Новая книга Анджея Сапковского
Я люблю книги Анджея Сапковского, время от времени с удовольствием их перечитываю.
В ноябре 2006 года в Польше в издательстве SuperNOWA вышла третья и последняя его книга из серии о Рейневане из Белявы, продолжение книг «Башня шутов» и «Божьи воины». Книга называется «Lux perpetua» («Негасимый свет»).
Неизвестно, когда появится перевод, так как переводчик Евгений Вайсброт, который переводил книги Сапковского, скончался.
Вот выдержка из комментариев издательства.
Книга написана мастерски, с размахом, с необычайной заботой о точности исторических деталей, с характерным для Сапковского юмором и чувством языка.
Батальные сцены перемежаются любовными, судьбы героев сплетены с событиями большой политики, что ведет к неизбежному, хотя и интригующему финалу.
Так выглядит обложка
Мне удалось найти фрагмент текста новой книги. Помещаю его здесь в моем переводе.
Ночные кошмары в последнее время не беспокоили Эленчу Штетенкрон, а если и беспокоили, то не сильно.
После целого дня, проведенного с больными в олавском госпитале святого Свирада, Эленча чаще всего была слишком измучена, чтобы видеть сны. Ее будили и срывали с койки до рассвета, вместе с Доротой Фабер и другими волонтерками она бежала на кухня приготовить завтрак, который затем нужно было разносить больным. Потом была молитва в госпитальной часовне, потом она металась возле больных, потом снова кухня, потом стирка, снова больничная палата, молитва, больничная палата, мытье полов, кухня, палата, кухня, стирка, молитва. В результате сразу же после вечернего Ave Эленча падала на постель и засыпала, как колода, с руками, вцепившимися в одеяло и с предчувствием раннего подъема. Неудивительно, что такой образ жизни начисто избавил ее от сновидений. Кошмары, которые всегда были для Эленчи проблемой, исчезли.
Тем более удивительно, что они вернулись. После половины адвента Эленче снова начала сниться кровь, убийства и пожары. И Рейневан, Рейнмар из Белявы. Рейневан приснился Эленче Штетенкрон несколько раз, в таких пошмарных обстоятельствах, что она начала упоминать о нем в вечерних молитвах. Защити его, как и меня, шептала она, склонив голову перед алтарем, перед святым Свирадом, Ему также, как мне, добавь силы, утешь, повторяла, глядя на резной лик. Как меня, так и его сохрани среди ночи, будь ему защитой и опорой, будь неусыпным стражем. И дай мне хоть раз его увидеть, добавила она совсем тихо, чтобы ни настоятельница, ни святой не осудили ее за светские мысли.
16 января 1429, воскресенье перед святым Антонием, было для госпиталя таким же трудовым днем, как и будние дни, работы неожиданно добавилось. Гуситские части, о которых шли разговоры весь декабрь, подошли к Олаве в день Трех королей, а назавтра вошли в город.Обошлось, вопреки мрачным и паническим предсказаниям некоторых, без захвата города, битвы и кровопролития. Людвик, князь Олавы и Немчи, остался верен себе, как и год назад, он заключил с гуситами соглашение. Взаимно полезное. Гуситы пообещали не жечь и не грабить княжеское добро, в ответ на это князь позаботится о раненых, больных и калеках. Чехи заполнили оба олавских госпиталя. Нехватало кроватей и топчанов, матрасы и сенники лежали на полу. Было много работы, обстановка стала нервной, это затронуло всех, даже обычно спокойных монахов-санитаров, даже привычную ко всему Дороту Фарбер. Обстановка стала нервной. Неспокойной. Смущающей. И поднимался парализующий страх перед заразой.
Шум, который ее разбудил, Эленча сначала восприняла как часть сна. Снова тот сон, снова мне снилась Барда, подумала она, находясь на грани сна и яви. Взятие Барды и резня четыре года назад. Набат колоколов, звуки рогов, ржание лошадей, шум, плач, дикие крики всадников, вой убиваемых. Огонь, отражающийся в окнах, как сверкающая мозаика...
Проснулась, села. Колокола били набат. Громкие крики. Отблески пожара подсветили окна. Это не сон, - подумала Эленча. - Это не сон. Это проискодит на самом деле.
