Владимир Борисов. Мемуары. Часть 8
Это мемуары моего отца, Борисова Владимира Андреевича.
Разделение на части моё, в связи с ограничениями ЖЖ на количество знаков в одной записи. После публикации полного текста (написанного папой цельным куском, без разделения на главы или части) я соберу их в один файл в формате ПДФ и укажу ссылку для скачивания. (Upd. Готово.)
Начало здесь, с предысторией, моими примечаниями и моим названием части мемуаров, связанных с историей знакомства моих родителей (« Владея пространством и временем»)
Эта часть представляет собой восстановленную купюру (на которую указывают мои слова « Здесь я делаю паузу...»), и рассказывает о периоде до 1948 года (начало учёбы в институте).
Мемуары имеют несколько «кинематографическую» структуру, с «наплывами»: общая вступительная часть с экскурсом в детство (точнее, младший школьный период), затем основные вехи «рабочего пути»: начало работы после окончания института (1953-й год), позднейшие годы работы в Сумах, откуда совершается «полуделовая» поездка на родину в Макеевку Донецкой области (в связи с необходимостью поставить новый памятник на могиле отца, вместо старого, украденного мародёрами в 1975 году), где, посещая родные места, живых и умерших родных, папа уносится мыслями в прошлое: сидя на кладбище у могилы своего отца, папа вспоминает голодные довоенные годы, пришедшиеся на его детство (он родился в 1927 году), не менее голодное военное детство и начало юности, полуголодные послевоенные годы, начало учёбы в институте, знакомство с моей мамой (но сначала мучительные поиски любимой девушки) - и затем снова возвращается в 1975-й год... на котором мемуары обрываются.
P. S. После смерти папы (21 марта 2006 года) я ринулась сканировать его труды по теории Вселенной и успела к сорока дням поместить их на его сайт, сделанный мной для него ещё при его жизни.
Жаль, сайт мало посещается сейчас, хотя там много интересного:
В. А. Борисов. Новая теория Вселенной
(Предыдущая часть 7)
Наконец настал день суда. Нас всех вызвали, но в зал суда впускали по одному. Когда дошла моя очередь и я вошёл в зал, то увидел двух потрёпанных жизнью сизоносых пьяниц, сидящих за деревянным барьером на скамье подсудимых, охраняемых милиционером, и Володю, сидящего около конвоира, но не за ограждением.
Судья предложил мне рассказать суду правду, пригрозив наказанием за ложь, и после моего рассказа разрешил остаться в зале. Затем были допрошены девушки, Балла и хулиганы, а часа через два огласили приговор: хулиганы, ранее судимые, получили по три года, а Балла - год лишения свободы.
Справедливость восторжествовала: бандиты получили по заслугам. Но послужит ли это им уроком? На суде, трезвые, они были похожи на людей. Но стоит им обрести свободу и напиться водки (иначе они свободу не понимают), как они превращаются в кровожадных зверей и поступками их будет руководить уже не рассудок, а звериный инстинкт уничтожения, пробуждённый алкоголем.
Сколько мне пришлось пережить вместе с такими хамелеонами, изменяющими не окраску, а свою сущность в зависимости от количества поглощённого алкоголя!
Каким образом из милых мальчиков, ясноглазых и любознательных, вырастают пропойцы, бездумные и бездушные животные, гнусные подонки океана общества?
В те далёкие времена моего юношества осуждённые народным судом преступники за учинённое хулиганство на улице города показались мне выродками, людьми ненормальными.
В самом деле, для чего им нужно было набрасываться на незнакомых юношей, провожавших девушек-студенток? Что их толкнуло на это: ревность, обида, оскорблённая честь? Нет. Такие чувства им незнакомы.
Всему виной - алкоголь.
После суда я успокоился. Володя подал кассационную жалобу, и областной суд заменил ему меру наказания условной. Он благополучно закончил институт и честно работал инженером.
В начале марта 1953 года вся страна затаила дыхание: по радио сообщили о тяжёлой болезни Сталина.
Люди с напряжением ждали. Многие со страхом взирали на чёрные круглые репродукторы, другие печально вздыхали, и лишь немногие вели себя как ни в чём не бывало.
Утром 5 марта, когда я ещё спал, Вадим, перегнувшись через спинку моей кровати, которая стояла впритык к его ложу, сграбастал рукой мою шевелюру, приподнял мою сонную голову и заорал:
- Вовка! Сталин умер!
Я как ошпаренный вскочил и, сев на кровати, промычал:
- Ну-у...
- Да!!! - торжествующе вопил мой друг, - объявили по радио.
- Ну что же, - рассудительно предложил я, - пойдём хряпнем граммов по двести, помянем вождя.
- Пойдём, - согласился Вадим.
Мы живо собрались и побежали в столовую. Тогда в каждой столовой продавались на разлив и водка и вино. Мы купили в буфете два стакана водки, уселись за столом и стали ждать когда принесут завтрак. К нам подсел пожилой мужчина и стал наблюдать за нашими действиями. Когда мы подняли полные стаканы водки и не моргнув глазом осушили их, у него и глаза на лоб полезли.
- Разве можно так пить, молодые люди? - укоризненно покачав головой, проговорил мужчина. - Ведь вы убиваете себя.
- Ничего, батя, - сказал я. - Надо же помянуть Сталина.
Лицо мужчины стало хмурым. Он ничего не сказал, но по щекам его скатились слезинки. Он встал и ушёл.
Мы с Вадимом плотно закусили и весёлые и довольные пошли гулять. Навстречу нам попадались заплаканные женщины и девушки, мужчины были хмурыми и сосредоточенными, всюду слышались возгласы:
- Что теперь будет? Как мы будем жить без Сталина? Кто нас будет вести и защищать от врагов?
И лишь немногие, такие как мы ни во что не верящие, улыбаясь или серьёзно утверждали, что ничего не случится, мир будет существовать и без Сталина. Наши знакомые девушки и парни покачивали головами и приговаривали:
- Без Сталина мы пропадём.
Сталин лежал в гробу, а на пленуме ЦК КПСС был избран новый руководитель партии. В конце своей речи на этом пленуме Лаврентий Павлович Берия провозгласил:
- Да здравствует Маленков!
Он ещё не знал, что через несколько месяцев будет расстрелян как враг народа. Может быть провидение послало ему такую кончину за море безвинно пролитой им крови в борьбе за власть, может роковая ошибка в расчётах или в подборе единомышленников, только не был он врагом народа, как не были им Бухарин, Рыков, Тухачевский или Якир. Как не были врагами народа Каменев, Зиновьев, Томский и многие другие. Они были врагами руководящих личностей, которые действовали для достижения цели по принципу Бисмарка: «Не важен метод, важен результат». А результат был потрясающим: в полном капиталистическом окружении, в полной изоляции, лапотная безграмотная голодная Россия превратилась в мощную индустриальную державу с коллективизированным крестьянством, где полностью была уничтожена частная собственность на средства производства и до минимума ограничена так называемая личная. На этой основе развивалось общество, свободное от пороков, порождаемых частной собственностью: коррупции, взяточничества, хищения и мошенничества.
