Блеск и нищета виконта де Вальмона
«Опасные связи» Шодерло де Лакло - одна из моих любимых книг, позволяющая проследить многоступенчатую интригу со всех позиций: жертв, хищников, окружения. Это дает нам возможность сопоставлять смыслы и трактовки одних и тех же слов и поступков тем и другим лагерем. Если вы уже читали эту книгу до знакомства с «теорией», то рекомендую перечитать. Почти уверена, что после этого вам больше и в голову не придет считать отношение виконта де Вальмона к президентше де Турвель великой любовью, которая снизошла на прожженного психопата впервые в жизни.
Я считаю, что «Опасные связи» имеет смысл рассмотреть в трех разрезах: 1) «любовь» виконта де Вальмона и президентши де Турвель как яркий пример психопатического обольщения с заведомой целью погубить, 2) «дружба» Вальмона и маркизы де Мертей как пример преступного тандема, созданного двумя социопатами, 3) триумф и тотальный провал маркизы де Мертей.
Начну с пункта первого.
Итак, виконт де Вальмон, светский волокита, имеющий репутацию рокового соблазнителя и губителя репутаций, но тем не менее, принятый во всех приличных домах, встречает мадам де Турвель, красивую, добрую, искреннюю, умную женщину, счастливую в своем замужестве, стыдливую и богобоязненную. Классический нарциссический трофей. Который Вальмон непременно хочет задрать перед открытием нового сезона, чтобы вернуться в Париж в ореоле новой славы.
«Вы знаете президентшу Турвель - ее набожность, любовь к супругу, строгие правила. Вот на кого я посягаю, вот достойный меня противник, вот цель, к которой я устремляюсь», - пишет Вальмон своей наперснице по интригам, маркизе де Мертей.
Обратите внимание: он с самого начала не позиционирует президентшу как женщину, в которую он влюблен. Она для него противник. Как видим, даже идеализация трофея у него рассудочна, как у полноценного социопата.
«Разве госпожа де Турвель нуждается в том, чтобы приукрашивать ее воображением? Нет, чтобы быть прелестной, ей достаточно оставаться самою собой. Вы упрекаете ее за то, что она плохо одета, - ну и что же, всякий наряд ей только вредит, всякий покров ее только портит. (...)
Вы говорите, что лицо ее лишено выражения? А что ему выражать, пока сердце ее ничем не затронуто? Да, конечно, у нее нет лживой ужимки наших кокеток, порою соблазняющей нас и всегда обманчивой. Она не умеет прикрывать заученной улыбкой пустоту какой-нибудь фразы, и хотя у нее отличнейшие зубы, она смеется лишь тому, что ее действительно забавляет. Но надо видеть, образ какой простодушной, искренней веселости являет она нам в резвых играх! Сколько чистой радости сострадания и доброты в ее взгляде, когда она спешит оказать помощь страждущему! В особенности же надо видеть, как при малейшем намеке на ласковое слово или похвалу небесное лицо ее вспыхивает трогательным смущением непритворной скромности! Она недотрога, она набожна, и на этом основании вы считаете ее холодной и бездушной? Я держусь совершенно иного мнения. Сколько же надо иметь самой изумительной чувствительности, чтобы распространять ее даже на мужа и неизменно любить существо, постоянно находящееся в отсутствии?»
Чувствительность! Вот непременная черта, которую нарцисс ищет в своих объектах и за которую же его потом терроризирует.
По тому, какими чертами Вальмон восхищается в президентше, мы можем понять, чему он завидует. И это именно то, о чем говорят специалисты: искренность, чувствительность, отзывчивость, простодушие, «витальность». Изо всех щелей сквозит зависть Вальмона не только к мужу президентши, но и к... Богу:
«Эта женщина станет моей, я отниму ее у мужа, я дерзнул бы отнять ее у самого бога, которого она так возлюбила. (…) Пусть она верит в добродетель, но пусть пожертвует ею ради меня. Пусть грех ужасает ее, будучи не в силах сдержать, и пусть, все время находясь во власти страха, она забывает, преодолевает его только в моих объятиях. И пусть - я на это согласен - она мне скажет тогда: «Обожаю тебя!» Из всех женщин лишь она одна достойна будет произнести эти слова. Поистине, я стану тем божеством, которое она предпочтет».
До некоторого времени президентша и не помышляет, что в опасности. В опасности с самой первой минуты знакомства с Вальмоном, просто по факту того, что общается с ним. Неслучайно автор в предисловии выводит: «Каждая женщина, соглашающаяся вести знакомство с безнравственным мужчиной, становится его жертвой». Золотые слова!
