Последние платья Лилиан Дюнкерк. Часть I
Эрих Мария Ремарк, Кристобаль Баленсиага, 1948-1961
Предисловие
В повести “Небеса не знают фаворитов” известной на русском языке по ее журнальному варианту "Жизнь взаймы" автомобиль гонщика Клерфэ имеет собственное имя, тщательно выписанный характер и уникальную значимую роль, отображая одну из наиболее верных привязанностей Ремарка, литературная карьера которого началась с рассказа о гонщике, и на протяжении жизни многократно возвращающегося к автомобильным сюжетам. Но совершенно новую и неожиданную роль играет олицетворенный и прерасно выписанный персонаж ранее в его книгах никогда ранее не встречавшийся - платья от Баленсиага.
Салон Кристобаля Баленсиага на авеню Георга V в Париже был рядом с теми местами где Ремарк жил сам, и где после "селил" героев своих книг. Многолетние отношения с Наталией Палей, известной в 20-30х модели, актрисы, агента и промоутера американской индустрии эксклюзивного дизайна, приблизили Ремарка к узкому кругу мира высокой моды. Брак с Полетт Годдар привнес в это соприкосновение многие новые детали и имена. Полетт была лично знакома с Баленсиага, и была клиентом его отелье, так же как и Марлен Дитрих, прототип Лидии Морелли в повести "Жизнь взаймы". Для Лилиан, словами Ремарка, платья - это философский и глубоко интимный символ вечнопреходящей и неудержимой красоты дня сегодняшнего; то ли маска, то ли змеиная кожа позволяющая прожить много жизней внутри одной, скоротекущей.
В последнем варианте истории о гонщике и Лилиан Дюнкерк, - "Небеса не знают фаворитов", платья удивительным образом составляют канву многих наиболее глубоких эпизодов повести. Парадоксальным образом, если выделить из текста только эти эпизоды то получается совершенно законченый рассказ, а пробелы и недоговоренность лишь добавляют ему сюрреалистического очарования.
- Я уезжаю с Клерфэ, - сказала она. - Сегодня!
Она увидела, что выражение его глаз изменилось.
- Я уезжаю одна, - сказала она. - Но еду с ним потому, что иначе у меня не хватит мужества. Одна я не в силах бороться против всего этого.
- Против меня, - сказал Волков.
Он отошел от двери и встал возле чемоданов. Он увидел ее платья, свитеры, туфли - и вдруг его пронизала острая боль, такая, какую ощущает человек, который вернулся с похорон близкого друга и уже взял себя в руки, но вдруг увидел что-то из вещей покойного - его туфли, блузу или шляпу.
Теперь Волков понял, что Лилиан действительно хочет уехать.
- Хорошо, - ответила она. - А теперь скажи мне только одно: что ты делаешь, оставшись один?
Озадаченный старик поднял свою птичью головку.
- Мало ли что... Не понимаю... Я всегда занят... Странный вопрос. Почему ты спрашиваешь?
- Тебе никогда не приходила в голову мысль забрать все, что у тебя есть, уехать куда глаза глядят и все промотать?
- Вылитый отец! - сказал старик. - Он никогда не знал, что такое чувство долга и чувство ответственности. Надо будет попытаться опять назначить тебе опекунов!
- Это тебе не удастся. Ты считаешь, что я бросаю на ветер свои деньги, а я считаю, что ты бросаешь на ветер свою жизнь. Пусть каждый остается при своем мнении. И достань мне деньги не позже завтрашнего дня. Я хочу поскорее купить себе платья.
- А где ты их купишь? - быстро спросил старик, напоминавший марабу.
- У Баленсиага. Не забудь, что это мои деньги.
- Твоя мать...
- До завтра, - сказала Лилиан и легко прикоснулась губами ко лбу старика.
- Послушай, Лилиан, не делай глупостей! Ты очень хорошо одета. Платья у этих модных портных стоят целые состояния.
- Вполне возможно, - ответила Лилиан и посмотрела на серый двор и серые окна зданий на противоположной стороне улицы.
- Ты такая же, как твой отец. - Старый седой марабу искренне ужаснулся. - Точно такая же! Ты могла бы сейчас жить без забот, если бы не его вечные фантазии...