Оно не в такой мере было подвержено алкоголизму и наркомании и не принимало новые течения гнилой буржуазной масскультуры, которые как грибы возникают в недрах частнособственнической морали. Оно выдержало испытание огнём и мечом, голодом и трудностями восстановления разрушенного народного хозяйства и показало существенные преимущества социалистического строя перед капиталистическим, что способствовало образованию союза государств с социалистическим укладом хозяйствования.
Круг связей советского государства расширился, наряду с передовыми идеями и открытиями в области научно-технического прогресса в страну хлынули вредные течения мировой культуры: абстрактная живопись, абстрактная громыхающая музыка и абстрактная бездушная литература. Всё это нагромождение уже тогда начинало растлевать души юных сыновей и дочерей рабочих и крестьян, которые, став интеллигентами, в дальнейшем приобрели все черты буржуазной как до-, так и послереволюционной интеллигенции, воспитанной на частной собственности.
Но это мало кто замечал.
В день похорон Сталина по всей стране был объявлен траур. На пять минут во время погребения его тела были остановлены все предприятия страны. Гудки заводов, паровозов и пароходов пять минут надрывались до хрипоты, пять минут страна скорбно прощалась с «великим ленинцем, вождём мирового пролетариата, учителем и другом всего советского народа». Гроб с телом «великого вождя» решено было установить в мавзолее рядом с гробом В. И. Ленина.
Как решили, так и сделали.
Георгий Максимилианович Маленков начал с того, что объявил новое снижение цен на продукты и отменил налоги на семечковые и косточковые плодовые деревья в сельском хозяйстве, чтобы крестьяне не вырубали сады, а выращивали яблоки и груши. [Как тут не вспомнить бабушки Марусино вишнёвое варенье...] А Лаврентий Павлович в это время готовил заговор с целью захвата власти путём переворота. Но не успел.
На 8-е марта нас с Баллой Катя и Оля пригласили отпраздновать международный женский день в их доме.
Кроме нас там были и другие юноши и девушки, знакомые хозяйкам. Вечер прошёл довольно весело и без приключений, но я не был доволен. Ни Оля, ни Катя не заинтересовали меня: все мои мысли были заняты Валей Жмаевой.
Мне казалось, что я не совсем безразличен ей: при встречах она так смотрела на меня, будто я перед нею провинился, и старалась поскорее отвести от меня взгляд, выражающий плохо скрываемое уязвлённое самолюбие. Я смотрел на неё точно так же, но сердце у меня трепыхалось, словно в руке пойманная голубка.
Но однажды я не выдержал и заговорил с нею. Валя вспыхнула, лицо её осветилось чудесной улыбкой, и от этой улыбки вокруг стало так светло и тепло, будто на пляже в солнечный летний день.
Валя рассказала, что в пятницу поедет домой в Приазовское, а завтра гулять не пойдёт, будет варить вареники. «Ой как хочется вареников, - притворно воскликнул я, - пригласила бы нас с Вадимом». - «Приходите, - весело проворковала голубка, - вареников не жалко».
[Это не совсем штамп: всю жизнь папа говорил маме: миленькая (что ты, миленькая?), родненькая (да родненькая! чего ты обижаешься?), голубочка, а детям - чужим и своим: маленький, маленькая (что ты плачешь, маленький?), а мне - диляпик.]
На следующий день мы с Вадимом отправились в гости к Вале. Валя, красивая, с распущенными льняными волосами, тоненькая и милая, хлопотала около кастрюли, где доваривались вареники, Воля Харченко сидела за столом. Девушки пригласили нас сесть за стол, и Валя поставила перед нами тарелки с варениками. Вареники с сыром купались в сметане и были так вкусны, а Валечка, разрумянившаяся и весёлая, так прекрасна, что мне казалось, будто я попал в рай. Вадим с удовольствием уплетал вареники и похваливал, я вторил ему, девушки были счастливы.
Праздновать первое мая милые наши девушки пригласили нас в квартиру Инны Бобылевой. Их решение было продиктовано, по-видимому, тем, что Таня Барахта очень любила Вадима, а Валя видела во мне влюблённого и достойного внимания. Да и Вадим ей нравился немного.
Инна и Шура тоже надеялись на что-то, и мы были приняты в компанию.
Праздничный стол был уставлен разными закусками и бутылками с водкой и вином. Когда все уселись за столом, хозяйка провозгласила тост «за дружбу», и мы выпили по рюмке водки. Завязался оживлённый разговор. Тосты повторялись раза три, мы с Вадимом прилежно глотали водку, а девушки маленькими глоточками пили шампанское.
Разгорячившись и глотнув рюмку водки, я потянулся за стаканом, стоящим около одной из девушек, наполненным до краёв жидкостью, и, думая, что там вода, запил содержимым выпитую водку. Содержимое стакана (это была чистая водка) смешалось с поглощённым ранее алкоголем, забегало по жилам огненными струями, кровь прихлынула к голове, а потом отхлынула к ногам, и я погрузился во мглу. Как закончился вечер - не помню. Очнулся я утром на своей кровати в комнате, где мы жили с Вадимом. Солнышко ласково заглядывало в окошко, а я не мог оторвать от подушки голову: там шумело и гудело, что-то переливалось, и ломило виски. Меня тошнило и бросало то в жар, то в озноб, в животе кишки урчали и дрались между собой...
Целый день второго мая я пролежал на кровати, ничего не ел и ничего не пил.
А Вадим вместе с девушками, уже в комнате Вали Жмаевой и Воли Харченко, весело смеялся, слушая их лепет.
Оказывается, после того, как я безнадёжно уснул за столом, Вадим погрузил меня на свои плечи и потащил домой. Валя Жмаева поддерживала мою голову, помогала Вадиму, а я, как мешок с мукой, болтался на спине друга. Уложив меня спать, Вадим отправился к девушкам, и они ещё долго рассказывали пристойные анекдоты и смеялись. И второй день мая мой друг провёл в обществе милых девушек. Валя веселилась вместе со всеми и обо мне, вероятно, не вспоминала. Милая Валечка! Если бы ты знала, что ждёт тебя в будущем, какие испытания и лишения готовит тебе судьба, ты бы десятой дорогой обошла то место, где впервые встретилась со мной. Ты бы не стала вместе с подружками дарить мне букет цветов в день, когда я на отлично защитил дипломный проект, и не отвечала бы на мои письма, которые присылал я тебе из Псковской области.
