Наши бабушки и дедушки. Часть четвёррртая
Перррвую, вторррую и тррретью часть можно посмотррреть по ссылкам.
Да, ещё я рррешил, что кррроме слов о наших бабушках и дедушках вполне допустимо в этой подборррке прррозвучат рррассказы и о "чужих" бабушках, с которррыми нам суждено было перрресечься.
Пррродолжение следует.
ivanden
***
Я шёл в метель, приподнимал
холодный воздух, как попону.
Сегодня деда поминал.
Я ничего о нём не помню.
Почти совсем. Ходил с трудом,
сидел подолгу в старом кресле
(я под столом играл), потом -
сплошные «кажется» и «если».
Не зрю деталей средь глубин
той первой памяти нежадной,
но помню: он меня любил,
и это главное, пожалуй.
Оставил ногу на войне,
имел медаль и «Запорожец»
(я помню: едем, а вовне
весь мир сонлив и запорошен).
Ещё обрывки: ясли, плач
и каша манная всё та же,
и под водой темнеет пляж,
и целый мир пятиэтажен.
И дед с дыханьем голубым:
дымит, небритый и поджарый.
Я помню: он меня любил.
И это главное, пожалуй.
Я в детстве не считал минут
и оттого был неприметлив…
Сегодня деда помянул
и выпил, чуточку помедлив.
Не для того, чтоб раскисать
и никнуть, как печальный пони -
так, захотелось рассказать...
Я ничего о нём не помню.
Почти совсем. Но дело в том,
что за финалом нет финала,
каким бы искажённым ртом
нас эта жизнь ни поминала.
Там, за порогом - ураган,
круговорот на грани чуда,
и если тянет по ногам,
я точно знаю, что оттуда.
И дело в том (о чём и речь),
что, предоставленные далям,
друг другу тянемся навстречь -
не по штрихам, не по деталям.
Нет, кроме сердца, ничего,
что превозможет сумрак шалый.
Был дед, и я любил его.
И это главное, пожалуй.
luvida
Моя городская бабушка
- Почему ты никогда не рассказывала мне о своей второй бабушке? Я даже не знаю, как её зовут, - заметил Алексей. А действительно, почему? Я задумалась. Да очень просто. Я видела маму своего отца всего один раз. Хотя очень её любила. Звали её Мария Афанасьевна. Мы называли её «городская бабушка» - в отличие от другой бабушки, деревенской, которая была всегда с нами, сколько я себя помню.
Мария Афанасьевна жила в городе Бологое - в том, что «где-то между Ленинградом и Москвой». А мы проживали в посёлке Чус Кировской области. Как туда занесло моего отца, - никто мне не рассказывал. Но «терзают смутные сомнения», что не по доброй воле он там оказался. Младший и единственный сын Марии Афанасьевны - мой отец - был её самой большой болью. Когда он в 27 лет женился на моей 20-летней матери, бабушка была несказанно рада.
Она сразу же безоговорочно и навсегда полюбила жену сына. Я помню её ласковые письма, в которых она называла мою маму Нинушкой и звала в гости, чтобы хоть одним глазком увидеть свою невестку и внучек. Помню посылки от «городской бабушки» с красивыми платьицами и костюмчиками для нас с сестрёнками. А ещё в посылках обязательно были замечательные книжки-раскладушки и чудесные двойные открытки: раскроешь такую, а там - изумительной красоты букет цветов. Или сказочный замок. Восторгам моим не было предела! Сёстры были ещё малы, чтобы что-то понимать в искусстве.
Когда мне было пять с половиной, Вале три года, а Людочке лишь две недели, папаня повёз семейство на свою родину. На вокзале нас встречала тётка. А когда мы подошли к домику (от вокзала пешком минут 5), возле калитки под деревом стояла маленькая худенькая старушка. Она смотрела на нас и почему-то тихо плакала. Вот тут-то я и увидела в первый раз свою городскую бабушку. Она действительно была старенькой: ей было 79 лет, в то время как другой моей бабушке - 50.
Как ни странно, несмотря на малолетний возраст, я многое запомнила из той поездки. Помню, как бабушка познакомила меня с соседской девчонкой Шуркой. И водила нас с ней на озеро. А ещё я с бабушкой первый раз в жизни увидела кино. Это был фильм «Серёжа» с С. Бондарчуком и И. Скобцевой. И ещё помню, как меня крестили. Не весь процесс, конечно, а отдельные эпизоды: причастие, окунание в купель, блестящее одеяние священника. Бабушка умерла, когда мне было 11 лет. Отец получил телеграмму от сестры тёти Маруси. Но мы в то время уже год жили в Средней Азии, и на похороны он не поехал. Но помню, как меня удивили слёзы на щеках моего сурового и скупого на нежность отца. Вот и всё, что я помню о бабушке Марии Афанасьевне.
Послесловие. После разговора с мужем позвонила в Питер двоюродной сестре. Она старше меня на 11 лет, и всю жизнь прожила рядом с нашей общей бабушкой. Галина подтвердила, что бабушка наша была очень добрым, справедливым, скромным и порядочным человеком. Она была сиротой, воспитывалась в приюте. В подростковом возрасте её из приюта взяли в графскую усадьбу под Лугой прислуживать графине. Видимо, вместе с графскими детьми выучилась грамоте, танцам, рисованию. Неплохо рисовала. Приобщила к музыке и танцам своих старших внучек. Галина, к примеру, умеет танцевать падеспань (!), играет на банджо и поёт в народном хоре. Муж Марии Афанасьевне достался красивый и статный, но беспутный. Мой незнакомый мне дедушка пил, играл в карты, погуливал и обижал свою жену. Умер он, не дожив до 50, вскоре после рождения сына. Старшей из трёх дочерей было в то время 19 лет.