- Дядя Гастон, говорят, что в наше время можно разделаться с деньгами двумя способами. Один из них - копить деньги, а затем потерять их во время инфляции, другой - потратить их. Как тебе живется?
Клерфэ зашел за ней. Они поехали в ресторан Вефур.
- Как прошла ваша первая встреча со здешним миром? - спросил он.
- У меня такое чувство, будто я оказалась среди людей, которые собираются жить вечно. Во всяком случае, они так себя ведут. Их настолько занимают деньги, что они забыли о жизни.
Клерфэ рассмеялся.
- А ведь во время войны все люди дали себе клятву, если останутся в живых, не повторять этой ошибки. Но человек быстро все забывает.
- И ты тоже все забыл? - спросила Лилиан.
- Старался изо всех сил. Но мне не совсем удалось.
- Может, я люблю тебя именно поэтому?
- Ты меня не любишь. Если бы ты меня любила, ты не сказала бы мне об этом.
- А может, я тебя люблю потому, что ты не думаешь о будущем?
- Тогда тебе пришлось бы любить всех мужчин в санатории. Мы будем есть эклеры с жареным миндалем и запивать их молодым монтраше.
- Так почему же я люблю тебя?
- Потому, что я с тобой. И потому, что ты любишь жизнь. А я для тебя безымянная частица жизни. Это опасно.
- Для кого?
- Для того, у кого нет имени. Его в любое время можно заменить.
- Меня тоже, - сказала Лилиан.
- В этом я не совсем уверен. Умный человек на моем месте сбежал бы как можно скорее.
- Ты вовсе не так уж увлечен.
- Завтра я уезжаю.
- Куда? - спросила Лилиан, не поверив ему.
- Мне надо ехать в Рим.
- А мне - к Баленсиага. Купить платья. Это подальше Рима.
- Я действительно уезжаю. Необходимо позаботиться о новом контракте.
- Хорошо, - сказала Лилиан. - Значит, у меня будет время ринуться в авантюру с модными портными. Дядя Гастон с удовольствием учредил бы надо мной опеку... или выдал бы меня замуж.
Лилиан отправилась к Баленсиага. У нее было немного платьев, к тому же они были сшиты в годы войны и уже вышли из моды. Некоторые платья достались ей от матери, а потом их перешила недорогая портниха; некоторые были сделаны из тех дешевых тканей, которые продавались во время войны. Из всех ее туалетов только два костюмчика, синий и светло-серый, были еще достаточно модными. Правда, и их она носила уже несколько лет, но фасоны не успели устареть.
Началась демонстрация моделей. Сидя в зале, Лилиан наблюдала за другими женщинами. Многие из них были стары и слишком сильно накрашены; некоторые тараторили без умолку, как злые попугаи; были, правда, и красивые женщины, уверенные в своей красоте. Среди публики попадались американки, такие чванливые, что это нагоняло скуку; в толпе виднелись и мужчины.
Лилиан выбрала четыре костюма. Когда она примеряла их, продавщица была к ней особенно внимательна.
- Вы удачно выбрали, - сказала она. - Кажется, будто эти вещи шились специально для вас. Это бывает редко. Большинство женщин покупают наряды, которые им нравятся; вы же покупаете то, что вам идет. В этом широком труакаре вы выглядите чудесно.
Лилиан посмотрела на себя в зеркало. Лицо ее казалось в Париже более загорелым, чем в горах; плечи тоже загорели. Новые платья подчеркивали линии ее фигуры и своеобразие лица. Она стала вдруг очень красивой, более того, ее прозрачные глаза, которые никого не узнавали и смотрели как бы сквозь окружающие предметы, придавали ей особое грустное очарование и какую-то отрешенность от всего, трогающую сердце. Она слышала разговоры женщин в соседних кабинках, видела, как, выходя, они рассматривали ее, эти неутомимые воительницы за права своего пола, но Лилиан знала, что у нее с ними мало общего. Платья не были для нее оружием в борьбе за мужчину. Ее целью была жизнь и она сама.
