактный", кто учил марксистско-ленинскую философию, тот помнит) не катит. А что работает? - А в качестве аргумента работает столь модный сейчас мультикультурализм (разумеется, этого слова в книге нет).
Вот так вот секс с марсианкой спас Землю от марсианской колонизации. По крайней мере на время, пока марсиане решили сосредоточить усилия на колонизации Венеры.
В общем, назидательное чтение - становится яснее внутренний мир социалиста-революционера, каковым был автор.
Александр Чаянов "Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии"
http://az.lib.ru/c/chajanow_a_w/text_0020.shtml, ~30 стр.
Прочел утопию Богданова, решил в пару к ней прочесть утопию Чаянова. Чаянов настоящий экономист и в своей утопии больше проработал именно экономическую часть, она изложена хоть тезисно, но за этими тезисами видна продуманность.
Повести Чаянова написаны в таком гофмановском стиле - в них всегда есть элемент фантасмагории. Форма у них тоже весьма своеобычна - когда я впервые прочел повесть "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей", я как-то не понял - это отрывки из романа? его конспект? Нет, таков авторский стиль. Вот и здесь - герой засыпает в своей комнате в 1921 году, а просыпается в 1984 году (да-да, Оруэлл был не первым, кто поместил утопию именно в этот год). На дворе - остатки Москвы, в стране ликвидированы города и народ живет в мелких деревнях и поселках. Самая что ни есть крестьянская утопия.
В основе нашего хозяйственного строя, так же как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство. Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нём человек противопоставлен природе, в нём труд приходит в творческое соприкосновение со всеми силами космоса и создаёт новые формы бытия. Каждый работник - творец, каждое проявление его индивидуальности - искусство труда.
[...]
Однако для того, чтобы утвердить режим нации XX века на основе крестьянского хозяйства и быта, нам было необходимо решить две основные организационные проблемы.
Проблему экономическую, требующую для своего разрешения такой народнохозяйственной системы, которая опиралась бы на крестьянское хозяйство, оставляла бы за ним руководящую роль и в то же время образовала бы такой народнохозяйственный аппарат, который бы в своей работе не уступал никакому другому мыслительному аппарату и держался бы автоматически без подпорок неэкономического государственного принуждения.
Проблему социальную или, если хотите, культурную, то есть проблему организации социального бытия широких народных масс в таких формах, чтобы при условии сельского расселения сохранились высшие формы культурной жизни, бывшие долго монополией городской культуры, и был возможен культурный прогресс во всех областях жизни духа, по крайней мере не меньший, чем при всяком другом режиме.
Мы всегда признавали государство и его аппарат далеко не единственным выражением жизни общества, а потому в своей реформе в большей части опирались на методы общественного разрешения поставленных проблем, а не на приёмы государственного принуждения.
Будучи наёмником, рабочий, строя свою идеологию, ввёл наемничество в символ веры будущего строя и создал экономическую систему, в которой все были исполнителями и только единицы обладали правом творчества. [...]
Для нас же было совершенно ясно, что с социальной точки зрения промышленный капитализм есть не более как болезненный уродливый припадок, поразивший обрабатывающую промышленность в силу особенностей её природы, а вовсе не этап в развитии всего народного хозяйства.
Благодаря глубоко здоровой природе сельского хозяйства его миновала горькая чаша капитализма, и нам не было нужды направлять своё развитие в его русло. Тем паче, что и сам коллективистический идеал немецких социалистов, в котором трудящимся массам предоставлялось быть в хозяйственных работах исполнителем государственных предначертаний, представлялся нам с социальной точки зрения чрезвычайно малосовершенным по сравнению со строем трудового земледелия, в котором работа не отделена от творчества организационных форм, в котором свободная личная инициатива даёт возможность каждой человеческой личности проявить все возможности своего духовного развития, предоставляя ей в то же время использовать в нужных случаях всю мощь коллективного крупного хозяйства, а также общественных и государственных организаций.
Наша государственная система вообще построена так, что вы можете годы прожить в Волоколамском, положим, уезде и ни разу не вспомнить, что существует государство как принудительная власть.
