Стихотворные примечания к материалам по истории гражданской войны
Асеев, Н. Семен Проскаков.
Стихотворные примечания к материалам по истории Гражданской войны / Ник. Асеева. - М.; Л.: ГИЗ, 1928. - 51 с., 6 л. портр., ил.; 21,7х14,3 см. - 5000 экз. В трёхцветной издательской обложке в стиле конструктивизма.
Советская поэзия 20-30 годов
Бедный, Демьян; Асеев, Николай; Багрицкий, Эдуард и др.
Издательство: Мурманск: Мурманское книжное
Переплет: твердый; 312 страниц; 1971 г.
Семен Проскаков
Стихотворные примечания к материалам по истории гражданской войны
Две эпитафии
I
1917 года, при свержении Николки Романова, я, Проскаков Семен Ильич, работал на Ленинском руднике, а всего проработал по разным рудникам Сибири 17 лет. И вот 1917 года я вступил в добровольную Красную гвардию и в партию большевиков. И тут же эта партия повела борьбу против эсеров, против учредилки, и наши советы начали работать, вести в полном смысле и организовывать партию большевиков и повели борьбу с эсерами и с другими партиями за советскую власть, а когда организовывали Красную гвардию, то она работала под руками советов и выполняла все распоряжения советов.
Архив Истпрофа ЦК Союза
В тысячах
повторенный
имен,
из-под глухого
земного покрова
я, партизан,
Проскаков Семен,
жить начинаю
снова и снова…
Я проработал
семнадцать лет
на рудниках
и на шахтах Сибири…
Болью резал
глаза мои
свет;
ночь почивала
на мне
и на мире.
В сумерках шахты,
оледенев,
переходя
от забоя к забою,
с черной породой
наедине,
молча
я путь пробивал пред собою.
Этот упорный
и грозный труд,
скреп и подпорок
ломаемых
рокот,
грохот
обваливающихся груд
слышен в моих
неприкрашенных строках.
В год,
когда первому
ясному дню
было дано
надо мною зардеться,
бросил я дом,
жену
и родню
и записался в красногвардейцы.
Я пролетел,
просквозил,
проскакал
сквозь пули
японцев
и чехословаков,
прям и упорен,
как эта строка,
черен
от угольной пыли
и шлака.
Я, рабочий,
шахтер,
большевик,
сумрачному
и охладелому
сердцу республики
молвил: живи,
бейся
и делай великое дело!
Кто остановит
меня на пути?
Мертвый,
я раны свои простираю
к дальнему свету,
к новому краю,
всё пережив
и всё победив!
II
- Вы адмирал Колчак?
- Да, я адмирал Колчак.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Во время моего первого плавания… я специально работал по океанографии и гидрологии. С этого времени я начал заниматься научными работами. Я готовился к южнополярной экспедиции, но занимался этим в свободное время… У меня была мечта найти Южный полюс, но я так и не попал в плавание на Южном океане.
«Допрос Колчака», Центроархив, ГИЗ, 1925
Я,
отраженный
в сибирских ночах
трепетом
тысячей звезд
партизаньих.
Я,
адмирал Александр Колчак,
проклятый в песнях,
забытый в сказаньях.
Я,
погубивший мечту свою,
спутавший ветры
в звездном посеве,
плыть захотевший
на юг
и на юг
и отнесенный
далеко
на север.
Я
предупреждаю других,
жаждущих славы
и льнущих ко власти:
у́же
и у́же
сходились круги
темных моих
человеческих странствий.
Плыть бы и плыть мне к седой земле,
бредящей
именем адмирала,
так -
чтобы сердце,
на миг замлев,
хлынувшей радостью
обмирало.
Но -
не иная земля
у плеча
и не акулье скольженье
у шлюзов, -
путь мой
искривлен
рукой англичан,
бег мой
направлен
рукою французов.
И
не на штиля
немой бирюзе
встали миражами
жизни виденья, -
кто-то
мне путь и судьбу
пересек
темной,
суровой,
взлохмаченной тенью.
