Воспоминания 1951. Тоталитарная история. Окончание
Сначала по поводу комментариев.
Спрашивают, на какие деньги я два месяца жила в Киеве и где я эти деньги держала. Этот вопрос меня удивил несказанно. Сколько вы едите, что деньги на 2 месяца вам нужно где-то «держать»? Я сегодня в Москве трачу на еду в месяц 3-5 тысяч, так что сумму, необходимую на 2 месяца, я могу держать в небольшом кошельке. А тогда еда стоила намного дешевле, и на Украине, в Киеве значительно дешевле, чем в Москве и лучшего качества. В Киеве я расходовала деньги только на еду. Жилье мне ничего не стоило, одежду я не покупала. На трамвае за 3 копейки я доезжала от Голосеева до центра города и за 3 копейки обратно. Учреждения, в которые я ходила, все были расположены в центре, так что я перемещалась между ними пешком. Билет в музей стоил копейки, но я по студенческому проходила бесплатно. Вот я и отчиталась о своих расходах. Правда, забыла баню. Билет в баню стоил 20 копеек, так что за почти два месяца я истратила около 3 рублей.. Конечно, когда я из Станислава уезжала в Киев, мне отдали все семейные сбережения.
Что же касается моей очень хорошей памяти, о которой вы пишете, то она у меня действительно есть. Феномен моей памяти описан в книге известного психолога Эриха Фромма «Иметь или быть». Тем, кто не читал, я горячо советую прочитать эту книгу. Я читала много работ психологов, занимающихся психологией личности, и нигде не нашла себя. Мой психологический тип эти ученые игнорировали, как будто меня на свете не существует. Признаюсь, это меня несколько смущало и я утешала себя тем, что если бы я одна была такая, то окружающие это бы замечали и общались со мной иначе, чем с другими. Но этого не было, значит я не одна такая. И, наконец, в вышеуказанной книге Эриха Фромма я нашла себя. Я там описана очень подробно, со всеми деталями и особенностями. Я отнесена к типу людей, живущих по модусу «быть». Таким людям свойственна особая память. Они могут не вспомнить прошлое, а как бы переместиться в него. Именно это со мной и происходит. Я переношусь в прошлое и живу в нем. Сегодня я могу заметить там какие-то детали, которые я не заметила тогда, что-то понять, чего тогда не поняла, сделать в прошлом открытия, которые как-то повлияют на оценку сегодняшних событий. Картинки прошлого я вижу более ярко, чем картинки вчерашнего дня, вчерашний день - тусклый.
Вы пишете, что ЖЖ вышел из моды и все перешли на фейсбук или даже на твиттер. Вероятно, это так и есть и это меня огорчает. Ведь только в ЖЖ можно рассказать историю, поделиться мыслями и чувствами, обсудить проблему. А обмениваться окликами, почти междометиями и картинками - это мне совсем неинтересно.
Спрашивают, откуда Степан знал, что Володя осведомитель. Я думаю, что партийные органы, обком, были очень тесно связаны со спецслужбами и делились информацией, а Степан, как главный марксистский идеолог в области, конечно, был членом пленума обкома.
А теперь я продолжу свою историю.
Между тем, наступила осень. Осень в том году была ранняя и холодная. В ясные дни Голосеевский лес был изумительно красив. Там на пригорке росли клены, каких я больше никогда и нигде не видела, с ярко красными листьями, ровный красный цвет. Целая роща таких кленов. Я не смогла узнать, как назывались эти клены, говорили, вроде бы, горный клен. Они казались пришельцами из какого-то другого мира, какая-то волшебная роща. Глядя на них, невозможно было не вспомнить строки Гумилева
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы …
Но, ясных дней было мало. Чаще с утра до вечера шел противный мелкий дождь. В комнате стало холодно, трудно было утром вставать.
