Воспоминания. Теплое лето 1992 года.
Уважаемый hranitel_drev, я, конечно, не приняла Ваш вопрос о том, считаю ли я себя русской, как намёк на мою этническую принадлежность, ни на секунду в голову не пришло. Уж настолько-то я Вас знаю, чтобы понять вопрос правильно. Я прошу у Вас прощения за то, что вычитала в Ваших комментариях ностальгию по СССР, которой, как Вы утверждаете, там нет. А что же значат Ваши слова о том, что что-то важное кончилось, и дело здесь не в политике? Я чувствую так же. Но разве это важно не связано с СССР? Жаль, что Вы это важно не попытались сформулировать. Я сформулировала это для себя. Если бы Вы сделали то же, то мы посмотрели бы, насколько совпадают наши формулировки. Чтобы доказать, что у Вас нет ностальгии Вы рассказали о том, как Вы живёте сейчас. Вы очень благополучны и внешне и внутренне, и у Вас даже появилась домашняя библиотека, который не было на прежнем месте жительства, я, кстати, не знаю, почему. Я рада была это прочесть, и я с тревогой думаю о русских, которым пришлось уехать из союзных республик, где они, может быть, родились. Они думали, что живут в своей стране, а оказалось, что они не сыновья этой страны, а жильцы, причём, нежелательные, и лучше было бы им уехать. Не дай Бог пережить такое. Рада, что Вы это пережили благополучно. Вы перечислили то, о чём сожалеете, и в этот список попало всё, что важно для человека. Можно не считать это ностальгией, а можно считать.
А теперь, когда прочитав ваши комментарии, дорогие френды, я убедилась, что не встречу понимания и, тем более, сочувствия, я, всё-таки, представлю свои
Воспоминания. Теплое лето 1992 года.
Это было первое лето в другой стране.
Советского Союза уже не было. Обычно летом москвичи покидают город: уезжают в отпуск, переезжают семьями на дачи, город наполняется приезжими со всех концов страны, из всех республик Союза. Люди приезжают в Москву как гости и как хозяева в свою столицу. У них здесь много дел: посетить Мавзолей Ленина и Кремль, побывать в Третьяковской галерее, в музее им. Пушкина и пр., походить в театры. Многие московские театры в это время уезжают на гастроли, но в Москве гастролируют театры из разных городов страны. Поездка в Москву для людей - праздник, и в городе все лето царит праздничное настроение. В мои студенческие годы студенты летом подрабатывали в Мосэкскурсбюро экскурсоводами и организаторами экскурсий. Это была приятная работа, хоть и не лёгкая. Экскурсанты - весёлая праздничная толпа, и было хорошо рассказывать им о Москве, которая и им и нам самим была очень интересна. Самое трудное было не растерять экскурсантов, которые так и норовили заглянуть в какой-нибудь заинтересовавший их дворик или переулок, или обойти какой-нибудь дом вокруг.
Я любила летнюю Москву, мы с мужем обычно уезжали в отпуск в конце апреля - начале мая и в октябре, так что все лето я была в городе.
Летом 1992 года все было как всегда, но настроение было другое. Праздника не было, было настроение прощания, расставания, состояние высокой трагедии. Этим был пропитан воздух. Мы смотрели друг на друга с особым чувством, мы все еще были вместе, но в последний раз, может быть, мы больше никогда друг друга не увидим. Вспоминались стихи Цветаевой из «Поэмы конца»:
- Завтра с западу встанет солнце!
- С Иеговой порвет Давид!
- Что мы делаем? - Расстаемся.
- Ничего мне не говорит
Сверхбессмысленнейшее слово…
А лето между тем было прекрасное. Такое в Москве редко выпадает. Было ясно и в то же время не слишком жарко, так бывает в Крыму в мае.
В это лето я вставала рано и с утра обходила в Москве пять точек: Мавзолей, музей Ленина, здание КГБ на Лубянской площади, здание ЦК на Старой площади и ГУМ. Благо я живу в трех минутах ходьбы от Красной площади и могу все это обойти пешком. Сначала я шла к Мавзолею, он ближе всего к моему дому. В ранние часы Мавзолей был еще закрыт, но поблизости от него собирались кучки народа, некоторые клали цветы к Мавзолею. Я тоже собиралась положить цветы и, таким образом, попрощаться со своим советским прошлым, но так и не собралась. У музея Ленина три сотрудницы музея собирали подписи под требованием сохранить музей Ленина. Они держали древки, на которые были прибиты фанерки с текстом требования, и были они такие старые, что непонятно было, то ли они держат древки, то ли древки поддерживают их. Подписи собирали сидя на ящиках. Я садилась рядом с ними на свободный ящик и наблюдала за происходящим. Кроме меня наблюдал еще один молодой человек. Он так же как я, приезжал каждое утро. Те, кто подписывался, вызывали у него презрение и отвращение, а старух, сотрудниц музея, он ненавидел, но больше всего он ненавидел меня. Почему-то, именно меня он считал вдохновителем и организатором мероприятия. Про старух он говорил: «Присосались к кормушке и бояться, что кормушку отнимут». Я отвечала: «Какая кормушка? Вы знаете, сколько получают музейные работники? Любителей попользоваться кормушкой вы теперь ищите в ваших рядах, они уже давно к вам переметнулись, а какие у них аппетиты, это вы скоро поймете и поразитесь». Еще я ему говорила, что желаю, чтобы он сохранил свои идеалы до столь преклонных лет, и так же бы их защищал, как эти женщины. Желающих подписаться была большая очередь, в ней были люди из всех республик Союза. Было какое-то особое настроение торжественного прощания. Я видела, как плакала казашка - учительница из Семипалатинска, молодой человек из Баку тоже со слезами в голосе говорил, что Москва была и его столицей, он чувствовал себя здесь своим, его хорошо принимали, и что же теперь будет, неужели их запрут в границах маленького Азербайджана. Люди из Латвии (причем латыши) говорили о том, какой замечательный человек Рубикс, бывший первый секретарь ЦК республики, которого теперь преследуют, а литовцы говорили о том, какое ничтожество этот бездарный музыковед Ла́ндсбергис, ставший внезапно лидером страны. Люди открывали кошельки и предлагали деньги на музей Ленина, но старухи этих денег не брали. Я спросила, почему не берут, отвечали, что не знают, как оформить эти пожертвования. В какое-то утро организовали живое кольцо, взялись за руки и окружили кольцом здание музея. В живом кольце я не участвовала.
