Моя Гражданская - 3.
Милисьянос зажали в угол синдика.
- Но где достать продовольствия прямо сейчас? Неужели нет запасов? Скоро начнется голод!
- Знаете, товарищи… У меня есть небольшой запас. Но - небольшой! Несколько паек, хватит на гвардейцев и на кого-то из милисьянос.
Эухения берет себе пайку.
***
Госпиталь, переполненный ранеными. В дополнение к тяжелым ранениям многие истощены, некоторые - довольно сильно. Врачи ранены после бомбежки. Продовольствия почти нет. Эухения стоит в госпитале, кусая губы: ее тоже пошатывает от голода, но эти люди, получив истощение вдобавок к ранам, могут вообще не выжить… Если не поест она - город с шансами лишится бойца. Если не поест раненый - он может умереть гораздо скорее, чем врачи придут в себя, чтобы оказать помощь другим… Своя пайка, полученная из-под полы от синдика, давно отдана брату. В госпиталь заходят милисьянос с продовольствием - у них тоже всего несколько паек. Разгорается спор, кого кормить - кто ранен или кто еще на ногах. Ситуация безвыходная. Эухения настаивает, что нужно накормить раненых. Даже если кто-то из них не выживет - по крайней мере, от голода он уже не умрет. Эухения выходит из госпиталя и присоединяется к откровенно самоубийственной вылазке в поля за продовольствием, где ее, как она надеется, убьют раньше, чем она умрет от голода. Отчаяние.
***
Госпиталь ПОУМ, вечер. Все спокойно, если не считать двух перевязанных людей в беретах и черной форме. Один из них машет руками и кричит на всю больницу:
- Где в этом чертовом городе правительство? Почему нас расстреливают при подходе к городу, когда мы входим в него строевым шагом? Это бунт против Республики! Я немедленно требую, чтобы здесь оказался представитель законной власти, иначе не сносить вам тут всем головы!
- Товарищ доктор, вколите-ка ему морфия, больно громкий какой! А откуда мы знали, что вы не франкисты? И мы все здесь законная власть - любой из нас представитель Реввоенсовета. Свяжем-ка мы их… Откуда мы знаем, что вы не шпионы?
- Вы не имеете права! Нас даже не спросили ни о чем - просто принялись стрелять! Не знаю никакого Реввоенсовета, это мятеж! Вы мятежники, и вас за это расстреляют! Я доложу в центр, что здесь антиправительственный мятеж, когда солдат гвардии расстреливают, даже не спросив! И разговаривать буду только с законной властью! Мы несли в Хенералидад письмо с приказом от республиканского правительства, вы!.. Если мы сейчас же не телеграфируем в Мадрид о прибытии, ваш городишко просто раскатают регулярные гвардейские части!
- Письмо? Какое письмо?
- А это уж вы сами ищите, какое! Когда вы меня подстрелили - не знаю, куда в вашем бардаке оно могло деться!
- Мы близко не подходили - стреляли издалека. Значит, или врачи достали, или кто-то по дороге утащил, или оно все еще здесь. Или - хороший вариант - вы шпионы врага, раз ничем не можете доказать, что вы в самом деле гвардейцы! А ну-ка, обыскать их! А то вдруг у кого оружие в руках, а они и вправду шпионы…
Эухения обыскивает связанных. Оружия нет (изъяли раньше), письма тоже (ищи-свищи его). В это время остальные милисьянос, присутствующие в госпитале, досматривают врачей, всячески извиняясь перед теми. Раненый не прекращает орать и возмущаться.
***
Только что объявили комендантский час. Эухения ходит по городу в патруле.
- Товарищ Эухения, нужна твоя помощь. Там, в госпитале - раненый франкист. Его нужно охранять. Ну и вообще.