Кстати, костюмчик мой на аватарке - из бабушкиной посылочки…
elena_nikiv
Клубника
Кругом клубника .
Высится горкой у фруктовых ларьков , выглядывает почти из каждой сумки , аппетитно сверкает красным бочком в ручке малыша в сквере.
Дома тоже целое блюдо - аромат густой и вязкий .
И так - до конца июня , пока не сойдёт .
Клубника для меня - детство и бабка .
Почему - то именно так я всегда называла мамину маму , и меня никто не поправлял.
Она была крестьянка и огородница .
В глобальном смысле этого слова - 30 соток были усажены , унавожены , прополоты и обработаны.
В зависимости от созревания, продукция собиралась , фасовалась и отвозилась в район - на рынок . На первом автобусе , в рюкзаке и двух сумках .
Это был образ жизни . И неплохой доход и прибавка к пенсии .
Со всем она справлялась одна , никого никогда не просила о помощи .
Кроме периода ,когда созревала клубника .
Ягодная плантация занимала дальний , купленный у соседей , участок . Весь.
Участок представлял собой небольшой холмик , со всех сторон закрытый от сквозняков высокими заборами. Солнце палило там нещадно с раннего утра и до позднего вечера - на радость ягодам . Первые появлялись уже в конце мая .
А потом весь июнь - вёдра , кошёлки , тазы. Все с клубникой .
У бабки были свои клиенты , и ягоды забирали прямо от крыльца.
Но их надо было собирать . Каждый день . Даже по два раза на день.
К физическому труду в те годы я относилась прохладно , предпочитала читать в гамаке или играть с подружками в сквере.
Клубнику ненавидела лютой ненавистью , а бабку считала эксплуататором.
Несмотря на классовый подход , трудилась я на совесть .
А ночью перед глазами летали красные точки и мешали спать .
В конце ягодного сезона на честно заработанные деньги мне покупалась обновка .
Чаще всего платьице из местного сельпо .
И для меня , наконец , начинались каникулы .
Давно упокоилась на местном кладбище моя бабка , большая труженица и мастерица .
Ягоды покупаю и не выращиваю сама .
Но каждый год , в июне , стоит только появиться клубнике , попадаю в детство и чувствую себя маленькой девочкой .
Только вот клубнику так и не полюбила.
alena_15
Бабушкин день рождения
"... И эта любовь до конца твоих дней
Останется тайной опорой твоей."
Сегодня день рождения моей бабушки. Нынче ей исполнилось бы 110 лет. А я вспоминаю ее все чаще, именно на ней держался наш дом, она хлопотала- стряпала -прибиралась - лечила - и все-все-все успевала. Моя баба Женя.
Пусть сегодня все будет как при бабушке. Ужинать сядем на кухне, но на стол поставлю красивые чашки с блюдечками. Варенье, как она варила - мое любимое, айвовое. Торт, пирожные - она такая рукодельница была, мне до нее как до луны. И будем говорить о ней, вспоминать забавные случаи, смеяться и грустить. Бабушка, душа и хозяйка нашего дома.
Взяла у мамы альбом с фотографиями, сканера дома нет, сфотографировала несколько фото. Вот - 1930 год.
Год 1928
"Папа молод. И мать молода.
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то."
Одна из моих любимых семейных фотографий. Юные бабушка и дед, год 1928. Вся жизнь впереди!
Любуюсь франтоватым дедом, красивой бабушкой...
И мне кажется, что они где-то там сейчас, на облаке, поглядывают на нашу суету и поддерживают нас.
schofonja
Анна Ивановна
До семилетнего возраста я жила у Пяти Углов в двухэтажном доме номер 26 по улице Ломоносова. Заходить надо было через внушительную арку, затем идти через двор, нырять в низенькую парадную и топать на второй этаж.
На одной площадке располагалось по две квартиры, а всего их было четыре - две на первом и две на втором. Лестница была щербатой, с разбитыми кое-где ступенями и облупленными перилами - скатиться вниз по ним не представлялось возможным, в вот лететь вниз кувырком по ступенькам - это у меня получилось, правда, всего один раз. От черепно-мозговой травмы спасла зимняя шапка из овчины коричневого цвета - вывалившись на лестничный пролет, я головой дотянулась до противоположной стены и с размаху к ней приложилась. Боли не помню, а испуганные мамины глаза - да. Это одно из самых ранних моих воспоминаний.
В квартире, кроме нашей семьи из четырех человек (мама, папа, бабушка и я) существовали еще две жилички.
Каждая занимала по комнате и существенно скрашивала жизнь нашей небольшой коммунальной квартирки.
Анне Ивановне в то время (начало - середина 70-х) было слегка за 60. Жила она одна, обладала веселым и нескупым нравом. Одевалась по-деревенски, в широкие бесформенные кофты и обширные юбки в пол. Даже дома повязывала на голову платок, туго перетягивая его концы под подборотком.