Как мы видим, эта утопия совершенно отличается от предыдущей, здесь дело происходит после крестьянской революции, которая в 30-х сбросила власть большевиков. В этой утопии во многом воплощен славянофильский идеал - общинность, русская жизнь (местами утрированная - чего стоят эти все ватрушки и прочие матрешки), здоровый крестьянский труд и практически полное исключение государства из повседневного сознания граждан. Налоги там исключительно косвенные, так что граждане не ощущают себя налогоплательщиками, что из их кармана идут эти налоги, и потому цели этих налогов и направления их расходования не вызывают общественного интереса. (в скобках заметим, что в современной России тоже преобладают косвенные налоги - экономисты давно предлагают реформировать налоговую систему, сделав налоги прямыми, т.е. чтобы налогоплательщики увидели, что государство забирает не 13%, а почти половину их дохода - ясно, что тогда население начнет задавать вопросы "куда вы тратите мои деньги?")
Но посмотрим, как же организована экономика в этой крестьянской утопии:
Ремесло и кустарничество при теперешней заводской технике исключено в подавляющем большинстве отраслей производства. Однако и здесь нас вывела крестьянская самодеятельность; крестьянская кооперация, обладающая гарантированным и чрезвычайным объемом сбыта, задушила в зародыше для большинства продуктов всякую возможность конкуренции. Правда, мы в этом несколько помогли ей и сломили хребет капиталистическим фабрикам внушительным податным обложением, не распространявшимся на производства кооперативные.
Однако частная инициатива капиталистического типа у нас всё же существует: в тех областях, в которых бессильны коллективно управляемые предприятия, и в тех случаях, где организаторский гений высотою техники побеждает наше драконовское обложение.
Мы даже не стремимся её прикончить, ибо считаем необходимым сохранить для товарищей кооператоров некоторую угрозу постоянной конкуренции и тем спасти их от технического застоя. Мы ведь знаем, что и у теперешних капиталистов щучьи наклонности, но ведь давно известно, что на то и щука в море, чтобы карась не дремал.
Однако этот остаточный капитализм у нас весьма ручной, как, впрочем, и кооперативная промышленность, более склонная брыкаться, ибо наши законы о труде лучше спасают рабочего от эксплуатации, чем даже законы рабочей диктатуры, при которых колоссальная доля прибавочной стоимости усваивалась стадами служащих в главках и центрах.
Ну а кроме того, сбросив с себя все хозяйственные предприятия, мы оставили за государством лесную, нефтяную и каменноугольную монополии и, владея топливом, правим тем самым всей обрабатывающей промышленностью.
Если к этому прибавить, что наш товарооборот в подавляющей части находится в руках кооперации, а система государственных финансов покоится на обложении рентой предприятий, применяющих наёмный труд, и на косвенных налогах, то вам в общих чертах ясна будет схема нашего народного хозяйства.
Читатель, оглянись вокруг, и многое из прочитанного обнаружишь в окружающей российской действительности, отнюдь не похожей на утопию.
Теперь же в заключение своего народнохозяйственного очерка позвольте остановить ваше внимание на двух организационных проблемах, особенно важных для познания нашей системы. Первая из них -- это проблема стимуляции народнохозяйственной жизни. Если вы припомните эпоху государственного коллективизма и свойственное ей понижение производительных сил народного хозяйства и вдумаетесь в принципы этого явления, то вы поймёте, что главные причины лежали вовсе не в самом плане государственного хозяйства. [...]
Если мы вглядимся в досоциалистический мир, то его сложную машину приводили в действие силы человеческой алчности, голода, каждый слагающий, от банкира до последнего рабочего, имел личный интерес от напряжения хозяйственной деятельности, и этот интерес стимулировал его работу. Хозяйственная машина в каждом своём участнике имела моторы, приводящие её в действие.