[Папа самокритично намекает на свою борьбу с «искушениями сатаны» (алкоголь!), которой были отданы первые 15 лет совместной жизни, но, во-первых, в результате хоть и долгой борьбы сатана был посрамлён навсегда, и последующие 37 лет были абсолютно трезвыми, а во-вторых, а как же я? И в-главных: жили они вместе долго - 52 года, до самой смерти, - даже если не всегда счастливо, - и умерли фактически «в один день», с разрывом в два месяца, мама после папы; и причина была простая: вместе они составляли единое тело, как сиамские близнецы, сросшись за годы совместной жизни, и вторая просто «истекла кровью» после смерти первого. Это была судьба, которую, как известно, конём не объедешь, - да и поди попробуй не ответить на такое письмо...]
* * *
«Ну пойдём, сынок, - раздался приглушённый голос моей матушки, - пусть ляжить, царствие яму́ небесное».
Я очнулся от грёз, посмотрел на могилу отца, вокруг которой матушка вырвала лишнюю траву, оглядел оградку, и взгляд мой перенёсся на лес крестов стальных и деревянных, островерхих и плоских памятников и могильных плит, множество оградок и столиков в них. Передо мною лежал город мертвецов, не менее огромный, чем город живых.
Тут были все равны между собой, никто никого не угнетал, никто никого не обманывал. Все были одинаково бедны, ибо не имели никакой собственности, и все были богаты, ибо все сообща владели пространством и временем, которые были для них бесконечны.
К обеду мы вернулись домой. В грязной и неуютной квартире без всяких удобств, где прошло моё детство и юность, нас ждали сестра Мария и муж второй моей сестры Валентины Анатолий. Мария всегда в среду и пятницу навещала старушку, стирала грязные вещи, мыла пол и заготавливала ей на два-три дня продукты. Анатолий был в отпуске, приезжал из города Димитрова, что в 60 км от Макеевки, где они жили с моей сестрой, в Макеевку к своим родным на посёлке «Ганзовка» (ныне улица Леваневского). В тот же день, 22 октября 1975 года, он по поручению Вали решил проведать и тёщу. Мы по-мужски поздоровались, поговорили о том о сём, а поскольку ни он ни я спиртных напитков уже не употребляли и не курили и Анатолию нужно было ехать домой, распрощались.
Мария тоже собралась домой. Она с мужем и двумя детьми жила на улице Петровского в Донецке, примерно в 20 километрах от посёлка Воровского, и сегодня спешила в мебельный магазин, где её муж Пётр Волошенко выбирал мебельный гарнитур для покупки в кредит. Она предложила мне поехать с нею, помочь подобрать мебель и переночевать у них в квартире. Я ни разу ещё не был в их жилище, не видел комнат и дворового пейзажа и потому немедленно принял приглашение. Мария была с дочечкой Лилей, названной в честь моей старшей дочери, а сын Вадик ждал её дома.
Мы сначала трамваем, а затем троллейбусом примерно за час добрались до мебельного магазина и отыскали там Петра. Он уже подобрал «стенку» и мягкую мебель и спросил, одобряем ли мы его выбор. Мне и Маше мебель понравилась. Петя оформил оплату по доставке, и мы поехали к ним.
Квартира у Волошенко была четырёхкомнатная в девятиэтажном доме, оборудованном лифтом и мусоропроводом. Места для четырёх жильцов было предостаточно. Против нашей колыбельной пещеры это были настоящие хоромы.
На следующий день часам к десяти утра привезли мебель. Когда грузчики занесли её, мы уселись за столом, где стояли кушанья, водка и вино, которыми следовало обмыть покупку. Приглашённые соседи по площадке и Петя с удовольствием выпили по рюмочке водки и очень удивились тому, что я отказался от спиртного.
- Непьющих не бывает, - пошутил сосед. - Не пьёт лишь телеграфный столб, потому что у него чашечки перевёрнуты книзу, да тот, кому не наливают. Немножко ведь можно в честь такого события.
- Нет, - покачал я головой, - вот уже шесть лет, как во рту не держал даже пива. Никаких алкогольных напитков.
- Надо обладать большой силой воли, - посочувствовали соседи, - чтобы иметь такую выдержку!
- Нельзя мне, - постарался я убедить присутствующих, - сердце болит.
Обед прошёл без эксцессов, весело и радостно.
Потом я сел в троллейбус и поехал к брату Алексею на Школьный бульвар.
Там, где раньше был пустырь, на берегу перегороженного плотиной Кальмиуса вырос целый микрорайон из девяти- и четырнадцатиэтажных домов. Дома громоздились друг на друге так, что яблоку упасть негде. А запруженный Кальмиус из простого ручейка превратился в огромное водохранилище с благоустроенными берегами и пляжем.
В послевоенное время я не один раз проходил пешком по этим пустынным местам одиноко или вместе с отцом, спеша на барахолку за покупками поношенных вещей. Купив потёртый пиджак или штаны мне или себе, отец покупал в магазине четвертушку водки и по дороге домой, расположившись на травке, выпивал из неё бо́льшую часть содержимого, а граммов сто оставлял мне. Закусив чем бог послал, мы отправлялись домой довольные и ободрённые горячительной жидкостью.
Теперь эти места были неузнаваемы: от рынка до самой Берестовки нельзя было найти места, где бы можно было отдохнуть на травке. Кругом, куда ни кинешь взгляд, тянулись улицы и переулки с громадинами зданий и жилых домов. Город увеличился чуть ли не в десять раз.
Я вспомнил, как хоронили моего отца. Несмотря на то, что отец тридцать лет проработал в шахте, ни шахтком, ни администрация участия в похоронах его не приняли.
Анатолий Сотников в мастерской своей шахты «Ганзовка-Глубокая» заказал гроб, за 50 рублей и 10 бутылок самогона вырыли на кладбище яму, и мы - родственники покойного и соседи - проводили его в последний путь до могилы. Соседки из наших продуктов приготовили поминальный обед, и мы помянули отца хорошо.
Повидавшись с Алексеем, огорчённый и расстроенный жизненными проблемами брата и сестёр, уехал я к матери и стал готовиться к отъезду в Сумы.
Как я уже сказала в самом начале, папа не закончил свои мемуары - я так думаю, что он просто переключился на свою « новую теорию Вселенной».
Ни я, ни мама об их существовании не знали (иначе мама бы мне обязательно сказала): всю жизнь папа писал стихи, и это было всем известно, но о существовании такой великолепной прозы (и таких важнейших сведений о жизни папы и семьи его родителей, брата и сестёр!) никто на протяжении многих десятков лет не подозревал.
Я нашла девяносто с лишним страниц, написанных убористым почерком, по счастливой случайности, среди его научных рукописей. В качестве «обложки» для них папа использовал сложенную вчетверо газету, датированную 1987 годом, - да и в начале рукописи стоит точная дата: 27 октября 1987 года.
Значит, папе в это время исполнилось ровно шестьдесят лет.
Я набрала его текст на компьютере (и пишу эти строки) приблизительно в том же возрасте (ну, чуть меньше: сейчас мне 58,5 лет) - и не могу не отметить, какой феноменальной памятью он обладал: я сама никогда не жаловалась на память, но я не помню и третьей части фамилий людей, встречавшихся мне в моём детстве, юности, да и во взрослой и зрелой жизни!