Эухения проходит в госпиталь. Действительно, франкист. Возле него на коленях стоит какой-то в рясе с крестом. В дальнем углу на койке валяется кто-то из ПОУМовцев, беспечно спит на посту. Эухения, вне себя от раздражения, будит товарища часового и в крепких выражениях выставляет его спать в другом месте. Краем глаза замечает, что в это время крестопузый успел проскользнуть из госпиталя наружу и обратно - но от перепалки с ПОУМовцем и от постоянного полуголодного состояния это проходит мимо сознания. Может, и показалось, черт побери. Хотя да, комендантский час нарушать нельзя. Эухения взводит затвор и устраивается на койке у выхода. Достает из вещмешка яблоко, болтает с Марианной - в общем, ведет себя максимально естественно, чтобы не напрягать врачей вооруженным человеком в госпитале. Поп тенью выходит наружу. Эухения вздыхает с облегчением - пусть его лучше патруль снаружи поймает, чем он тут глаза мозолить будет. Все настолько мирно, что просто не верится.
Дальше все происходит молниеносно. «Раз!» - выстрел. «Два!» - выстрел. «Три!» - выстрел. Эухения рывком вскакивает, разряжая винтовку в сторону стрелявшего франкиста. Тот с мерзкой ухмылочкой оседает на койку. Эухения резко оборачивается в раскрытую дверь - там в переулке, глядя на нее, с поднятыми руками стоит тот самый поп… Пока она взводит затвор неповоротливой винтовки, фигура исчезает в темноте. Эухения резко поворачивается обратно - по крайней мере, поп в переулке сейчас менее опасен, чем франкист с пистолетом в госпитале, которого нельзя оставлять за спиной. В госпитале в это время медсестры начинают хлопотать вокруг доктора Анхеля - последний выстрел предназначался ему и единственный из трех достиг цели. Первый - явно ей, Эухении… Она, не сводя глаз с врага, зовет на подмогу милисьянос. Впрочем, стрельба в госпитале и так собрала патрули со всей округи. Медсестры кричат, что совершенно не против расстрела покусившегося на врача и защищать пациента не будут. Милисьянос выволакивают франкиста на улицу - он не ранен, а под морфием (черт, даже попасть не смогла!), быстро зачитывают приговор - военное преступление, покушение на врача. Эухения с удовлетворением взводит затвор - уж на этот раз она не промахнется.
После расстрела франкиста Эухения сомнамбулически ходит по городу - ей не дает покоя мысль о сбежавшем священнике. Вдруг она натыкается на брата - тот у дверей Хенералидад вместе с милисьянос слушает пересказ событий от кого-то еще. Эухения начинает вспоминать подробности.
- Ты видела, как поп передает ему пистолет?
- Нет. Вот этого - не видела. Мало того: не могу поручиться за то, что франкиста вообще обыскали при поступлении, меня тогда рядом не было. Может, этот поп так просто над ним молился, а пистолет у врага был все время, и он ждал, пока вылечится настолько, что сможет двигаться?
Из бывшего собора доносятся голоса. Там параллельно происходит несколько допросов. Сбежавший поп в одиночестве стоит на коленях у бывшего алтаря. Эухения вскидывает винтовку - но рука брата силой опускает ей оружие.
- Не стреляй! Теперь - поздно. Они освободятся и будут судить его. И это уже будет другая история.
***
Эухения нетвердым шагом идет по улице. Голод, кровь и безумие, когда непонятно, кто за кого, кто враг, а кто друг, окончательно доконали ее. Палец нервно подрагивает на курке пистолета. Она очень хочет плакать - но не может. Поэтому она просто поет - громко, с надрывом. Что-то революционное - его можно петь громко, и никто ничего не заподозрит. В переулке появляется Роса Фуэнте дель Соль, давняя подруга Эухении по консерватории и мирной жизни. Ее не обманешь - она отлично понимает, что скрывается сейчас за этой песней. Она подходит к Эухении, набрасывает ей на плечи свою вышитую шаль - поверх кожанки и солдатского вещмешка - и осторожно ведет обратно. По дороге, проходя мимо анархистского штаба, Эухения слышит гитару и отзвуки песни, которую очень любила в детстве. Она непроизвольно сворачивает туда, увлекая за собой Росу - и видит Вико в окружении анархистов. Эухения все-таки успела на последний куплет - допеть о том, как луна качает колыбельку с младенцем…
***
- Так что же, Диего, выходит - мы не все заодно?