И ведь президентшу предупреждают, что это опасный человек. Не верит! А вы, когда вам написала бывшая вашего нарцисса - верили?
«Сей устрашающий господин де Вальмон, являющийся, по-видимому, грозой всех женщин, сложил, кажется, свое смертоносное оружие, прежде чем вступил в этот замок, - отвечает госпожа де Турвель предупреждающей ее подруге. - Он не только не строит здесь никаких планов, но и притязаний на это не имеет (...) Во всяком случае, могу вас уверить, что, хотя он постоянно находится в моем обществе, которое, видимо, ему приятно, у него не вырвалось ни одного слова о любви, ни одной из тех фраз, которые позволяет себе любой мужчина, не обладая даже, в противоположность ему, ничем, что их оправдывало бы. Никогда не вынуждает он меня к нарочитой сдержанности, к которой приходится прибегать каждой уважающей себя женщине, чтобы держать окружающих ее мужчин в границах. Он умеет не злоупотреблять веселостью, которую вызывает. Может быть, он слишком уж любит льстить, но льстит так деликатно, что и самое скромность мог бы приучить к похвалам. Словом, если бы я имела брата, то хотела бы, чтобы он был таким, каким выказывает себя здесь господин де Вальмон».
Как и многие из нас до встречи с перверзниками, президентша наивно полагает, что в непорядочных поступках мужчин виноваты сами женщины, но с ней-то - жемчужиной добродетели - такого уж точно не произойдет. Ибо она «не заслужила».
«Я бесконечно благодарна ему за то, что он сумел достаточно хорошо судить обо мне, чтобы меня с такими женщинами не смешивать».
Запомните: это опасная ловушка - позволять кому-то внушить вам, что вы особенная, «одна на миллиард», поэтому и отношение к вам будет особенное. В то время как «непорядочные» и «тупые» женщины сами виноваты в том, что с ними соответствующе обходятся.
Но подумайте сами, разве нормальный человек будет сближается с женщиной, которая кажется ему тупой и непорядочной? Или, поняв, что ошибся, разве не отдалится он от «тупой» и «непорядочной» вместо того, чтобы липнуть к ней и издеваться?
Кроме того, не может быть такого, что все встреченные до вас женщины были тупыми и непорядочными. Если вам говорят, что «90% - суки, стервы и истерички» - это очень красноречивый признак деструктивного человека.
...Мадам де Турвель особенно уязвима не только потому, что прекраснодушна и не поднаторела в любовных интригах. А в том, что к таким, как она, рискуют подступиться лишь самые прожженные, самые опытные, самые опасные обольстители. Кроме того, таким людям, как она (и как многие из нас), и в голову не приходит, что кто-то может быть настолько дерзким и злонамеренным, чтобы намеренно пытаться сокрушить жемчужину добродетели.
Предвидя, что найдутся желающие предостеречь президентшу, Вальмон делает упреждающий выстрел. Вот как он расписывает свою тактику маркизе де Мертей:
«Чтобы как можно меньше обманывать ее и в особенности чтобы на нее не подействовали всевозможные слухи обо мне, я сам, как бы обвиняя себя, рассказал ей кое-что из наиболее известных моих похождений. Вы повеселились бы, видя, с каким простодушием она читает мне проповеди. Она уверяет, что хочет меня «обратить», но не подозревает даже, чего будет ей стоить эта попытка. Она далека от мысли, что, «вступаясь», как она выражается, «за несчастных, которых я погубил», она заранее оплакивает самое себя. Эта мысль пришла мне в голову вчера во время одной из ее проповедей, и я не смог отказать себе в удовольствии перебить ее, уверяя, что она говорит, как настоящий пророк».
Вот интересная деталь: иногда, для забавы, дабы пощекотать себе нервы, нарцисс любит почти в открытую выдать свои истинные намерения или брякнуть что-то шокирующее. «А ты не боишься, что я сейчас посажу тебя в подпол и сделаю своей секс-рабыней?» - шуткует нарц, и мы на пару секунд застываем в недоумении. Но тут он расплывается в улыбке, и мы облегченно переводим дух: ну вот такие уж своеобразные шутки у этого неординарного человека...
Это в лучшем случае. Часто нас даже не настораживают подобные высказывания! Мы не слышим в них угрозы потому, что понимаем эти фразы как нормальные люди. Подробнее о переводе с нарциссического на человеческий читайте в постах «Язык нарцисса: трудности перевода».
Как видим, Вальмон открытым текстом говорит свой жертве, что подлинные мотивы его поступка - совсем не те, что видятся госпоже де Турвель. Но кем надо быть, чтобы увидеть в его фразе истинный смысл? Наверно, таким же психопатом, как сам «проговорившийся».