Раскрыла окно, в комнату вместе с холодом ворвалась гарь. Возле рынка раздавались крики сотен глоток, мерцали огни сотен факелов. Со стороны Вроцлавских ворот были слышны выстрелы. Несколько ближайших домов уже горели, луна ползла по небу над Новым Замком. Топот приближался. Земля дрожала.
- Что происходит? - спросила дрожащим голосом одна из волонтерок. - Пожар?
Здание сильно затряслось, раздался треск и лязг выламываемых ворот, дикий рев, пальба. Волонтерки и монашки начали кричать. Только не это, - подумала Эленча, Нельзя так, как тогда в Барде. Не кричать, не пищать, не прятаться в углу с головой между коленками. Не сжиматься от страха, как тогда. Бежать. Спасать свою жизнь. Боже, где же пани Дорота?
Снова треск выламываемых дверей, топот ног, лязг железа. Выкрики.
- Смерть еретикам! Бей, кто в Бога верует. Бей!
Спрятавшись в углу возле входа, Эленча видела, как солдаты и вооруженная толпа взбиралась по лестнице госпиталя, видела выпученные глаза, вспотевшие красные лица, зубы в зверином оскале, На мгновение зажала ладонями уши, чтобы не слышать ужасающего воя убиваемых раненых. Закрыла глаза, чтобы не видеть крови, густой волной стекающей по ступенькам.
- Бей их! Режь, режь!
Толпа с топотом пробегала уже возле нее, чувствовался запах пота и алкоголя. Монашки в дортуаре визжали. Эленча кинулась к двери, ведущей в прачечную. Из госпиталя доносились жуткие стоны убиваемых и дикий рев убийц. В темноте прачечной услыхала топот.
- Монашка! Сестричка!
- Гуситская курвочка! Бери ее, ребята!
Ее схватили, повалили, поволокли между корытами, придушили, натягивая на голову мокрую простыню, Кричала, задыхаясь от их смрада и запаха лука. Услыхала треск разрываемого и задираемого вверх платья. Между бедер оказалось чье-то колено.
- Эй! Что тут делается? Прекратить! Живо!
Освободившись, сорвала с головы простыню. В дверях прачечной стоял монах. Доминиканец. В руке держал факел, одет в полупанцирь, на поясе корд. Насильники опустили головы, помрачнели.
- Забавляетесь здесь, а там ваши братья расправляются с врагами веры! Слышите? Там, там место для добрых христиан! Там ждет вас божье дело! Прочь отсюда!
Насильники вышли, опустив головы, что-то бурча и шаркая подошвами. Доминиканец воткнул факел в зажим, подошел. Эленча дрожащими руками старалась стянуть вниз задраный выше бедер подол платья. Из глаз лились слезы, губы дрожали от сдеживаемого плача. Монах наклонился, подал ей руку, помог встать. Потом с силой ударил кулаком в ухо. Прачечная закачалась в глазах девушки, пол ушел из под ног. Снова упала, когда пришла в себя, монах уже лез на нее. Напряглась, выскользнула, С размаху он ударил ее в лицо, схватил за платье на груди, разорвал ткань резким движением.
- Еретичка, сука... - выдохнул он, - Уж я тебе покажу...
Не окончил. Рейнаван локтевым захватом отогнул ему голову назад и ножом перерезал горло.
***
Бегом вниз по лестнице в морозную ночь, в темноту, подсвеченную красным, заполненную криками и шумом боя. Эленча поскользнулась на обледеневших ступеньках и упала бы, если бы не рука Рейневана. Смотрела вверх, на его лицо. Смотрела сквозь слезы, все еще ошеломленная, еще не до конца уверенная, что все это ей не снится. Ноги не держали ее. Удержал он.
- Должны бежать - сказал он. Должны...
Схватил ее, вталкивая за угол стены, в кромешную тьму. По пореулку пробежали сначала одиночки, а потом подошла толпа.
- Должны бежать - повторил Рейневан, - Или где-нибудь спрятаться.
- Я.. - пересилила спазм и дрожь губ. - Ты.. Спаси .. меня..
- Спасу.
Вдруг очутились на рынке, возле забора посреди беснующейся толпы. Эленча посмотрела вверх и увидела лицо Смерти. Крик ужаса застыл у нее в глотке. Это только скульптура, успокаивала она себя. Только скукьптура. В нише над западным входом в ратушу стояла костлявая смерть, оскаленная, грозящая косой. Это только скульптура. Из окон осажденной ратуши стреляли. Гремели выстрелы, со свистом летели арбалетные болты. Это легко раненые чехи, вспомнила с удивительноя ясностью Эленча. Легко раненых и выздоравливающих разместили в ратуше. Они не дали себя разоружить.
