Национал-демократия. Её изобретатель и апологет.
Я вижу, что Навальный соблазнил всех, особенно молодежь, как гаммельнский клетчатый флейтист. Горожане его наняли для того, чтобы он их избавил от крыс, и он избавил, крысы пошли за его флейтой «и сколько сала, сколько сала им эта флейта обещала». А потом он увел и всех детей из города. Пошли за его флейтой, не смогли устоять. Так и с Навальным. Его флейта (его блог) поёт о борьбе с коррупцией, о недобросовестном отношении к миноритарным акционерам, с беспримерной смелостью говорит о властях, как не пойти за ней? Но куда вас приведёт флейтист? Кстати, в мои университетские годы мы знали, что самые смелые антисоветские речи произносят провокаторы. Им то за это ничего не будет, а тем, кто поддастся на провокацию и станет говорить что думает, несдобровать. Так посадили Наума Коржавина. Сейчас в городе Одинцово городские власти преследуют блоггера Дмитрия plemah Пронина, за перепост с сайта навального «Роспил». Но Навальному почему-то это всё сходит с рук.
Обаяние Навального дьявольское. Он вообще инфернальная личность. Я знаю, о чем говорю, испытала это на своей шкуре. Я с ним работала бок о бок почти четыре года, с 2004 до конца 2007 года.
Летом 2004 года председатель только что созданной Комиссии по партстроительству предложил мне принять участие в работе Комиссии. Я стала сначала членом, потом сопредседателем, потом председателем Комиссии. Навальный был членом нашей Комиссии от аппарата. Когда я первый раз пришла в офис на Пятницкой 31, Навальный и Яшин набросились на меня как два щенка и стали драть меня в клочья. Причиной их возмущения было мое письмо съезду, вернее Московской региональной конференции. Перед конференцией в Московском региональном отделении прошла перерегистрация членов партии и проводилась она, по моему мнению, неправильно, и мне это казалось важным. А перерегистрацию проводили Навальный и Яшин, чего я не знала. Явлинский согласился со мной, как мне передавали, и молодые люди получили взбучку. Теперь они громко объясняли мне, как я дурно поступила, употребляли выражение «подметное письмо» и прочее в том же духе. Я спокойно и не без удовлетворения выдержала нападение, сказала, что они молодые политики и взбучка им полезна, а что касается меня, то они меня еще полюбят и будут рыдать на моей могиле. Не знаю, полюбили ли они меня, но я их полюбила. По возрасту я Навальному не гожусь в матери, слишком стара, я скорее гожусь ему, а тем более Яшину, в бабушки. Бывает, что молодые родители, увлеченные своим делом, почти равнодушны к детям, но чтобы бабушки не любили внуков, такого история не знает. Письмо мое не было «подметным». Я его подписала и официально сдала в секретариат конференции, тем не менее, тема «подметных писем» постоянно возникала в наших с Навальным разговорах.
Яшина я знала прежде, а с Навальным познакомилась только после конференции. Я впервые в жизни встретила человека, который не верил в существование добра, в доброе начало в человеке, совсем не верил. Когда после первой с ним встречи я шла домой, то думала, кого может любить такой человек, разве что собаку. Назавтра я спросила, есть ли у него собака? Он ответил, что есть. И сказал: «А почему вы об это спрашиваете? Вам что-то рассказывали о моей собаке?» Я сказала, что не рассказывали, просто я его собаку вычислила. Сказала и увидела, что он испугался. Он спросил: «Вы меня изучаете?» Я кивнула утвердительно и подумала: «А тебе, оказывается, есть что скрывать». Всякий раз, общаясь с ним, я натыкалась на эту его нелюбовь к человеку и неверие в него, как на непробиваемую ледяную стену, и всегда от этого испытывала боль. Уходила в дурном настроении, не могла от него избавиться весь вечер, и обещала себе больше не общаться с Навальным, не позволять ему причинять мне боль. Но он единственный тогда в московском Яблоке занимался внутрипартийной работой, а это и была область моих интересов. Он занимался этой работой по обязанности, я - по внутренней необходимости. Мы постоянно спорили. Но я могла обратиться к членам партии, собрать людей только с его согласия. И ему я была нужна, ведь за работу все-таки отвечал он. Я как-то спросила, обрадуется ли он, если я выйду из партии. Он ответил, что придёт в отчаяние, идеологически мотивированные люди нужны. Значит, он знал, что есть и мотивированные как-то иначе. Это было странно. Малочисленная, непопулярная партия, не сулящая ни денег, ни славы, ни карьеры, из каких же кроме идеологических соображений можно в ней состоять? Из каких соображений состоит в ней Навальный? Умный, проницательный, очень красивый с двумя красными дипломами по самым востребованным специальностям: юрист (Лумумба, где хозяйничают спецслужбы) и финансист. Почему он здесь прозябает? В голову приходили самые дурные предположения.