Сети расставлены мастерски, чары в ход пущены отборные. Как и всякий нарцисс на этапе Обольщения, Вальмон включает режим подстройки под жертву и убеждает ее, что они «одной крови». Он избирает тактику покаяния, которому он не в силах противиться, встретив столь исключительную особу как президентша. Ах, он пересмотрел свою жизнь, ужаснулся своему прошлому и под ее влиянием очищается от скверны!
«Он сам признаёт за собою немало дурных поступков, кое-что ему зря приписано молвой. Но я видела мало мужчин, которые говорили бы о порядочных женщинах с большим уважением, я бы сказала - почти с восторгом. Доказательство - его поведение с госпожой де Мертей. Он много рассказывает нам о ней и всегда с такою похвалою и, видимо, с такой искренней привязанностью, что до получения вашего письма я считала это его чувство не дружбой, как он нас уверял, а любовью. Теперь я укоряю себя за столь смелое суждение, тем более для меня непростительное, что сам он старается представить свое чувство в истинном виде. Не знаю, но мне кажется, что человек, способный испытывать такую прочную дружбу к столь уважаемой женщине, не может быть нераскаянным распутником».
У кого-то из блогерш читала, что поначалу даже самый ярый мизогин может рисоваться в образе «нитакого» и петь, как он уважает женщин, особенно «порядочных». И многих это вводит в заблуждение. Истинная суть «друга женщин» раскрывается на продвинутых этапах отношений.
Тем не менее, президентша, несмотря на неискушенность, умна, осторожна и даже на финальных этапах трагедии не теряет критического восприятия действительности. Ее доверие «перевоспитавшемуся» Вальмону вовсе не безоглядно. И интуитивно она совершенно верно трактует его слова!
«Я - должна признаться - считала хитростью то, что было с его стороны благородной искренностью».
Нередко в ваших историях вы упоминаете, что ваш перверзный подкармливает зимой птиц, спас уточку с перебитой лапкой, привечает бездомных кошек, жертвует на благотворительность, постится и т. д. И это сбивает нас с толку. Как же! Ведь не может бессердечный человек сочувствовать сироткам и песикам! Еще как может. Если надо произвести неизгладимое впечатление. Вот, например, как это делает Вальмон:
«Я поручил одному доверенному лицу найти в окрестностях какого-нибудь несчастного, нуждающегося в помощи. Вчера днем мой доверенный доложил мне, что сегодня утром должны описать всю движимость целой семьи, которая не в состоянии уплатить податей. Я постарался убедиться, что в этом доме нет ни одной девушки или женщины, чей возраст или внешность могли бы сделать мое поведение подозрительным, и, когда все сведения были собраны, объявил за ужином, что завтра иду на охоту.
Вот я и в деревне. Вижу какую-то суетню, подхожу, расспрашиваю. Велю позвать сборщика податей и, уступая великодушному состраданию, благородно уплачиваю пятьдесят шесть ливров, из-за которых пяти человеческим существам предстояло быть ввергнутым в отчаяние и нищету.
Взвесив все, я остался доволен своей выдумкой. Женщина эта, безусловно, стоит всех моих хлопот. Наступит день, когда я смогу предъявить их ей, как ценные документы, и, заранее оплатив некоторым образом ее благосклонность, я буду иметь право располагать ею, как мне вздумается, ни в чем себя не упрекая».
Невероятно циничный поступок! Но мы-то видим только его фасад...
Кстати, такие финты перверзники предпринимают не только на этапе Обольщения, но и на более продвинутых стадиях. Если надо сильно, максимально надежно нас загазлайтить. И вот является такой товарищ, протягивает нам ласточку с переломанным крылышком, поднимает на нас влажные глаза, и мы думаем: «О боже, как я могла так мерзко о нем думать?! Это не он, это я невероятно испорченная, видящая все в черном цвете, особа. Ну не может человек, который так носится со зверюшками, быть чудовищем!»
Вот и президентша нисколько не сомневается в благих побуждениях Вальмона:
«Он вчера собирал сведения о жителях деревни, нуждающихся в помощи, - пишет она подруге. - Если это так, то мы имеем здесь не мимолетное сострадание, вызванное случайными обстоятельствами, а определенное намерение сделать доброе дело, стремление к благотворительности - благороднейшая добродетель благороднейших душ.