Система коммунизма посадила всех участников хозяйственной жизни на штатное подённое вознаграждение и тем лишила их работу всяких признаков стимуляции. Факт работы, конечно, имел место, но напряжение работы отсутствовало, ибо не имело под собой основания. Отсутствие стимуляции сказывалось не только на исполнителях, но и на организаторах производства, ибо они, как и всякие чиновники, были заинтересованы в совершенстве самого хозяйственного действия, в точности и блеске работы хозяйственного аппарата, а вовсе не в результате его работы. Для них впечатление от дела было важнее его материальных результатов.
Беря в свои руки организацию хозяйственной жизни, мы немедленно пустили в ход все моторы, стимулирующие частнохозяйственное дейсвие, -- сдельную плату, тантьемы организаторам и премии сверх цен за те продукты крестьянского хозяйства, развитие которых нам было необходимо, например за продукты тутового дерева на севере...
[...]
- В утренней сегодняшней беседе, - начал седовласый патриарх, - я упустил из вида отметить ещё одну особенность нашего экономического режима. Стремясь к демократизации народного дохода, мы, естественно, распыляли получаемые нами средства и столь же естественно препятствовали образованию крупных состояний.
При всех положительных качествах этого явления оно имело и отрицательные. Во-первых, ослаблялось накопление капиталов. Распыленный доход почти целиком потреблялся, и капиталообразующая сила нашего общества, особенно после уничтожения частного кредитного посредничества, естественно, была ничтожна.
Поэтому пришлось употребить значительные усилия для того, чтобы крестьянские кооперативы и некоторые государственные органы принимали серьёзные меры для создания особых социальных капиталов, и тем форсировать капиталообразование. К разряду этих же мероприятий относится у нас щедрое финансирование всяких изобретателей и предпринимателей, работающих в новых областях хозяйственной жизни.
Другим последствием демократизации национального дохода является значительное сокращение меценатства и сокращение количества ничего не делающих людей, то есть двух субстратов, из которых в значительной мере питались искусства и философия.
Однако и здесь крестьянская самодеятельность, сознаюсь, несколько подогретая из центра, сумела справиться с задачей.
В общем, главы девятую и одиннадцатую, "которые молодые читательницы могут и пропустить, но которые рекомендуются особому вниманию членов коммунистической партии" хочется тиснуть сюда целиком. Бью себя по рукам, не буду этого делать. Тем более, что эта утопия занимает всего-то десятка три страниц. Она не завершена обрывается буквально на полуслове - или это такой авторский прием собственно утопическое там высказано сполна.
Когда читал, все думал - что же мне это напоминает? Потом понял - ну конечно же! "Возвращение Мюнхгаузена" Сигизмунда Кржижановского! Любопытная параллель.
Александр Богданов "Красная звезда"
СПб: Т-во Художественной печати, 1908 г., 158 стр.
http://www.twirpx.com/file/1772349/
Я уже говорил, что люблю утопии? Представить новое, правильное общество - это нужны фантазия и смелость. И то и другое достойны - первое моего любопытства, второе уважения.
Много раз в разных сборниках типа "русская фантастика XIX-начала XX века" мне попадался роман Богданова "Красная звезда", но почему-то всегда в сокращении или отрывки. Читать в отрывках не хотелось, но любопытство разогрелось - что же там советская цензура сокращала? Вот так годами и теплилось это любопытство, пока месяц назад не попалось мне первое, еще дореволюционное издание этого романа. Вот тут-то я его и прочел.
Любопытное это оказалось чтение. Главный герой романа, Леонид, - революционер. Ну, этот, член социал-демократической партии, подпольные квартиры, стачки, столкновения с полицией (обратим внимание на дату выхода романа - писалось по опыту революции 1905 года). И вот в этой подпольной ячейке появляется "товарищ Мэнни", который незаметно ссорит Леонида с его подругой и предлагает тому, такому брошенному, отправиться в путешествие. Леонид соглашается, и тут оказывается, что Мэнни - марсианин, и путешествие это на Марс. Ну чо, полетели.