Из озорства я частенько дергала ее за сей предмет туалета. Анна Ивановна слегка негодовала, каждый раз обещая пожаловаться на мое поведение какому-то Макарке. Страшно мне не было, озорничать хотелось и для поднятия соседкиного тонуса я храбро вбегала к ней в комнату, хватала наваленную на стул одежду и скидывала ее на пол. Анна Ивановна охала, снималась с насиженного места у окна и бросалась поднимать свои пожитки, всякий раз громко выговаривая непонятное мне "перестань же ты ради Христа, перестань!"
От нее же я узнала такие слова, как "оттоманка" и "первачок".
Бывали дни, когда мы вместе сидели у нее в комнате на этой самой оттоманке и попивали этот самый первачок, заваренный в старом фаянсовом чайнике с отбитым носиком.
Делали мы с ней это обычно тогда, когда совпадали два условия - я не безобразничала и дома не было моей бабушки. Анна Ивановна вытаскивала из шкафа мешочек с сушеной малиной, высыпала ее на блюдечко прямо перед моим лицом и осторожно наливала заварку-первачок в мою чашку, прикрывая чайную струйку ладонью, чтобы на меня не попали горячие брызги. Во время чаепития она то и дело выглядывала в окно, чтобы посмотреть, не идет ли моя бабуля.
Она Анну Ивановну не жаловала за неряшливость, в глаза называла ее "грязнухой" и не разрешала мне пить чай из ее чашек.
Кроме того, моя бабушка боялась, что в любой момент может вернуться из тюрьмы сын Анны Ивановны и напугать меня, сидящую на оттоманке с чашкой чая в руках.
Иногда мне приходилось наблюдать, как Анна Ивановна прибирает волосы, сняв с головы свой неизменный платок.
Быстро пригладив редкие седые пряди густой раческой, она ловко заворачивала волосы в аккуратный пучок низко на затылке,а потом закалывала их, по одной вынимая изо рта черные шпильки. Завершала же прическу большим круглым гребнем, обеими руками туго заводя его со лба к самому темечку.
Эти шпильки всегда вызывали у меня повышенный интерес. Однажды я изловчилась и, выкрав одну, всунула ее в коридорную розетку. Опять же - боли не помню. Знаю только, что меня тряхнуло так, что я отлетела к противоположной стенке, а потом рикошетом отбросило назад. На какое-то время квартира была обесточена и уже потом, когда стало ясно, что я жива, видела, как мама лезла на стул, чтобы заменить в щите электропробки.
С Анной Ивановной я несколько раз ходила в пышечную напротив нашего дома и в булочную за сладким батоном, посыпанным сахарной пудрой и орешками. Их мне можно было отколупывать и есть по дороге домой.
Когда Анна Ивановна умерла, нам разрешили занять ее комнату. На ее нехитрый скарб не нашлось желающих и родители с бабушкой сами выносили вещи и остальное нажитое соседкой на помойку. Уже выросшая я узнала от мамы, что в буквально каждой выбрасываемой тряпке и в каждом выбрасываемом предмете мебели водились разнообразные насекомые.
Значит, права была моя бабуля, возражая против моей дружбы с Анной Ивановной из санитарно-гигиенических соображений:)
Баба Шура
Вторую жиличку звали баба Шура и ее образ лишь фрагментарно всплывает в моей памяти. Была она маленькой и сухонькой, дверь в свою комнату( в отличие от Анны Ивановны )всегда держала плотно закрытой и никого к себе не пускала. Видела я ее крайне редко - иногда баба Шура выходила постоять в прихожей, когда я выкатывалась из нашей комнаты на своем трехколесном велосипедике. Размеры и длина коридора в нашей квартире вполне позволяли молниеобразно преодолевать расстояние до входной двери и обратно.
Баба Шура скрещивала на груди руки и с беззлобной укоризной наблюдала за моими перемещениями, чуть заметно покачивая головой и поджимая губы.
Один раз, проносясь по своим детским делам, мне удалось краем уха услышать обрывок фразы, сказанной соседкой моей бабушке - "...не быть Ольге вашей певицей..."
С чего вдруг баба Шура решила, что я мечтала заняться певческой деятельностью, мне непонятно до сих пор. Весьма вероятно, что на такую мысль ее натолкнуло мое громкое распевание на всю квартиру "Враги сожгли родную хату, убили всю его семью".
Из всех нарядов соседки мне запомнился один жилет пронзительно черного цвета с серебристым отливом. Пошит он был, как мне объяснила бабушка, из меха котика и мне до боли в ладонях хотелось его потрогать. При этом размеры животного, из которого скроили сей предмет гардероба, представлялись мне по меньшей мере слоноподобными. Моя фантазия любезно рисовала громадного иссиня-черного кота, обязательно неодушевленного и с большими грустными глазами.
Бабушка говорила, что Шурка пережила блокаду. Что это такое, я не знала. Один раз спросила и услышала в ответ, что была война и люди голодали, потому что не было хлеба. Понять такое было непостижимо - у нас хлеб всегда лежал в эмалированной хлебнице в комнате и доступ к нему был неограниченным. Кроме того, на углу располагалась уютная булочная, доверху набитая круглым хлебом, городскими батонами и французскими булками.
На языке прстоянно вертелось:"Почему же Шурка не ходила за продуктами?"
Но спрашивать вслух я это не решалась.