В комнате, где он работал, стояло четыре стола. Вообще, 101 комната, где сидел аппарат московского Яблока, была местом особенным. Открыв дверь в комнату из вестибюля, нужно было спуститься по трём крутым ступенькам, комната была ниже уровня вестибюля и коридоров. Окна выходили прямо на тротуар, поэтому жалюзи были всегда опущены, и в комнате даже в ясную погоду было сумрачно, серо, прохладно и казалось, что сыро. Кроме того, в первое же посещение этой комнаты мне показалось, что в ней со старых времён сохранился дух страдания, какая-то тоска и физическая боль. Я подумала, что верно в этой комнате пороли крепостных. Но вроде бы пороть крестьян было принято на конюшне, а не в барском доме. Потом я прочла, что в этом барском особняке долго располагалась полицейская часть, и я решила, что здесь городовые избили задержанных. И вообще, люди здесь испытывали страх. Но ребята, которые работали здесь сейчас, не были так восприимчивы к ноополю и этого не чувствовали, но может быть, это всё-таки на них влияло. Мне было жаль ребят, которые там работали. Из-за освещения они казались бледными. Я думала, они плохо питаются. Видела как-то, как Илюша Яшин ковырял перочинным ножом что-то холодное в консервной банке. Я предложила, что буду варить им борщ. Я живу совсем близко, донесла бы горячим. Я представила себе, что внесу в эту комнату кастрюлю украинского борща - яркого, с богатым букетом, жирного, наваристого. Комната сразу изменится и ребята после борща порозовеют. Но Навальный сказал: «Не надо». Ну не надо, так не надо, не хорошо навязываться.
Но вернёмся к нашей теме. Итак, в комнате стояло четыре стола, три из них, в том числе стол Илюши Яшина, стояли так, что работающие за ними были обращены к комнате. И только стол Навального был плотно придвинут к грязно-белой голой стене. Он сидел лицом к стене. Ну, надоели ему люди. Ну, глаза б его на них не глядели. В докладе Комиссии по партстроительству я сказала, что все мы, постоянно работающие в партии, изучили все мышцы на спине господина Навального, постоянно обращенной к нам, мы даже научились извлекать информацию из этой спины, а что делать, если источников информации у нас недостаточно? Все смеялись и Навальный тоже. Я не хочу сказать, что он не любил никого. Он любил свою красавицу жену, дочку, тогда она была единственным ребенком, и эту самую собаку. Но это все равно, что любить себя, другим же тут ничего не доставалось.
Продолжение следует.
Обаяние Навального дьявольское. Он вообще инфернальная личность. Я знаю, о чем говорю, испытала это на своей шкуре. Я с ним работала бок о бок почти четыре года, с 2004 до конца 2007 года.
Летом 2004 года председатель только что созданной Комиссии по партстроительству предложил мне принять участие в работе Комиссии. Я стала сначала членом, потом сопредседателем, потом председателем Комиссии. Навальный был членом нашей Комиссии от аппарата. Когда я первый раз пришла в офис на Пятницкой 31, Навальный и Яшин набросились на меня как два щенка и стали драть меня в клочья. Причиной их возмущения было мое письмо съезду, вернее Московской региональной конференции. Перед конференцией в Московском региональном отделении прошла перерегистрация членов партии и проводилась она, по моему мнению, неправильно, и мне это казалось важным. А перерегистрацию проводили Навальный и Яшин, чего я не знала. Явлинский согласился со мной, как мне передавали, и молодые люди получили взбучку. Теперь они громко объясняли мне, как я дурно поступила, употребляли выражение «подметное письмо» и прочее в том же духе. Я спокойно и не без удовлетворения выдержала нападение, сказала, что они молодые политики и взбучка им полезна, а что касается меня, то они меня еще полюбят и будут рыдать на моей могиле. Не знаю, полюбили ли они меня, но я их полюбила. По возрасту я Навальному не гожусь в матери, слишком стара, я скорее гожусь ему, а тем более Яшину, в бабушки. Бывает, что молодые родители, увлеченные своим делом, почти равнодушны к детям, но чтобы бабушки не любили внуков, такого история не знает. Письмо мое не было «подметным». Я его подписала и официально сдала в секретариат конференции, тем не менее, тема «подметных писем» постоянно возникала в наших с Навальным разговорах.
