А вот подумал - чем
я хуже какого-то там Пайпса? Нет, в самом деле - чем? А ничем. А раз так - некоторый размышлизм о судьбах нашего многострадального Отечества...
«Долгий» XVI в. (по аналогии с «Долгим Средневековьем» Ж. Ле Гоффа и «Longue Durée» Ф. Броделя), временные рамки которого можно определить как 10-е г. XVI в. (знаменитое выступление М. Лютера с его «95-ю тезисами» можно считать точкой отсчета нового столетия) - конец XVII в. (окончательное покорение маньчжурами Китая), по праву может считаться своего рода «осевым временем» для Евразии (впрочем, и не только для нее). Открытие Нового Света вкупе с началом эпохи Великих географических открытий и европейской колониальной экспансии, смещение оси экономической жизни той же Европы из бассейна Средиземного моря на северо-запад, «революция цен» и «военная революция», начавшийся процесс утраты Востоком прежнего мирового лидерства и постепенный переход его к Западу, и многое, многое другое - все это вместе взятое свидетельствовало о том, что «крот истории» ускорил свою работу. Внешними признаками его «работы» могут служить прокатывавшиеся по континенту в течение этого «долгого» столетия волны великих потрясений - политических, экономических, социальных, культурных, самым серьезным образом изменивших облик и континента, и планеты в целом. Религиозные войны во Франции, русская Смута, Джелялийская смута в Турции, Тридцатилетняя война в Европе, «Великий мятеж» в Англии, польский «Потоп», падение китайской династии Мин, японская «Сэнгоку дзидай» - это неполный перечень событий, маркировавших проходившие в эти десятилетия процессы смены/оттеснения на второй план общественно-политических, экономических и иных институтов, свойственных эпохе Средневековья, иными, характерными для эпохи Нового времени.
Переход от Средневековья к Новому времени протекал чрезвычайно болезненно. И хотя гибель Средневековья не сопровождалась столь же масштабным катаклизмом, как, к примеру, падение Античности с его Великим Переселением народов, тем не менее, при даже не слишком внимательном анализе происходивших тогда в любой из стран и регионов Евразии перемен нетрудно убедиться в правоте изречения классика о насилии как повивальной бабке истории. Политическая, экономическая, социальная, культурная - любая трансформация «старого порядка» в некое новое качество сопровождалось в это время именно насилием - внешним, сопряженным со вторжением иностранных завоевателей, внутренним, если преобразования проводила сама власть, или комбинированным, если внешнее и внутреннее насилие сочетались порой в самых причудливых формах. И результаты этой трансформации порой приобретали самый неожиданный и характер и оттенок. В этом плане любопытно было бы проанализировать результаты социальной трансформации, произошедшей в России в «длинный» XVI в.
Возникшее в конце XV в. Русское (Московское) государство на первых порах представляло собой «лоскутное одеяло», собранное из территорий с различным уровнем политического и социально-экономического развития. Эта «лоскутность» неизбежно влекла за собой и зыбкость, размытость границ внутри социальной структуры молодого русского обществ. С одной стороны, это давало определенные преимущества - социальная структура, еще не закостеневшая, гибкая, могла быстро реагировать на изменяющиеся условия, социальные лифты работали достаточно эффективно, да и наличие пусть и незначительно, но различающихся социальных моделей создавало определенный эффект конкуренции и выбора, что до определенного времени было на руку как власти (которая могла выбирать ту модель, которая больше отвечала ее, власти, интересам, особенно если учесть, что и сама власть на первых порах существования Русского государства как никогда далека была от монолита и представляла собой конгломерат группировок - «партий», связанных изнутри территориальными, родственными и патрон-клиентскими связями, и великокняжеская власть выступала по отношению к этим «партиям», представлявшим интересы как светской, так и духовной элит, своего рода верховным арбитром), так и самому обществу (гарантируя ему определенный уровень прав и свобод, унаследованных «от старины», поскольку власть, инкорпорируя в состав «своего» государства, так или иначе, в большей или меньшей степени, должна была, не обладая необходимым административным ресурсом, находить некий компромисс с местными региональными элитами, отражавшими в известной степени интересы наиболее влиятельной части местного населения).