Баба Шура умерла незадолго до нашего переезда на новую квартиру. На кухне бабушка много рассказывала о будущем новом жилище - две комнаты распашонкой, вместительный коридор и собственный балкон на западную сторону. Шурка, казалось, внимательно и молча слушала, сидя на своем потрепанном стуле, положив ногу на ногу и выбивая папиросину о спичечный коробок.
Где носились ее мысли на самом деле - трудно сказать, а представить можно. Когда за бабой Шурой приехали, меня загнали на кухню и строго-настрого запретили высовываться оттуда в коридор. Я послушно сидела на потрепанном стуле и ждала, когда в квартире стихнут тяжелые шаги незнакомых людей.
Казалось, прошла вечность, прежде чем бабушка открыла дверь в кухню и тихонько позвала меня каким-то чужим голосом.
Вошедшая вслед за ней мама поправила воротничок га моем платье, погладила по голове и, обняв за плечи, прижала к себе.
Помню, я вывернулась, выбежала в коридор и остолбенела - дверь в опустевшую комнату бабы Шуры была широко открыта. Именно тогда я впервые в жизни увидела огромный черный и блестящий рояль, который гордо подняв свое единственное крыло, прощальным жестом провожал в последний путь свою молчаливую и маленькую Шурку...
Нелли Соломоновна
На новой квартире все соседи сразу друг с другом перезнакомились. Новости в дом, как всегда, приносила бабушка.
На лестничной площадке, кроме нас, разместилось еще пять семей. Слева - интеллигентного вида прибалты - владельцы худющего и красивого подростка, а напротив - тихие мама, бабушка и детсадовская мелюзга, переехавшие из какого-то полуподвального помещения поблизости от ТЮЗа.
"Ребенок у них зимой и летом в валенках дома ходил,"- возмущалась бабушка. "И это при Советской власти!"
У меня валенки были и я знала, что носить их полагается на улице в сильные морозы.
Рядом с тихонями поселилась семья "деревенских" с двумя маленькими дочками, а за ними - одинокая дама с мелкой и скандальной собачонкой.
Ну а справа от нас, в однокомнатной квартире с нишей и вместительной кухней разместилась Нелли Соломоновна или Нелюшка, как окрестила ее моя бабушка.
Сначала у нее был муж, а потом его не стало и Нелюшка большую часть суток проводила у нас дома.
Придя из школы и сев за обеденный стол, я уже знала, что в следующую минуту раздастся звонок, бабушка скажет "ну что ты будешь делать, опять Нелюшка идет" и побежит открывать входную дверь.
Не успевала я отправить ложку в рот, как приземистая соседка торжественно вплывала в кухню, грузно усаживалась на стул напротив меня и приступала к свои ежедневным наблюдениям за жизнью нашей семьи в моем лице.
"Лидия Алексеевна, почему у вас девочка так криво сидит? А что за книжка рядом с тарелкой? Читать и есть одновременно недопустимо! И кто запивает суп, тем более водой! А в кашу гречневую лучше положить сметану! Лидия Алексеевна, у вас есть сметана? Нет? Срочно купите, но только в магазине напротив!"
Сидела у нас Нелюшка часами. Из кухни перемещалась в большую комнату, тяжело опускалась на кресло, насидевшись, с огромным трудом вставала и медленно - медленно покидала нашу квартиру. Мне всегда думалось, что уходить ей не хотелось.
Редко, но бывало, что Нелли Соломоновна затевала на своей немаленькой кухне сладкие пироги. Нам всегда доставалась неизменная половина - особенно хорош был двуцветный кекс - ванильно-шоколадный, ноздреватый, воздушный, с хрустящей темно-коричневой корочкой, щедро посыпанный сахарной пудрой. Его было вкусно есть, запивая горячим чаем.
В молодости Нелюшка обладала роскошной внешностью - вьющиеся волосы, немного навыкате выразительные глаза, невысокий рост, точеная фигурка - черно-белая фотография родом из довоенной поры стояла у нее на кухонном столе рядом с телефоном доисторического вида.
В годы нашего знакомства она уже была слишком полной даже для того, чтобы самостоятельно выходить на улицу.
Пока был жив муж, за продуктами ходил он, а после его смерти - бабушка. "Это Нелюшкины сосиски,"- говорила она, выкладывая покупки на стол.
Иногда у Нелли Соломоновны были гости в лице ее стародавней подруги по имени Циля. Задерживалась Циля на неделю и тогда Нелюшка у нас не показывалась ни на минуту.
Бабушка сердилась и называла Цилю "сухарем". Наверное, она думала, что Циля как-то плохо влияет на нашу соседку.
О своей прошлой жизни Нелюшка молчала. Только однажды она призналась, что до войны в Ленинграде танцевала с Валерием Чкаловым и что у нее до сих пор лежат те самые туфли и то самое крепдешиновое платье.
Когда Нелли Соломоновна умерла, в квартиру пришел ее сын, тщательно пересмотрел оставшееся материнское добро и, позвав бабушку, разрешил ей забрать старый поломанный зонтик и разношенные черные ботильоны из замши. Вернувшись с пакетом домой, бабушка рассказала, что все плинтуса в Нелюшкиной квартире вырваны с мясом. "Деньги сынок-то искал. И золото,"- умозаключила она и как-то не по-доброму усмехнулась.
Наверное ей хорошо было известно, что, пожалуй только старая растоптанная обувь из довоенных лет и была самым ценным из того, что осталось после Нелли Соломоновны.....