Я,
изменивший стихии родной,
вышедший биться
на сухопутье,
пущен
болотам сибирским
на дно,
путами тропок таежных
опутан.
Я,
никаких не открывший стран,
вижу теперь
из могильного мрака:
жгучею болью
бесчисленных ран путь
заградил мне -
Семен Проскаков.
Против народа
безмерностью пагуб
оборотившему
острие,
если б мне
снова,
сломав свою шпагу,
в Черное море
бросить ее!
Черный атаман
Соратники его знают как человека, не курившего и потреблявшего спиртных напитков, но много уничтожавшего конфет. Он не имел друзей, чуждался и женщин - он холост. Любил покататься на автомобиле, любил задавить кошку, собаку, курицу, барана. Хотелось задавить какого-нибудь киргизенка.
«10 лет контрреволюции», очерк следователя
по важнейшим делам Верховного суда СССР.
Д. И. Матрона
Первое
1
Не кончились
эти дни,
не кончены
эти дни
горячечной
ломки и стройки.
Глаза мои
ледяни,
слова мои
ледяни,
ревущий ветер
героики!
Чтоб
не теплых цыплят
под строкой
высиживать, -
чтоб
пилою цеплять
выродка
бесстыжего.
Что такое -
хулиган?
Нож
сажая, -
жизнь ему
недорога -
своя,
чужая.
Еще ходят
по Москве,
в Харькове,
Киеве;
он и жулик
и аскет -
есть такие.
С ним
руками пустыми
не цапайся;
он -
не с нами,
не с ними,
он -
сам по себе.
Он кривит
усмешкой рот,
злой
и узкий;
он бахвалится
и врет:
«Я, мол,
русский.
Я остануся
таким
век
до гроба.
Все вы -
рвань,
дураки.
Я -
особый!
Я
об стену
в дому
развалю
башку,
лишь бы жить
моему
самолюбьишку.
Вздену чуни
да кожух -
нет препятствий;
всему свету
докажу:
брось трепаться!
Кой там черт -
социализм?!
Все -
евреи!
Лучше
богу помолись
поскорее:
без икон,
без лампад
мы забыли
о нем…»
Смотришь:
желтый лампас
загорелся
огнем.
Смотришь:
щурит бешено
глазки
узкие…
Сколько им
повешено?!
И все -
русские!
2
Не буяна
пьяненького,
на карачках
лезущего,-
мы судим
Анненкова,
округа
вырезывавшего.
Может,
жил бы тихо,
фарту б
дожидался,
если бы
не вихорь
войны
гражданской,
если бы не бури
широкая сила
пену от влаги
не относила.
Вот он
сидит -
«потомок»
декабриста.
В глазах
у судьи
тайга
серебрится.
Забелели
берега
белые
Байкаловы;
ночь темна
и велика,
хоть глаза
выкалывай!..
С ним -
его вояки,
страшные приспешники!
люди
или раки,
руки
или клешни?
На портретах Брюллова
такие лица;
рот
у тонкоскулого
шевелится.
Губы -
тоньше ниточки, -
страх
на врагов;
генеральской
выточкой
светит
погон.
Чуб
из-под околыша
падает
на лоб;
по степи
такого же
нес его
галоп.
Поскрипывали
ремни
у сёдел
тугих…
Алые
деревни
средь
белой тайги.
Времени
не тратили
белые
каратели:
«Разбегайтесь
по домам,
…с вами -
нянькаться!
С нами
бог и атаман,
мы -
анненковцы.
Нечего медлить,
некогда мешкать:
если младенец -
на штык да об печку
если взрослые -
встань в затылок,
не таскать же
мертвых до ям;
так,
чтобы заживо
кровь застыла,
рассчитайсь
у могил по краям!
Баб и девок
лови по гуменьям,
эти смолкнут -
другими заменим».
Не расскажут
про все их палачества
те деревни,
что выжжены
начисто;
позапомнило их
Семиречьице -
до сих пор
темнотою
мерещатся.