Могла ли такая рыхлая, не структурированная и не поставленная определенные рамки, юридические и/или иные, организация общества и его институтов (прежде всего политических) успешно функционировать более или менее длительное время? Безусловно, да. Но как долго? Ответ на этот вопрос зависел во многом от того, какой внешнеполитический курс выбрала бы великокняжеская власть, «обработав» интересы как придворных «партий», так и местных, региональных элит и выработав некую среднюю линию, устраивающую наиболее влиятельные и авторитетные группировки. Учитывая, с одной стороны, что «длинный» XVI в., был, по меткому замечанию Р. Маккенни, «веком экспансии», а с другой стороны, то, что Русское государство возникло на территории, не самой благоприятной с экономической точки зрения (неблагоприятный, по сравнению, предположим, с Западной Европой, климат, чрезвычайная бедность на важнейшие для развития экономики природные ресурсы, прежде всего цветные металлы, малоплодородные почвы, редкое и малочисленное население, к тому же рассеянное по значительной территории), предугадать результат выбора не так уж и сложно. Внешняя экспансия могла дать в руки великокняжеской власти (и тех сил, что за ней стояли и ее поддерживали) необходимые ресурсы - материальные и людские. Но проблема заключалась в том, что к аналогичным выводам о необходимости экспансионистской внешней политики пришли и ближайшие соседи Русского государства - Великое княжество Литовское (включавшее, кстати говоря, территории с населением, этнически, политически, социально и культурно близким к населению Русского государства) и Крымское ханство, правившая в котором династия Гиреев претендовала на восстановление распавшейся в начале XV в. Золотой орды под своим сюзеренитетом. Исход борьбы за доминирование в Восточной Европе между тремя этими конкурентами в конечном итоге зависел от того, чьи политические и социальные институты окажутся более эффективными, способными найти необходимый ответ на вызов (А. Тойнби) - или, говоря другими словами, обеспечить необходимый уровень мобилизации наличных ресурсов для решения этой сверхзадачи.
Шансы России в этом соревновании на первых порах казались сомнительными хотя бы по указанной выше причине - бедности и государства, и общества, и отдельных его членов - от великого князя до последнего крестьянина. Недостаточность ресурсов, обуславливала то обстоятельство, что, по словам российского историка Н.Н. Покровского, система управления базировалась на взаимодействии и разделе полномочий между государством и обществом-«землей». Не имея физической возможности контролировать все и вся (как это может показаться при чтении записок некоторых иностранных наблюдателей), центральная власть «делилась» своими полномочиями с «землей», привлекая к решению управленческих задач первичные социальные общности - крестьянские и городские («посадские») общины, корпорации служилых людей по отечеству («города») и пр. И при таком раскладе эти социальные коллективы автоматически оказывались достаточно влиятельными в политическом плане - достаточно влиятельными, чтобы центральная власть не могла не считаться с их мнением (и, забегая вперед, отметим, что есть все основания полагать, что одной из важнейших причин русской Смуты в начале XVII в. стало именно недовольство некоторых таких социальных общностей, в частности, «украинных» детей боярских, своим недостаточно высоким социальным статусом и отстраненностью их корпораций от реального участия в политике и сопряженным с этим участия в распределении доходов и привилегий).
В известном смысле социально-политическая организация Великого княжества Литовского была сходной с русской, но, как показало дальнейшее развитие событий, вектор развития политической и социальной составляющих в этих двух государства разошелся, и радикально. Почему? Российский историк Ю.Г. Алексеев высказал интересную гипотезу, согласно которой еще с конца XIV в. в Московском княжестве, вокруг которого и сложилось позднее Русское государство, постепенно формируются основы такой системы политической и социальной организации общества и сопряженных с ним институтов (прежде всего государства), которую историк предложил именовать «земско-служилым» государством. Что сплачивало власть в лице великого князя (и его окружение) с «землей» (прежде всего региональными элитами), так одна общая идея служения государству и патернализм, пронизывающий общество сверху донизу.
Однако в такой системе всегда существовала опасность, что интересы власти и «земли» могут в один прекрасный момент разойтись (к примеру, есть все основания предположить, что на первых порах вступление Москвы в Ливонскую войну 1558-1583 гг. во многом было обусловлено интересами влиятельной новгородской элиты, духовной, чиновничьей и купеческой, но когда война затянулась и вместо ожидаемых доходов стал приносить растущие расходы, растущие день ото дня, в этой среде стала зреть оппозиция политике московских властей, и Иван Грозный беспощадно подавил ростки недовольства вооруженной рукой зимой 1570 г.). И тогда вся система могла пойти враздрай (нечто подобное случилось с Великим княжеством Литовским). В известной степени можно согласиться с мнением британского историка Д. Хоскинга, который, подытоживая результаты участия Русского государства в Ливонской войне, отмечал, что патриархальная социальная структура русского общества времен Ивана Грозного выступила препятствием для мобилизации скудных ресурсов, которыми обладала страна, для победы в этой затянувшейся схватке за доминирование в Восточной Европе и стала в итоге одной из важнейших причине неудачи. На повестку дня перед московскими властями встала проблема модернизации - модернизации, которая, касаясь в первую очередь военной сферы, неизбежно влекла за собой преобразования в политической, экономической и, естественно, социальной сферах.