Наступила осень, и общежитие ВПШ наполнилось. Летом, на всем этаже жили несколько аспирантов, корпели над диссертациями, а теперь съехались студенты, или как там назывались учащиеся ВПШ. И персонал общежития появился. Раньше один вахтер сидел у двери, и то эпизодически, а теперь какие-то работники ходили по общежитию и что-то проверяли. Жить в общежитии мне стало еще опаснее. У меня выработалось какое-то звериное чутье. Иногда рано утром я просыпалась и, накрыв Степана с головой одеялом, начинала быстро одеваться. Он говорил: «Да что ты вскочила в такую рань? Бюрократы еще спят, ехать тебе не к кому». Я говорила: «Сейчас сюда придут». Он говорил: «Да кто придет? У тебя немотивированные страхи». Но я быстро одевалась, надевала на голову шапочку, как будто я только с улицы пришла, и садилась за машинку. Заправляла лист, начинала печатать, и тут раздавался стук в дверь. Входил комендант общежития, или кто-нибудь из служащих. Они заходили проверить, все ли в порядке, и узнать, нет ли у Степана Тимофеевича каких-либо жалоб или просьб. Увидев меня за машинкой, начинали извиняться: «Ах, вы диктуете, извините, что помешали вам работать. А почему вы в постели? Нездоровы или холодно? На следующей неделе начнем топить. А сейчас, может быть, вам принести второе одеяло?» Степан отказывался от второго одеяла, и они уходили. Степан говорил: «Какая же ты умница! Да ты просто ясновидящая!».
Степан сказал, что хотел бы, чтобы я обращалась к нему на «ты». Он сказал: «Ты сейчас мне самый родной человек, и это «вы» звучит противоестественно. Я понимаю, тебе будет непросто, но ты все-таки попробуй». Я согласилась попробовать. Трудность была не только в местоимении «ты». «Ты» не сочетается с именем и отчеством, значит, от отчества мне надо отказаться, и назвать его по имени. Но как? Теперь у нас все называют друг друга полными именами: Александр, Евгений, Алексей, Ольга. А прежде полные имена не были приняты, и говорили Саша, или Саня, или Шура, Женя, Алеша или Леша, Леха, Леля. Даже президент Соединенных Штатов подписывался: Джимми Картер. Джимми, а не Джеймс. Я замечаю, что и сейчас, во всяком случае, в англоязычных странах приняты сокращенные имена. Говорят Джо, а не Джозеф, Сэм, а не Сэмюэл. И Салли, Билл, Джек - это ведь тоже сокращенные имена. Только мы в России с провинциальной чопорностью величаем друг друга полными именами. Но тогда было иначе. Полное имя употреблялось только перед отчеством. Мне нужно было сокращенное имя. Но какое? Его тезку, Разина, которого тоже звали Степан Тимофеевич, называли Стенька Разин. Стенька это прекрасно, но мне не подходит. Степа - мне не нравилось. Я спросила, как его называют друзья? Он сказал, что они его называют Сеня. Ну, Сеня так Сеня, только как решиться это выговорить? Страшно было, как с обрыва в речку прыгнуть. Но я преодолела страх, и произнесла: «…понимаешь Сеня, ты…», после чего мы оба долго смеялись. Но постепенно я привыкла. Конечно, на «ты» я с ним была только, когда мы оставались наедине. Это была наша тайна.
Сейчас по воскресеньям на первом канале показывают детективный сериал «Метод» с Хабенским в главной роли. Герой Хабенского - немолодой следователь, гений своего дела. Он странный человек, одиночка, работает всегда один, никому не раскрывает свой метод. У него никогда не было ни помощников, ни стажеров. И вдруг, ко всеобщему изумлению он взял в стажеры девчонку, только что окончившую институт. Взял потому, что с первого взгляда угадал в ней талант, и не ошибся. Так вот эта девчонка с первого дня совместной работы говорит ему «ты». Это очень странно выглядит и режет слух, но верно он ее об этом попросил. Ему так удобнее с ней работать. Отношения между немолодым следователем и юной стажеркой несколько напоминают наши отношения со Степаном, хотя люди совершенно другие.
Как-то ночью Степан сказал: «Если бы ты могла влезть в мою шкуру, ты поняла бы, как с тобой деликатны». Я пропустила это высказывание мимо ушей, и больше эта тема не возникала. Если бы Степан захотел, чтобы наши отношения стали другими, я бы согласилась, не колеблясь ни секунды. Мне нужно было вытащить его из депрессии, и я готова была заплатить за это любую цену, руку бы отдала на отсечение. Мне было отнюдь не 17 лет, но мужчины в моей жизни еще не было, просто потому, что я не хотела, а уступать чужим желаниям у меня не было никаких оснований. А теперь основание появилось. Но Степан этого не хотел. Он был человек порядочный, да еще с деревенскими корнями, а в деревне есть такое понятие «портить девок», и хорошие люди этим не занимаются.