Это, как мне кажется, составляет дополнительную ценность папиных воспоминаний - которые я воспринимаю и как факт полноценной хорошей литературы, и как полный, убедительный, эмоциональный и очень точный слепок времени-личности-судьбы.
И ещё. Не «мысль изречённая есть ложь», а наоборот: не «изречённая», не воплощённая в слове действительность есть если не ложь, то - несуществование, и единственно возможная форма бессмертия - это «изречённая» мысль, то есть записанная.
Какое счастье, что папа записал свою жизнь! Вот уже двенадцать лет, как он (а вскоре, через два месяца, и мама) ушёл к своим любимым звёздам и растворился во вселенной, но благодаря записанному им тексту и я, и теперь вот уже читатели заново прожили всю его жизнь вместе с ним.
В начале было слово, и слово было у бога - а теперь оно есть и у нас. Каждый из нас может (и должен) распорядиться этим бесценным даром и богатством - Словом.
Я знала папу почти полстолетия (мне было около 47 лет, когда их с мамой не стало) - но никогда так ярко, выпукло не видела его, никогда не понимала так глубоко, как поняла его сейчас, через его текст. Живя рядом с человеком, мы часто видим только внешние проявления, полная и цельная личность размывается обыденным течением жизни, дробится и уплощается. И только полный и связный рассказ человека о себе, причём адресованный даже не близкому окружению, не родственникам, не друзьям-соратникам, - а той самой Вселенной, какой-то высшей силе и высшей справедливости, кому всегда и рассказывается по-настоящему чистый и искренний текст, - только это повествование способно дать наиболее чёткий и ясный портрет этого человека.
Стихи - которых папа написал огромное количество - удавались ему хуже прозы (хотя о стихах нам было известно, а о прозе нет), поэтому в семье традиционно считалось, что гуманитарные науки - не папина специализация.
К счастью, мы ошибались: этому свидетельство ещё и высокая грамотность моего отца. Набирая текст, я лишь изредка убирала-добавляла знаки препинания да исправляла мелкие огрехи в написании отдельных слов. Папа оказался почти идеально грамотным человеком! Такое у людей математического склада ума встречается крайне редко.
Я выбрала два папиных стихотворения, которые могут послужить своего рода завершением его незаконченных мемуаров, их эмоциональной «кодой».
Первое из них называется «Отец» и посвящено моему дедушке (папиному отцу) Андрею Митрофановичу, умершему в 1974 году в возрасте 71 года (бабушка Настя, Анастасия Климентьевна, умерла в 1985 году, прожив почти 85). Набирая его текст, я вспомнила, как, лежащий фактически на смертном одре - в палате реанимации с ужасающим (трансмуральным, когда сердце фактически разорвалось надвое) инфарктом, - папа никак не мог заснуть, и так и не сомкнул глаз, беспокоясь обо мне, сидящей ночью у его кровати на стуле, и предлагая подвинуться, чтобы я тоже могла поспать на кровати, а то как же это, что же это я, так и буду мучиться всю ночь на стуле, дежуря у его постели? И точно так же дедушка Андрей, умирая, беспокоился о своём «старшом» (папа был старшим сыном), и точно так же ушёл, «никого не потревожив» (а меня папа упросил не сидеть вторую ночь у его постели, и умер без меня):
Когда земля горела, люди умирали,
А белый свет от горя потемнел,
Ты, у солдатских вдов кусочки собирая,
Кормил ораву пухнущих детей.
Когда отцы другие бегали по свету
От жён навстречу радужной судьбе,
Ты сизым голубем растил ораву эту,
Порою забывая о себе.
Когда птенцы твои ещё не оперились,
Ты их примером воодушевлял
И день за днём, когда они резвились,
Им жизнь свою по капельке вливал.
Твои родительские жизненные силы
Им дали положение и честь.
Тебя тяжёлый труд, заботы иссушили,
А ты всё ждал от них скупую весть.
Уж сыновья твои любили и грустили
И выводили собственных птенцов,
И, как когда-то ты, внучат тебе растили,
А ты жалел седеющих отцов.
Когда в последний час, не веря в расставанье,
Сидел старшой у смертного одра,
Ты говорил: «Устал, сынок? Чай, встал сегодня рано?
Поди приляг и отдохни. Пора».
И, умирая, никого не потревожил.
Лишь тосковал и всё кого-то ждал.
А что унёс с собою, знает только ложе,
Где мученик святым и вечным стал.
Теперь затих ты. Навсегда угомонился,
Душа освободилась от оков.
А ты во тьме могильной превратился
В святое чувство истинных отцов.
Какая малость, по сравненью с этим чувством,
Куски бесформенных сыновьих чувств,
Когда они, теряя самых близких, грустно
Поймут, что никогда их не вернут.
Мы все жалеем то, что навсегда теряем,
И ценим больше мёртвых, чем живых:
Ведь никогда они, над нами пролетая,
Уж не окликнут нас из синевы.
Второе стихотворение - словно автоэпитафия:
У моря синего, земного, в час полночный
Гляжу я ввысь, в бескрайний звёздный океан:
Там метеора блеск, как моря след челночный,
Как жизни миг, затмил космический туман.
Там где-то в хаосе далёком и холодном
Песчинкой малой догорает без следа
Звезда судьбы моей, как женщины бесплодной,
Что материнства не познала никогда.
И я по морю жизни чёлном одиноким,
Хранимый звёздочкой, мерцающей вдали,
Без вёсел и ветрил, по воле волн высоких,
Плыву к брегам волшебной розовой земли.
Я так хотел гореть звездою в мире этом
И освещать, как Данко, людям к счастью путь,
Но зря сгорел. Теперь, как хладная планета,
Чужим осколком света лишь могу блеснуть...
Но нет - не зря сгорел, потому что уж кем-чем, а «хладной планетой» папа никогда не был.
И никак невозможно, чтобы столько любви и нежности сгорело зря, пропало и рассеялось среди звёзд...
Папа очень любил романс «Гори, гори, моя звезда», и даже просил маму, если он умрёт первым, - чтобы оркестр на похоронах сыграл эту мелодию.
Но мама, ошеломлённая и убитая горем, забыла исполнить эту папину просьбу, и всё сокрушалась об этом...
Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда, приветная.
Ты у меня одна заветная;
Другой не будет никогда.
Сойдёт ли ночь на землю ясная,
Звёзд много блещет в небесах.
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
Звезда надежды благодатная,
Звезда любви волшебных дней.
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей.
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда!
Теперь папин голос вечно будет звучать - со страниц его воспоминаний.
И его жизнь, и жизнь его родителей, и всех родных, друзей, случайных знакомых, о которых он рассказал, - все их жизни будут вечно «незакатные» в этом тексте, потому что вечно будут сиять над ними отрадные лучи любви, надежды и памяти.