На чем полетели. Космический корабль в романе называется "этеронеф", если я правильно разобрал греческие корни, это слово переводится как "продолговатое облако". Это вполне описывает его форму, интересны физические основы его устройства и движения. В нем есть резервуар "минус-материи", т.е. материи с отрицательной массой. Минус-материи как раз столько, чтобы суммарная масса корабля была примерно нулевой. Ясно, что если не требуется преодолевать силу притяжения, для движения нужна весьма небольшая сила - даже небольшое постоянное ускорение разгонит корабль до нужных скоростей. На корабле стоит реактивный атомный двигатель - радирующая материя распадается, продукты распада выбрасываются через сопло и создают необходимую тягу.
По ходу физическая задачка: докажите, что при таком устройстве корабля вместе с радирующей материей надо частично сбрасывать минус-материю. Подсказка: рассмотрите закон сохранения импульса и сообразите, что если гравитационную массу можно вообразить отрицательной, то нулевая или отрицательная инертная масса ведет к противоречиям.
В общем, прилетел Леонид на Марс (там ему дали имя Лэнни), а там - социализм. Собственно описанию этого социалистического общества и посвящена существенная часть романа. Было интересно, как же там все устроено? Тем более что Богданов - автор "Тектологии, или всеобщей организационной науки". Ну, думаю, уж на Марсе-то он общество организует! Прочитал. И знаете - как-то расхотелось читать его "Тектологию". В организационных вопросах, в менеджменте и в экономике он не понимает ничего. Вот в подпольной революционной борьбе понимает, а в организации чего-либо, тем более всего общества - неа.
Но это разочарование в собственно утопической части романа не отрицает других впечатлений, а интересное там есть. Ну, к примеру, там есть любовная интрига - Леонид переспал там с марсианкой, а потом с ее подругой еще. На Марсе вообще достаточно вольные нравы. (Марс, любовь землянина и марсианки, революция - ничего не напоминает? Правильно, свою "Аэлиту" Алексей Толстой писал явно с оглядкой на роман Богданова)
Любовь - ладно, должна же быть и детективная интрига? С чего это марсиане полетели на Землю, нафига притащили Леонида на Марс? Оказывается, отнюдь неспроста. Марс истощен, его ресурсов осталось на тридцать лет (пусть и марсианских, там год вдвое длиннее). Куда дальше? Есть две альтернативы: Земля и Венера. На Венере ресурсы есть, но жуткий климат, так что вообще непонятно, выживет ли там колония. И есть Земля - всем хороша, но на ней уже живет человечество. А человечество - проблема:
Люди Земли владеют ею, и ни в каком случае они ее добровольно не уступят, не уступят сколько-нибудь значительной доли ее поверхности. Это вытекает из всего характера их культуры. Ее основа есть собственность, огражденная организованным насилием. Хотя даже самые цивилизованные племена Земли эксплуатируют на деле только ничтожную часть доступных им сил природы, но стремление к захвату новых территорий у них никогда не ослабевает. Систематическое ограбление земель и имущества менее культурных племен носит у них название колониальной политики, и рассматривается как одна из главных задач их государственной жизни. Можно себе представить, как отнесутся они к естественному и разумному предложению с нашей стороны - уступить нам часть их материков, взамен чего мы научили бы их и помогли бы им несравненно лучше пользоваться остальной частью... Для них колонизация - это вопрос только грубой силы и насилия; и хотим мы или не хотим - они заставят нас принять по отношению к ним эту точку зрения.
Это слова Срэрни, ученого. Дальше он анализирует ход возможного конфликта и приходит к окончательному выводу - человечество нужно уничтожить. Потому что оно отсталое, не доросло до идей социализма (собственно, этот самый марсианский социализм окажется в опасности, если человечество останется жить). Более того, даже самые прогрессивные представители человечества не способны жить в социалистическом обществе - вон привези с Земли Лэнни (Леонида), уж отбирали его по всему миру из членов социалистических партий, привезли - а его мозг не выдержал такой для себя новости, как марсианский социализм, переутомился и заболел. Так что же будет с менее продвинутыми человеками? Вывод - уничтожить всех!
Это выступление Стэрни на съезде, где рассматривался вопрос о колонизации планет. Леонид обманным путем получил фонограмму заседаний съезда и вот слушает.