Однако случайность ли это или обдуманный поступок, деяние это похвально, и от одного рассказа о нем я расчувствовалась до слез. Добавлю, - и по-прежнему в интересах справедливости, - что, когда я заговорила с ним об этом поступке, о котором сам он не проронил ни слова, он сначала стал его отрицать, а когда ему пришлось в нем признаться, заговорил о нем, как о таком ничтожном деле, что скромность лишь удваивает его заслугу».
Все! Подруге, предостерегающей ее от контактов с этим парнем, нечем крыть. Она-то чувствует, что это какая-то вальмоновская каверза, но вот как это доказать?..
А госпожа де Турвель разумно и логично, как ей кажется, разбивает доводы приятельницы:
«Скажите же мне теперь, уважаемый друг мой, действительно ли господин де Вальмон столь уж нераскаянный распутник? Если он таков и в то же время способен поступать так, как сегодня, что же тогда остается на долю порядочных людей? Как злые могут разделять с добрыми священную радость благодеяний? Допустил ли бы господь, чтобы честная семья получила из рук негодяя помощь, за которую стала бы потом возносить благодарность небесному провидению? Угодно ли будет ему, чтобы чистые уста расточали благословения недостойному? Нет. Я предпочитаю думать, что, как бы продолжительны ни были эти заблуждения, они не вечны, и не могу считать человека, творящего добро, врагом добродетели».
Яркий пример здоровой логики здорового человека, которая приводит к... ошибке. Ведь у перверзника своя логика, неведомая нормальному человеку, не знакомому с теорией.
Вальмон грамотно сжимает кольцо вокруг своей жертвы. Он не форсирует события, чем гасит ее едва вспыхивающие сомнения. Он оперирует словами «доверие» и «участие», умалчивая о «любви» и подтачивая твердыню тактикой мнимо ничтожного нарцисса. С грустной философской улыбкой он донимает президентшу рефлексией на тему «как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок», которые, однако ж, еще не поздно исправить, если оступившемуся протянуть руку помощи...
И это - идеализация вас на фоне самоуничижения - очень тревожный признак. Если вас возносят на пьедестал, определяют вам место гуру, светоча, проводника к «полноценной жизни», лучше не испытывайте судьбу и спасайтесь бегством. Потому как очень уж убойная тактика. Вот и Вальмон небезуспешно вышибает у президентши сострадание, признаваясь в своей слабости, как виновнице своей греховности:
«Ключ к моему поведению вы найдете в моем характере - слишком, к сожалению, слабом. Окруженный людьми безнравственными, я подражал их порокам, я даже, может быть, из ложного самолюбия старался их перещеголять».
Врет? Пожалуй, отчасти говорит правду. Очень уж показательны нарциссическое желание «перещеголять» и нарциссическое же перекладывание вины на «безнравственное» окружение.
«Здесь же, покоренный примером добродетели, я попытался хотя бы следовать вам, не имея надежды с вами сравняться. И, может быть, поступок, за который вы меня сегодня хвалите, потеряет всякую цену в ваших глазах, если вы узнаете подлинные мои побуждения. Не мне обязаны были эти несчастные помощью, которую оказал им я. В том, в чем вы усматриваете похвальное деяние, я искал лишь средства понравиться».
Но и это не настораживает президентшу де Турвель. Ведь как мы думаем? Неважно, для чего человек делает хорошее дело - чтобы спасти сирот или чтобы понравиться нам. Ведь цель-то благая. Стоит ли рассуждать о мотивах? Как видим, стоит.
Меж тем, приятельница, госпожа де Воланж, продолжает взывать к благоразумию президентши:
«Вы хотите, сударыня, чтобы я поверила в добродетель господина де Вальмона? Признаюсь, что не могу на это решиться и что мне так же трудно считать его порядочным человеком на основании одного лишь факта, о котором вы рассказали, как и счесть порочным какого-нибудь благородного человека, узнав об одном лишь неблаговидном его поступке.
Я не позволю себе доискиваться, по каким причинам господин де Вальмон совершил свой поступок. Готова верить тому, что они похвальны, как и сам этот поступок. Но разве, несмотря на это, господин де Вальмон не занимался всю свою жизнь тем, что вносил в честные семьи смятение, бесчестие и позор? Прислушивайтесь, если хотите, к голосу несчастного, которому господин де Вальмон оказал помощь, но пусть голос этот не заглушает вопли сотен жертв, которых он погубил. Вы считаете его способным возвратиться на путь истинный?
Господин де Вальмон рано осознал, что для того чтобы подчинить себе общество, достаточно уметь с одинаковой ловкостью пользоваться похвалой и насмешкой. Никто не владеет в такой степени этим двойным даром: при помощи одного он обольщает, другой внушает к нему страх. Его не уважают, но ему льстят.