На четвертый день на примерку пришла старшая продавщица. Через неделю явился сам Баленсиага. Они поняли, что эта покупательница сможет носить их модели с особым шиком. Лилиан мало говорила, зато терпеливо стояла перед зеркалом; едва уловимый испанский колорит вещей, которые она выбрала, придавал ее юному облику что-то трагичное, что, впрочем, было не слишком нарочитым. Когда она надевала черные или ярко-красные, как мексиканские шали, платья, или же короткие, как у матадоров, курточки, или необъятно широкие пальто, в которых тело казалось невесомым, так что все внимание концентрировалось только на лице, в ней особенно отчетливо проступала та меланхолия, которая была ей свойственна.
- Вы прекрасно выбрали, - сказала старшая продавщица. - Эти вещи никогда не выйдут из моды; вы сможете носить их много лет.
Много лет, - подумала Лилиан и сказала, улыбаясь:
- Мне они нужны только на этот год...
Продавщица показала ей что-то серебристое, похожее на рыбью чешую.
- Совершенно новый фасон. Хотите примерить?
Лилиан покачала головой.
- Хватит. У меня больше нет денег.
- Примерьте все-таки. Мне кажется, вы возьмете платье. И цена вам подойдет.
Лилиан примерила это сверкающее нечто, эту серебряную чешую. Она выглядела в ней так, словно только что вышла из морских волн. Платье оказалось до смешного дешевым.
- Наша фирма хочет, чтобы его носили именно вы, - сказала старшая продавщица.
Две недели Лилиан Дюнкерк была словно в чаду. Она чувствовала себя среди платьев и туфель как пьяница в винном погребе. Теперь она отправила счета дяде Гастону. Ведь дядя Гастон не дал ей ничего сверх той суммы, которую посылал ежемесячно. Он отговаривался тем, что ликвидация ценных бумаг отнимает слишком много времени.
Взволнованный Гастон явился на следующий же день. Он метался по комнате, обвинял Лилиан в безответственности и вдруг потребовал, чтобы она переселилась к нему.
- Чтобы ты мог контролировать меня?
- Нет, чтобы ты экономила деньги. Грешно тратить столько на платья. Можно подумать, что они из золота.
- Они и впрямь из золота, только ты этого не замечаешь.
- Продать хорошие акции, дающие проценты, ради каких-то тряпок... - причитал Гастон. - Над тобой надо учредить опеку!
- Попробуй. Любой судья во Франции поймет меня и решит, что под опеку надо взять тебя. Если ты не вернешь мне в ближайшее время деньги, я куплю в два раза больше платьев и пошлю тебе счета.
- В два раза больше тряпок? Ты с ума...
- Нет, дядя Гастон, не я, а ты сошел с ума. Ведь это ты во всем себе отказываешь ради того, чтобы десяток твоих наследников, которых ты ненавидишь, не отказывали себе ни в чем. Ну, довольно об этом! Оставайся обедать. Здесь превосходный ресторан. В твою честь я надену одно из моих новых платьев.
- Исключено! Выбросить деньги еще на...
- Я тебя приглашаю. Во время обеда можешь продолжать читать мне нотации. А сейчас я голодна, как лыжник, тренировавшийся шесть часов подряд. Пожалуй, после примерок есть хочется еще больше, чем после тренировок. Подожди меня внизу. Я буду готова через пять минут.
Лилиан спустилась вниз только через час. Гастон бледный от бешенства сидел за маленьким столиком, на котором стоял горшок с каким-то растением и лежало несколько журналов. Лилиан почувствовала большое удовлетворение оттого, что он ее не сразу узнал.
- Это я, дядя Гастон, - сказала она.
Гастон кашлянул.
- Я что-то плохо вижу, - сердито пробормотал он. - Когда я тебя видел в последний раз?
- Две недели назад.
- Да я не о том. До этого.
- Пять лет назад... Тогда я была полуголодной и совершенно растерянной.
- А теперь? - спросил Гастон.
- Теперь я тоже голодна, но полна решимости.
Гастон вынул из кармана пенсне.
- Для кого ты купила эти платья?
- Для себя самой.
- У тебя нет...
- Единственные мужчины, которые там, в горах, годились в женихи, - это инструкторы лыжного спорта. Они выглядят неплохо только в лыжных костюмах, а вообще напоминают деревенских увальней, вырядившихся попраздничному.
- Значит, ты совершенно одинока?