В ответ на выступление Стэрни выступает Нэтти - та самая марсияночка, с которой у Леонида роман. Она, разумеется, защищает землян. Интересна аргументация ее выступления:
Сотни миллионов лет жила прекрасная планета, жила своей, особенной жизнью, не такой, как другие... И вот, из ее могучих стихий стало организовываться сознание; поднимаясь в жестокой и трудной борьбе с низших ступеней на высшие, оно, наконец, приняло близкие, родные нам человеческие формы. Но эти формы не те, что у нас: в них отразилась и сосредоточилась история иной природы, иной борьбы; под ними скрыта иная стихийность, в них заключаются иные противоречия, иные возможности развития. Настала эпоха, когда впервые может осуществиться соединение двух великих линий жизни. Сколько нового многообразия, какая новая гармония должна возникнуть из этого сочетания! И нам говорят: мировая жизнь едина, поэтому нам надо не объединить, а... разрушить ее.
Когда Стэрни указывает, насколько человечество Земли, его история, его нравы, его психология не похожи на наши, он опровергает свою идею почти лучше, чем я могу это сделать.Если бы они были совершенно похожи на нас во всем, кроме ступени развития, если бы они были тем, чем были наши предки в эпоху нашего капитализма, тогда со Стэрни можно было бы согласиться: низшей ступенью стоит пожертвовать ради высшей, слабыми ради сильных. Но земные люди не таковы, они не только ниже и слабее нас по культуре - они иные, чем мы, и потому, устраняя их, мы их не заместим в мировом развитии, мы только механически заполним собою ту пустоту, которую создадим в царстве форм жизни.
Вот такая защитная речь. Заметим - никакого человеколюбия в аргументации. Гуманизм (так и хочется добавить ему ярлык "абстрактный", кто учил марксистско-ленинскую философию, тот помнит) не катит. А что работает? - А в качестве аргумента работает столь модный сейчас мультикультурализм (разумеется, этого слова в книге нет).
Вот так вот секс с марсианкой спас Землю от марсианской колонизации. По крайней мере на время, пока марсиане решили сосредоточить усилия на колонизации Венеры.
В общем, назидательное чтение - становится яснее внутренний мир социалиста-революционера, каковым был автор.
Александр Чаянов "Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии"
http://az.lib.ru/c/chajanow_a_w/text_0020.shtml, ~30 стр.
Прочел утопию Богданова, решил в пару к ней прочесть утопию Чаянова. Чаянов настоящий экономист и в своей утопии больше проработал именно экономическую часть, она изложена хоть тезисно, но за этими тезисами видна продуманность.
Повести Чаянова написаны в таком гофмановском стиле - в них всегда есть элемент фантасмагории. Форма у них тоже весьма своеобычна - когда я впервые прочел повесть "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей", я как-то не понял - это отрывки из романа? его конспект? Нет, таков авторский стиль. Вот и здесь - герой засыпает в своей комнате в 1921 году, а просыпается в 1984 году (да-да, Оруэлл был не первым, кто поместил утопию именно в этот год). На дворе - остатки Москвы, в стране ликвидированы города и народ живет в мелких деревнях и поселках. Самая что ни есть крестьянская утопия.
В основе нашего хозяйственного строя, так же как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство. Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нём человек противопоставлен природе, в нём труд приходит в творческое соприкосновение со всеми силами космоса и создаёт новые формы бытия. Каждый работник - творец, каждое проявление его индивидуальности - искусство труда.
[...]
Однако для того, чтобы утвердить режим нации XX века на основе крестьянского хозяйства и быта, нам было необходимо решить две основные организационные проблемы.
Проблему экономическую, требующую для своего разрешения такой народнохозяйственной системы, которая опиралась бы на крестьянское хозяйство, оставляла бы за ним руководящую роль и в то же время образовала бы такой народнохозяйственный аппарат, который бы в своей работе не уступал никакому другому мыслительному аппарату и держался бы автоматически без подпорок неэкономического государственного принуждения.
Проблему социальную или, если хотите, культурную, то есть проблему организации социального бытия широких народных масс в таких формах, чтобы при условии сельского расселения сохранились высшие формы культурной жизни, бывшие долго монополией городской культуры, и был возможен культурный прогресс во всех областях жизни духа, по крайней мере не меньший, чем при всяком другом режиме.