(...)
Вы не знаете этого человека. Да и откуда может быть у вас представление о душе распутника? Вы говорите о его редком чистосердечии - о да, чистосердечие Вальмона должно быть, действительно, вещью очень редкой! Он еще более фальшив и опасен, чем любезен и обаятелен, и никогда с самой своей юности он не сделал ни одного шага, не произнес ни одного слова, не имея при этом какого-либо умысла, и никогда не было у него такого умысла, который не явился бы бесчестным или преступным.
(...)
Если бы Вальмона увлекали бурные страсти, если бы он, как многие другие, подпал соблазну заблуждений, свойственных его возрасту, я, порицая его поведение, чувствовала бы к нему жалость и спокойно ждала бы дня, когда счастливое раскаяние вернуло бы ему уважение порядочных людей.
Но Вальмон отнюдь не таков: поведение его вытекает из принятых им правил. Он умело рассчитывает, сколько гнусностей может позволить себе человек, не скомпрометировав себя, и, чтобы иметь возможность быть жестоким и злым, не подвергаясь при этом опасности, жертвами своими делает женщин. Я не намерена перечислять всех тех, кого он соблазнил, но скольких он погубил...»
В письме маркизе де Мертей Вальмон цинично расписывает, как для пущего эффекта во время бесед с президентшей намеренно вызывает в себе слезы. Поэтому нас не должны вводить в заблуждение ни самобичующие монологи, ни увлажнившиеся глаза, ни заламывания рук в коленопреклоненной позе. Судим исключительно по поступкам! И даже не столько по поступкам, сколько по вашему душевному комфорту рядом с человеком. И если вам с ним хронически плохо - не зачисляйте ему бонусы из-за жалобных глаз и ласточек с перебитым крылышком.
«К счастью, я довел себя до того, что и сам плакал: вновь завладев ее руками, я омывал их слезами. Эта предосторожность оказалась необходимой, ибо она была так поглощена своим страданием, что не заметила бы моего, если бы я не прибег к этому способу обратить на него ее внимание».
Сама же президентша оценивает их взаимодействие в совершенно неверном свете:
«Мне кажется, что он лучше славы, которая о нем пошла. Здесь, где его не портит светская суета, он с удивительной искренностью ведет разумные речи и с редким чистосердечием признает свои заблуждения. Он говорит со мною очень откровенно, а я читаю ему строгую мораль».
Подманив жертву «дружбой» и «участием», виконт вводит в свой лексикон слово «любовь» и создает с жертвой плотный контакт. Он подкарауливает ее в саду, бомбардирует страстными письмами, сверлит многозначительными взглядами. Президентша, смекнув, что запахло жареным, пытается изолировать себя от контактов с «раскаявшимся распутником». Но тот перемежает признания в любви типично перверзными обвинениями жертвы в нечувствительности и неспособности истинно любить - так, как способен он:
«Сердце ваше не создано для любви. Лишь мое, на которое вы беспрестанно клевещете, способно чувствовать. Ваше же не ощущает даже жалости. Если бы это было не так, вы не отказали бы хоть в одном слове утешенья несчастному, открывшему вам свои страдания, вы не скрылись бы от его взоров, тогда как видеть вас - его единственная отрада, вы не стали бы так жестоко играть его тревогой, сообщив, что вы больны, и не дав ему разрешения прийти к вам, чтобы узнать о вашем самочувствии, вы поняли бы, что та самая ночь, которая для вас была лишь двенадцатью часами отдыха, для него должна была стать целым веком страданий. Чем, скажите мне, заслужил я эту убийственную суровость?»
Параллельно с этими выспренними мольбами Вальмон потешается над президентшей в письмах к маркизе де Мертей, пересылая ей письма жертвы и называя ее то божественной недотрогой, то робкой богомолкой, то бесчеловечной, то чувствительной святошей.
«Дичь» еще не загнана, а Вальмон уже готовит пути к отступлению:
«Кстати, письмо бесчеловечной вы мне верните. Может случиться, что впоследствии она вздумает набивать цену всем этим пустякам, и нужно, чтоб у меня все было в порядке».
Натиск Вальмона начинает сильно тревожить беспечную доселе президентшу, недоумевающую, с чего это такого безобидного парня называют опасным человеком. И она пишет ему:
«Я верила, - и это единственная моя ошибка, - что вы отнесетесь с уважением к честной женщине, которая больше всего стремилась видеть и в вас честного человека и отдать вам должное, которая защищала вас в то время, как вы оскорбляли ее своими преступными желаниями».
(Продолжение в следующем посте)