Станислав конца 1945-1946гг.
У меня есть в комментах и постах вопросы о бандеровцах. Я решила, что разумнее будет не отвечать каждому отдельно, а сделать специальный пост, посвященный этой теме.
Организация Украинских националистов ОУН возникла и действовала на территории Польши с 1919г по 1939г. У нее сложная история, и я не вижу необходимости здесь в ней разбираться. Все сведения, правда, несколько противоречивые, можно найти в Интернете. ОУН боролась за независимость Украины со всеми, кто этому препятствовал. Свободную Украину они представляли себе как «Краiну Вiльных Господарiв» (Страну Свободных Хозяев). В 1934 г. сеть ОУН-УВО на территории Галиции была разгромлена польской полицией и контрразведкой, но руководящие центры, находящиеся вне границ Польши (Германия, Австрия, Данциг), уцелели. Германия, это ее обычная тактика, привечала их и обещала поддержку в борьбе за независимость Украины. В 1941 г. происходит раскол ОУН, инициированный группой Степана Бандеры. Новым вождем ОУН объявляется Степан Бандера. И с этого момента существуют две ОУН - Бандеры и Мельника.
Когда в 1939г. СССР вошел в Галицию ни о Бандере, ни о бандеровцах мы не знали. Нас беспокоили польские военные и интеллигенция, которых мы и уничтожали. Впервые наша армия встретилась с бандеровцами, когда война уже шла в Карпатах. Мы не знали, что это за войско, могут ли они быть нашими союзниками или это наши враги, и с кем и за что они воюют. О них сообщили Сталину, и Сталин приказал немедленно собрать о них всю информацию и доставить ему. Это задание выполнил Сербин (не помню его имени и отчества) и получил от Сталина благодарность. Когда мы жили в Станиславе, Сербин был главным редактором областной газеты «Прикарпатская правда» (она выходила естественно на украинском языке). Наша армейская газета, где я работала, размещалась с областной в одном доме. Я дружила со многими её сотрудниками и от них узнала эту историю. Они очень уважали своего главного. Говорили «Это человек, который открыл бандеровцев». Сербин написал о них брошюру. Какое-то время она была пособием по бандеровцем. Я этой брошюры не видела.
Когда мы приехали в Станислав осенью 1945г. бандеровцы уже понимали, что на этот раз борьба их проиграна, но продолжали воевать. Воевали они очень жестоко. Загнанные в угол, обреченные, без шанса не только на победу, но и на личное спасение они дошли до степени ожесточения, которую, наверное, можно назвать патологической. Я лично знаю два случая проявления крайней жестокости. Одного своего парня они заподозрили в предательстве. Скорее всего, предательства не было, но они уже видели его повсюду. Этому парню они вбили в грудную кость толстую проволоку, так что она вышла сзади из спины, и за эту проволоку водили его по его родной деревне, пока он не умер. У профессора мединститута, заведующего кафедрой основ марксизма, они похитили сына, мальчика 11 лет, а потом подбросили труп со следами чудовищных пыток и издевательств. Интересно, что не у военного, который в них стрелял и не у партийного работника, а у ученого-марксиста. Это был любимый преподаватель моего брата - брат учился в мединституте и в этого профессора был совершенно влюблен.
И еще расскажу смешной случай. Моя знакомая, девушка 23 лет, работала в СМЕРШе и допрашивала взятых в лесу бандеровцев. Допрос проходил примерно так: она - следователь - сидела по одну сторону стола, а по другую сидел мужик, так заросший волосами, что возраст его определить было невозможно. Она задавала ему вопросы, а он молчал, будто ничего не слышит, и чесал голову. Время от времени он доставал из волос вошь, клал ее перед собой на стол и щелчком направлял следователю. Больше в этом допросе ничего не происходило. Через какое-то время она вызывала конвой и отправляла арестованного в камеру.
Бандеровцы задумали и попытались провести такую военную операцию. Большой отряд должен был тайно перейти нашу границу, тихо пройти, сколько удастся горами и лесами, а потом с боями пробиться через территорию, контролируемую нами, на Запад. Операция эта не удалась. Как я себе представляю, погибли все. Я видела об этой операции фильм, очень страшный. Но сколько я ни спрашивала москвичей, здесь никто этого фильма не видел. Очевидно, в Москве его не показывали. Названия не помню, режиссера не помню.