© Владимир Борисов, Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Разделение на части моё, в связи с ограничениями ЖЖ на количество знаков в одной записи. После публикации полного текста (написанного папой цельным куском, без разделения на главы или части) я соберу их в один файл в формате ПДФ и укажу ссылку для скачивания. (Upd. Готово.)
Начало здесь, с предысторией, моими примечаниями и моим названием части мемуаров, связанных с историей знакомства моих родителей (« Владея пространством и временем»)
Эта часть представляет собой восстановленную купюру (на которую указывают мои слова « Здесь я делаю паузу...»), и рассказывает о периоде до 1948 года (начало учёбы в институте).
Мемуары имеют несколько «кинематографическую» структуру, с «наплывами»: общая вступительная часть с экскурсом в детство (точнее, младший школьный период), затем основные вехи «рабочего пути»: начало работы после окончания института (1953-й год), позднейшие годы работы в Сумах, откуда совершается «полуделовая» поездка на родину в Макеевку Донецкой области (в связи с необходимостью поставить новый памятник на могиле отца, вместо старого, украденного мародёрами в 1975 году), где, посещая родные места, живых и умерших родных, папа уносится мыслями в прошлое: сидя на кладбище у могилы своего отца, папа вспоминает голодные довоенные годы, пришедшиеся на его детство (он родился в 1927 году), не менее голодное военное детство и начало юности, полуголодные послевоенные годы, начало учёбы в институте, знакомство с моей мамой (но сначала мучительные поиски любимой девушки) - и затем снова возвращается в 1975-й год... на котором мемуары обрываются.
P. S. После смерти папы (21 марта 2006 года) я ринулась сканировать его труды по теории Вселенной и успела к сорока дням поместить их на его сайт, сделанный мной для него ещё при его жизни.
Жаль, сайт мало посещается сейчас, хотя там много интересного:
В. А. Борисов. Новая теория Вселенной
(Предыдущая часть 7)
Наконец настал день суда. Нас всех вызвали, но в зал суда впускали по одному. Когда дошла моя очередь и я вошёл в зал, то увидел двух потрёпанных жизнью сизоносых пьяниц, сидящих за деревянным барьером на скамье подсудимых, охраняемых милиционером, и Володю, сидящего около конвоира, но не за ограждением.
Судья предложил мне рассказать суду правду, пригрозив наказанием за ложь, и после моего рассказа разрешил остаться в зале. Затем были допрошены девушки, Балла и хулиганы, а часа через два огласили приговор: хулиганы, ранее судимые, получили по три года, а Балла - год лишения свободы.
Справедливость восторжествовала: бандиты получили по заслугам. Но послужит ли это им уроком? На суде, трезвые, они были похожи на людей. Но стоит им обрести свободу и напиться водки (иначе они свободу не понимают), как они превращаются в кровожадных зверей и поступками их будет руководить уже не рассудок, а звериный инстинкт уничтожения, пробуждённый алкоголем.
Сколько мне пришлось пережить вместе с такими хамелеонами, изменяющими не окраску, а свою сущность в зависимости от количества поглощённого алкоголя!
Каким образом из милых мальчиков, ясноглазых и любознательных, вырастают пропойцы, бездумные и бездушные животные, гнусные подонки океана общества?
В те далёкие времена моего юношества осуждённые народным судом преступники за учинённое хулиганство на улице города показались мне выродками, людьми ненормальными.
В самом деле, для чего им нужно было набрасываться на незнакомых юношей, провожавших девушек-студенток? Что их толкнуло на это: ревность, обида, оскорблённая честь? Нет. Такие чувства им незнакомы.
Всему виной - алкоголь.
После суда я успокоился. Володя подал кассационную жалобу, и областной суд заменил ему меру наказания условной. Он благополучно закончил институт и честно работал инженером.
В начале марта 1953 года вся страна затаила дыхание: по радио сообщили о тяжёлой болезни Сталина.
Люди с напряжением ждали. Многие со страхом взирали на чёрные круглые репродукторы, другие печально вздыхали, и лишь немногие вели себя как ни в чём не бывало.
Утром 5 марта, когда я ещё спал, Вадим, перегнувшись через спинку моей кровати, которая стояла впритык к его ложу, сграбастал рукой мою шевелюру, приподнял мою сонную голову и заорал:
- Вовка! Сталин умер!
Я как ошпаренный вскочил и, сев на кровати, промычал:
- Ну-у...
- Да!!! - торжествующе вопил мой друг, - объявили по радио.
- Ну что же, - рассудительно предложил я, - пойдём хряпнем граммов по двести, помянем вождя.
- Пойдём, - согласился Вадим.
Мы живо собрались и побежали в столовую. Тогда в каждой столовой продавались на разлив и водка и вино. Мы купили в буфете два стакана водки, уселись за столом и стали ждать когда принесут завтрак. К нам подсел пожилой мужчина и стал наблюдать за нашими действиями. Когда мы подняли полные стаканы водки и не моргнув глазом осушили их, у него и глаза на лоб полезли.
- Разве можно так пить, молодые люди? - укоризненно покачав головой, проговорил мужчина. - Ведь вы убиваете себя.
- Ничего, батя, - сказал я. - Надо же помянуть Сталина.
Лицо мужчины стало хмурым. Он ничего не сказал, но по щекам его скатились слезинки. Он встал и ушёл.
Мы с Вадимом плотно закусили и весёлые и довольные пошли гулять. Навстречу нам попадались заплаканные женщины и девушки, мужчины были хмурыми и сосредоточенными, всюду слышались возгласы:
- Что теперь будет? Как мы будем жить без Сталина? Кто нас будет вести и защищать от врагов?
И лишь немногие, такие как мы ни во что не верящие, улыбаясь или серьёзно утверждали, что ничего не случится, мир будет существовать и без Сталина. Наши знакомые девушки и парни покачивали головами и приговаривали:
- Без Сталина мы пропадём.
Сталин лежал в гробу, а на пленуме ЦК КПСС был избран новый руководитель партии. В конце своей речи на этом пленуме Лаврентий Павлович Берия провозгласил:
- Да здравствует Маленков!
Он ещё не знал, что через несколько месяцев будет расстрелян как враг народа. Может быть провидение послало ему такую кончину за море безвинно пролитой им крови в борьбе за власть, может роковая ошибка в расчётах или в подборе единомышленников, только не был он врагом народа, как не были им Бухарин, Рыков, Тухачевский или Якир. Как не были врагами народа Каменев, Зиновьев, Томский и многие другие. Они были врагами руководящих личностей, которые действовали для достижения цели по принципу Бисмарка: «Не важен метод, важен результат». А результат был потрясающим: в полном капиталистическом окружении, в полной изоляции, лапотная безграмотная голодная Россия превратилась в мощную индустриальную державу с коллективизированным крестьянством, где полностью была уничтожена частная собственность на средства производства и до минимума ограничена так называемая личная. На этой основе развивалось общество, свободное от пороков, порождаемых частной собственностью: коррупции, взяточничества, хищения и мошенничества.