Пррродолжение следует.
Да, ещё я рррешил, что кррроме слов о наших бабушках и дедушках вполне допустимо в этой подборррке прррозвучат рррассказы и о "чужих" бабушках, с которррыми нам суждено было перрресечься.
Пррродолжение следует.
ivanden
***
Я шёл в метель, приподнимал
холодный воздух, как попону.
Сегодня деда поминал.
Я ничего о нём не помню.
Почти совсем. Ходил с трудом,
сидел подолгу в старом кресле
(я под столом играл), потом -
сплошные «кажется» и «если».
Не зрю деталей средь глубин
той первой памяти нежадной,
но помню: он меня любил,
и это главное, пожалуй.
Оставил ногу на войне,
имел медаль и «Запорожец»
(я помню: едем, а вовне
весь мир сонлив и запорошен).
Ещё обрывки: ясли, плач
и каша манная всё та же,
и под водой темнеет пляж,
и целый мир пятиэтажен.
И дед с дыханьем голубым:
дымит, небритый и поджарый.
Я помню: он меня любил.
И это главное, пожалуй.
Я в детстве не считал минут
и оттого был неприметлив…
Сегодня деда помянул
и выпил, чуточку помедлив.
Не для того, чтоб раскисать
и никнуть, как печальный пони -
так, захотелось рассказать...
Я ничего о нём не помню.
Почти совсем. Но дело в том,
что за финалом нет финала,
каким бы искажённым ртом
нас эта жизнь ни поминала.
Там, за порогом - ураган,
круговорот на грани чуда,
и если тянет по ногам,
я точно знаю, что оттуда.
И дело в том (о чём и речь),
что, предоставленные далям,
друг другу тянемся навстречь -
не по штрихам, не по деталям.
Нет, кроме сердца, ничего,
что превозможет сумрак шалый.
Был дед, и я любил его.
И это главное, пожалуй.
luvida
Моя городская бабушка
- Почему ты никогда не рассказывала мне о своей второй бабушке? Я даже не знаю, как её зовут, - заметил Алексей. А действительно, почему? Я задумалась. Да очень просто. Я видела маму своего отца всего один раз. Хотя очень её любила. Звали её Мария Афанасьевна. Мы называли её «городская бабушка» - в отличие от другой бабушки, деревенской, которая была всегда с нами, сколько я себя помню.
Мария Афанасьевна жила в городе Бологое - в том, что «где-то между Ленинградом и Москвой». А мы проживали в посёлке Чус Кировской области. Как туда занесло моего отца, - никто мне не рассказывал. Но «терзают смутные сомнения», что не по доброй воле он там оказался. Младший и единственный сын Марии Афанасьевны - мой отец - был её самой большой болью. Когда он в 27 лет женился на моей 20-летней матери, бабушка была несказанно рада.
Она сразу же безоговорочно и навсегда полюбила жену сына. Я помню её ласковые письма, в которых она называла мою маму Нинушкой и звала в гости, чтобы хоть одним глазком увидеть свою невестку и внучек. Помню посылки от «городской бабушки» с красивыми платьицами и костюмчиками для нас с сестрёнками. А ещё в посылках обязательно были замечательные книжки-раскладушки и чудесные двойные открытки: раскроешь такую, а там - изумительной красоты букет цветов. Или сказочный замок. Восторгам моим не было предела! Сёстры были ещё малы, чтобы что-то понимать в искусстве.
Когда мне было пять с половиной, Вале три года, а Людочке лишь две недели, папаня повёз семейство на свою родину. На вокзале нас встречала тётка. А когда мы подошли к домику (от вокзала пешком минут 5), возле калитки под деревом стояла маленькая худенькая старушка. Она смотрела на нас и почему-то тихо плакала. Вот тут-то я и увидела в первый раз свою городскую бабушку. Она действительно была старенькой: ей было 79 лет, в то время как другой моей бабушке - 50.
Как ни странно, несмотря на малолетний возраст, я многое запомнила из той поездки. Помню, как бабушка познакомила меня с соседской девчонкой Шуркой. И водила нас с ней на озеро. А ещё я с бабушкой первый раз в жизни увидела кино. Это был фильм «Серёжа» с С. Бондарчуком и И. Скобцевой. И ещё помню, как меня крестили. Не весь процесс, конечно, а отдельные эпизоды: причастие, окунание в купель, блестящее одеяние священника. Бабушка умерла, когда мне было 11 лет. Отец получил телеграмму от сестры тёти Маруси. Но мы в то время уже год жили в Средней Азии, и на похороны он не поехал. Но помню, как меня удивили слёзы на щеках моего сурового и скупого на нежность отца. Вот и всё, что я помню о бабушке Марии Афанасьевне.
Послесловие. После разговора с мужем позвонила в Питер двоюродной сестре. Она старше меня на 11 лет, и всю жизнь прожила рядом с нашей общей бабушкой. Галина подтвердила, что бабушка наша была очень добрым, справедливым, скромным и порядочным человеком. Она была сиротой, воспитывалась в приюте. В подростковом возрасте её из приюта взяли в графскую усадьбу под Лугой прислуживать графине. Видимо, вместе с графскими детьми выучилась грамоте, танцам, рисованию. Неплохо рисовала. Приобщила к музыке и танцам своих старших внучек. Галина, к примеру, умеет танцевать падеспань (!), играет на банджо и поёт в народном хоре. Муж Марии Афанасьевне достался красивый и статный, но беспутный. Мой незнакомый мне дедушка пил, играл в карты, погуливал и обижал свою жену. Умер он, не дожив до 50, вскоре после рождения сына. Старшей из трёх дочерей было в то время 19 лет.