- Нет. Смотри, есть силы Республики. Это собственно республиканцы во главе с синдиком, который был градоначальником до вас, коммунисты - их поддерживает Советский Союз - и Гвардия Сивиль, которая подчиняется республиканскому правительству в Мадриде. Есть ПОУМ - они вроде коммунистов, но только по Марксу, более ранняя редакция. Ну и вы - самые радикальные.
- Ах вон оно что! Я-то думала, что все, кто не мы - те ПОУМ! Но как же их различать?
- А никак. У них у всех красные флаги… И кстати, я надеюсь, ты когда-нибудь образумишься и перейдешь к либералам. Ты же либерал, на самом-то деле…
- Слушай, но ведь то, что мы все, оказывается, за разное - это же плохо? Это мы пока заодно - а мало ли что случится потом, что делать-то будем?..
***
В госпитале.
- Эухения! Мне нужно тебе кое-что рассказать. Сегодня утром кто-то из ваших ворвался к нам в дом и украл шкатулку с бабушкиными драгоценностями! И что-то еще… Причем вот этот, который тут лежит раненый - был в их числе…
- Да ладно? Мародерство в наших рядах? Сейчас же пойду выяснять!
В штабе анархистов.
- Да не брали мы никакой шкатулки, говорю же вам! Дело было так: мы возвращались из вылазки и вдруг вспомнили, что накануне недалеко от дома Маурисов был найден мертвый анархист… Ну и решили зайти проверить, мало ли что! Зашли - а у них там пропаганда франкистская по всему дому, и оружия видимо-невидимо! Ну, мы пропаганду и оружие именем Революции и забрали…
- Ой, врешь, Песокабальо!
- Да не вру я! Можете досмотреть, если хотите! Были всякие цацки дорогие - но их мы не брали! Хотя стоило бы реквизировать - а то чего у них пропаганда по всему дому?
Филипе Маурис, Лурдита - и еще несколько вооруженных рядом, на всякий случай. Эухения подходит поближе.
- Поймите, пожалуйста, товарищ Маурис. Мы не можем решить все одновременно! Виновные будут найдены, обещаю вам. Но мы не можем сейчас за это расстреливать - каждая винтовка дорога сейчас в борьбе с фалангистами. Вот придет мир - тогда можете с чистой совестью объявлять им вендетту, но сейчас…
- Сеньорита, только из уважения к вам лично я еще как-то спущу это дело на тормозах. Но - видит Бог - я пытался относиться к новой власти с симпатией, но еще пара таких выходок - и я стану законченным франкистом! У них, по крайней мере, нет такого бардака, как у вас…
***
- Товарищи, нужно сопровождение! К перевалу подошел состав с продовольствием, нужно обменять мыло на хлеб…
Отряд милисьянос идет к перевалу. Несколько человек тащат тяжелые мешки с мылом - завод работает как часы мыла даже больше, чем нужно городу, а вот еды катастрофически не хватает. Поблескивает Алькасар - теперь ключи от него у анархистов, и они оставляют там часовых. Наконец, на перевале появляются два солдата, тоже с мешками.
- Революционный привет, товарищи! Вы посылали телеграмму, что голодаете - нас послали вам на подмогу. Еды у нас хватает, но с промышленностью беда..
- А мы вам мыла принесли взамен!