Оно не в такой мере было подвержено алкоголизму и наркомании и не принимало новые течения гнилой буржуазной масскультуры, которые как грибы возникают в недрах частнособственнической морали. Оно выдержало испытание огнём и мечом, голодом и трудностями восстановления разрушенного народного хозяйства и показало существенные преимущества социалистического строя перед капиталистическим, что способствовало образованию союза государств с социалистическим укладом хозяйствования.
Круг связей советского государства расширился, наряду с передовыми идеями и открытиями в области научно-технического прогресса в страну хлынули вредные течения мировой культуры: абстрактная живопись, абстрактная громыхающая музыка и абстрактная бездушная литература. Всё это нагромождение уже тогда начинало растлевать души юных сыновей и дочерей рабочих и крестьян, которые, став интеллигентами, в дальнейшем приобрели все черты буржуазной как до-, так и послереволюционной интеллигенции, воспитанной на частной собственности.
Но это мало кто замечал.
В день похорон Сталина по всей стране был объявлен траур. На пять минут во время погребения его тела были остановлены все предприятия страны. Гудки заводов, паровозов и пароходов пять минут надрывались до хрипоты, пять минут страна скорбно прощалась с «великим ленинцем, вождём мирового пролетариата, учителем и другом всего советского народа». Гроб с телом «великого вождя» решено было установить в мавзолее рядом с гробом В. И. Ленина.
Как решили, так и сделали.
Георгий Максимилианович Маленков начал с того, что объявил новое снижение цен на продукты и отменил налоги на семечковые и косточковые плодовые деревья в сельском хозяйстве, чтобы крестьяне не вырубали сады, а выращивали яблоки и груши. [Как тут не вспомнить бабушки Марусино вишнёвое варенье...] А Лаврентий Павлович в это время готовил заговор с целью захвата власти путём переворота. Но не успел.
На 8-е марта нас с Баллой Катя и Оля пригласили отпраздновать международный женский день в их доме.
Кроме нас там были и другие юноши и девушки, знакомые хозяйкам. Вечер прошёл довольно весело и без приключений, но я не был доволен. Ни Оля, ни Катя не заинтересовали меня: все мои мысли были заняты Валей Жмаевой.
Мне казалось, что я не совсем безразличен ей: при встречах она так смотрела на меня, будто я перед нею провинился, и старалась поскорее отвести от меня взгляд, выражающий плохо скрываемое уязвлённое самолюбие. Я смотрел на неё точно так же, но сердце у меня трепыхалось, словно в руке пойманная голубка.
Но однажды я не выдержал и заговорил с нею. Валя вспыхнула, лицо её осветилось чудесной улыбкой, и от этой улыбки вокруг стало так светло и тепло, будто на пляже в солнечный летний день.
Валя рассказала, что в пятницу поедет домой в Приазовское, а завтра гулять не пойдёт, будет варить вареники. «Ой как хочется вареников, - притворно воскликнул я, - пригласила бы нас с Вадимом». - «Приходите, - весело проворковала голубка, - вареников не жалко».
[Это не совсем штамп: всю жизнь папа говорил маме: миленькая (что ты, миленькая?), родненькая (да родненькая! чего ты обижаешься?), голубочка, а детям - чужим и своим: маленький, маленькая (что ты плачешь, маленький?), а мне - диляпик.]
На следующий день мы с Вадимом отправились в гости к Вале. Валя, красивая, с распущенными льняными волосами, тоненькая и милая, хлопотала около кастрюли, где доваривались вареники, Воля Харченко сидела за столом. Девушки пригласили нас сесть за стол, и Валя поставила перед нами тарелки с варениками. Вареники с сыром купались в сметане и были так вкусны, а Валечка, разрумянившаяся и весёлая, так прекрасна, что мне казалось, будто я попал в рай. Вадим с удовольствием уплетал вареники и похваливал, я вторил ему, девушки были счастливы.
Праздновать первое мая милые наши девушки пригласили нас в квартиру Инны Бобылевой. Их решение было продиктовано, по-видимому, тем, что Таня Барахта очень любила Вадима, а Валя видела во мне влюблённого и достойного внимания. Да и Вадим ей нравился немного.
Инна и Шура тоже надеялись на что-то, и мы были приняты в компанию.
Праздничный стол был уставлен разными закусками и бутылками с водкой и вином. Когда все уселись за столом, хозяйка провозгласила тост «за дружбу», и мы выпили по рюмке водки. Завязался оживлённый разговор. Тосты повторялись раза три, мы с Вадимом прилежно глотали водку, а девушки маленькими глоточками пили шампанское.
Разгорячившись и глотнув рюмку водки, я потянулся за стаканом, стоящим около одной из девушек, наполненным до краёв жидкостью, и, думая, что там вода, запил содержимым выпитую водку. Содержимое стакана (это была чистая водка) смешалось с поглощённым ранее алкоголем, забегало по жилам огненными струями, кровь прихлынула к голове, а потом отхлынула к ногам, и я погрузился во мглу. Как закончился вечер - не помню. Очнулся я утром на своей кровати в комнате, где мы жили с Вадимом. Солнышко ласково заглядывало в окошко, а я не мог оторвать от подушки голову: там шумело и гудело, что-то переливалось, и ломило виски. Меня тошнило и бросало то в жар, то в озноб, в животе кишки урчали и дрались между собой...
Целый день второго мая я пролежал на кровати, ничего не ел и ничего не пил.
А Вадим вместе с девушками, уже в комнате Вали Жмаевой и Воли Харченко, весело смеялся, слушая их лепет.
Оказывается, после того, как я безнадёжно уснул за столом, Вадим погрузил меня на свои плечи и потащил домой. Валя Жмаева поддерживала мою голову, помогала Вадиму, а я, как мешок с мукой, болтался на спине друга. Уложив меня спать, Вадим отправился к девушкам, и они ещё долго рассказывали пристойные анекдоты и смеялись. И второй день мая мой друг провёл в обществе милых девушек. Валя веселилась вместе со всеми и обо мне, вероятно, не вспоминала. Милая Валечка! Если бы ты знала, что ждёт тебя в будущем, какие испытания и лишения готовит тебе судьба, ты бы десятой дорогой обошла то место, где впервые встретилась со мной. Ты бы не стала вместе с подружками дарить мне букет цветов в день, когда я на отлично защитил дипломный проект, и не отвечала бы на мои письма, которые присылал я тебе из Псковской области.
[Папа самокритично намекает на свою борьбу с «искушениями сатаны» (алкоголь!), которой были отданы первые 15 лет совместной жизни, но, во-первых, в результате хоть и долгой борьбы сатана был посрамлён навсегда, и последующие 37 лет были абсолютно трезвыми, а во-вторых, а как же я? И в-главных: жили они вместе долго - 52 года, до самой смерти, - даже если не всегда счастливо, - и умерли фактически «в один день», с разрывом в два месяца, мама после папы; и причина была простая: вместе они составляли единое тело, как сиамские близнецы, сросшись за годы совместной жизни, и вторая просто «истекла кровью» после смерти первого. Это была судьба, которую, как известно, конём не объедешь, - да и поди попробуй не ответить на такое письмо...]