Мы всегда признавали государство и его аппарат далеко не единственным выражением жизни общества, а потому в своей реформе в большей части опирались на методы общественного разрешения поставленных проблем, а не на приёмы государственного принуждения.
Будучи наёмником, рабочий, строя свою идеологию, ввёл наемничество в символ веры будущего строя и создал экономическую систему, в которой все были исполнителями и только единицы обладали правом творчества. [...]
Для нас же было совершенно ясно, что с социальной точки зрения промышленный капитализм есть не более как болезненный уродливый припадок, поразивший обрабатывающую промышленность в силу особенностей её природы, а вовсе не этап в развитии всего народного хозяйства.
Благодаря глубоко здоровой природе сельского хозяйства его миновала горькая чаша капитализма, и нам не было нужды направлять своё развитие в его русло. Тем паче, что и сам коллективистический идеал немецких социалистов, в котором трудящимся массам предоставлялось быть в хозяйственных работах исполнителем государственных предначертаний, представлялся нам с социальной точки зрения чрезвычайно малосовершенным по сравнению со строем трудового земледелия, в котором работа не отделена от творчества организационных форм, в котором свободная личная инициатива даёт возможность каждой человеческой личности проявить все возможности своего духовного развития, предоставляя ей в то же время использовать в нужных случаях всю мощь коллективного крупного хозяйства, а также общественных и государственных организаций.
Наша государственная система вообще построена так, что вы можете годы прожить в Волоколамском, положим, уезде и ни разу не вспомнить, что существует государство как принудительная власть.
Как мы видим, эта утопия совершенно отличается от предыдущей, здесь дело происходит после крестьянской революции, которая в 30-х сбросила власть большевиков. В этой утопии во многом воплощен славянофильский идеал - общинность, русская жизнь (местами утрированная - чего стоят эти все ватрушки и прочие матрешки), здоровый крестьянский труд и практически полное исключение государства из повседневного сознания граждан. Налоги там исключительно косвенные, так что граждане не ощущают себя налогоплательщиками, что из их кармана идут эти налоги, и потому цели этих налогов и направления их расходования не вызывают общественного интереса. (в скобках заметим, что в современной России тоже преобладают косвенные налоги - экономисты давно предлагают реформировать налоговую систему, сделав налоги прямыми, т.е. чтобы налогоплательщики увидели, что государство забирает не 13%, а почти половину их дохода - ясно, что тогда население начнет задавать вопросы "куда вы тратите мои деньги?")
Но посмотрим, как же организована экономика в этой крестьянской утопии:
Ремесло и кустарничество при теперешней заводской технике исключено в подавляющем большинстве отраслей производства. Однако и здесь нас вывела крестьянская самодеятельность; крестьянская кооперация, обладающая гарантированным и чрезвычайным объемом сбыта, задушила в зародыше для большинства продуктов всякую возможность конкуренции. Правда, мы в этом несколько помогли ей и сломили хребет капиталистическим фабрикам внушительным податным обложением, не распространявшимся на производства кооперативные.
Однако частная инициатива капиталистического типа у нас всё же существует: в тех областях, в которых бессильны коллективно управляемые предприятия, и в тех случаях, где организаторский гений высотою техники побеждает наше драконовское обложение.
Мы даже не стремимся её прикончить, ибо считаем необходимым сохранить для товарищей кооператоров некоторую угрозу постоянной конкуренции и тем спасти их от технического застоя. Мы ведь знаем, что и у теперешних капиталистов щучьи наклонности, но ведь давно известно, что на то и щука в море, чтобы карась не дремал.
Однако этот остаточный капитализм у нас весьма ручной, как, впрочем, и кооперативная промышленность, более склонная брыкаться, ибо наши законы о труде лучше спасают рабочего от эксплуатации, чем даже законы рабочей диктатуры, при которых колоссальная доля прибавочной стоимости усваивалась стадами служащих в главках и центрах.