Шагала неувереннно, не зная, куда идет. Рейневан остановил ее, сильно сжал руку.
- Стоим здесь, - выдохнул он. - Стоим без движения. Не привлекаем внимания. Они как хищники.... Реагируют на движение. И на запах страха. Если не двигаться, нас не заметят.
Остановились. Неподвижно. Безразличные статуи среди ада.
Ратуша пала, оборона рухнула, орда атакующих с криками ворвалась внутрь. С жутким воем из окон стали вылетать люди на мостовую. Прямо под ожидающие их алебарды и топоры. Нескольких выброшенных живых и полуживых прикололи пиками к стене. Их рвали на куски, кровь лилась ручьяяями, пенилась на канализационных решетках.
От пожаров стало светло как днем. Горела ратуша, Смерть в нише ожила в танцующем освещении, скалила зубы, щелкала челюстями, махала косой. Пылали дома в восточной части рынка, горели мясные ряды за ратушей, полыхали суконные ряды, огонь охватил мастерские валонских ткачей и богатые магазины на Морской улице. Пламя танцевало на фасаде и крыше госпиталя святого Блажея, огонь пожирал балки и стропила. Перед госпиталем росла гора трупов, на которую бросали все новые и новые тела. Окровавленные. Искалеченные. Изуродованные до неузнаваемости. Трупы тащили по рынку за веревки, привязанные к шее или ногам. Их тащили к колодцам. Колодцы уже были переполнены. Из них торчали ноги. И руки. Распростертые, поднятые вверх, как бы призывающие к мести за преступление.
- И хотя.. - повторяла Эленча, с трудом двигая помертвевшими губами. - Хотя иду я долиной теней и смерти, не убоюсь я зла. Ибо Ты со мной.
Судорожно сжала ладонь Рейневана, чувствуя, как ладонь сжимается в кулак. Взглянула ему в лицо. И быстро опустила глаза.
Опьяненная бешенством и убийством толпа танцевала, пела, подскакивала, потрясая копьями с насаженными на них головами. Головы валялись на мостовой, их пинали, как мячи. Складывали их, как приношение, перед стоящей на рынке группой всадников. Кони, чуя кровь, храпели, топтались, звенели подковами.
- Придется тебе отпустить мои грехи, князь-епископ. - хмуро сказал один из всадников, длинноволосый мужчина в сверкаюшем от золотых и серебряных украшений плаще. - Княжеским словом чести я гарантировал этим чехам безопасность. Я поклялся, присягнул.
- Дорогой князь Людвик, мой молодой родственник. - Конрад, епископ вроцлавский, выпрямился в седле, опираясь на луку. - Освободиться от грехов ты можешь в любое время, как только пожелаешь. Хотя в моих глазах это sine peccato, да и в глазах Господа это тоже неважно. Присяга, данная еретикам, не имеет силы, обещание, данное кацерам, не связывает и не обязывает. Это сделано во славу Божию, ad maiorem Dei gloriam. Так добрый католик, защитник Христа, выражает свою любовь к Богу. Так каждый выражает свою ненависть ко всему, что противно Богу. Смерть еретика - это слава христианина. Смерть кацера приносит пользу делу Христа. А для самого кацера утрата тела ведет к спасению дущи.
- Но не думай, - добавил он, видя, что его слова не производят большого впечатления на Людвика Олавского, - что мне их не жаль. Жалею их. И благославляю их в час смерти. Пусть Господь даст им вечный покой. Et lux perpetua luceat eis.
Очередная окровавленная голова покатилась под ноги княжеского коня. Конь испугался, задрал голову, затопал ногами. Людвик натянул поводья.
Толпа выла, рычала, обыскивала окрестные дома в поисках уцелевших. Воздух дрожал от доносящихся с улочек криков убиваемых. Шумел пожар. Не умолкал колокольный плач.
Смерть в нише ратуши дико смеялась и размахивала косой.
Эленча плакала.
***
Рейневан окончил рассказ. Ян Краловец из Градка, гейтман сирот, забравшись на бомбарду, смотрел на Стрегом. В надвигающейся тьме он был черен и грозен, как притаившийся лесной зверь. Смотрел долго. Потом резко повернукся.