* * *
«Ну пойдём, сынок, - раздался приглушённый голос моей матушки, - пусть ляжить, царствие яму́ небесное».
Я очнулся от грёз, посмотрел на могилу отца, вокруг которой матушка вырвала лишнюю траву, оглядел оградку, и взгляд мой перенёсся на лес крестов стальных и деревянных, островерхих и плоских памятников и могильных плит, множество оградок и столиков в них. Передо мною лежал город мертвецов, не менее огромный, чем город живых.
Тут были все равны между собой, никто никого не угнетал, никто никого не обманывал. Все были одинаково бедны, ибо не имели никакой собственности, и все были богаты, ибо все сообща владели пространством и временем, которые были для них бесконечны.
К обеду мы вернулись домой. В грязной и неуютной квартире без всяких удобств, где прошло моё детство и юность, нас ждали сестра Мария и муж второй моей сестры Валентины Анатолий. Мария всегда в среду и пятницу навещала старушку, стирала грязные вещи, мыла пол и заготавливала ей на два-три дня продукты. Анатолий был в отпуске, приезжал из города Димитрова, что в 60 км от Макеевки, где они жили с моей сестрой, в Макеевку к своим родным на посёлке «Ганзовка» (ныне улица Леваневского). В тот же день, 22 октября 1975 года, он по поручению Вали решил проведать и тёщу. Мы по-мужски поздоровались, поговорили о том о сём, а поскольку ни он ни я спиртных напитков уже не употребляли и не курили и Анатолию нужно было ехать домой, распрощались.
Мария тоже собралась домой. Она с мужем и двумя детьми жила на улице Петровского в Донецке, примерно в 20 километрах от посёлка Воровского, и сегодня спешила в мебельный магазин, где её муж Пётр Волошенко выбирал мебельный гарнитур для покупки в кредит. Она предложила мне поехать с нею, помочь подобрать мебель и переночевать у них в квартире. Я ни разу ещё не был в их жилище, не видел комнат и дворового пейзажа и потому немедленно принял приглашение. Мария была с дочечкой Лилей, названной в честь моей старшей дочери, а сын Вадик ждал её дома.
Мы сначала трамваем, а затем троллейбусом примерно за час добрались до мебельного магазина и отыскали там Петра. Он уже подобрал «стенку» и мягкую мебель и спросил, одобряем ли мы его выбор. Мне и Маше мебель понравилась. Петя оформил оплату по доставке, и мы поехали к ним.
Квартира у Волошенко была четырёхкомнатная в девятиэтажном доме, оборудованном лифтом и мусоропроводом. Места для четырёх жильцов было предостаточно. Против нашей колыбельной пещеры это были настоящие хоромы.
На следующий день часам к десяти утра привезли мебель. Когда грузчики занесли её, мы уселись за столом, где стояли кушанья, водка и вино, которыми следовало обмыть покупку. Приглашённые соседи по площадке и Петя с удовольствием выпили по рюмочке водки и очень удивились тому, что я отказался от спиртного.
- Непьющих не бывает, - пошутил сосед. - Не пьёт лишь телеграфный столб, потому что у него чашечки перевёрнуты книзу, да тот, кому не наливают. Немножко ведь можно в честь такого события.
- Нет, - покачал я головой, - вот уже шесть лет, как во рту не держал даже пива. Никаких алкогольных напитков.
- Надо обладать большой силой воли, - посочувствовали соседи, - чтобы иметь такую выдержку!
- Нельзя мне, - постарался я убедить присутствующих, - сердце болит.
Обед прошёл без эксцессов, весело и радостно.
Потом я сел в троллейбус и поехал к брату Алексею на Школьный бульвар.
Там, где раньше был пустырь, на берегу перегороженного плотиной Кальмиуса вырос целый микрорайон из девяти- и четырнадцатиэтажных домов. Дома громоздились друг на друге так, что яблоку упасть негде. А запруженный Кальмиус из простого ручейка превратился в огромное водохранилище с благоустроенными берегами и пляжем.
В послевоенное время я не один раз проходил пешком по этим пустынным местам одиноко или вместе с отцом, спеша на барахолку за покупками поношенных вещей. Купив потёртый пиджак или штаны мне или себе, отец покупал в магазине четвертушку водки и по дороге домой, расположившись на травке, выпивал из неё бо́льшую часть содержимого, а граммов сто оставлял мне. Закусив чем бог послал, мы отправлялись домой довольные и ободрённые горячительной жидкостью.
Теперь эти места были неузнаваемы: от рынка до самой Берестовки нельзя было найти места, где бы можно было отдохнуть на травке. Кругом, куда ни кинешь взгляд, тянулись улицы и переулки с громадинами зданий и жилых домов. Город увеличился чуть ли не в десять раз.
Я вспомнил, как хоронили моего отца. Несмотря на то, что отец тридцать лет проработал в шахте, ни шахтком, ни администрация участия в похоронах его не приняли.
Анатолий Сотников в мастерской своей шахты «Ганзовка-Глубокая» заказал гроб, за 50 рублей и 10 бутылок самогона вырыли на кладбище яму, и мы - родственники покойного и соседи - проводили его в последний путь до могилы. Соседки из наших продуктов приготовили поминальный обед, и мы помянули отца хорошо.
Повидавшись с Алексеем, огорчённый и расстроенный жизненными проблемами брата и сестёр, уехал я к матери и стал готовиться к отъезду в Сумы.
Как я уже сказала в самом начале, папа не закончил свои мемуары - я так думаю, что он просто переключился на свою « новую теорию Вселенной».
Ни я, ни мама об их существовании не знали (иначе мама бы мне обязательно сказала): всю жизнь папа писал стихи, и это было всем известно, но о существовании такой великолепной прозы (и таких важнейших сведений о жизни папы и семьи его родителей, брата и сестёр!) никто на протяжении многих десятков лет не подозревал.
Я нашла девяносто с лишним страниц, написанных убористым почерком, по счастливой случайности, среди его научных рукописей. В качестве «обложки» для них папа использовал сложенную вчетверо газету, датированную 1987 годом, - да и в начале рукописи стоит точная дата: 27 октября 1987 года.
Значит, папе в это время исполнилось ровно шестьдесят лет.
Я набрала его текст на компьютере (и пишу эти строки) приблизительно в том же возрасте (ну, чуть меньше: сейчас мне 58,5 лет) - и не могу не отметить, какой феноменальной памятью он обладал: я сама никогда не жаловалась на память, но я не помню и третьей части фамилий людей, встречавшихся мне в моём детстве, юности, да и во взрослой и зрелой жизни!