Ну а кроме того, сбросив с себя все хозяйственные предприятия, мы оставили за государством лесную, нефтяную и каменноугольную монополии и, владея топливом, правим тем самым всей обрабатывающей промышленностью.
Если к этому прибавить, что наш товарооборот в подавляющей части находится в руках кооперации, а система государственных финансов покоится на обложении рентой предприятий, применяющих наёмный труд, и на косвенных налогах, то вам в общих чертах ясна будет схема нашего народного хозяйства.
Читатель, оглянись вокруг, и многое из прочитанного обнаружишь в окружающей российской действительности, отнюдь не похожей на утопию.
Теперь же в заключение своего народнохозяйственного очерка позвольте остановить ваше внимание на двух организационных проблемах, особенно важных для познания нашей системы. Первая из них -- это проблема стимуляции народнохозяйственной жизни. Если вы припомните эпоху государственного коллективизма и свойственное ей понижение производительных сил народного хозяйства и вдумаетесь в принципы этого явления, то вы поймёте, что главные причины лежали вовсе не в самом плане государственного хозяйства. [...]
Если мы вглядимся в досоциалистический мир, то его сложную машину приводили в действие силы человеческой алчности, голода, каждый слагающий, от банкира до последнего рабочего, имел личный интерес от напряжения хозяйственной деятельности, и этот интерес стимулировал его работу. Хозяйственная машина в каждом своём участнике имела моторы, приводящие её в действие.
Система коммунизма посадила всех участников хозяйственной жизни на штатное подённое вознаграждение и тем лишила их работу всяких признаков стимуляции. Факт работы, конечно, имел место, но напряжение работы отсутствовало, ибо не имело под собой основания. Отсутствие стимуляции сказывалось не только на исполнителях, но и на организаторах производства, ибо они, как и всякие чиновники, были заинтересованы в совершенстве самого хозяйственного действия, в точности и блеске работы хозяйственного аппарата, а вовсе не в результате его работы. Для них впечатление от дела было важнее его материальных результатов.
Беря в свои руки организацию хозяйственной жизни, мы немедленно пустили в ход все моторы, стимулирующие частнохозяйственное дейсвие, -- сдельную плату, тантьемы организаторам и премии сверх цен за те продукты крестьянского хозяйства, развитие которых нам было необходимо, например за продукты тутового дерева на севере...
[...]
- В утренней сегодняшней беседе, - начал седовласый патриарх, - я упустил из вида отметить ещё одну особенность нашего экономического режима. Стремясь к демократизации народного дохода, мы, естественно, распыляли получаемые нами средства и столь же естественно препятствовали образованию крупных состояний.
При всех положительных качествах этого явления оно имело и отрицательные. Во-первых, ослаблялось накопление капиталов. Распыленный доход почти целиком потреблялся, и капиталообразующая сила нашего общества, особенно после уничтожения частного кредитного посредничества, естественно, была ничтожна.
Поэтому пришлось употребить значительные усилия для того, чтобы крестьянские кооперативы и некоторые государственные органы принимали серьёзные меры для создания особых социальных капиталов, и тем форсировать капиталообразование. К разряду этих же мероприятий относится у нас щедрое финансирование всяких изобретателей и предпринимателей, работающих в новых областях хозяйственной жизни.
Другим последствием демократизации национального дохода является значительное сокращение меценатства и сокращение количества ничего не делающих людей, то есть двух субстратов, из которых в значительной мере питались искусства и философия.
Однако и здесь крестьянская самодеятельность, сознаюсь, несколько подогретая из центра, сумела справиться с задачей.
В общем, главы девятую и одиннадцатую, "которые молодые читательницы могут и пропустить, но которые рекомендуются особому вниманию членов коммунистической партии" хочется тиснуть сюда целиком. Бью себя по рукам, не буду этого делать. Тем более, что эта утопия занимает всего-то десятка три страниц. Она не завершена обрывается буквально на полуслове - или это такой авторский прием собственно утопическое там высказано сполна.
Когда читал, все думал - что же мне это напоминает? Потом понял - ну конечно же! "Возвращение Мюнхгаузена" Сигизмунда Кржижановского! Любопытная параллель.