Яшина я знала прежде, а с Навальным познакомилась только после конференции. Я впервые в жизни встретила человека, который не верил в существование добра, в доброе начало в человеке, совсем не верил. Когда после первой с ним встречи я шла домой, то думала, кого может любить такой человек, разве что собаку. Назавтра я спросила, есть ли у него собака? Он ответил, что есть. И сказал: «А почему вы об это спрашиваете? Вам что-то рассказывали о моей собаке?» Я сказала, что не рассказывали, просто я его собаку вычислила. Сказала и увидела, что он испугался. Он спросил: «Вы меня изучаете?» Я кивнула утвердительно и подумала: «А тебе, оказывается, есть что скрывать». Всякий раз, общаясь с ним, я натыкалась на эту его нелюбовь к человеку и неверие в него, как на непробиваемую ледяную стену, и всегда от этого испытывала боль. Уходила в дурном настроении, не могла от него избавиться весь вечер, и обещала себе больше не общаться с Навальным, не позволять ему причинять мне боль. Но он единственный тогда в московском Яблоке занимался внутрипартийной работой, а это и была область моих интересов. Он занимался этой работой по обязанности, я - по внутренней необходимости. Мы постоянно спорили. Но я могла обратиться к членам партии, собрать людей только с его согласия. И ему я была нужна, ведь за работу все-таки отвечал он. Я как-то спросила, обрадуется ли он, если я выйду из партии. Он ответил, что придёт в отчаяние, идеологически мотивированные люди нужны. Значит, он знал, что есть и мотивированные как-то иначе. Это было странно. Малочисленная, непопулярная партия, не сулящая ни денег, ни славы, ни карьеры, из каких же кроме идеологических соображений можно в ней состоять? Из каких соображений состоит в ней Навальный? Умный, проницательный, очень красивый с двумя красными дипломами по самым востребованным специальностям: юрист (Лумумба, где хозяйничают спецслужбы) и финансист. Почему он здесь прозябает? В голову приходили самые дурные предположения.
В комнате, где он работал, стояло четыре стола. Вообще, 101 комната, где сидел аппарат московского Яблока, была местом особенным. Открыв дверь в комнату из вестибюля, нужно было спуститься по трём крутым ступенькам, комната была ниже уровня вестибюля и коридоров. Окна выходили прямо на тротуар, поэтому жалюзи были всегда опущены, и в комнате даже в ясную погоду было сумрачно, серо, прохладно и казалось, что сыро. Кроме того, в первое же посещение этой комнаты мне показалось, что в ней со старых времён сохранился дух страдания, какая-то тоска и физическая боль. Я подумала, что верно в этой комнате пороли крепостных. Но вроде бы пороть крестьян было принято на конюшне, а не в барском доме. Потом я прочла, что в этом барском особняке долго располагалась полицейская часть, и я решила, что здесь городовые избили задержанных. И вообще, люди здесь испытывали страх. Но ребята, которые работали здесь сейчас, не были так восприимчивы к ноополю и этого не чувствовали, но может быть, это всё-таки на них влияло. Мне было жаль ребят, которые там работали. Из-за освещения они казались бледными. Я думала, они плохо питаются. Видела как-то, как Илюша Яшин ковырял перочинным ножом что-то холодное в консервной банке. Я предложила, что буду варить им борщ. Я живу совсем близко, донесла бы горячим. Я представила себе, что внесу в эту комнату кастрюлю украинского борща - яркого, с богатым букетом, жирного, наваристого. Комната сразу изменится и ребята после борща порозовеют. Но Навальный сказал: «Не надо». Ну не надо, так не надо, не хорошо навязываться.
Но вернёмся к нашей теме. Итак, в комнате стояло четыре стола, три из них, в том числе стол Илюши Яшина, стояли так, что работающие за ними были обращены к комнате. И только стол Навального был плотно придвинут к грязно-белой голой стене. Он сидел лицом к стене. Ну, надоели ему люди. Ну, глаза б его на них не глядели. В докладе Комиссии по партстроительству я сказала, что все мы, постоянно работающие в партии, изучили все мышцы на спине господина Навального, постоянно обращенной к нам, мы даже научились извлекать информацию из этой спины, а что делать, если источников информации у нас недостаточно? Все смеялись и Навальный тоже. Я не хочу сказать, что он не любил никого. Он любил свою красавицу жену, дочку, тогда она была единственным ребенком, и эту самую собаку. Но это все равно, что любить себя, другим же тут ничего не доставалось.
Продолжение следует.