Кстати, костюмчик мой на аватарке - из бабушкиной посылочки…
elena_nikiv
Клубника
Кругом клубника .
Высится горкой у фруктовых ларьков , выглядывает почти из каждой сумки , аппетитно сверкает красным бочком в ручке малыша в сквере.
Дома тоже целое блюдо - аромат густой и вязкий .
И так - до конца июня , пока не сойдёт .
Клубника для меня - детство и бабка .
Почему - то именно так я всегда называла мамину маму , и меня никто не поправлял.
Она была крестьянка и огородница .
В глобальном смысле этого слова - 30 соток были усажены , унавожены , прополоты и обработаны.
В зависимости от созревания, продукция собиралась , фасовалась и отвозилась в район - на рынок . На первом автобусе , в рюкзаке и двух сумках .
Это был образ жизни . И неплохой доход и прибавка к пенсии .
Со всем она справлялась одна , никого никогда не просила о помощи .
Кроме периода ,когда созревала клубника .
Ягодная плантация занимала дальний , купленный у соседей , участок . Весь.
Участок представлял собой небольшой холмик , со всех сторон закрытый от сквозняков высокими заборами. Солнце палило там нещадно с раннего утра и до позднего вечера - на радость ягодам . Первые появлялись уже в конце мая .
А потом весь июнь - вёдра , кошёлки , тазы. Все с клубникой .
У бабки были свои клиенты , и ягоды забирали прямо от крыльца.
Но их надо было собирать . Каждый день . Даже по два раза на день.
К физическому труду в те годы я относилась прохладно , предпочитала читать в гамаке или играть с подружками в сквере.
Клубнику ненавидела лютой ненавистью , а бабку считала эксплуататором.
Несмотря на классовый подход , трудилась я на совесть .
А ночью перед глазами летали красные точки и мешали спать .
В конце ягодного сезона на честно заработанные деньги мне покупалась обновка .
Чаще всего платьице из местного сельпо .
И для меня , наконец , начинались каникулы .
Давно упокоилась на местном кладбище моя бабка , большая труженица и мастерица .
Ягоды покупаю и не выращиваю сама .
Но каждый год , в июне , стоит только появиться клубнике , попадаю в детство и чувствую себя маленькой девочкой .
Только вот клубнику так и не полюбила.
alena_15
Бабушкин день рождения
"... И эта любовь до конца твоих дней
Останется тайной опорой твоей."
Сегодня день рождения моей бабушки. Нынче ей исполнилось бы 110 лет. А я вспоминаю ее все чаще, именно на ней держался наш дом, она хлопотала- стряпала -прибиралась - лечила - и все-все-все успевала. Моя баба Женя.
Пусть сегодня все будет как при бабушке. Ужинать сядем на кухне, но на стол поставлю красивые чашки с блюдечками. Варенье, как она варила - мое любимое, айвовое. Торт, пирожные - она такая рукодельница была, мне до нее как до луны. И будем говорить о ней, вспоминать забавные случаи, смеяться и грустить. Бабушка, душа и хозяйка нашего дома.
Взяла у мамы альбом с фотографиями, сканера дома нет, сфотографировала несколько фото. Вот - 1930 год.
Год 1928
"Папа молод. И мать молода.
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то."
Одна из моих любимых семейных фотографий. Юные бабушка и дед, год 1928. Вся жизнь впереди!
Любуюсь франтоватым дедом, красивой бабушкой...
И мне кажется, что они где-то там сейчас, на облаке, поглядывают на нашу суету и поддерживают нас.
schofonja
Анна Ивановна
До семилетнего возраста я жила у Пяти Углов в двухэтажном доме номер 26 по улице Ломоносова. Заходить надо было через внушительную арку, затем идти через двор, нырять в низенькую парадную и топать на второй этаж.
На одной площадке располагалось по две квартиры, а всего их было четыре - две на первом и две на втором. Лестница была щербатой, с разбитыми кое-где ступенями и облупленными перилами - скатиться вниз по ним не представлялось возможным, в вот лететь вниз кувырком по ступенькам - это у меня получилось, правда, всего один раз. От черепно-мозговой травмы спасла зимняя шапка из овчины коричневого цвета - вывалившись на лестничный пролет, я головой дотянулась до противоположной стены и с размаху к ней приложилась. Боли не помню, а испуганные мамины глаза - да. Это одно из самых ранних моих воспоминаний.
В квартире, кроме нашей семьи из четырех человек (мама, папа, бабушка и я) существовали еще две жилички.
Каждая занимала по комнате и существенно скрашивала жизнь нашей небольшой коммунальной квартирки.
Анне Ивановне в то время (начало - середина 70-х) было слегка за 60. Жила она одна, обладала веселым и нескупым нравом. Одевалась по-деревенски, в широкие бесформенные кофты и обширные юбки в пол. Даже дома повязывала на голову платок, туго перетягивая его концы под подборотком.