Вот он
сидит -
«потомок»
декабриста.
В глазах
у судьи
тайга
серебрится.
Как
заученных
слов
ни цеди -
трупы
замученных
в глазах
у судьи.
Если б были они мне
братья,
эти люди-звери,
я стрелял бы в них,
слов не тратя
и уловам
не веря!
Партизаны
Приехав в деревню Тележину, там уже нас встретили неприятельской пулей. Тут нам пришлось задержаться на трое суток, и у нас вышли патроны, и нам стало воевать нечем. Тут издал приказ наш командир, чтобы кто как мог, так и спасался от белой сволочи. Здесь мое первое страдание при отступлении, нас искали везде и всюду, и я попал на заимку Елиновку, влез на высокую гору и там спасался пятеро суток, а хлеба ни крошки нет. В пятые сутки я встретился с одним мадьяром отряда нашего, и мы решили пойти скитаться вместе по незнакомой глухой тайге, и отправились по долинам гор, днем лежим, запрячемся, а ночью идем. И до чего же дошло это страдание, что у нас с почв наших ног были раны до костей. Ведь подумаешь это страдание и встретивши его, то все-таки становится тебе жутко.
Архив Истпрофа ЦК Союза горнорабочих
Второе
1
Можно написать:
«…Тропка вела
не то на небеса,
не то на елань».
Мы ж хотим -
без выдумок,
что жизнь нам
дала,
рассказать
о видимых
людях
и делах.
Чтоб,
к правде лицом,
пути не терял
сух
и весом -
наш материал,
чтоб
не теплых цыплят
холить нежненько,
чтоб
ноге не цеплять
по валежнику.
Ти-
ше,
ти-
ше,
ти-
ши-
на.
Спи, дитя,
и спи, жена.
Не шуми,
луга,
не дрожи,
осинник!
Нет
у
ми-
ло-
го
черных,
серых,
синих.
Мерцай,
звезд
круг,
темноту
цара-
пай.
Сердца
стук,
стук:
отдохнуть
пора бы.
Настоящими
топкими тропами
шел отряд партизанов
потрепанный.
Не герои-орлы
бессменные, -
шли
рабочие люди семейные.
Шли
без регалий,
шли
без патронов,
шли
и ругались,
хвою затронув.
Шли
по весенней хрусткой капели,
шли
и, вроде вот этого,
пели:
«Что ты невеселый,
наш товарищ командир?!
Скоро ль наши села
завиднеют впереди?
Шагу не наступишь:
натрудилася нога.
Ты ли нас погубишь,
распроклятая тайга?»
Отвечал печально
наш товарищ командир:
«Я вам
не начальник, -
кто куда хотишь, иди.
Много троп
наслежено,
да кончены пути;
вот она -
Тележина,
да к ней не подойти.
Стоит вам
послушать,
бойцы,
мои слова:
нечего нам кушать
и нечем воевать.
Сосны
еле шепчутся,
обстигла
нас беда.
Обнимемся покрепче,
разойдемся,
кто куда».
Мы тебе ответили,
товарищ командир, -
встретиться
на свете
суждено нам
впереди!
Слушайся приказу,
голодная братва,
расходись не сразу -
по одному, по два.
Тихий шорох,
раскатись
по тревожной ночке,
расходись,
расходись
в темь
поодиночке.
Разровняй, трава,
наш след
по зеленой улице.
Ночью были -
утром нет,
лишь туманы курятся…
2
Горемычно
одному в лесу,
тьма ведет
суконкой по лицу;
хоть и вспомнишь
после -
это- ветвь,
на минуту
сердцу -
помертветь.
Одиноко
ночью без костра,
мягкой лапой
выступает страх,
подползает
оползнем когтей,
начинает
тысячу затей.
То ли
шум
несется от реки,
то ли
сумрак
нижут светляки,
и другие
сорок сороков
поднимают
шорох широко.
Горемычно
в сумрачном лесу…
Звезды тлеют
неба на весу.