- Да, но не так, как ты, - ответила она, идя впереди него в ресторан.
Когда были получены первые платья, Лилиан не стала прятать их в шкаф. Она развесила их по всей комнате. Бархатное повесила над кроватью, а рядом с ним - серебристое, так чтобы, пробуждаясь ночью от кошмаров, когда ей казалось, что она с приглушенным криком падает и падает из бесконечной тьмы в бесконечную тьму, она могла протянуть руку и дотронуться до своих платьев - серебристого и бархатного, - до этих спасительных канатов, по которым она сумеет подняться из смутных серых сумерек к четырем стенам, к ощущению времени, к людям, к пространству и жизни. Лилиан гладила платья рукой и ощупывала их ткань; встав с постели, она ходила по комнате, часто голая; временами ей казалось, что она в окружении друзей: вешалки с платьями висели на стенах, на дверцах шкафа, а ее туфли на тонких высоких каблуках - золотые, коричневые, черные - выстроились в ряд на комоде. Она бродила ночью по комнате среди своих сокровищ, подносила парчу к бесплотному лунному свету, надевала шляпку, примеряла туфли, а то и платье; подходила к зеркалу и при бледном свете луны пытливо всматривалась в его тусклую, фосфоресцирующую поверхность. Она глядела на свое лицо и на свои плечи - неужели они ввалились? - на свою грудь - неужели она стала дряблой? Она глядела на свои ноги - неужели они так похудели, что на бедрах уже появились глубокие складки?
Еще нет, - думала она. - Пока еще нет. И продолжала свою безмолвную призрачную игру.
Когда Клерфэ встретился с Лилиан снова, он долго смотрел на нее - так она изменилась. И дело было не только в платьях; он знал много женщин, которые хорошо одевались. Лидия Морелли разбиралась в туалетах не хуже, чем унтер-офицер в строевой службе. Лилиан изменилась сама по себе, она изменилась так, как меняется девушка, с которой ты расстался, когда она была еще неуклюжим, несформировавшимся подростком, и встретился вновь, когда она стала молодой женщиной: эта женщина только что перешагнула через мистическую грань детства и хотя еще сохранила его очарование, но уже приобрела тайную уверенность в своих женских чарах. Клерфэ вдруг перестал понимать, почему он так долго задержался в Риме и почему хотел, чтобы Лидия Морелли приехала с ним. Боясь потерять себя, он преувеличивал все, что делало Лилиан несколько провинциальной; несоответствие между интенсивностью ее чувств и формой их выражения он склонен был воспринять как своего рода истерию, - в действительности все оказалось не так; Лилиан была словно форель, брошенная в слишком тесный для нее аквариум, форель, которая беспрерывно натыкается на стенки и баламутит на дне тину. Теперь форель была не в аквариуме, она попала в свою стихию и уже ни на что не натыкалась; она забавлялась своими быстрыми движениями и любовалась гладкой, сверкавшей всеми цветами радуги чешуей, словно пронизанной маленькими шаровыми молниями.
- Дядя Гастон хочет устроить в мою честь небольшой прием, - сказала Лилиан.
- Вот как?
- Да, он хочет выдать меня замуж.
- Все еще?
- Больше, чем когда-либо. Он опасается, что не только я, но и он разорится, если я не перестану покупать платья.
Они стояли у машины. И как раз в эту секунду в дверях появились Лидия Морелли и ее спутник. Лидия опять решила сделать вид, что не замечает Клерфэ, однако любопытство пересилило. Клерфэ подумал было, что ему придется защитить Лилиан, но тут же понял, что в этом нет необходимости. В то время как двое служащих отеля, громко переругиваясь, подавали им машины, приостановив на время все движение, между женщинами завязался весьма невинный, на первый взгляд, разговор, в котором удары наносились и парировались с убийственной любезностью. Окажись Лидия Морелли в привычной среде, она бы, несомненно, победила: она была старше Лилиан, значительно опытнее и злее, чем та. Но вышло иначе - со стороны казалось, что все удары Лидии попадают в ком ваты. Лилиан обращалась к ней с такой обезоруживающей простотой, что, несмотря на всю свою осторожность, Лидия Морелли была разоблачена как агрессор, что было почти равносильно поражению. Даже ее спутник - и тот заметил, что она - заинтересованная сторона.
