Страховые ангелы
Утро прорезается сквозь болотистую мглу.
Колокольный звон, прерывающийся на ветру, неровный, тревожный - будто кто-то с похмелья колотит по рельсу.
Да, ощущение праздника этому городку присуще не было. Нездоровые пляски в кабаках - не в счёт.
Пытался медитировать. Стремился достичь внутреннего молчания.
Но стоило последовательно отключить все органы чувств - и в мозгу начинали петь бабушки.
Бабушки в платках - эти горловое пронзительное пение, - заливались и не желали затыкаться.
И ведь надо было уплыть за все моря - и Балтийское, и Северное, и Ирландское...
За добрых 3000 км - а бабки всё горланят, - не берёт их чёрт.
Включить радио, по-стариковски позавтракать овсянкой.
«Почему даже в солнечный день, - размышляет радио, - ирландская душа ищет грустную историю?».
Колокол звонит и звонит.
В дополнение, завыла собака.
Собака и колокол попадали в такт моей души.
Но и сквозь них в мозг прорывались бабки в платках.
Не успел настроиться на эту печальную пьесу, как пространство разрезал иной звук:
Уууууух - блямссс!!!
Острожно выглянув, сразуузнал одного из соседей: по пояс голый, похожий на Микеланджеловского Давида, он помахивал чем-то, похожим на пращу.
Камень, пущенный при помощи этого устройства, влетел точно в окно соседнего дома.
Тамошний хозяин тоже знаком, - за лысину и характерные наряды про себя зову его святым Франциском.
«Давид» закинул на плечо пращу и стоял как на подиуме, с чрезвычайно довольным видом.
Святой Франциск в балахоне вышел на крыльцо.
-Дядя Митч, это случайно вышло! - крикнул Давид с наглой улыбкой.
-Ну-ка, позови своего папашу, - просипел Франциск.
Со второго этажа Давидова дома показалась ещё одна лысая голова, - но то была лысина другого плана, с высоким массивным лбом Сократа.
Сократ был краснонос и заспан, глаза его слезились и не желали толком раскрываться.
-А я-то что? - хрипло выкрикнул он. - Мой сынуля взрослый малыш, сами разбирайтесь.
-Ах ты!.. - начал святой Франциск и закашлялся грудным клокочущим кашлем.
Колокол, собачий вой, глухой кашель, - а теперь ветер донёс из-за ближайшего холма ещё один звук - мелодию «Ах мой милый Августин», пиликающую будто бы из маленькой, но звонкой музыкальной шкатулки. Мелодия крепла, шкатулочка росла... и вот из-за поворота показалась сама «шкатулка» на колёсах - фургон мороженщика.
Со всех окрестных домов грудой высыпали детишки - чумазые ангелочки.
Взгляды взрослых смягчились. Давид надел футболку «Манчестер Юнайтед», что сушилась тут же рядом на прищепке, и отправился мыть свою машину. Его сын, маленький разбойник с крашеным в оранжевый цвет ирокезом, и, как и его папаша, в футболке «МЮ», с грохотом и воплем выбежал из дома и вслед за всеми устремился к фургону, который уже напоминал свиноматку с присосавшимися поросятами; отпрыск Давида с разбегу врезался в поросячью массу и принялся работать локтями.
Сократ со Святым Франциском, кое-как уняв кашель и продрав глаза, удалились куда-то с бутылкой.
Было уже за полночь, а субботний вечер ещё набирал обороты. Ангелочки, которых загулявшие родители не спешили загонять по домам, резвились и отрывались, дети постарше играли в маньяка (накануне в нашем районе, говорят, как раз обезвредили педофила). Девицы визжали так, что уши закладывало...
У меня же в голове по-прежнему горланили бабушки. Поклевав носом перед рукописью, под визжащих детей и горластых бабок, отплыл в объятья Морфея.
***
Среди ночи разбудили крики: «Просыпайтесь, подонки! Подымайтесь, выродки!». Но страшны были даже не крики, а смех, зачем-то сопровождавший их. Казалось, смеялся кто-то уже с того света.
У дома святого Франциска переливалась огнями Ambulance, самого Франциска выносили на носилках. Его бородка слабо трепетала на ветру.
Фрацискова дочь, Ифа, мотала головой, как кукла.