Моя миссия в Киеве подходила к концу. Я уже обошла все и всех, кого можно было обойти, и не по одному разу. Я поняла, и что-то в этом роде мне чиновники объяснили, что сейчас вопрос о восстановлении Феликса нельзя решить, его можно только поставить. Должно пройти время, вопрос должен «созреть», и тогда он, возможно, решится положительно. Что же касается второй моей задачи, связанной с состоянием Степана, то здесь, мне казалось, я чего-то добилась. За те, почти 2 месяца, что я провела в Киеве, он изменился: стал спокойнее, как-то смягчился, глаза засветились. Я 2 месяца только тем и занималась, что врачевала его душевные раны и, похоже, уврачевала. И опасных проявлений вегетоневроза - отека гортани, высокой температуры, при мне ни разу не было. Я подумала, что могу уже его оставить. Да и в Москву пора было возвращаться, учебный год давно начался. Я надеялась, что знакомый врач - невропатолог придумает мне какую-нибудь болезнь, объясняющую мое отсутствие в университете.
тепан провожал меня, вошел в купе, я посмотрела на него и увидела мужчину во вполне хорошей форме. Проводница обратила на него внимание и что-то ему сказала. Я не слышала, что сказала она, но слышала, что он ответил: «Это просто потому, что Вы мне обрадовались». На прощание мы пожали друг другу руки, даже не обнялись. Когда он ушел, проводница заглянула ко мне, поговорить о нем, и называла его «Ваш муж». Мы со Степаном договорились, что когда я поеду на зимние каникулы в Станислав, то сделаю пересадку в Киеве, и мы повидаемся. Но в том году на зимние каникулы я поехала не в Станислав, а в Каунас, куда переехал мой любимый дядя Гриша, младший брат моего отца. Я хотела его проведать, посмотреть, как он в Каунасе устроился.
Со Степаном мы увиделись только летом. Я приехала на каникулы, он зашел к нам в гости, мы вместе пообедали. После защиты диссертации Степан получил назначение в пединститут, не помню в каком городе, в каком-то областном центре, кажется даже не в Западной Украине. Он был этим огорчен, покидать Станислав ему не хотелось. Мама его утешала, говорила, что в Станиславе он преподавал философию будущим врачам, которым она на фиг не нужна, а в пединституте он будет преподавать будущим историкам и филологам, которым эти знания необходимы. Я пошла провожать Степана, мы проходили через Пионерский сад и сели там на скамейку. Степан был печален. Сказал: «Ты добрая девочка, Лина, но твоя доброта мне боком вышла». Меня бы эти слова огорчили, если бы я им поверила, но я знала, что это не так. Говорить такое - это было проявление черной неблагодарности с его стороны. Здесь, на скамейке в Пионерском саду, Степан смотрел на меня так, как не смотрел в Киеве, где я от него зависела. Теперь, когда мы расставались, и ясно было, что никогда уже не останемся наедине, он мог позволить себе этот взгляд. Я сказала: «Понимаешь, Сеня, ты ….», и увидела, как его лицо посветлело. Это «ты» его как-то утешило. Степан был классик, и комплименты он делал фундаментальные. На прощание взял мою руку, погладил, прижался щекой и сказал: «У тебя руки как у Богородицы». Это были его прощальные слова. Больше мы не виделись, и я ничего не слышала о нем.
Чем Степан был для меня и что он значил в моей жизни, я знаю. А про него я не знаю ничего. Не знаю, как он ко мне относился, значили ли для него что-нибудь наши отношения, не знаю, вспомнил ли он хоть раз эти наши странные два месяца в общежитии ВПШ.
Через год, когда опасность ареста миновала, и компания преследования врачей-евреев пошла на убыль, Феликс сам поехал в Министерство здравоохранения, но не в республиканское в Киев, а в союзное в Москву. В Станиславском мединституте его не восстановили, но дали направление в Черновицкий мединститут. Это было удачей: в Станиславском мединституте учились 6 лет, а в Черновицком - 5, так что Феликс даже года не потерял.
