в проект "Мне - 100 лет"
Если считать детей продолжением жизни их родителей, то мне действительно скоро 100 лет - мать родилась 28 ноября 1907 года. Отец был моложе её на два года. Оба ушли из жизни рано - в 1959 и 1966 г.г.
Ни дедов своих, ни бабушек я никогда не видел.
Мой дед по отцу в 1907 году завершил воинскую службу, на которой был капельмейстером оркестра Его Императорского Величества в Санктъ-Петербурге. Уехал в Минск, женился и стал отцом четырёх детей - две девочки и два мальчика, причём один брат и одна сестра были типичными голубоглазыми блондинами - в отца, а другой брат (мой отец) и другая сестра - жгучими кареглазыми брюнетами - в мать.
Дед по матери уехал в Америку в канун революции. Сохранилось несколько его фотографий, сделанных там, с которых глядит вполне респектабельный и чуть франтоватый мужчина. Потом его следы затерялись. В 30-е годы вернулась в Минск его жена, моя бабушка и сообщила, что он погиб , попав под высокое напряжение.
Сама бабушка, как и бабушка по отцу и ещё очень многие родственники, погибли в начале войны в минском гетто. Спаслась только одна девочка, двенадцатилетняя Шура, двоюродная племянница моего отца. Она лежала, спрятавшись в высокой траве во дворе, куда немцы вывели её мать и расстреляли у неё на глазах. Потом она сбежала, шла на восток, перешла линию фронта и добралась каким-то чудом до Москвы. Села в метро и стала расспрашивать всех пассажиров - не знают ли они где живёт её тётя Берта. Пассажиры с изумлением и сочувствием смотрели на неё - грязную, в нескольких одетых одна на другую немецких кофтах, с нашитым «могендовидом». Кто-то вспомнил, что знает женщину по имени Берта, живущую в небольшом домике на Бережковской набережной. Шура отправилась туда и случилось ещё одно чудо - там оказалась именно её тётя.
Потом все москвичи вместе с Шурой жили у нас в Барнауле в эвакуации, а когда стали возвращаться, Шура осталась жить с нами. Она была постарше моего старшего брата лет на 5 , а я, соответственно, на 8 лет младше его и мы оба считали её старшей сестрой. Она уже училась в 8-м классе, когда её нашёл её отец, освободившийся из заключения по делам 37-го года, получивший «минус» и поселившийся в Воркуте. Он приехал забрать её к себе, а она его совершенно не помнила и ехать с ним не хотела, плакала. Тогда мой отец отвёл её на кухню, вручил пачку денег и сказал: «Это - твои. Будет плохо - купишь билет и вернёшься». Она уехала, часто писала нам из Воркуты, где кончила школу, из Ленинграда, где окончила мединститут, работала, вышла замуж, развелась. Я был у неё в гостях несколько раз - у неё с сыном была большая квартира, где я, будучи в Питере, всегда останавливался. Пока она не уехала совсем… в Германию. Поменялась с каким-то немцем - оставила ему свою питерскую квартиру, а он ей - свою… Это случилось сравнительно недавно и подробности её жития там мне пока неизвестны. Как -то она там? Научилась ли не вздрагивать, слыша немецкую речь?...
Отец и старший брат - два главных человека в моей жизни. После смерти матери мы жили сугубо мужской триадой 7 лет. Но о них - потом, во второй части.
Ни дедов своих, ни бабушек я никогда не видел.
Мой дед по отцу в 1907 году завершил воинскую службу, на которой был капельмейстером оркестра Его Императорского Величества в Санктъ-Петербурге. Уехал в Минск, женился и стал отцом четырёх детей - две девочки и два мальчика, причём один брат и одна сестра были типичными голубоглазыми блондинами - в отца, а другой брат (мой отец) и другая сестра - жгучими кареглазыми брюнетами - в мать.
Дед по матери уехал в Америку в канун революции. Сохранилось несколько его фотографий, сделанных там, с которых глядит вполне респектабельный и чуть франтоватый мужчина. Потом его следы затерялись. В 30-е годы вернулась в Минск его жена, моя бабушка и сообщила, что он погиб , попав под высокое напряжение.
Сама бабушка, как и бабушка по отцу и ещё очень многие родственники, погибли в начале войны в минском гетто. Спаслась только одна девочка, двенадцатилетняя Шура, двоюродная племянница моего отца. Она лежала, спрятавшись в высокой траве во дворе, куда немцы вывели её мать и расстреляли у неё на глазах. Потом она сбежала, шла на восток, перешла линию фронта и добралась каким-то чудом до Москвы. Села в метро и стала расспрашивать всех пассажиров - не знают ли они где живёт её тётя Берта. Пассажиры с изумлением и сочувствием смотрели на неё - грязную, в нескольких одетых одна на другую немецких кофтах, с нашитым «могендовидом». Кто-то вспомнил, что знает женщину по имени Берта, живущую в небольшом домике на Бережковской набережной. Шура отправилась туда и случилось ещё одно чудо - там оказалась именно её тётя.
Потом все москвичи вместе с Шурой жили у нас в Барнауле в эвакуации, а когда стали возвращаться, Шура осталась жить с нами. Она была постарше моего старшего брата лет на 5 , а я, соответственно, на 8 лет младше его и мы оба считали её старшей сестрой. Она уже училась в 8-м классе, когда её нашёл её отец, освободившийся из заключения по делам 37-го года, получивший «минус» и поселившийся в Воркуте. Он приехал забрать её к себе, а она его совершенно не помнила и ехать с ним не хотела, плакала. Тогда мой отец отвёл её на кухню, вручил пачку денег и сказал: «Это - твои. Будет плохо - купишь билет и вернёшься». Она уехала, часто писала нам из Воркуты, где кончила школу, из Ленинграда, где окончила мединститут, работала, вышла замуж, развелась. Я был у неё в гостях несколько раз - у неё с сыном была большая квартира, где я, будучи в Питере, всегда останавливался. Пока она не уехала совсем… в Германию. Поменялась с каким-то немцем - оставила ему свою питерскую квартиру, а он ей - свою… Это случилось сравнительно недавно и подробности её жития там мне пока неизвестны. Как -то она там? Научилась ли не вздрагивать, слыша немецкую речь?...
Отец и старший брат - два главных человека в моей жизни. После смерти матери мы жили сугубо мужской триадой 7 лет. Но о них - потом, во второй части.