И идет толпа
ветров тугих
по деревьям
вздыбленной тайги.
Горемычно
одному в лесу…
Солнце,
встань
и высуши росу,
принеси
из сонного села
дым еды
и заглушённый лай!..
Стой, ночь!
Мне с тобою страшно
наедине -
ты такой
тишиной окрашена,
оледенев,
ты такой
тишины ответчица,
вплоть до могил…
Если сердце
со страху мечется,
ты - помоги!
Видишь:
спавший
с камнями ветхими
береговой -
вновь
заводит
с верхними ветками
переговор.
Звякни, звякни
звездой хоть изредка
и урони,
от безлюдья
страшного призрака
оборони…
Шел Проскаков
мимо заимок.
Гнус бросался
в глаза ему,
гнусь лесная
да мошкара;
вместо хлеба -
еловая кора.
Ноги нагие
разбиты в кость.
Всюду враги,
напрямик и вкось.
По всей
по Сибири,
вблизи и далеко,
порки,
пожары
и паника:
справа Семенов,
сзади Калмыков,
слева
и спереди
Анненков.
Черные гусары,
синие уланы,
желтые лампасы
уссурийские -
в криках,
да в свистах,
да в шашек пыланье
всюду мелькают
и рыскают…
А в тайге,
заедены гнусом,
партизаньи головы
гнутся.
Эй, Семен,
бросай,
перестань-ка,
выходи
из дебри
с повинной!
Вот они -
огни полустанка,
теплые хлева
да овины.
Нет, не брошу,
не перестану,
не скули,
шахтерское сердце!
Оползи
кругом полустанок,
погляди
на то офицерство.
Тишь - темна;
бурелом не треснет;
ляг и слушай,
дух захолонув,
разговор,
бормотню
и песни
из открытых
окон салонов:
«…Здоровье его величества
обожаемого монарха!
…Какое угодно количество,
любая марка!
…Тише, поручик,
не вскидывать ручек,
это вам
не российский простор!
Без интеллигентских
штучек,
если пьяны -
ползите под стол!
…Под Тюменью
было именье в семнадцать тысяч душ.
…Туш, туш. Туш!
Чего расклеились?
Чего раскисли?
Ждете,
чтоб мамка соску дала?
Выбросить к черту
кислые мысли!
…Я мммучительный талант!
Стойте, хорунжий!
В вопросах чести…
- Снимаю дамблэ!
В банке двести…
Пьем за здравие
адмирала!
…Морало!
- Тише, оратель!
Вы - овечка.
Где вам
большевиков свергать?!
Вы -
ни господу богу свечка
и ни дьяволу
кочерга.
…Предлагаю:
в банке сорок!
Ваня, уйдем,
начинается ссора.
…Сла-а-авен
выпивкой
и пляской
чудный полк
Ингерманландский!
- В ночь,
когда стали
все кошки серы,
в дикую ночь
над несчастной страной
вы записались,
я знаю,
в эсеры,
вы к офицерству
стали спиной!
Но,
большевизию
быстро покинув,
пальцы от злости
грызя,
вновь повернули
гибкую спину
к вашим
вшивым друзьям!
Что ж,
вас опять потянуло к онуче?
Тьму
пожаром усадьб
просветлять?..
Только
здесь
вам не место канючить,
демократическая тля!
- Это оскорбленье,
за это ответишь!
…Румяной зарею
покрылся восток.
- Полно,
всё условно на свете!
…В банке
четыре тысячи сто.
- Впрочем,
если вам нужен воздух,
выйдем
поговорить
при звездах!
И если то,
что на вас -
мундир,
можно прибавить
несколько дыр!..»
Отползай, Проскаков,
отползай:
выстрел
пламенем тебе в глаза;
на тебя,
приникшего в траве,
валится
убитый человек.
Снова тишь,
и в салон-вагонах
снова крики,
песни
и говор:
«…Вот последняя сводка реляций:
двое непримиримых врагов -
хорунжий с поручиком -
вышли стреляться.
Один - наповал
на двадцать шагов.