Спрашивают, на какие деньги я два месяца жила в Киеве и где я эти деньги держала. Этот вопрос меня удивил несказанно. Сколько вы едите, что деньги на 2 месяца вам нужно где-то «держать»? Я сегодня в Москве трачу на еду в месяц 3-5 тысяч, так что сумму, необходимую на 2 месяца, я могу держать в небольшом кошельке. А тогда еда стоила намного дешевле, и на Украине, в Киеве значительно дешевле, чем в Москве и лучшего качества. В Киеве я расходовала деньги только на еду. Жилье мне ничего не стоило, одежду я не покупала. На трамвае за 3 копейки я доезжала от Голосеева до центра города и за 3 копейки обратно. Учреждения, в которые я ходила, все были расположены в центре, так что я перемещалась между ними пешком. Билет в музей стоил копейки, но я по студенческому проходила бесплатно. Вот я и отчиталась о своих расходах. Правда, забыла баню. Билет в баню стоил 20 копеек, так что за почти два месяца я истратила около 3 рублей.. Конечно, когда я из Станислава уезжала в Киев, мне отдали все семейные сбережения.
Что же касается моей очень хорошей памяти, о которой вы пишете, то она у меня действительно есть. Феномен моей памяти описан в книге известного психолога Эриха Фромма «Иметь или быть». Тем, кто не читал, я горячо советую прочитать эту книгу. Я читала много работ психологов, занимающихся психологией личности, и нигде не нашла себя. Мой психологический тип эти ученые игнорировали, как будто меня на свете не существует. Признаюсь, это меня несколько смущало и я утешала себя тем, что если бы я одна была такая, то окружающие это бы замечали и общались со мной иначе, чем с другими. Но этого не было, значит я не одна такая. И, наконец, в вышеуказанной книге Эриха Фромма я нашла себя. Я там описана очень подробно, со всеми деталями и особенностями. Я отнесена к типу людей, живущих по модусу «быть». Таким людям свойственна особая память. Они могут не вспомнить прошлое, а как бы переместиться в него. Именно это со мной и происходит. Я переношусь в прошлое и живу в нем. Сегодня я могу заметить там какие-то детали, которые я не заметила тогда, что-то понять, чего тогда не поняла, сделать в прошлом открытия, которые как-то повлияют на оценку сегодняшних событий. Картинки прошлого я вижу более ярко, чем картинки вчерашнего дня, вчерашний день - тусклый.
Вы пишете, что ЖЖ вышел из моды и все перешли на фейсбук или даже на твиттер. Вероятно, это так и есть и это меня огорчает. Ведь только в ЖЖ можно рассказать историю, поделиться мыслями и чувствами, обсудить проблему. А обмениваться окликами, почти междометиями и картинками - это мне совсем неинтересно.
Спрашивают, откуда Степан знал, что Володя осведомитель. Я думаю, что партийные органы, обком, были очень тесно связаны со спецслужбами и делились информацией, а Степан, как главный марксистский идеолог в области, конечно, был членом пленума обкома.
А теперь я продолжу свою историю.
Между тем, наступила осень. Осень в том году была ранняя и холодная. В ясные дни Голосеевский лес был изумительно красив. Там на пригорке росли клены, каких я больше никогда и нигде не видела, с ярко красными листьями, ровный красный цвет. Целая роща таких кленов. Я не смогла узнать, как назывались эти клены, говорили, вроде бы, горный клен. Они казались пришельцами из какого-то другого мира, какая-то волшебная роща. Глядя на них, невозможно было не вспомнить строки Гумилева
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы …
Но, ясных дней было мало. Чаще с утра до вечера шел противный мелкий дождь. В комнате стало холодно, трудно было утром вставать.