- Вот ваша машина, сударь, - объявил швейцар.
Проехав по переулку, Клерфэ завернул за угол.
- Блестящая победа! - сказал он, обращаясь к Лилиан. - Она так ничего и не узнала, кто ты, откуда приехала и где живешь.
- Завтра при желании она все узнает, - сказала Лилиан равнодушно.
- От кого? От меня?
- От моего портного. Она поняла, откуда это платье.
- Ночью твоя кожа светится, как раковина изнутри, - сказал Клерфэ. - Она не поглощает свет, она отражает его. Ты действительно будешь пить пиво?
- Да. И еще я хочу попробовать лионской колбасы. С хлебом. Тебя это не очень шокирует?
- Меня ничто не шокирует. У меня такое чувство, будто я всегда ждал этой ночи. Весь тот мир, который простирается позади пропахшей чесноком конторки портье, погиб. Только мы одни успели спастись.
- Разве мы успели?
- Да. Слышишь, как тихо стало вокруг?
- Это ты стал тихим, - ответила она. - Потому что добился своего.
- Разве я добился? Мне кажется, что я попал к модному портному.
- А, ты имеешь в виду моих немых друзей. - Лилиан посмотрела на платья, развешанные по комнате. - По ночам они мне рассказывали о сказочных балах и карнавалах. Но сегодня они мне уже не нужны. Может, собрать их и повесить в шкаф?
- Пусть останутся. Что они тебе рассказывали?
- Многое. Порой даже о море. Я ведь не видела моря.
- Мы поедем к морю, - сказал Клерфэ.
Он передал ей холодный стакан с пивом.
- Мы отправимся туда через несколько дней. Мне надо в Сицилию. Там будут гонки. Но у меня нет шансов победить.
- А ты всегда хочешь быть победителем?
- Иногда это очень кстати. Идеалисты умеют находить применение деньгам.
Лилиан рассмеялась.
- Я расскажу это дяде Гастону.
Клерфэ внимательно смотрел на платье из тонкой серебристой парчи, висевшее у изголовья кровати.
- Специально для Сицилии, - сказал он.
- Я надевала его вчера поздно ночью.
- Где?
- Здесь.
- Одна?
- Одна.
- Больше ты не будешь одна.
- Я и не была одна.
- Знаю, - сказал Клерфэ. - Я говорю, что люблю тебя, так, словно ты должна быть мне благодарна. Но я этого не думаю. Просто я болтаю глупости, потому что мне непривычно...
- Нет, ты не говоришь глупости...
- Каждый мужчина, если он не лжет женщине, говорит глупости.
- Иди, - сказала Лилиан, - откупорь бутылку дон Периньон. От хлеба и колбасы ты становишься слишком неуверенным в себе и глубокомысленным. Что ты нюхаешь? Чем я пахну?
- Чесноком, луной и ложью, которую я никак не могу распознать.
- Ну и слава богу. Давай опять вернемся на землю. Ведь так легко оторваться от нее.
- Ты ждал меня?
- Да, - сказал Клерфэ. - Из-за тебя я стану страшно добродетельным. Не хочу больше пить. Без тебя.
- А раньше ты пил?
- Да. В промежутках между гонками всегда пил. Часто это были промежутки между авариями. Думаю, что я пил из трусости. А может, чтобы убежать от самого себя. Теперь все это прошло. Сегодня днем я был в часовне СенШапель. А завтра собираюсь даже в музей Клюни. Кто-то из знакомых, видевших тебя со мной, утверждает, что ты похожа на даму с единорогом, которая изображена на гобелене, висящем в этом музее. Ты имеешь большой успех. Ну как, пойдем еще куда-нибудь?
- Сегодня вечером нет.
- Сегодня ты была в гостях у буржуа, для которых жизнь - это кухня, салон и спальня, где уж им понять, что жизнь - это парусная лодка, на которой слишком много парусов, так что в любой момент она может перевернуться. Тебе надо от них отдохнуть.
Лилиан рассмеялась.
- Ты все-таки выпил?
- Да нет, мне это не нужно. Неужели тебе не хочется еще куда-нибудь съездить?
- Куда?