- Уходим отсюда, - сказал он. - Хватит. Уходим. Возвращаемся домой.
В ноябре 2006 года в Польше в издательстве SuperNOWA вышла третья и последняя его книга из серии о Рейневане из Белявы, продолжение книг «Башня шутов» и «Божьи воины». Книга называется «Lux perpetua» («Негасимый свет»).
Неизвестно, когда появится перевод, так как переводчик Евгений Вайсброт, который переводил книги Сапковского, скончался.
Вот выдержка из комментариев издательства.
Книга написана мастерски, с размахом, с необычайной заботой о точности исторических деталей, с характерным для Сапковского юмором и чувством языка.
Батальные сцены перемежаются любовными, судьбы героев сплетены с событиями большой политики, что ведет к неизбежному, хотя и интригующему финалу.
Так выглядит обложка
Мне удалось найти фрагмент текста новой книги. Помещаю его здесь в моем переводе.
Ночные кошмары в последнее время не беспокоили Эленчу Штетенкрон, а если и беспокоили, то не сильно.
После целого дня, проведенного с больными в олавском госпитале святого Свирада, Эленча чаще всего была слишком измучена, чтобы видеть сны. Ее будили и срывали с койки до рассвета, вместе с Доротой Фабер и другими волонтерками она бежала на кухня приготовить завтрак, который затем нужно было разносить больным. Потом была молитва в госпитальной часовне, потом она металась возле больных, потом снова кухня, потом стирка, снова больничная палата, молитва, больничная палата, мытье полов, кухня, палата, кухня, стирка, молитва. В результате сразу же после вечернего Ave Эленча падала на постель и засыпала, как колода, с руками, вцепившимися в одеяло и с предчувствием раннего подъема. Неудивительно, что такой образ жизни начисто избавил ее от сновидений. Кошмары, которые всегда были для Эленчи проблемой, исчезли.
Тем более удивительно, что они вернулись. После половины адвента Эленче снова начала сниться кровь, убийства и пожары. И Рейневан, Рейнмар из Белявы. Рейневан приснился Эленче Штетенкрон несколько раз, в таких пошмарных обстоятельствах, что она начала упоминать о нем в вечерних молитвах. Защити его, как и меня, шептала она, склонив голову перед алтарем, перед святым Свирадом, Ему также, как мне, добавь силы, утешь, повторяла, глядя на резной лик. Как меня, так и его сохрани среди ночи, будь ему защитой и опорой, будь неусыпным стражем. И дай мне хоть раз его увидеть, добавила она совсем тихо, чтобы ни настоятельница, ни святой не осудили ее за светские мысли.
16 января 1429, воскресенье перед святым Антонием, было для госпиталя таким же трудовым днем, как и будние дни, работы неожиданно добавилось. Гуситские части, о которых шли разговоры весь декабрь, подошли к Олаве в день Трех королей, а назавтра вошли в город.Обошлось, вопреки мрачным и паническим предсказаниям некоторых, без захвата города, битвы и кровопролития. Людвик, князь Олавы и Немчи, остался верен себе, как и год назад, он заключил с гуситами соглашение. Взаимно полезное. Гуситы пообещали не жечь и не грабить княжеское добро, в ответ на это князь позаботится о раненых, больных и калеках. Чехи заполнили оба олавских госпиталя. Нехватало кроватей и топчанов, матрасы и сенники лежали на полу. Было много работы, обстановка стала нервной, это затронуло всех, даже обычно спокойных монахов-санитаров, даже привычную ко всему Дороту Фарбер. Обстановка стала нервной. Неспокойной. Смущающей. И поднимался парализующий страх перед заразой.
Шум, который ее разбудил, Эленча сначала восприняла как часть сна. Снова тот сон, снова мне снилась Барда, подумала она, находясь на грани сна и яви. Взятие Барды и резня четыре года назад. Набат колоколов, звуки рогов, ржание лошадей, шум, плач, дикие крики всадников, вой убиваемых. Огонь, отражающийся в окнах, как сверкающая мозаика...
Проснулась, села. Колокола били набат. Громкие крики. Отблески пожара подсветили окна. Это не сон, - подумала Эленча. - Это не сон. Это проискодит на самом деле.
Раскрыла окно, в комнату вместе с холодом ворвалась гарь. Возле рынка раздавались крики сотен глоток, мерцали огни сотен факелов. Со стороны Вроцлавских ворот были слышны выстрелы. Несколько ближайших домов уже горели, луна ползла по небу над Новым Замком. Топот приближался. Земля дрожала.