Из озорства я частенько дергала ее за сей предмет туалета. Анна Ивановна слегка негодовала, каждый раз обещая пожаловаться на мое поведение какому-то Макарке. Страшно мне не было, озорничать хотелось и для поднятия соседкиного тонуса я храбро вбегала к ней в комнату, хватала наваленную на стул одежду и скидывала ее на пол. Анна Ивановна охала, снималась с насиженного места у окна и бросалась поднимать свои пожитки, всякий раз громко выговаривая непонятное мне "перестань же ты ради Христа, перестань!"
От нее же я узнала такие слова, как "оттоманка" и "первачок".
Бывали дни, когда мы вместе сидели у нее в комнате на этой самой оттоманке и попивали этот самый первачок, заваренный в старом фаянсовом чайнике с отбитым носиком.
Делали мы с ней это обычно тогда, когда совпадали два условия - я не безобразничала и дома не было моей бабушки. Анна Ивановна вытаскивала из шкафа мешочек с сушеной малиной, высыпала ее на блюдечко прямо перед моим лицом и осторожно наливала заварку-первачок в мою чашку, прикрывая чайную струйку ладонью, чтобы на меня не попали горячие брызги. Во время чаепития она то и дело выглядывала в окно, чтобы посмотреть, не идет ли моя бабуля.
Она Анну Ивановну не жаловала за неряшливость, в глаза называла ее "грязнухой" и не разрешала мне пить чай из ее чашек.
Кроме того, моя бабушка боялась, что в любой момент может вернуться из тюрьмы сын Анны Ивановны и напугать меня, сидящую на оттоманке с чашкой чая в руках.
Иногда мне приходилось наблюдать, как Анна Ивановна прибирает волосы, сняв с головы свой неизменный платок.
Быстро пригладив редкие седые пряди густой раческой, она ловко заворачивала волосы в аккуратный пучок низко на затылке,а потом закалывала их, по одной вынимая изо рта черные шпильки. Завершала же прическу большим круглым гребнем, обеими руками туго заводя его со лба к самому темечку.
Эти шпильки всегда вызывали у меня повышенный интерес. Однажды я изловчилась и, выкрав одну, всунула ее в коридорную розетку. Опять же - боли не помню. Знаю только, что меня тряхнуло так, что я отлетела к противоположной стенке, а потом рикошетом отбросило назад. На какое-то время квартира была обесточена и уже потом, когда стало ясно, что я жива, видела, как мама лезла на стул, чтобы заменить в щите электропробки.
С Анной Ивановной я несколько раз ходила в пышечную напротив нашего дома и в булочную за сладким батоном, посыпанным сахарной пудрой и орешками. Их мне можно было отколупывать и есть по дороге домой.
Когда Анна Ивановна умерла, нам разрешили занять ее комнату. На ее нехитрый скарб не нашлось желающих и родители с бабушкой сами выносили вещи и остальное нажитое соседкой на помойку. Уже выросшая я узнала от мамы, что в буквально каждой выбрасываемой тряпке и в каждом выбрасываемом предмете мебели водились разнообразные насекомые.
Значит, права была моя бабуля, возражая против моей дружбы с Анной Ивановной из санитарно-гигиенических соображений:)
Баба Шура
Вторую жиличку звали баба Шура и ее образ лишь фрагментарно всплывает в моей памяти. Была она маленькой и сухонькой, дверь в свою комнату( в отличие от Анны Ивановны )всегда держала плотно закрытой и никого к себе не пускала. Видела я ее крайне редко - иногда баба Шура выходила постоять в прихожей, когда я выкатывалась из нашей комнаты на своем трехколесном велосипедике. Размеры и длина коридора в нашей квартире вполне позволяли молниеобразно преодолевать расстояние до входной двери и обратно.
Баба Шура скрещивала на груди руки и с беззлобной укоризной наблюдала за моими перемещениями, чуть заметно покачивая головой и поджимая губы.
Один раз, проносясь по своим детским делам, мне удалось краем уха услышать обрывок фразы, сказанной соседкой моей бабушке - "...не быть Ольге вашей певицей..."
С чего вдруг баба Шура решила, что я мечтала заняться певческой деятельностью, мне непонятно до сих пор. Весьма вероятно, что на такую мысль ее натолкнуло мое громкое распевание на всю квартиру "Враги сожгли родную хату, убили всю его семью".
Из всех нарядов соседки мне запомнился один жилет пронзительно черного цвета с серебристым отливом. Пошит он был, как мне объяснила бабушка, из меха котика и мне до боли в ладонях хотелось его потрогать. При этом размеры животного, из которого скроили сей предмет гардероба, представлялись мне по меньшей мере слоноподобными. Моя фантазия любезно рисовала громадного иссиня-черного кота, обязательно неодушевленного и с большими грустными глазами.
Бабушка говорила, что Шурка пережила блокаду. Что это такое, я не знала. Один раз спросила и услышала в ответ, что была война и люди голодали, потому что не было хлеба. Понять такое было непостижимо - у нас хлеб всегда лежал в эмалированной хлебнице в комнате и доступ к нему был неограниченным. Кроме того, на углу располагалась уютная булочная, доверху набитая круглым хлебом, городскими батонами и французскими булками.
На языке прстоянно вертелось:"Почему же Шурка не ходила за продуктами?"
Но спрашивать вслух я это не решалась.