Наступила осень, и общежитие ВПШ наполнилось. Летом, на всем этаже жили несколько аспирантов, корпели над диссертациями, а теперь съехались студенты, или как там назывались учащиеся ВПШ. И персонал общежития появился. Раньше один вахтер сидел у двери, и то эпизодически, а теперь какие-то работники ходили по общежитию и что-то проверяли. Жить в общежитии мне стало еще опаснее. У меня выработалось какое-то звериное чутье. Иногда рано утром я просыпалась и, накрыв Степана с головой одеялом, начинала быстро одеваться. Он говорил: «Да что ты вскочила в такую рань? Бюрократы еще спят, ехать тебе не к кому». Я говорила: «Сейчас сюда придут». Он говорил: «Да кто придет? У тебя немотивированные страхи». Но я быстро одевалась, надевала на голову шапочку, как будто я только с улицы пришла, и садилась за машинку. Заправляла лист, начинала печатать, и тут раздавался стук в дверь. Входил комендант общежития, или кто-нибудь из служащих. Они заходили проверить, все ли в порядке, и узнать, нет ли у Степана Тимофеевича каких-либо жалоб или просьб. Увидев меня за машинкой, начинали извиняться: «Ах, вы диктуете, извините, что помешали вам работать. А почему вы в постели? Нездоровы или холодно? На следующей неделе начнем топить. А сейчас, может быть, вам принести второе одеяло?» Степан отказывался от второго одеяла, и они уходили. Степан говорил: «Какая же ты умница! Да ты просто ясновидящая!».
Степан сказал, что хотел бы, чтобы я обращалась к нему на «ты». Он сказал: «Ты сейчас мне самый родной человек, и это «вы» звучит противоестественно. Я понимаю, тебе будет непросто, но ты все-таки попробуй». Я согласилась попробовать. Трудность была не только в местоимении «ты». «Ты» не сочетается с именем и отчеством, значит, от отчества мне надо отказаться, и назвать его по имени. Но как? Теперь у нас все называют друг друга полными именами: Александр, Евгений, Алексей, Ольга. А прежде полные имена не были приняты, и говорили Саша, или Саня, или Шура, Женя, Алеша или Леша, Леха, Леля. Даже президент Соединенных Штатов подписывался: Джимми Картер. Джимми, а не Джеймс. Я замечаю, что и сейчас, во всяком случае, в англоязычных странах приняты сокращенные имена. Говорят Джо, а не Джозеф, Сэм, а не Сэмюэл. И Салли, Билл, Джек - это ведь тоже сокращенные имена. Только мы в России с провинциальной чопорностью величаем друг друга полными именами. Но тогда было иначе. Полное имя употреблялось только перед отчеством. Мне нужно было сокращенное имя. Но какое? Его тезку, Разина, которого тоже звали Степан Тимофеевич, называли Стенька Разин. Стенька это прекрасно, но мне не подходит. Степа - мне не нравилось. Я спросила, как его называют друзья? Он сказал, что они его называют Сеня. Ну, Сеня так Сеня, только как решиться это выговорить? Страшно было, как с обрыва в речку прыгнуть. Но я преодолела страх, и произнесла: «…понимаешь Сеня, ты…», после чего мы оба долго смеялись. Но постепенно я привыкла. Конечно, на «ты» я с ним была только, когда мы оставались наедине. Это была наша тайна.
Сейчас по воскресеньям на первом канале показывают детективный сериал «Метод» с Хабенским в главной роли. Герой Хабенского - немолодой следователь, гений своего дела. Он странный человек, одиночка, работает всегда один, никому не раскрывает свой метод. У него никогда не было ни помощников, ни стажеров. И вдруг, ко всеобщему изумлению он взял в стажеры девчонку, только что окончившую институт. Взял потому, что с первого взгляда угадал в ней талант, и не ошибся. Так вот эта девчонка с первого дня совместной работы говорит ему «ты». Это очень странно выглядит и режет слух, но верно он ее об этом попросил. Ему так удобнее с ней работать. Отношения между немолодым следователем и юной стажеркой несколько напоминают наши отношения со Степаном, хотя люди совершенно другие.
Как-то ночью Степан сказал: «Если бы ты могла влезть в мою шкуру, ты поняла бы, как с тобой деликатны». Я пропустила это высказывание мимо ушей, и больше эта тема не возникала. Если бы Степан захотел, чтобы наши отношения стали другими, я бы согласилась, не колеблясь ни секунды. Мне нужно было вытащить его из депрессии, и я готова была заплатить за это любую цену, руку бы отдала на отсечение. Мне было отнюдь не 17 лет, но мужчины в моей жизни еще не было, просто потому, что я не хотела, а уступать чужим желаниям у меня не было никаких оснований. А теперь основание появилось. Но Степан этого не хотел. Он был человек порядочный, да еще с деревенскими корнями, а в деревне есть такое понятие «портить девок», и хорошие люди этим не занимаются.