При анализе процессов, связанных с этой модернизацией, на наш взгляд, как нельзя более подходит концепция т.н. «военной революции», выдвинутая шестьдесят лет назад британским историком М. Робертсом. Внедрение в повседневную военную практику пороха и огнестрельного оружия, полагал историк, способствовало не только изменению тактики и стратегии, но и стремительному росту численности армий, резкому удорожанию войны и, как следствие, повлекло за собой радикальную перестройку политических и социальных институтов - на свет появилось «военно-фискальное государство», приспособленное, по словам Н. Хеншелла, для ведения войны и выживанию в жестком мире безжалостной межгосударственной конкуренции. Для России с ее патриархальными политическими и социальными институтами и рыхлой социальной структурой с размытыми, зыбкими границами вступление в процессы, связанные с «военной революцией», неизбежно влекло за собой масштабные не только политические, но и социальные трансформации.
Первым «звонком», возвестившим о необходимости модернизации, стало Смутное время - старая Московия в начале XVII в. пережила глубочаший кризис, едва не погубивший и страну, и общество. Из опыта Смуты правящей элитой Русского государства было вынесено твердое убеждение необходимости перемен - и перемен прежде всего в военной сфере. Старая военная машина, показавшая свою недостаточную эффективность в годы Ливонской войны, опорочила себя в годы Смуты. Нужно было ее переменять, и хотя этот процесс пришлось отсрочить на полтора десятилетия, в годы Смоленской войны 1632-1634 гг. был получен первый серьезный опыт военных преобразований на новый, европейский лад. Этот опыт лег в основу военных реформ 2-й половины XVII - начала XVIII вв.
Военные реформы повлекли за собой и остальные. Как оказалось, создание и содержание новой, обученной и вооруженной по последним западноевропейским стандартам армии - дело весьма и весьма дорогостоящее. Необходимость сыскать средства для ее содержания обусловила необходимость перестройки патриархального, патерналистского в своей сути Русского государства в пресловутое «военно-фискальное» государство. В других условиях строительство такого Левиафана, скорее всего, вызвало бы серьезные внутренние потрясения, однако русское общество, воспитанное на идее служения государству, которое воспринималось как некая защитная оболочка, кокон, гарантирующий выживание и сохранение привычных форм бытия и сознания (А.Б. Каменский), в конце концов, после некоторого сопротивления (недаром XVII в., в особенности 2-я его половина, по праву получил название века «бунташного», мятежного!), было вынуждено согласиться с такой трансформацией - перед его глазами все еще стоял печальный образ Смуты.
Строительство же военно-фискального государства неизбежно влекло за собой и масштабные социальные трансформации, сопряженные с изменением социального статуса (и в определенном отношении социальных ролей) всех основных социальных групп или «чинов» Русского государства. Прежде всего, мы видим, что на протяжении столетия идет постепенный процесс сужения сферы участия «земли» в вопросах управления - центральная власть, бюрократия в центре и на местах берет в свои руки все большую и большую власть (процесс объективный, ибо решение все более и более усложняющихся задач, стоящих перед государственным управлением, требуют столь же растущей профессионализации управленческого персонала, который постепенно становится незаменимой и самодовлеющей силой). Фискальный же (и полицейский вместе с ним) интерес требует также и более четкого разграничения прав и обязанностей (точнее, в нашем случае, обязанностей и прав) «чинов»-сословий, при этом характер их «службы» формализуется, вводится в четкие рамки закона (не традиции и обычая!). Эта тенденция четко прослеживается при анализе русского законодательства 2-й половины XVII и последующих столетий.
Примечательно, что вместе с формализацией «службы» завершается и процесс «замыкания» «чинов» в их узкосословных рамках - постепенно выкристаллизовывается, окостеневает 4-частная структура позднемосковского общества, включавшая в себя отныне четыре «чина»-сословия - «освященной» (клирики), «служилой» (знать, дворянство, военно-бюрократический элемент), «торговой» (купеческо-ремесленный элемент, посадское население) и «земледелательной» (различные категории крестьянства). Что обращает на себя внимание, так этот тот факт, что в самых общих чертах эта структура окажется чрезвычайно устойчивой (очевидно, как наиболее эффективная и соответствующая задачам, стоящим перед военно-фискальным государством) и в общих чертах эта система сохранит свое существование вплоть до начала ХХ в. Что характерно - хотя в целом социальная мобильность внутри этой системы неуклонно снижается, тем не менее, возможность изменить свой социальный статус в лучшую сторону остается - через посредство военных и бюрократических учреждений.
Так или иначе, но есть все основания утверждать, что масштабная модернизация, предпринятая в России во 2-й половине XVII - начале XVIII вв., сопровождалась в известной степени консервацией довольно архаичных социальных институтов, основы которых были заложены еще в эпоху Средневековья, и эта ее черта объясняется теми условиями, в которых осуществлялась эта модернизация (необходимость ускоренного развития при острой нехватке сил и средств, людских, финансовых и материальных ресурсов, вызванной особенностями географического положения России)...
Вот такой вот вышел пайпсианский размышлизм. А "Легионы" как-нибудь потом продолжу, нет настроения писать про них, муза замерзла вконец...