- Что происходит? - спросила дрожащим голосом одна из волонтерок. - Пожар?
Здание сильно затряслось, раздался треск и лязг выламываемых ворот, дикий рев, пальба. Волонтерки и монашки начали кричать. Только не это, - подумала Эленча, Нельзя так, как тогда в Барде. Не кричать, не пищать, не прятаться в углу с головой между коленками. Не сжиматься от страха, как тогда. Бежать. Спасать свою жизнь. Боже, где же пани Дорота?
Снова треск выламываемых дверей, топот ног, лязг железа. Выкрики.
- Смерть еретикам! Бей, кто в Бога верует. Бей!
Спрятавшись в углу возле входа, Эленча видела, как солдаты и вооруженная толпа взбиралась по лестнице госпиталя, видела выпученные глаза, вспотевшие красные лица, зубы в зверином оскале, На мгновение зажала ладонями уши, чтобы не слышать ужасающего воя убиваемых раненых. Закрыла глаза, чтобы не видеть крови, густой волной стекающей по ступенькам.
- Бей их! Режь, режь!
Толпа с топотом пробегала уже возле нее, чувствовался запах пота и алкоголя. Монашки в дортуаре визжали. Эленча кинулась к двери, ведущей в прачечную. Из госпиталя доносились жуткие стоны убиваемых и дикий рев убийц. В темноте прачечной услыхала топот.
- Монашка! Сестричка!
- Гуситская курвочка! Бери ее, ребята!
Ее схватили, повалили, поволокли между корытами, придушили, натягивая на голову мокрую простыню, Кричала, задыхаясь от их смрада и запаха лука. Услыхала треск разрываемого и задираемого вверх платья. Между бедер оказалось чье-то колено.
- Эй! Что тут делается? Прекратить! Живо!
Освободившись, сорвала с головы простыню. В дверях прачечной стоял монах. Доминиканец. В руке держал факел, одет в полупанцирь, на поясе корд. Насильники опустили головы, помрачнели.
- Забавляетесь здесь, а там ваши братья расправляются с врагами веры! Слышите? Там, там место для добрых христиан! Там ждет вас божье дело! Прочь отсюда!
Насильники вышли, опустив головы, что-то бурча и шаркая подошвами. Доминиканец воткнул факел в зажим, подошел. Эленча дрожащими руками старалась стянуть вниз задраный выше бедер подол платья. Из глаз лились слезы, губы дрожали от сдеживаемого плача. Монах наклонился, подал ей руку, помог встать. Потом с силой ударил кулаком в ухо. Прачечная закачалась в глазах девушки, пол ушел из под ног. Снова упала, когда пришла в себя, монах уже лез на нее. Напряглась, выскользнула, С размаху он ударил ее в лицо, схватил за платье на груди, разорвал ткань резким движением.
- Еретичка, сука... - выдохнул он, - Уж я тебе покажу...
Не окончил. Рейнаван локтевым захватом отогнул ему голову назад и ножом перерезал горло.
***
Бегом вниз по лестнице в морозную ночь, в темноту, подсвеченную красным, заполненную криками и шумом боя. Эленча поскользнулась на обледеневших ступеньках и упала бы, если бы не рука Рейневана. Смотрела вверх, на его лицо. Смотрела сквозь слезы, все еще ошеломленная, еще не до конца уверенная, что все это ей не снится. Ноги не держали ее. Удержал он.
- Должны бежать - сказал он. Должны...
Схватил ее, вталкивая за угол стены, в кромешную тьму. По пореулку пробежали сначала одиночки, а потом подошла толпа.
- Должны бежать - повторил Рейневан, - Или где-нибудь спрятаться.
- Я.. - пересилила спазм и дрожь губ. - Ты.. Спаси .. меня..
- Спасу.
Вдруг очутились на рынке, возле забора посреди беснующейся толпы. Эленча посмотрела вверх и увидела лицо Смерти. Крик ужаса застыл у нее в глотке. Это только скульптура, успокаивала она себя. Только скукьптура. В нише над западным входом в ратушу стояла костлявая смерть, оскаленная, грозящая косой. Это только скульптура. Из окон осажденной ратуши стреляли. Гремели выстрелы, со свистом летели арбалетные болты. Это легко раненые чехи, вспомнила с удивительноя ясностью Эленча. Легко раненых и выздоравливающих разместили в ратуше. Они не дали себя разоружить.