- Это уж хуже.
…Вот он - хорунжий!
- Что случилось?
…Идите сюда!
- Всё в порядке,
прошу, господа.
Ставлю
дюжину свежих бутылок.
Адъютантские шпоры
слишком звенят:
красный шпион
застрелен в затылок,
так как шел
впереди
меня!..»
Отползай, Проскаков,
отползай!
Зыбкий сумрак
от рассвета сер.
Не успел
подсумка отвязать
стрелянный
в затылок
офицер.
Хороши
для раненой ноги
мягкого опойка
сапоги;
хорошо,
свернувшись тихо,
лечь,
на плечи напялив
плотный френч.
Лес,
гори
разливами зари,
не до дремы тут,
не до спанья:
сухари в подсумке,
сухари!
И горячий
смоляной
коньяк!
Поезда
Пробившись в Кузнецкий уезд, начали со знакомыми крестьянами подпольную работу, и тут опять работать было рискованно, несмотря на карательные отряды, а работы продолжались против Колчака, но и слышав про действия карательных, как они расправлялись с товарищами, а также семьями партизан, например, каратели издевались над моей семьей, а именно, над моей женой Татьяной Ефимовной Проскаковой, испороли ее в лоскутья и выстегнув ей глаз, которая в последнее время осталась с половиной свету… И тут уж пошли такие дела, что, начиная переносить порки и разные наказания, то те люди уже, бросая все и организуясь, шли в отряд партизан. И вот эта-то основная причина партизан, как уже выше указано.
Архив Истпрофа ЦК Союза горнорабочих
Третье
1
Паровоз
идет по рельсам
черным
погорельцем.
Бронированы
вагоны,
шитые
погоны.
…Тяжело,
тяжело
брать на гору
эшелон.
Хорошо,
хорошо б
растереть их
в порошок.
Хорошо бы
вкривь
и вкось
кувыркаться
под откос,
да зарубки
на колесах
не пускают
с двух полосок.
Вдаль, вдаль,
вдаль, вдаль
потянули шпалы
сталь.
Три зеркальных
фонаря
не устанут
в темь нырять.
Над ползущею
совой -
с пулеметом
часовой.
Паровоз
идет по рельсам
черным
погорельцем…
А кругом
кедровая
грозная
тайга,
будто
и не трогая,
смотрит
на врага.
Если подвести
под рельсы штангу,
поезд не дотянется
к полустанку;
вагонов стручки,
перед тем
как сплющиться,
друг на дружку
вздыбятся
и взлущатся;
паровоз,
перевертываясь,
медленный
и важный,
уляжется на бок,
как скот домашний;
и паром
от взорванного котла
окутает
сосен зеленые плечи;
и будут вагоны
гореть дотла,
и будет хрипеть,
надрываясь,
диспетчер:
«…Поезд № 8…
воинский… бис,
согласно графику,
вышел из…»
И снова -
ночные
диспетчера хрипы:
«№ 8…
еще…
не прибыл».
2
Сколько
этих поездов:
двести
или сто?
Всем
дорога им узка,
все
идут в тисках.
Чуя
красную беду,
много дней
подряд
паровозы их
гудут,
буксы их
горят;
машинисты их
бледны,
скулы их
остры,
и уже
вблизи видны
партизан
костры…
Станция Зима.
Чешский комендант Воня́.
Спрыгнул военком -
принимай коня!
Прям, суров и строг:
«Выдать Колчака!»
Дымом от костров
пропитана щека.
«Нас не то что горсть -
знаете поди, -
мы на триста верст
разберем лути».
Чех прищурил глаз, -
в этом есть расчет,
в этом есть соблазн:
кровь не потечет.
Сердце к миру склонно,
хоть душа храбра,
в чешских эшелонах
мало ли добра?!
Чех задумчив шибко,
чех глядит в окно:
…швейные машинки,
сахар и сукно.
Думы коменданта
очень высоки:
…мебель и пушнина,
шелк и рысаки.
В голове у чеха
розовый туман.