Мы приехали в Станислав, потому что маму направили туда из Киева на работу директором библиотеки медицинского института. 1937 год превратил ее из ученого-химика в библиотекаря, я об этом писала. Но в библиотеке мединститута был директор. Маме сказали, что поскольку она назначена распоряжением из столицы, то они это место освободят. Но мама была не такой человек, чтобы идти на «живое» место. Она вспомнила, что она химик и стала искать работу по специальности. В Станиславе было два химических предприятия: большой спиртокомбинат с водочным и ликерным цехами и межрайонной базой, куда со всей области маленькие заводики свозили спирт-сырец, и кожзавод. На спиртокомбинате была свободной должность зав. лабораторией. И мама на нее поступила, а облздрав, куда собственно она и была направлена, разрешил нам временно занять комнату в их общежитии.
После войны наша семья решила не указывать в анкете, что у нас репрессирован отец и что мама была членом партии и исключена из нее. Мы подумали: будь что будет, узнают, так узнают. Почему мы должны страдать из-за того, что у нас забрали отца без всякой его вины. Я поступила работать в областную библиотеку, а брат в мединститут. Мама не могла прокормить двух студентов, и мы решили пропустить вперед брата, поскольку он мужчина, хотя ему было 16 лет. К тому же в Станиславе не было вузов, кроме медицинского и учительского, а они меня не интересовали.
В Станиславе мы впервые услышали слова «Бандера» и «бандеровцы». На «нашей» Украине мы о них не слышали, да и в стране о них никто не знал, кроме жителей Западной Украины.
В это время в Станиславе большинство населения вело мирную обывательскую жизнь, независимо от мировоззрений, симпатий и антипатий и рассчитывало, что дальше жизнь будет еще более мирной и стабильной. Никто не ждал беды. Но беда пришла. Западные украинцы по вероисповедованию были греко-католиками (униатами) и были они очень религиозны. Таким религиозным обычно бывает народ, не имеющий своей государственности, живущий под властью другого народа, а украинцы жили и под поляками, и под австро-венграми, и теперь под русскими, как они считали. Для такого народа церковь - главное объединяющее начало, храм - единственное место, где душа свободна. В храме не только Бог, но и Свободная Украина. И вот Советская власть ликвидировала греко-католическую церковь и объединила ее с РПЦ. Ликвидировали не секту какую-нибудь, а Церковь, конфессию. Священников греко-католиков насильно заставляли принимать православие под угрозой высылки, ареста или вообще уничтожения. «Наш» священник из ближайшего к нам храма, прихожанами которого были все наши соседи, вся Огродова улица, принял православие. Его прихожане, встречая его на улице, отворачивались, крестились, плевались и переходили на другую сторону. Церковь была пуста. Но постепенно священник примирился со своей паствой. Он был человек умный, красноречивый и изумительно красивый. У греко-католиков священники также должны соблюдать целибат, как и у католиков. А у него была женщина, самая красивая на нашей улице. Она ходила, всегда опустив голову и не поднимая глаз. Об этих отношениях все знали, но прощали своего пастыря. Не может же быть человек совсем без греха. Приняв православие, он собрал свою паству и сообщил, что женится на любимой женщине, что кончились его муки, кончилась жизнь в грехе и постоянном раскаянии. У него будут жена и дети, о которых он раньше даже мечтать не смел. Православная церковь - добрая церковь и не требует от священника, чтобы он отказался от своей человеческой природы. И таким образом, конфликт был почти исчерпан. Почти.
Кроме того, что западных украинцев лишили их веры, у них началась коллективизация. До войны ее не успели провести, а может быть, и сочли не своевременным. Двух этих обстоятельств - лишение греко-католической церкви и собственности - было достаточно, чтобы вызвать протестное движение, даже если бы его до того не существовало. И, конечно, перемены, о которых говорилось выше, усилили бандеровское движение, и увеличили количество боевиков в лесу и не только в лесу. Весь город был пронизан сетью явочных квартир, бункеров, схронов с оружием. Прямо под маминым заводом обнаружили бункер и в нем оружие и двух боевиков - мальчика 15 лет и девочку 15 лет. Дети отстреливались, и жалко их было до слез.