***
На площади Революции толпятся люди - начинается митинг в честь освобождения женщины и дня 8 марта. На трибуну поднимается товарищ Мария, рассказывает, как никто не верил в то, что ей удастся овладеть мужской профессией горного инженера - но вот, как видите, главное - бороться. Потом поднимается рабочая с завода, рассказывает о профсоюзе, о высокой самоорганизации на заводе, призывает женщин бороться за свои права. На трибуну уже собрался было коммунист Хуан Негрин, но Эухения неожиданно отстраняет его и поднимается сама. Восторженный рев анархистов, взмывает вверх красно-черное знамя, надетое на вилы вместо древка. Эухения, с удивлением обнаружив себя на трибуне, мгновение медлит, обводя глазами красно-черную толпу на площади - но отступать некуда, внизу товарищи, которые очень ждут ее слова. Тогда она, набрав воздуха в грудь и сосредоточившись, вспомнив, что она писала для того манифеста и поймав за хвост тот актерский кураж, как бывало за фортепиано перед полным залом, начинает уверенным, в консерватории поставленным голосом, перекрывая гомон толпы:
- Товарищи! Мы слышали товарищей от ПОУМа - а я скажу от анархистов. (одобрительный гул) Что такое анархизм, товарищи? Это в первую очередь - свобода выбора! Свобода выбора для всех, а не только для мужчин! Женщина - тоже человек, она тоже имеет право выбирать себе дело по своему вкусу! Вспомните, товарищи, женщины веками были вещами мужчин - все, от крестьянки до королевы! Свободу выбора раньше имели не просто буржуи, а только мужчины-буржуи! И только Революция (крики: Viva la Revolucion!) наконец-то освободила женщину! Товарищи, я бывала в Германии, которая сейчас под гнетом фашистов. Знаете, у них там есть три К, которые они позволяют женщине. Это Kuche, Kinder, Kirche, что означает - кухня, дети, церковь! Хватит быть заложницами обстоятельств - пора делать то, что велит сердце! Если женщина хочет и умеет воспитывать детей - пусть она делает это! Если хочет быть горным инженером или тореро - пусть делает это! Если женщина считает своим долгом надеть штаны, взять винтовку и драться наравне с мужчиной - она вправе это сделать! Женщина - свободный человек! Да здравствует эмансипация! Да здравствует Революция!
И многоголосая толпа подхватывает:
- Viva la Revolucion!!!
***
Проходя мимо здания Хенералидад, Эухения заглядывает в приоткрытую дверь. Там синдик, в присутствии гвардейцев и членов республиканской партии, пожимает руку и вручает партбилет… брату Диего! Эухения стоит ошарашенная. Она подстерегает брата на выходе после церемонии. При виде сестры, которая уже все_знает, у Диего в глазах пробегает та же самая искорка вызова, что и у нее при первой встрече, когда она - в штанах и черно-красной пилотке. Эухения, не дожидаясь развязки, бросается брату на шею. Тот крепко, до хруста, с облегчением обнимает ее.
- А теперь скажи: почему ты это сделал? А главное - почему мне не рассказал?
- Я понял, что могу сейчас много сделать для ликвидации того бардака, который получился. Я пробовал - но натыкался на стену, как простой житель города, не член Реввоенсовета и вообще ничего. И я понял, что здесь действовать можно только изнутри. Ну а что я пойду именно к либералам - тебе ли меня не знать…
- Резонно. Мало того - очень разумно. Ощущение того, что поправить можно только изнутри, не оставляет меня с самого начала. Ты молодец, я рада за тебя, на самом деле. Еще я очень рада, что в руководстве сейчас появится как минимум один несомненно разумный человек. То есть я, конечно, не очень рада, что ты пошел не к нам - но очевидно же, что к нам ты бы не пошел никогда… Ну и теперь я могу не беспокоиться за твое пропитание - синдик кормит своих людей! Но, скажи - неужели ты веришь синдику?
- По крайней мере, он - лидер наиболее разумной идеологии...
***
- Роса, милая моя, ты сегодня ела?
- Честно? Нет.