Щелкнул каблуками:
«То не есть обман!
Колчака не згодно
отдавать на плен,
но то есть согласье,
но то есть обмен!»
Военком
в небритый
усмехнулся ус,
с сердца,
камнем срытый,
отвалился груз.
Ну, а что Проскаков?
Хочешь знать о нем?
Он стоит у входа
с военкомовым конем.
3
«Шпарь, Сенюха!
Выгорело дело:
взяли а плен,
душа его из тела!
Стой сторожи,
глазу не спускай,
в рот не ложи
единого куска.
До ветру бегая,
воду кипятя,
помни вагон
на дальних путях.
Каждую минуту
держи в голове:
нас ведь -
всего-то
шестьсот человек!»
Ни ночью,
ни днем
не снимая тесак,
Проскаков
стоит и стоит
на часах.
А сотни Проскаковых
бродят вокруг
средь белых,
последних,
разнузданных вьюг.
И бродят
и бредят
о времени том,
когда они встретят
свой брошенный дом,
когда они в эти
вернутся
дома,
не слыша
нигде
атаманьих команд,
и в землю воткнутся
тупые штыки,
и всхлынут о них
боевые стихи.
…А пока мы здесь
разговариваем,
десять лет прошло
сизым маревом.
Пронеслись
и канули,
плавя
длинный след,
эти
великановы
десять лет.
Не под тем ли
градом,
с тех ли
злых дождей
виться
белым прядям
в головах
вождей?
Знаю:
встанут новые
в новый путь,
только те -
суровые -
не вернуть!
Свежая,
сырая,
злая моя жизнь,
ветром раздираемая,
вейся
и кружись!
Что в нее
заманивает,
что влечет?
Только бы
сама она
коснулась
о плечо.
Ходишь
проверяешь:
сердце
не старо ль?
Молодости свищешь
лозунг
и пароль.
Ты ведь
уже тоже
не очень
молода,
если подытожить
тяжелые года.
Как ни подытоживай
и как ни считай,
все-таки
выходит:
другим -
не чета.
Что же ты
не веришь,
сердце бережешь?
Раз поцелуешь,
губы пережжешь?!
Свежая,
сырая,
неузнанная жизнь,
годы простирая,
взвивайся
и кружись!
«Встретиться на свете суждено нам впереди!»
Вот я, Проскаков Семен Ильич, и должен был описать как пережитое при Колчаке в 1919 году дня 8 марта за мартовское восстание; мне пришлось бежать, я скрывался, и в одно время я был предан двумя в дер. Моховой - сельским секретарем и старостой, которые получили за свое предательство меня белым. Ехав по станционной дороге, дали мне приказ слезть и сказав мне, что я тебя буду расстреливать, я, несмотря на свое бессилие, взял в свои изломанные руки кайлу и ударил гада кайлой, которого вышибло из памяти, и он забыл, что у него наган, отскочив от меня, и он начал в меня стрелять, стрелив семь раз, не попал, я избит был, унес половину смерти… Я почувствовал, что он, гад, меня легко ранил, я притаился, он, гад, прошел, бросив меня, понаблюдав, опять идет ко мне, наган в голову и дал три обсечки, в четвёртый раз выстрелил наган в мою голову, не попал, а мою голову заменила сырая земля и приняла в себя кровожадную пулю и спасла меня. После отъезда гада я бежал, и после расстрела я попал в отряд тов. Роликова и действовал со своими ранами в отряде, после чего изгнали чехов, я попал в Кольчугино.
Архив Исглрофа ЦК Союза горнорабочих
Четвертое
1
Так не зовут
простого врага:
«гад».
Тот,
кто по́том чужим
богат, -
гад,
тот,
кто мученью
чужому рад, -
гад,
тот,
чье веселье -
зарево хат, -
гад!..
Под шумы
речек,
под цокот
белок,
страшные речи
идут у белых:
«…Помните -
садик,
балкон,
река…
Щадить краснозадых
нам не рука!