- На каждую улицу и во все кабачки, о которых ты что-либо слышала. Ты великолепно одета. Это платье мы при всех условиях обязаны вывести в свет, даже если ты сама не желаешь выезжать. В отношении платьев существуют известные обязательства.
- А в отношении людей - нет?
- Конечно, нет.
- Хорошо. Поедем медленно. Проедемся по улицам. Ни на одной из них не лежит снег. На каждом углу продают цветы. Давай накупим фиалок.
Клерфэ вывел свою машину из сутолоки на набережной и подъехал к входу в отель. Ресторан рядом с отелем как раз закрывали.
- Тоскующий любовник, - произнес кто-то рядом с ним. - Не слишком ли ты стар для этой роли? - Около Клерфэ стояла Лидия Морелли. Она только что вышла из ресторана, опередив своего спутника.
- Безусловно, - ответил он.
Лидия закинула на плечо конец белого палантина.
- Ты в новом амплуа! Довольно-таки смешно, мой милый. Да еще с этой мооденькой дурочкой.
- Вот это комплимент, - ответил Клерфэ. - Если уж ты так говоришь, значит, она обворожительна.
- Обворожительна! Дуреха: сняла комнатушку в Париже и купила у Баленсиага три платья.
- Три? А я думал, у нее их по крайней мере тридцать. На ней они каждый раз выглядят по-новому, - Клерфэ рассмеялся. - С каких это пор ты, словно сыщик, выслеживаешь молоденьких дурочек?
Лидия собралась было сказать ему несколько сердитых слов, но в это время из ресторана вышел ее спутник. Он был незнаком Клерфэ. Схватив руку своего кавалера с таким видом, словно это оружие, Лидия прошла мимо Клерфэ.
Лилиан появилась через несколько минут.
- Мне только что сказали, что ты обворожительна, - сообщил ей Клерфэ. - Пора тебя куда-нибудь спрятать.
- Тебе было скучно ждать?
- Нет. Если человек долго никого не ждал, ожидание делает его на десять лет моложе. А то и на все двадцать. - Клерфэ посмотрел на Лилиан. - Мне казалось, что я уже никогда не буду ждать.
- А я всегда чего-то ждала.
Лилиан поглядела вслед женщине в кремовой кружевной накидке, которая вышла из ресторана вместе с лысым мужчиной; на ней было ожерелье из бриллиантов величиной с орех.
- Как оно сверкает! - сказала Лилиан.
Клерфэ ничего не ответил. Драгоценности были для него опасной темой; если они займут воображение Лилиан, всегда найдутся люди, которые сумеют лучше, чем он, удовлетворять ее прихоти.
- Драгоценности не для меня, - сказала Лилиан, словно угадав его мысли. Для меня это и слишком рано и слишком поздно, - подумала она.
- Ты надела новое платье? - спросил Клерфэ.
- Да. Его только сегодня прислали.
- Сколько их у тебя всего?
- Восемь, включая это. А почему ты спрашиваешь?
Лидия Морелли была, по-видимому, хорошо информирована. И то, что она сказала, будто платьев три, в порядке вещей.
- Дядя Гастон ужасается, - заметила Лилиан, рассмеявшись. - Все счета я отправила ему. Он не знает только одного: этих платьев мне хватит на всю жизнь. А теперь давай отправимся в самый что ни на есть шикарный ночной ресторан. Я согласна с тобой. У платьев тоже есть свои права.
Вещи Лилиан не были уложены. Клерфэ одолжил у портье огромный сундук (его оставил в отеле какой-то удравший немецкий майор) и уложил туда новые платья Лилиан. Лилиан в это время сидела на кровати и смеялась.
- Мне грустно уезжать отсюда, - сказала она. - Я ведь все здесь очень полюбила. Но я люблю, ни о чем не жалея. Ты понимаешь?
Клерфэ поднял голову.
- Боюсь, что да. Тебе ни с чем не жаль расставаться.
Лилиан опять рассмеялась. Она сидела на кровати, вытянув ноги. В руке она держала рюмку вина.
- Теперь все уже не важно. Раз я ушла из санатория, значит, я могу уйти отовсюду.
Так она уйдет и от меня, - подумал Клерфэ, - с той же легкостью, с какой люди меняют гостиницы.
Часть II