Но все же в борьбе, в политике участвовало меньшинство. Основное население приходило в себя после войны и хотело только покоя, сытости и благополучия. Самой тихой мирной жизни. Советские люди, приехавшие в Западную Украину, оказались обыкновенными людьми, почти не отличавшимися от них самих. Все перезнакомились, а некоторые и подружились. Вместе работали и ходили друг к другу в гости. Собравшись, разговаривали не о политике и национальном вопросе, а о жизни: как учатся дети, кто на ком собирается жениться, где можно купить подешевле продукты и вещи. Обычные бытовые разговоры. Для меня в этих разговорах самым интересным были воспоминания местных жителей о прошлом. Когда собираются люди, которые много лет живут вместе, то воспоминания неизбежны, только и слышно: «А помнишь? А помните?». Так вот, в этих воспоминаниях я никогда не слышала доброго слова о немцах. Немцев не воспринимали, как хорошую справедливую власть, тем более, как желанную. Немцам удалось обмануть кое-кого, пообещав Свободную Украину или автономию, или привилегии, но им мало кто поверил. Пели такую песню, мы с братом тоже ее пели, у нее был интересный мотивчик. И теперь, когда собираемся с братом, ее поем, она напоминает нам Станислав и молодость. Приведу несколько строчек, конечно по-украински, но все будет понятно. Одно непонятное слово «шкапа» - означает «лошадь, кляча».
Була в бабы една шкапа, една шкапа, та гей…
Взялы шкапу до гестапа, до гестапа, та гей…
Приказ! Стриляй! Шкапу здай!
Була в бабы една коза, една коза, та гей…
Взялы козу до колхоза, до колхоза, та гей…
Приказ! Стриляй! Козу здай!
Правда, это очень напоминает известный эпизод из кинофильма «Чапаев», где мужик говорит: «Белые пришли - грабют, красные пришли - грабют. Куда бедному крестьянину податься?»
Добром вспоминали Австро-Венгрию. О ней вспоминали как об утраченном рае. С темой Австро-Венгрии в разговоре возникала лирическая нота неизъяснимо прелести. То время называлось «мирным временем». Говорили: «А помните, как в мирное время?» Или: «Узнаёте эти пуговицы? Ещё от мирного времени». Как будто с тех пор человечество не знало мира. Межвоенное время мирным временем почему-то не называли. В каждом доме была или чашка с портретом императора Франца Иосифа (у нашей соседки была такая), или портрет Франца Иосифа висел, или какие-нибудь предметы этого времени и ими очень дорожили. Создавалось впечатление, что классическая венская оперетта реалистически описывает тогдашнюю жизнь. Я очень любила слушать такие разговоры.
Как я уже говорила, «совiты», как нас называли (мужчина - совiт, женщина - совiтка), постепенно сошлись с местным населением. Жили вместе и помогали друг другу по-соседски. Моя подруга-учительница оставляла своих двух девочек на все время работы у соседей в местной семье, у двух пожилых супругов. Те заботились о девочках не хуже, чем мать, и все полюбили друг друга. Моей маме помогала по хозяйству соседка-полька.
Правда, вся жизнь проходила под невидимым наблюдением бандеровцев (назовем их так, хотя это не точно), иногда ты вдруг это замечал. Начальник планового отдела маминого завода по фамилии Литвиненко, украинец по национальности, но советский, однажды, придя на работу, нашел у себя на столе письмо, в котором было написано, что ему разумнее будет отсюда уехать, им недовольны. К таким предупреждениям относились очень серьезно. На завтра же Литвиненко подал заявление об уходе и через три дня его в Станиславе не было. Мама тоже нашла на своем столе письмо. В нем было написано примерно следующее (по-украински, конечно): «Уважаемая пани Базарова, мы видим и ценим, что Вы для нас делаете, мы все понимаем и замечаем. На свободной Украине Вам с нами будет очень хорошо. Мы Вашего добра никогда не забудем. Вы только не уезжайте». Однажды, проснувшись утром, мы увидели у себя во дворе несколько прекрасных больших бревен, а дрова были нужны. Очевидно, их завез кто-то из рабочих, потихоньку, чтобы избежать благодарности. Однажды к нам во двор пришел садовник с завода и сказал: «Давайте я приведу в порядок ваш дворик-садик, а то у вас как-то голо, некрасиво». Целый день возился, сделал газоны, клумбу, деревья обкопал, предложенные деньги за работу отверг как оскорбление, и ушел с таким лицом, как будто богоугодное дело сделал. Вообще отношение рабочих к маме было немножко как к святой. Ей свойственен был некоторый аскетизм, и это было заметно. В обеденный перерыв она в своем кабинете отрезала кусок хлеба, посыпала его сахарным песком, кто-нибудь из работниц ставил ей на стол стакан чая, и это был ее обед. Иногда