Те,
кто прервал
эту ровную жизнь,
на интервал
от меня держись!
Я,
моему государю
хорунжий,
нервов
и слабости не обнаружу.
Я их,
как зайцев,
буду травить
плетью казацкой
из-под травы!..»
Беги,
Проскаков,
кройся в кусты;
гонят,
наскакивают
кони
в хлысты!
Слева
в плети
взят аргамак,
прямо
в плечи
шашки замах.
Беги,
Проскаков,
зверем травимый,
кровью горячей
следы свои вымой.
Жив ли ты,
нет ли,
друг мой
безвестный, -
свинцу
и петле
не стиснуть песни.
Пускай
убит ты,
немой
и строгий, -
тобою взвиты
эти строки!
2
Висков серебря
внезапную проседь,
стоял и стыл
Колчак на допросе.
Он никогда
не знал и не ведал
и не встречался
лицом к лицу
с тем,
кто вырвал
над ним победу
из рук холеных
в таежном лесу.
Он никогда
не знал и не понял,
вежливо сдержан,
изящно лукав,
что
не Англия
и не Япония -
Проскаков
держал его жизнь
в руках.
И, лишь выслушав
приговор смертный,
жизнь
перебравши
в последний раз,
вспомнил и он
о силе несметной,
тяжкой силе
восставших масс.
Вспомнил,
увидев
дымок на костре,
мирно курившемся
утром пастушьем…
И разорвал
тишину расстрел
эхом распарывающим
и растущим!..
«…Как иркутская
Чека
разменяла
Колчака,
так и прочих
выловим
свидеться
с Корниловым…»
Может,
эта песня
груба,
но больше
нет у меня
притязаний,
чтоб и моей
гореть на губах
вроде
этакой,
партизаньей!
…Всё пережив
и всё победив,
с прошлым
будущее сличая,
встань,
Проскаков,
и обведи
землю
выцветшими очами.
Как не узнать ее,
как не понять?!
Разве тебе
эта даль незнакома?
Разве не ты
вскочил на коня,
на боевого коня
военкома?
Разве не ты
в боевых рядах
поднимаешь
лицо свое,
и под марш мой
идешь сюда,
и на строчках моих
поешь:
«…Сыты наши кони,
и крепок дом.
Нас никто не гонит -
мы сами идем.
Твердым, ровным шагом,
с веселым лицом.
Красную присягу
на сердце несем!»
Это тебе
петь и плясать,
радоваться
и веселиться.
Это твои
звонки голоса,
явственны взоры
и лица.
Это тебе
жить и дышать,
скинув
со счету всякого,
кто осмелится
помешать -
песне и жизни
Проскакова.
1927-1928
Источник: Бедный, Демьян; Асеев, Николай; Багрицкий, Эдуард и др. Советская поэзия 20-30 годов. - Мурманск: Мурманское книжное издательство, 1971, с.121-160.
По теме:
- 29.11.2012 20:38 Не киношный АДМИРАЛ // masterok
- 15.01.2016 19:25 Колчак - двойной агент - говорил полковник Э.М. Хауз, американский политик, советник Вильсона // 13.01.2016 18:36 arctus, 13.01.2016 17:14 master7009
- 10.02.2016 00:01 Барона Унгерна и адмирала Колчака вновь просят реабилитировать // «Газета Известия»
Депутат законодательного собрания Санкт-Петербурга Виталий Милонов обратился к генпрокурору Юрию Чайке с просьбой вновь рассмотреть вопрос о реабилитации ряда российских граждан, репрессированных в годы Гражданской войны, в том числе адмирала Колчака и барона Унгерна (письмо есть в распоряжении «Известий»).
- MANUSCRITS d’ALEXANDRE KOLTCHAK. Thursday 21 November 2019 13:30 // neret-tessier.com screen
Лот 377. Асеев Николайю Семен Проскаков. Стихтворные примечания к материалам по истории гражданской войны. Москва-Ленинград, Государственное изд-во, 1928, 51 cтр., 6 л. Владельческая подпись