Сократ с потерянными видом торчал поодаль. Очевидно, он боялся Фрацисковой жены, Сибиллы - это её громовой голос всех разбудил.
-He's goona make it, - пробормотала Ифа. - Он выберется.
-Разумеется (He will yeah), - пробасила Сибилла. Но оптимизма в этом не слышилось.
-А ты, гад!!!... - крикнула она в сторону Сократа.
Сибилла тоже напоминала какую-то из фигур Микеланджело, - как раз кого-то из пророков и сивилл, увековеченных на Сикстинском потолке - была там одна особенно мускулистая старуха - кажется, сивилла Кумская.
Скорая взвыла и унесла Франциска в городской предрассветный туман. Казалось бы, должно наконец стать тихо, но раз уж Сибилла включила свою бас-машину, заснуть едва ли удастся.
Красный нос, матершина, смех, переходящий в кашель... Теперь, когда чёрт, вполне возможно, приберёт Франциска, всё это казалось таким родным...
Мне снились Франциск и Сократ, качающиеся на качелях, как дети, и небо такого цвета, что, казалось: брось камень - и он застрянет в этой синеве.
Проснулся от страшного завывания, - будто свирепый гигант смертным боем бил маленькую собачонку.
Реальность оказалась прозаичней: Сибилла колошматила Сократа.
-Это всё ты! Ты! - ревела она.
Всё ясно без слов. He didn’t make it. Франциск не выкарабкался.
****
-Придёшь на похороны? - заглянула в глаза Ифа - самая спокойная из всей семейки.
-Приходи. Он любил тебя... Чудака эдакого, - добавила, грустно и трогательно усмехнувшись.
Да, конечно. Любил. Один раз по пьяни чуть не убил.
Забрезжил чахлый рассвет, оттеняя печаль нашего квартала на холме, сообщая ему некую торжественность.
Внук Франциска соорудил себе флейту из обрезка металлической трубки и усиленно упражнялся.
Сибилла затихла и только шумно вздыхала у Сократа на плече.
Звон колокола летит, ветер подхватывает его, разносит по холмам и прилегающим болотам ...я почти сливаюсь с этим звоном, к нему присоединяется извечный собачий вой, а теперь ещё и футуристические мотивы новоявленного флейтиста, - ветер с океана смешивает всё это в авангардную симфонию.
Это почти медитация. Медитация по-ирландски...
Все печальны, но на лицах, - на всех этих ликах, будто сошедших с фресок Возрождения, - блаженные улыбки. Похороны - это ведь торжество, как ни крути.
Гладко выбритый пастор тоже будет улыбаться: Добро пожаловать на наши похороны...
И Франциск, он же Митч, хоть и в последний раз, но с честью проедет по городку, который он так любил.
Колокол звонит и звонит, этот звук тянется, длится... Кажется, теперь точно воцарится мир над болотами, мир на всей земле.
***
...Возвращаюсь домой на исходе ночи.
Из зарослей раздаётся стон, поразительно напоминающий рёв спаривающихся бизонов с канала Дискавери.
Тут же, в двух шагах, мочатся дуэтом.
У дороги - мой старый знакомый, - круглый куст.
Сам ли он вырос таким, или кто-то поддерживает его идеальную шарообразную форму, но вид у него горделивый и самодостаточный.
И тут впервые замечаю, что и в облике куста есть что-то задумчивое, даже печальное.
«И почему это, даже когда всё хорошо, сердце тянется к печали?..»
Просто если долго-долго смотреть на что-нибудь, будь то дерево или куст, то и само дерево проникается тоской, и куст становится печальным.
А вот дымок из-за знакомого холма замечаю далеко не сразу. Перехожу на бег... Но чувствую, уже поздно.
Дом покойного Франциска, - точнее, то, что от него осталось, - коптит небо сизым дымом.
-Молния не бьёт дважды в один дом?! А?! Расскажите это нам! Нам!!! - вопит Сибилла.
-А что случилось?
-Какая разница, чтО именно!!!
Верно, теперь уже не важно...
Маленькая девочка стоит неподвижно перед пепелищем. Смотрит на него, смотрит... её лицо не выражает эмоций... и вдруг начинает петь.