Это, как мне кажется, составляет дополнительную ценность папиных воспоминаний - которые я воспринимаю и как факт полноценной хорошей литературы, и как полный, убедительный, эмоциональный и очень точный слепок времени-личности-судьбы.
И ещё. Не «мысль изречённая есть ложь», а наоборот: не «изречённая», не воплощённая в слове действительность есть если не ложь, то - несуществование, и единственно возможная форма бессмертия - это «изречённая» мысль, то есть записанная.
Какое счастье, что папа записал свою жизнь! Вот уже двенадцать лет, как он (а вскоре, через два месяца, и мама) ушёл к своим любимым звёздам и растворился во вселенной, но благодаря записанному им тексту и я, и теперь вот уже читатели заново прожили всю его жизнь вместе с ним.
В начале было слово, и слово было у бога - а теперь оно есть и у нас. Каждый из нас может (и должен) распорядиться этим бесценным даром и богатством - Словом.
Я знала папу почти полстолетия (мне было около 47 лет, когда их с мамой не стало) - но никогда так ярко, выпукло не видела его, никогда не понимала так глубоко, как поняла его сейчас, через его текст. Живя рядом с человеком, мы часто видим только внешние проявления, полная и цельная личность размывается обыденным течением жизни, дробится и уплощается. И только полный и связный рассказ человека о себе, причём адресованный даже не близкому окружению, не родственникам, не друзьям-соратникам, - а той самой Вселенной, какой-то высшей силе и высшей справедливости, кому всегда и рассказывается по-настоящему чистый и искренний текст, - только это повествование способно дать наиболее чёткий и ясный портрет этого человека.
Стихи - которых папа написал огромное количество - удавались ему хуже прозы (хотя о стихах нам было известно, а о прозе нет), поэтому в семье традиционно считалось, что гуманитарные науки - не папина специализация.
К счастью, мы ошибались: этому свидетельство ещё и высокая грамотность моего отца. Набирая текст, я лишь изредка убирала-добавляла знаки препинания да исправляла мелкие огрехи в написании отдельных слов. Папа оказался почти идеально грамотным человеком! Такое у людей математического склада ума встречается крайне редко.
Я выбрала два папиных стихотворения, которые могут послужить своего рода завершением его незаконченных мемуаров, их эмоциональной «кодой».
Первое из них называется «Отец» и посвящено моему дедушке (папиному отцу) Андрею Митрофановичу, умершему в 1974 году в возрасте 71 года (бабушка Настя, Анастасия Климентьевна, умерла в 1985 году, прожив почти 85). Набирая его текст, я вспомнила, как, лежащий фактически на смертном одре - в палате реанимации с ужасающим (трансмуральным, когда сердце фактически разорвалось надвое) инфарктом, - папа никак не мог заснуть, и так и не сомкнул глаз, беспокоясь обо мне, сидящей ночью у его кровати на стуле, и предлагая подвинуться, чтобы я тоже могла поспать на кровати, а то как же это, что же это я, так и буду мучиться всю ночь на стуле, дежуря у его постели? И точно так же дедушка Андрей, умирая, беспокоился о своём «старшом» (папа был старшим сыном), и точно так же ушёл, «никого не потревожив» (а меня папа упросил не сидеть вторую ночь у его постели, и умер без меня):
Когда земля горела, люди умирали,
А белый свет от горя потемнел,
Ты, у солдатских вдов кусочки собирая,
Кормил ораву пухнущих детей.
Когда отцы другие бегали по свету
От жён навстречу радужной судьбе,
Ты сизым голубем растил ораву эту,
Порою забывая о себе.
Когда птенцы твои ещё не оперились,
Ты их примером воодушевлял
И день за днём, когда они резвились,
Им жизнь свою по капельке вливал.
Твои родительские жизненные силы
Им дали положение и честь.
Тебя тяжёлый труд, заботы иссушили,
А ты всё ждал от них скупую весть.
Уж сыновья твои любили и грустили
И выводили собственных птенцов,
И, как когда-то ты, внучат тебе растили,
А ты жалел седеющих отцов.
Когда в последний час, не веря в расставанье,
Сидел старшой у смертного одра,
Ты говорил: «Устал, сынок? Чай, встал сегодня рано?
Поди приляг и отдохни. Пора».
И, умирая, никого не потревожил.
Лишь тосковал и всё кого-то ждал.
А что унёс с собою, знает только ложе,
Где мученик святым и вечным стал.
Теперь затих ты. Навсегда угомонился,
Душа освободилась от оков.
А ты во тьме могильной превратился
В святое чувство истинных отцов.
Какая малость, по сравненью с этим чувством,
Куски бесформенных сыновьих чувств,
Когда они, теряя самых близких, грустно
Поймут, что никогда их не вернут.
Мы все жалеем то, что навсегда теряем,
И ценим больше мёртвых, чем живых:
Ведь никогда они, над нами пролетая,
Уж не окликнут нас из синевы.
Второе стихотворение - словно автоэпитафия:
У моря синего, земного, в час полночный
Гляжу я ввысь, в бескрайний звёздный океан:
Там метеора блеск, как моря след челночный,
Как жизни миг, затмил космический туман.
Там где-то в хаосе далёком и холодном
Песчинкой малой догорает без следа
Звезда судьбы моей, как женщины бесплодной,
Что материнства не познала никогда.
И я по морю жизни чёлном одиноким,
Хранимый звёздочкой, мерцающей вдали,
Без вёсел и ветрил, по воле волн высоких,
Плыву к брегам волшебной розовой земли.
Я так хотел гореть звездою в мире этом
И освещать, как Данко, людям к счастью путь,
Но зря сгорел. Теперь, как хладная планета,
Чужим осколком света лишь могу блеснуть...
Но нет - не зря сгорел, потому что уж кем-чем, а «хладной планетой» папа никогда не был.
И никак невозможно, чтобы столько любви и нежности сгорело зря, пропало и рассеялось среди звёзд...
Папа очень любил романс «Гори, гори, моя звезда», и даже просил маму, если он умрёт первым, - чтобы оркестр на похоронах сыграл эту мелодию.
Но мама, ошеломлённая и убитая горем, забыла исполнить эту папину просьбу, и всё сокрушалась об этом...
Click to viewГори, гори, моя звезда,
Гори, звезда, приветная.
Ты у меня одна заветная;
Другой не будет никогда.
Сойдёт ли ночь на землю ясная,
Звёзд много блещет в небесах.
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
Звезда надежды благодатная,
Звезда любви волшебных дней.
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей.
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда!
Теперь папин голос вечно будет звучать - со страниц его воспоминаний.
И его жизнь, и жизнь его родителей, и всех родных, друзей, случайных знакомых, о которых он рассказал, - все их жизни будут вечно «незакатные» в этом тексте, потому что вечно будут сиять над ними отрадные лучи любви, надежды и памяти.
© Владимир Борисов, Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.