Продолжение следует.
А теперь, когда прочитав ваши комментарии, дорогие френды, я убедилась, что не встречу понимания и, тем более, сочувствия, я, всё-таки, представлю свои
Воспоминания. Теплое лето 1992 года.
Это было первое лето в другой стране.
Советского Союза уже не было. Обычно летом москвичи покидают город: уезжают в отпуск, переезжают семьями на дачи, город наполняется приезжими со всех концов страны, из всех республик Союза. Люди приезжают в Москву как гости и как хозяева в свою столицу. У них здесь много дел: посетить Мавзолей Ленина и Кремль, побывать в Третьяковской галерее, в музее им. Пушкина и пр., походить в театры. Многие московские театры в это время уезжают на гастроли, но в Москве гастролируют театры из разных городов страны. Поездка в Москву для людей - праздник, и в городе все лето царит праздничное настроение. В мои студенческие годы студенты летом подрабатывали в Мосэкскурсбюро экскурсоводами и организаторами экскурсий. Это была приятная работа, хоть и не лёгкая. Экскурсанты - весёлая праздничная толпа, и было хорошо рассказывать им о Москве, которая и им и нам самим была очень интересна. Самое трудное было не растерять экскурсантов, которые так и норовили заглянуть в какой-нибудь заинтересовавший их дворик или переулок, или обойти какой-нибудь дом вокруг.
Я любила летнюю Москву, мы с мужем обычно уезжали в отпуск в конце апреля - начале мая и в октябре, так что все лето я была в городе.
Летом 1992 года все было как всегда, но настроение было другое. Праздника не было, было настроение прощания, расставания, состояние высокой трагедии. Этим был пропитан воздух. Мы смотрели друг на друга с особым чувством, мы все еще были вместе, но в последний раз, может быть, мы больше никогда друг друга не увидим. Вспоминались стихи Цветаевой из «Поэмы конца»:
- Завтра с западу встанет солнце!
- С Иеговой порвет Давид!
- Что мы делаем? - Расстаемся.
- Ничего мне не говорит
Сверхбессмысленнейшее слово…
А лето между тем было прекрасное. Такое в Москве редко выпадает. Было ясно и в то же время не слишком жарко, так бывает в Крыму в мае.
В это лето я вставала рано и с утра обходила в Москве пять точек: Мавзолей, музей Ленина, здание КГБ на Лубянской площади, здание ЦК на Старой площади и ГУМ. Благо я живу в трех минутах ходьбы от Красной площади и могу все это обойти пешком. Сначала я шла к Мавзолею, он ближе всего к моему дому. В ранние часы Мавзолей был еще закрыт, но поблизости от него собирались кучки народа, некоторые клали цветы к Мавзолею. Я тоже собиралась положить цветы и, таким образом, попрощаться со своим советским прошлым, но так и не собралась. У музея Ленина три сотрудницы музея собирали подписи под требованием сохранить музей Ленина. Они держали древки, на которые были прибиты фанерки с текстом требования, и были они такие старые, что непонятно было, то ли они держат древки, то ли древки поддерживают их. Подписи собирали сидя на ящиках. Я садилась рядом с ними на свободный ящик и наблюдала за происходящим. Кроме меня наблюдал еще один молодой человек. Он так же как я, приезжал каждое утро. Те, кто подписывался, вызывали у него презрение и отвращение, а старух, сотрудниц музея, он ненавидел, но больше всего он ненавидел меня. Почему-то, именно меня он считал вдохновителем и организатором мероприятия. Про старух он говорил: «Присосались к кормушке и бояться, что кормушку отнимут». Я отвечала: «Какая кормушка? Вы знаете, сколько получают музейные работники? Любителей попользоваться кормушкой вы теперь ищите в ваших рядах, они уже давно к вам переметнулись, а какие у них аппетиты, это вы скоро поймете и поразитесь». Еще я ему говорила, что желаю, чтобы он сохранил свои идеалы до столь преклонных лет, и так же бы их защищал, как эти женщины. Желающих подписаться была большая очередь, в ней были люди из всех республик Союза. Было какое-то особое настроение торжественного прощания. Я видела, как плакала казашка - учительница из Семипалатинска, молодой человек из Баку тоже со слезами в голосе говорил, что Москва была и его столицей, он чувствовал себя здесь своим, его хорошо принимали, и что же теперь будет, неужели их запрут в границах маленького Азербайджана. Люди из Латвии (причем латыши) говорили о том, какой замечательный человек Рубикс, бывший первый секретарь ЦК республики, которого теперь преследуют, а литовцы говорили о том, какое ничтожество этот бездарный музыковед Ла́ндсбергис, ставший внезапно лидером страны. Люди открывали кошельки и предлагали деньги на музей Ленина, но старухи этих денег не брали. Я спросила, почему не берут, отвечали, что не знают, как оформить эти пожертвования. В какое-то утро организовали живое кольцо, взялись за руки и окружили кольцом здание музея. В живом кольце я не участвовала.
Продолжение следует.