Её брат с флейтой стал уже настоящим виртуозом..
Но никто не обращал на этот дуэт никакого внимания.
***
- Страховые ангелы! - кричит девочка, прерывая свою песню.
Вот оперативность! Пожарные не успели уехать, а страховщики уже тут как тут.
Их профессиональные лица вроде бы ничего не выражали... Но по тому, как они переглянулись, примерно ясно: хороших новостей не предвидится.
Пока продолжается paperwork - бумаг слишком много - плохой признак - девочка всё так же поёт. Поёт и танцует.
Виртуоз-флейтист набирает форму.
-Прекратите! - басит Сибилла.
-Да ладно Вам, - заступается один из «ангелов». - Пой, девочка, пой!
-Пусть ветер отнесёт голос прямиком к продюсеру... - подхватывает второй.
Ангелы - в пиджаках, белых рубашках, сидят, как птицы - два таких пухлых фазана - на жёрдочке покосившего забора.
Полы пиджака развеваются на ветру - и правда: ангелы! С чёрными крыльями.
Они жуют чизбургеры из Макдональдса и смеются. Ржут так, что, кажется, вот-вот свалятся с насеста.
А девочка поёт и поёт.
Что-то просвистело в воздухе и взорвалось.
Все пригнулись...
Ничего особенного не случилось - сынишка Давида взял отцовскую пращу и метнул бутылку с какой-то смесью.
Угодил в машину соседа.
Машина сразу занялась и рванула.
«Ангелы» вздохнули - не судьба сегодня уйти домой пораньше, - ну ничего: перевыполнят план - получат премию.
Кого-то выносят на носилках. Сократ, друг Франциска?
Да, это он, но на этот раз он обязательно выживет.
Мирно дотлевает машина, воет собака, колокол отбивает такт; девочка всё поёт и поёт.
И вдруг замечаю: бабушки в голове - замолчали.
Теперь там, в черепной коробке, поселилась девочкина мелодия.
Вместо масленных лугов и берёзок - поля, скалы, свинцовые волны...
Только печаль осталась на прежнем месте. Точнее, одна печаль сменилось другой - равноценной. Сработал закон, давно известный как Закон сохранения печали.
Колокольный звон, прерывающийся на ветру, неровный, тревожный - будто кто-то с похмелья колотит по рельсу.
Да, ощущение праздника этому городку присуще не было. Нездоровые пляски в кабаках - не в счёт.
Пытался медитировать. Стремился достичь внутреннего молчания.
Но стоило последовательно отключить все органы чувств - и в мозгу начинали петь бабушки.
Бабушки в платках - эти горловое пронзительное пение, - заливались и не желали затыкаться.
И ведь надо было уплыть за все моря - и Балтийское, и Северное, и Ирландское...
За добрых 3000 км - а бабки всё горланят, - не берёт их чёрт.
Включить радио, по-стариковски позавтракать овсянкой.
«Почему даже в солнечный день, - размышляет радио, - ирландская душа ищет грустную историю?».
Колокол звонит и звонит.
В дополнение, завыла собака.
Собака и колокол попадали в такт моей души.
Но и сквозь них в мозг прорывались бабки в платках.
Не успел настроиться на эту печальную пьесу, как пространство разрезал иной звук:
Уууууух - блямссс!!!
Острожно выглянув, сразуузнал одного из соседей: по пояс голый, похожий на Микеланджеловского Давида, он помахивал чем-то, похожим на пращу.
Камень, пущенный при помощи этого устройства, влетел точно в окно соседнего дома.
Тамошний хозяин тоже знаком, - за лысину и характерные наряды про себя зову его святым Франциском.
«Давид» закинул на плечо пращу и стоял как на подиуме, с чрезвычайно довольным видом.
Святой Франциск в балахоне вышел на крыльцо.
-Дядя Митч, это случайно вышло! - крикнул Давид с наглой улыбкой.
-Ну-ка, позови своего папашу, - просипел Франциск.
Со второго этажа Давидова дома показалась ещё одна лысая голова, - но то была лысина другого плана, с высоким массивным лбом Сократа.
Сократ был краснонос и заспан, глаза его слезились и не желали толком раскрываться.
-А я-то что? - хрипло выкрикнул он. - Мой сынуля взрослый малыш, сами разбирайтесь.