Баба Шура умерла незадолго до нашего переезда на новую квартиру. На кухне бабушка много рассказывала о будущем новом жилище - две комнаты распашонкой, вместительный коридор и собственный балкон на западную сторону. Шурка, казалось, внимательно и молча слушала, сидя на своем потрепанном стуле, положив ногу на ногу и выбивая папиросину о спичечный коробок.
Где носились ее мысли на самом деле - трудно сказать, а представить можно. Когда за бабой Шурой приехали, меня загнали на кухню и строго-настрого запретили высовываться оттуда в коридор. Я послушно сидела на потрепанном стуле и ждала, когда в квартире стихнут тяжелые шаги незнакомых людей.
Казалось, прошла вечность, прежде чем бабушка открыла дверь в кухню и тихонько позвала меня каким-то чужим голосом.
Вошедшая вслед за ней мама поправила воротничок га моем платье, погладила по голове и, обняв за плечи, прижала к себе.
Помню, я вывернулась, выбежала в коридор и остолбенела - дверь в опустевшую комнату бабы Шуры была широко открыта. Именно тогда я впервые в жизни увидела огромный черный и блестящий рояль, который гордо подняв свое единственное крыло, прощальным жестом провожал в последний путь свою молчаливую и маленькую Шурку...
Нелли Соломоновна
На новой квартире все соседи сразу друг с другом перезнакомились. Новости в дом, как всегда, приносила бабушка.
На лестничной площадке, кроме нас, разместилось еще пять семей. Слева - интеллигентного вида прибалты - владельцы худющего и красивого подростка, а напротив - тихие мама, бабушка и детсадовская мелюзга, переехавшие из какого-то полуподвального помещения поблизости от ТЮЗа.
"Ребенок у них зимой и летом в валенках дома ходил,"- возмущалась бабушка. "И это при Советской власти!"
У меня валенки были и я знала, что носить их полагается на улице в сильные морозы.
Рядом с тихонями поселилась семья "деревенских" с двумя маленькими дочками, а за ними - одинокая дама с мелкой и скандальной собачонкой.
Ну а справа от нас, в однокомнатной квартире с нишей и вместительной кухней разместилась Нелли Соломоновна или Нелюшка, как окрестила ее моя бабушка.
Сначала у нее был муж, а потом его не стало и Нелюшка большую часть суток проводила у нас дома.
Придя из школы и сев за обеденный стол, я уже знала, что в следующую минуту раздастся звонок, бабушка скажет "ну что ты будешь делать, опять Нелюшка идет" и побежит открывать входную дверь.
Не успевала я отправить ложку в рот, как приземистая соседка торжественно вплывала в кухню, грузно усаживалась на стул напротив меня и приступала к свои ежедневным наблюдениям за жизнью нашей семьи в моем лице.
"Лидия Алексеевна, почему у вас девочка так криво сидит? А что за книжка рядом с тарелкой? Читать и есть одновременно недопустимо! И кто запивает суп, тем более водой! А в кашу гречневую лучше положить сметану! Лидия Алексеевна, у вас есть сметана? Нет? Срочно купите, но только в магазине напротив!"
Сидела у нас Нелюшка часами. Из кухни перемещалась в большую комнату, тяжело опускалась на кресло, насидевшись, с огромным трудом вставала и медленно - медленно покидала нашу квартиру. Мне всегда думалось, что уходить ей не хотелось.
Редко, но бывало, что Нелли Соломоновна затевала на своей немаленькой кухне сладкие пироги. Нам всегда доставалась неизменная половина - особенно хорош был двуцветный кекс - ванильно-шоколадный, ноздреватый, воздушный, с хрустящей темно-коричневой корочкой, щедро посыпанный сахарной пудрой. Его было вкусно есть, запивая горячим чаем.
В молодости Нелюшка обладала роскошной внешностью - вьющиеся волосы, немного навыкате выразительные глаза, невысокий рост, точеная фигурка - черно-белая фотография родом из довоенной поры стояла у нее на кухонном столе рядом с телефоном доисторического вида.
В годы нашего знакомства она уже была слишком полной даже для того, чтобы самостоятельно выходить на улицу.
Пока был жив муж, за продуктами ходил он, а после его смерти - бабушка. "Это Нелюшкины сосиски,"- говорила она, выкладывая покупки на стол.
Иногда у Нелли Соломоновны были гости в лице ее стародавней подруги по имени Циля. Задерживалась Циля на неделю и тогда Нелюшка у нас не показывалась ни на минуту.
Бабушка сердилась и называла Цилю "сухарем". Наверное, она думала, что Циля как-то плохо влияет на нашу соседку.
О своей прошлой жизни Нелюшка молчала. Только однажды она призналась, что до войны в Ленинграде танцевала с Валерием Чкаловым и что у нее до сих пор лежат те самые туфли и то самое крепдешиновое платье.
Когда Нелли Соломоновна умерла, в квартиру пришел ее сын, тщательно пересмотрел оставшееся материнское добро и, позвав бабушку, разрешил ей забрать старый поломанный зонтик и разношенные черные ботильоны из замши. Вернувшись с пакетом домой, бабушка рассказала, что все плинтуса в Нелюшкиной квартире вырваны с мясом. "Деньги сынок-то искал. И золото,"- умозаключила она и как-то не по-доброму усмехнулась.
Наверное ей хорошо было известно, что, пожалуй только старая растоптанная обувь из довоенных лет и была самым ценным из того, что осталось после Нелли Соломоновны.....
Пррродолжение следует.