Шагала неувереннно, не зная, куда идет. Рейневан остановил ее, сильно сжал руку.
- Стоим здесь, - выдохнул он. - Стоим без движения. Не привлекаем внимания. Они как хищники.... Реагируют на движение. И на запах страха. Если не двигаться, нас не заметят.
Остановились. Неподвижно. Безразличные статуи среди ада.
Ратуша пала, оборона рухнула, орда атакующих с криками ворвалась внутрь. С жутким воем из окон стали вылетать люди на мостовую. Прямо под ожидающие их алебарды и топоры. Нескольких выброшенных живых и полуживых прикололи пиками к стене. Их рвали на куски, кровь лилась ручьяяями, пенилась на канализационных решетках.
От пожаров стало светло как днем. Горела ратуша, Смерть в нише ожила в танцующем освещении, скалила зубы, щелкала челюстями, махала косой. Пылали дома в восточной части рынка, горели мясные ряды за ратушей, полыхали суконные ряды, огонь охватил мастерские валонских ткачей и богатые магазины на Морской улице. Пламя танцевало на фасаде и крыше госпиталя святого Блажея, огонь пожирал балки и стропила. Перед госпиталем росла гора трупов, на которую бросали все новые и новые тела. Окровавленные. Искалеченные. Изуродованные до неузнаваемости. Трупы тащили по рынку за веревки, привязанные к шее или ногам. Их тащили к колодцам. Колодцы уже были переполнены. Из них торчали ноги. И руки. Распростертые, поднятые вверх, как бы призывающие к мести за преступление.
- И хотя.. - повторяла Эленча, с трудом двигая помертвевшими губами. - Хотя иду я долиной теней и смерти, не убоюсь я зла. Ибо Ты со мной.
Судорожно сжала ладонь Рейневана, чувствуя, как ладонь сжимается в кулак. Взглянула ему в лицо. И быстро опустила глаза.
Опьяненная бешенством и убийством толпа танцевала, пела, подскакивала, потрясая копьями с насаженными на них головами. Головы валялись на мостовой, их пинали, как мячи. Складывали их, как приношение, перед стоящей на рынке группой всадников. Кони, чуя кровь, храпели, топтались, звенели подковами.
- Придется тебе отпустить мои грехи, князь-епископ. - хмуро сказал один из всадников, длинноволосый мужчина в сверкаюшем от золотых и серебряных украшений плаще. - Княжеским словом чести я гарантировал этим чехам безопасность. Я поклялся, присягнул.
- Дорогой князь Людвик, мой молодой родственник. - Конрад, епископ вроцлавский, выпрямился в седле, опираясь на луку. - Освободиться от грехов ты можешь в любое время, как только пожелаешь. Хотя в моих глазах это sine peccato, да и в глазах Господа это тоже неважно. Присяга, данная еретикам, не имеет силы, обещание, данное кацерам, не связывает и не обязывает. Это сделано во славу Божию, ad maiorem Dei gloriam. Так добрый католик, защитник Христа, выражает свою любовь к Богу. Так каждый выражает свою ненависть ко всему, что противно Богу. Смерть еретика - это слава христианина. Смерть кацера приносит пользу делу Христа. А для самого кацера утрата тела ведет к спасению дущи.
- Но не думай, - добавил он, видя, что его слова не производят большого впечатления на Людвика Олавского, - что мне их не жаль. Жалею их. И благославляю их в час смерти. Пусть Господь даст им вечный покой. Et lux perpetua luceat eis.
Очередная окровавленная голова покатилась под ноги княжеского коня. Конь испугался, задрал голову, затопал ногами. Людвик натянул поводья.
Толпа выла, рычала, обыскивала окрестные дома в поисках уцелевших. Воздух дрожал от доносящихся с улочек криков убиваемых. Шумел пожар. Не умолкал колокольный плач.
Смерть в нише ратуши дико смеялась и размахивала косой.
Эленча плакала.
***
Рейневан окончил рассказ. Ян Краловец из Градка, гейтман сирот, забравшись на бомбарду, смотрел на Стрегом. В надвигающейся тьме он был черен и грозен, как притаившийся лесной зверь. Смотрел долго. Потом резко повернукся.
- Уходим отсюда, - сказал он. - Хватит. Уходим. Возвращаемся домой.