-Ах ты!.. - начал святой Франциск и закашлялся грудным клокочущим кашлем.
Колокол, собачий вой, глухой кашель, - а теперь ветер донёс из-за ближайшего холма ещё один звук - мелодию «Ах мой милый Августин», пиликающую будто бы из маленькой, но звонкой музыкальной шкатулки. Мелодия крепла, шкатулочка росла... и вот из-за поворота показалась сама «шкатулка» на колёсах - фургон мороженщика.
Со всех окрестных домов грудой высыпали детишки - чумазые ангелочки.
Взгляды взрослых смягчились. Давид надел футболку «Манчестер Юнайтед», что сушилась тут же рядом на прищепке, и отправился мыть свою машину. Его сын, маленький разбойник с крашеным в оранжевый цвет ирокезом, и, как и его папаша, в футболке «МЮ», с грохотом и воплем выбежал из дома и вслед за всеми устремился к фургону, который уже напоминал свиноматку с присосавшимися поросятами; отпрыск Давида с разбегу врезался в поросячью массу и принялся работать локтями.
Сократ со Святым Франциском, кое-как уняв кашель и продрав глаза, удалились куда-то с бутылкой.
Было уже за полночь, а субботний вечер ещё набирал обороты. Ангелочки, которых загулявшие родители не спешили загонять по домам, резвились и отрывались, дети постарше играли в маньяка (накануне в нашем районе, говорят, как раз обезвредили педофила). Девицы визжали так, что уши закладывало...
У меня же в голове по-прежнему горланили бабушки. Поклевав носом перед рукописью, под визжащих детей и горластых бабок, отплыл в объятья Морфея.
***
Среди ночи разбудили крики: «Просыпайтесь, подонки! Подымайтесь, выродки!». Но страшны были даже не крики, а смех, зачем-то сопровождавший их. Казалось, смеялся кто-то уже с того света.
У дома святого Франциска переливалась огнями Ambulance, самого Франциска выносили на носилках. Его бородка слабо трепетала на ветру.
Фрацискова дочь, Ифа, мотала головой, как кукла.
Сократ с потерянными видом торчал поодаль. Очевидно, он боялся Фрацисковой жены, Сибиллы - это её громовой голос всех разбудил.
-He's goona make it, - пробормотала Ифа. - Он выберется.
-Разумеется (He will yeah), - пробасила Сибилла. Но оптимизма в этом не слышилось.
-А ты, гад!!!... - крикнула она в сторону Сократа.
Сибилла тоже напоминала какую-то из фигур Микеланджело, - как раз кого-то из пророков и сивилл, увековеченных на Сикстинском потолке - была там одна особенно мускулистая старуха - кажется, сивилла Кумская.
Скорая взвыла и унесла Франциска в городской предрассветный туман. Казалось бы, должно наконец стать тихо, но раз уж Сибилла включила свою бас-машину, заснуть едва ли удастся.
Красный нос, матершина, смех, переходящий в кашель... Теперь, когда чёрт, вполне возможно, приберёт Франциска, всё это казалось таким родным...
Мне снились Франциск и Сократ, качающиеся на качелях, как дети, и небо такого цвета, что, казалось: брось камень - и он застрянет в этой синеве.
Проснулся от страшного завывания, - будто свирепый гигант смертным боем бил маленькую собачонку.
Реальность оказалась прозаичней: Сибилла колошматила Сократа.
-Это всё ты! Ты! - ревела она.
Всё ясно без слов. He didn’t make it. Франциск не выкарабкался.
****
-Придёшь на похороны? - заглянула в глаза Ифа - самая спокойная из всей семейки.
-Приходи. Он любил тебя... Чудака эдакого, - добавила, грустно и трогательно усмехнувшись.
Да, конечно. Любил. Один раз по пьяни чуть не убил.
Забрезжил чахлый рассвет, оттеняя печаль нашего квартала на холме, сообщая ему некую торжественность.
Внук Франциска соорудил себе флейту из обрезка металлической трубки и усиленно упражнялся.
Сибилла затихла и только шумно вздыхала у Сократа на плече.