кто-нибудь подкладывал ей на стол яблоко, грушу, горсть слив, у всех ведь были сады, и тогда обед был богаче. Таким же был ее ужин, потому что она сидела на заводе, почти не выходя, две смены, боялась оставить своих рабочих наедине с производимой ими водкой. Этот ее образ жизни - что она ест, как одевается, какой у нее дом, почти без мебели - обсуждался рабочими, а они были люди очень верующие, и со своих религиозных позиций оценивали мамину жизнь очень высоко. Но вообще в основе любви рабочих к маме отчасти лежало недоразумение. Мама поступила на завод зав. лабораторией, потом ее попросили взять ликерный цех - некому было, потом ликерный цех объединили с водочным, и мама стала начальником производства всей продукции, которая поступала в торговую сеть. Кроме того, она была председателем завкома. Она со времен революции и гражданской войны считала и продолжала считать, что у нас государство рабочих и для рабочих и вела себя соответствующе. Она заботилась о том, чтобы условия труда были идеальными, чтобы путевок хватало на всех желающих - взрослых и детей, и если возникал конфликт между рабочими и администрацией, он чаще всего принимала сторону рабочих. Когда она приходила в горком профсоюза, чтобы попросить что-нибудь для своих рабочих, ей давали нужное сразу, потому что понимали, что дать все равно придется. Мама делала это из классовых соображений (и потому что вообще была добрым человеком). Но все ее рабочие были западными украинцами, о классовом подходе они ничего не знали, их подход был исключительно национальный, и они считали, что мама борется за них, как за западных украинцев. Не то, что сочувствует бандеровскому движению, а то, что сочувствует им как людям, оказавшимся в сложном положении.
Между тем бандеровское движение не удавалось подавить. Источник снабжения у них был неиссякаемый - села в горах. В этих селах немногие помогали бандеровцам по убеждению и с радостью. Большинство было вынуждено это делать. Они уже не верили в победу повстанцев и стали равнодушны к их идеям. Но когда к тебе в дом вваливаются вооруженные люди и требуют продукты, то выбора у тебя нет. Надо сказать, что и мы воевали в Карпатах совсем не так, как в Чечне. Не убивали мирных жителей, не обстреливали села из артиллерии, не уничтожали дома и хозяйства. Но, в конце концов, естественно возникла идея выселения. Западных украинцев не постигла судьба репрессированных народов. Выселяли не всех, а тех, о ком было известно, что они сочувствуют и помогают бандеровскому движению, самих бандеровцев, так называемых «настроенцев», и еще некоторое количество ни в чем неповинных мирных людей, чтобы оставшиеся боялись. Выселили и наших соседей (соседний двор) - подогнали машину, швыряли вещи, плакали женщины и дети. Это было днем. Мы с братом сидели дома и чем-то занимались. Вошла мама, лица на ней не было, и сказала: «Я вас совершенно не понимаю. Как вы можете спокойно сидеть и заниматься своими делами, когда рядом происходит такое?» Она оделась и ушла из дома, куда глаза глядят и вернулась только ночью, когда операция была закончена. Мама нисколько не сочувствовала бандеровскому движению, но считала, что репрессии не метод в отношениях между властью и народом, ведь это были простые крестьяне. Брат к этому времени сдал у себя в институте полулекарские экзамены и получил право работать фельдшером. Он нанялся работать фельдшером в эшелон, который вывозил бандеровцев и проехал с ними всю страну. Следил за санитарным состоянием эшелона, заботился, чтобы у выселяемых всегда была свежая вода, лечил, как мог.
Это был конец бандеровского движения.
Вот что я хочу сказать. Мы готовы считать всех западных украинцев фашистами за то, что на стороне немцев сражалась украинская дивизия «Галичина». Мы готовы считать всех эстонцев фашистами по аналогичной причине, но мы не считаем русских фашистами за власовское движение, за русских полицаев и многое другое. Разве это не двойной счет? Мы копаемся в прошлом. Но давайте взглянем на сегодняшний день. В какой стране фашизм прорастает на глазах, густеет и матереет, не встречая никакого противодействия. В какой стране все учащаются случаи убийств на национальной почве (убивают даже детей, девочек, чтобы они не рожали «черных»), а власти, не умея, а может быть не желая, предотвратить это, занимаются тем, что не признают идейной основы этих убийств, объявляя их убийствами из хулиганских побуждений.
Будущее вырастает из настоящего. Интересно, в какой стране фашизм (крайний национализм и неприязнь к другим народам) обретёт большее влияние и больше сторонников?