- В штабе ПОУМ сейчас составляют списки жителей, чтобы поставить на довольствие - иди получи скорее! Там профессор-математик и наша девушка из анархистов, которая и выдает пайки, товарищ Луиза. Наши наконец-то сорганизовались настолько, что даже смогли составить список нас… Там есть отдельно партийные списки и отдельно списки мирных жителей - в том числе я продавила, что работающих головой тоже надо кормить.
- Я никуда не пойду и не буду записываться ни в какие списки.
- Что??!! Но почему?..
- Пока эти списки у вас. А вдруг потом придут франкисты - и они попадут к ним в руки? Что они сделают с этими списками? Нет, я не желаю, чтобы мое имя фигурировало хоть в каких-то списках.
- Но чего ты боишься? Уж если списки попадут в руки кому не надо - так головы у нас полетят, а не у тебя! Что страшного оказаться в списке беспартийных?
- Нет. Мне надоела эта война. Я хочу жить нормально, без этого безумия, выпускать газету про Шекспира и Лопе де Вегу и не хочу ни в какие списки! Это унизительно..
- Послушай, родная моя. Я понимаю, что продразверстка - зло. Но сейчас это - лучшее, что мы можем сделать. Мы не можем сейчас выдавать еду без списка, потому что иначе снова полгорода будет голодать и кому-то опять не достанется, а мы даже не будем этого знать. Сейчас у нас есть шанс, что при правильных подсчетах хватит всем. Вон даже профессора математики позвали, чтобы он все правильно подсчитал. Ты понимаешь, что я не смогу добывать тебе еду без списка, когда все подсчитано? Я могу попробовать продавить систему карточек, по которым получает предъявитель - но это ничем не поможет, потому что первичная выдача карточек все равно пойдет по списку, а бардака в процессе будет больше. Поэтому такая система - оптимальная на данный момент!
- Но Карракиолла сказал…
- Жулик твой синдик. Это если мягко сказать. Когда город голодал - и я, между прочим, тоже - он в кофейню мыло продал для спекуляции!
- Этого не может быть! Он не мог этого сделать! Тут какая-то ошибка!
- Да он, в общем-то, и не отрицает факта продажи…
- Это не он продавал! Его подставили! А теперь он берет вину на себя…
- Короче, черт с ним, с Карракиоллой. На вот лучше, съешь.
…
Кофейня. Эухения и Диего пьют кофе.
- Слушай, братишка. Я тут внезапно столкнулась с совершенно неожиданной проблемой. Оказывается, есть люди, которым что-то мешает записываться в списки. Боятся, что их посчитают. Это совершенно иррациональный страх, но он ломает нам всю схему. Как обычно в Испании, ни дна общая идея не работает, потому что разваливается на сотню частных случаев прямо в зародыше… Но их же тоже надо как-то кормить!
- Не знаю, Эухения, что тут можно сделать… Но кажется, самое адекватное, что мы можем предпринять - не отказываться от общей системы, если она работает, а с исключениями разбираться по одному в частном порядке?
Вдруг в глазах Диего мелькает догадка. Он с подозрением смотрит в глаза сестре:
- Сестра, ты получила свой паек на сегодня?
- Да, получила. (а что, это чистая правда!)
- Хм… И употребила по назначению?
- Да, несомненно по назначению. (поиграем в формулировки?)
- Ты сама его съела?
- Мммм… Нет. Но ты же понимаешь!..
Диего устало роняет голову на руки.
- Сколько раз тебе говорить!... Чтобы больше никогда!.. А ты!.
- Ты прекрасно понимаешь, что я не могла поступить иначе. Потому что я - себе - еще достану, а Роса - нет.
- Так, сиди здесь. Сейчас вернусь.
Уходит, вскоре возвращается с куском мыла:
- Вот, это все, что мне пока удалось достать. Еще хлеба попробую…
Диего убегает. Эухения задумчиво идет в штаб анархистов. Там раздают пайки опоздавшим.
- Слушай, дай-ка мне еды?
- А что, я тебе еще не давал? Ну извини. На, держи.