Звон колокола летит, ветер подхватывает его, разносит по холмам и прилегающим болотам ...я почти сливаюсь с этим звоном, к нему присоединяется извечный собачий вой, а теперь ещё и футуристические мотивы новоявленного флейтиста, - ветер с океана смешивает всё это в авангардную симфонию.
Это почти медитация. Медитация по-ирландски...
Все печальны, но на лицах, - на всех этих ликах, будто сошедших с фресок Возрождения, - блаженные улыбки. Похороны - это ведь торжество, как ни крути.
Гладко выбритый пастор тоже будет улыбаться: Добро пожаловать на наши похороны...
И Франциск, он же Митч, хоть и в последний раз, но с честью проедет по городку, который он так любил.
Колокол звонит и звонит, этот звук тянется, длится... Кажется, теперь точно воцарится мир над болотами, мир на всей земле.
***
...Возвращаюсь домой на исходе ночи.
Из зарослей раздаётся стон, поразительно напоминающий рёв спаривающихся бизонов с канала Дискавери.
Тут же, в двух шагах, мочатся дуэтом.
У дороги - мой старый знакомый, - круглый куст.
Сам ли он вырос таким, или кто-то поддерживает его идеальную шарообразную форму, но вид у него горделивый и самодостаточный.
И тут впервые замечаю, что и в облике куста есть что-то задумчивое, даже печальное.
«И почему это, даже когда всё хорошо, сердце тянется к печали?..»
Просто если долго-долго смотреть на что-нибудь, будь то дерево или куст, то и само дерево проникается тоской, и куст становится печальным.
А вот дымок из-за знакомого холма замечаю далеко не сразу. Перехожу на бег... Но чувствую, уже поздно.
Дом покойного Франциска, - точнее, то, что от него осталось, - коптит небо сизым дымом.
-Молния не бьёт дважды в один дом?! А?! Расскажите это нам! Нам!!! - вопит Сибилла.
-А что случилось?
-Какая разница, чтО именно!!!
Верно, теперь уже не важно...
Маленькая девочка стоит неподвижно перед пепелищем. Смотрит на него, смотрит... её лицо не выражает эмоций... и вдруг начинает петь.
Её брат с флейтой стал уже настоящим виртуозом..
Но никто не обращал на этот дуэт никакого внимания.
***
- Страховые ангелы! - кричит девочка, прерывая свою песню.
Вот оперативность! Пожарные не успели уехать, а страховщики уже тут как тут.
Их профессиональные лица вроде бы ничего не выражали... Но по тому, как они переглянулись, примерно ясно: хороших новостей не предвидится.
Пока продолжается paperwork - бумаг слишком много - плохой признак - девочка всё так же поёт. Поёт и танцует.
Виртуоз-флейтист набирает форму.
-Прекратите! - басит Сибилла.
-Да ладно Вам, - заступается один из «ангелов». - Пой, девочка, пой!
-Пусть ветер отнесёт голос прямиком к продюсеру... - подхватывает второй.
Ангелы - в пиджаках, белых рубашках, сидят, как птицы - два таких пухлых фазана - на жёрдочке покосившего забора.
Полы пиджака развеваются на ветру - и правда: ангелы! С чёрными крыльями.
Они жуют чизбургеры из Макдональдса и смеются. Ржут так, что, кажется, вот-вот свалятся с насеста.
А девочка поёт и поёт.
Что-то просвистело в воздухе и взорвалось.
Все пригнулись...
Ничего особенного не случилось - сынишка Давида взял отцовскую пращу и метнул бутылку с какой-то смесью.
Угодил в машину соседа.
Машина сразу занялась и рванула.
«Ангелы» вздохнули - не судьба сегодня уйти домой пораньше, - ну ничего: перевыполнят план - получат премию.
Кого-то выносят на носилках. Сократ, друг Франциска?
Да, это он, но на этот раз он обязательно выживет.
Мирно дотлевает машина, воет собака, колокол отбивает такт; девочка всё поёт и поёт.
И вдруг замечаю: бабушки в голове - замолчали.
Теперь там, в черепной коробке, поселилась девочкина мелодия.
Вместо масленных лугов и берёзок - поля, скалы, свинцовые волны...
Только печаль осталась на прежнем месте. Точнее, одна печаль сменилось другой - равноценной. Сработал закон, давно известный как Закон сохранения печали.