Моя миссия в Киеве подходила к концу. Я уже обошла все и всех, кого можно было обойти, и не по одному разу. Я поняла, и что-то в этом роде мне чиновники объяснили, что сейчас вопрос о восстановлении Феликса нельзя решить, его можно только поставить. Должно пройти время, вопрос должен «созреть», и тогда он, возможно, решится положительно. Что же касается второй моей задачи, связанной с состоянием Степана, то здесь, мне казалось, я чего-то добилась. За те, почти 2 месяца, что я провела в Киеве, он изменился: стал спокойнее, как-то смягчился, глаза засветились. Я 2 месяца только тем и занималась, что врачевала его душевные раны и, похоже, уврачевала. И опасных проявлений вегетоневроза - отека гортани, высокой температуры, при мне ни разу не было. Я подумала, что могу уже его оставить. Да и в Москву пора было возвращаться, учебный год давно начался. Я надеялась, что знакомый врач - невропатолог придумает мне какую-нибудь болезнь, объясняющую мое отсутствие в университете.
тепан провожал меня, вошел в купе, я посмотрела на него и увидела мужчину во вполне хорошей форме. Проводница обратила на него внимание и что-то ему сказала. Я не слышала, что сказала она, но слышала, что он ответил: «Это просто потому, что Вы мне обрадовались». На прощание мы пожали друг другу руки, даже не обнялись. Когда он ушел, проводница заглянула ко мне, поговорить о нем, и называла его «Ваш муж». Мы со Степаном договорились, что когда я поеду на зимние каникулы в Станислав, то сделаю пересадку в Киеве, и мы повидаемся. Но в том году на зимние каникулы я поехала не в Станислав, а в Каунас, куда переехал мой любимый дядя Гриша, младший брат моего отца. Я хотела его проведать, посмотреть, как он в Каунасе устроился.
Со Степаном мы увиделись только летом. Я приехала на каникулы, он зашел к нам в гости, мы вместе пообедали. После защиты диссертации Степан получил назначение в пединститут, не помню в каком городе, в каком-то областном центре, кажется даже не в Западной Украине. Он был этим огорчен, покидать Станислав ему не хотелось. Мама его утешала, говорила, что в Станиславе он преподавал философию будущим врачам, которым она на фиг не нужна, а в пединституте он будет преподавать будущим историкам и филологам, которым эти знания необходимы. Я пошла провожать Степана, мы проходили через Пионерский сад и сели там на скамейку. Степан был печален. Сказал: «Ты добрая девочка, Лина, но твоя доброта мне боком вышла». Меня бы эти слова огорчили, если бы я им поверила, но я знала, что это не так. Говорить такое - это было проявление черной неблагодарности с его стороны. Здесь, на скамейке в Пионерском саду, Степан смотрел на меня так, как не смотрел в Киеве, где я от него зависела. Теперь, когда мы расставались, и ясно было, что никогда уже не останемся наедине, он мог позволить себе этот взгляд. Я сказала: «Понимаешь, Сеня, ты ….», и увидела, как его лицо посветлело. Это «ты» его как-то утешило. Степан был классик, и комплименты он делал фундаментальные. На прощание взял мою руку, погладил, прижался щекой и сказал: «У тебя руки как у Богородицы». Это были его прощальные слова. Больше мы не виделись, и я ничего не слышала о нем.
Чем Степан был для меня и что он значил в моей жизни, я знаю. А про него я не знаю ничего. Не знаю, как он ко мне относился, значили ли для него что-нибудь наши отношения, не знаю, вспомнил ли он хоть раз эти наши странные два месяца в общежитии ВПШ.
Через год, когда опасность ареста миновала, и компания преследования врачей-евреев пошла на убыль, Феликс сам поехал в Министерство здравоохранения, но не в республиканское в Киев, а в союзное в Москву. В Станиславском мединституте его не восстановили, но дали направление в Черновицкий мединститут. Это было удачей: в Станиславском мединституте учились 6 лет, а в Черновицком - 5, так что Феликс даже года не потерял.