Дальше. 1-2
Разница в цвете Леиных глаз с возрастом не исчезала, как предсказывали и надеялись некоторые женщины, напротив, она становилась сильнее и отчетливей. Еще большей выразительности эта странность достигла, когда оказалось, что у Леи не растут ресницы. Хоть она и моргала, как и все, но этот рефлекс был практически незаметен, поэтому казалось, что Лея никогда не смыкает глаз. Даже в самом нежном ее взгляде было нечто змеиное, и мало кто мог его выдержать. Но тем, кто все-таки выдерживал, в награду доставались и поцелуи, и смех, и хлеб с медом.
Иаков не отвел взгляда, поэтому Лея тут же почувствовала к нему симпатию. На самом деле Лея давно уже обратила внимание на Иакова из-за его роста. Она была на полголовы выше всех тех мужчин, которые ей когда-либо попадались, поэтому всем им отказала. Она знала, что это было нечестно. Наверняка среди тех, чьи макушки доходили ей всего лишь до носа, были хорошие люди. Но одна мысль о том, чтобы возлечь с кем-то слабее себя и короче ногами, вызывала у Леи отвращение. Да и не то чтобы кто-то хотел ее взять за себя. Она знала, что все они звали ее Ящерицей, Дурным глазом и даже хуже.
Ее неприязнь к коротышкам закрепилась благодаря одному из снов, в котором какой-то высокий человек что-то ей прошептал. Она не могла вспомнить, что именно, но эти слова согревали ее чресла и возбуждали ее. Когда она увидела Иакова, то вспомнила этот сон, и ее странные глаза широко раскрылись.
Иаков тоже взглянул на Лею не без приязни. Хотя в нем все еще звенела его встреча с Рахелью, он не мог не обратить внимание на Лею.
Она была не только высокой, но и оформившейся и крепкой. Ее благословением была полная, высокая грудь и мускулистые ноги, которые особенно привлекательно смотрелись, скрытые платьем, которое почему-то никогда не обтягивало их. Руки у нее были, как у юноши, но походка выдавала в ней будущую плодовитую женщину.
Однажды Лее приснился сон, как гранат раскололся, открылся и в нем оказалось восемь красных зерен. Зилпа сказала, что сон означает, что Лея родит восьмерых здоровых детей, и моя мать знала это. Точно так же, как она знала, как печь хлеб и варить пиво.
В крепком запахе Леи не было никаких тайн. Она пахла дрожжами, с которыми возилась каждый день, пока варила пиво и пекла. От нее исходил аромат хлеба и уюта, и, как показалось Иакову, - секса. Он посмотрел на великаншу, и его рот увлажнился. Насколько я знаю, он никогда не сказал ни слова о ее глазах.
Моя тетка Зилпа, вторая из дочерей Лавана, говорила, что она помнит все, что с ней когда-либо происходило. Она претендовала на память о своем собственном рождении и даже на те дни, который она провела в чреве своей матери. Она без раздумий клялась, что помнит даже смерть своей матери и ее постепенное угасание после появления Зилпы на свет в этом же красном шатре. Лея поднимала на смех все заявления Зилпы, но обычно у нее за спиной. Зилпа была единственной, кто могла заставить мою мать попридержать язык.
Зилпа вспоминала появление Иакова совсем не так, как Рахель или Лея. Зилпу ведь вообще мало интересовали мужчины, которых она описывала как существ волосатых, грубых и лишь наполовину обладающих человеческим обликом. Мужчины нужны женщинам, чтобы делать детей и передвигать тяжелые предметы, в противном случае непонятно, какой в них толк. Еще меньше Зилпа могла понять, в чем суть мужского очарования. Она страстно любила своих сыновей, но только до момента, как у них вырастали бороды. После этого она вообще с трудом могла себя заставить взглянуть на них.
Когда мне исполнилось достаточно лет, чтобы спросить у нее, каким был день, когда появился отец, она ответила, что отец был осенен присутствием Эля, поэтому заслуживал внимания. Зилпа сказала, что Эль был богом грома, высоких мест и ужасных жертв. Эль мог приказать, чтобы отцы отказывались от своих сыновей - изгоняли их в пустыню или просто убивали их. Это был жестокий, странный бог, чужой и холодный, но, как неохотно допускала Зилпа, достаточно могущественный, чтобы стать парой для Царицы Небес, которую она любила в любом виде и под любым именем.
Зилпа говорила о богах и богинях в целом больше, чем о людях. Иногда меня это утомляло, но она так чудесно владела словом. А еще я любила ее рассказы о Нинурсаг, великой матери, и Энлиле, первом отце. Она слагала великолепные гимны, в которых живые люди встречались с богами и танцевали вместе под звуки флейт и цимбал, и распевала их высоким тонким голосом под аккомпанемент глиняного барабанчика.
С момента ее первых месячных Зилпа стала видеть в себе нечто вроде жрицы, хранительницы тайн красного шатра, дочери Ашеры, сестры-Сидури, заступницы женщин. Идея была глупой, потому что в храмах больших городов богиням служат только жрецы, а богам - жрицы. К тому же у Зилпы не было пророческого дара. У нее не было склонности к травам, она не могла предсказывать, или колдовать, или гадать по козьим внутренностям. Единственным сном, который Зилпа истолковала правильно, был Леин сон про гранат с восемью зернами.
Зилпа была дочерью Лавана от рабыни по имени Мер-Нефат, которую купили у прохожего торговца-египтянина, когда у Лавана еще были средства. Как рассказывала Ада, Зилпа была изящной, с волосами цвета воронова крыла, и такой молчаливой, что можно было легко забыть, что она вообще обладает даром речи, в отличие от Зилпиной матери.
Зилпа была всего на несколько месяцев моложе Леи, и когда мать Зилпы умерла, Ада кормила грудью обеих девочек. Лея и Зилпа вместе играли в детстве, были близкими и нежными подружками, вместе пасли стадо, собирали ягоды, придумывали песни, смеялись. Вдвоем, кроме Ады, им не нужен был никто.
Зилпа была почти такая же высокая, как Лея, только с более тонкими и изящными ногами и грудью. Обе темноволосые и смуглокожие, Лея и Зилпа были похожи на отца и обладали семейным носом, не доставшимся Иакову: царственным ястребиным клювом, который, казалось, удлинялся, когда они улыбались. А еще Лея и Зилпа разговаривали руками, собирая при этом большой и указательный пальцы в выразительные овалы. Когда солнце заставляло их щуриться, в уголках глаз у них появлялись одинаковые морщинки.
Но если у Леи волосы были в кудряшках, то у Зилпы - ровная черная грива, которая достигала у нее до талии. Моя тетка ненавидела прятать это свое главное достоинство. Она говорила, что цирюльники вызывают у нее головную боль, и глупым наигранным жестом прижимала ладони к щекам. Даже в детстве мне было позволено смеяться над ней. Ее головные боли стали причиной того, что она больше всего находилась в шатрах женщин. Она не ходила вместе со всеми нами греться на весеннем солнце или искать прохладный ветерок в жаркую ночь. Но в период появления новой луны, изящной и стыдливой, еле-еле заметной на небе, Зилпа обходила лагерь, разметав свои длинный волосы, хлопала в ладоши и пела песни, чтобы ускорить возвращение луны.
Когда появился Иаков, Биле было восемь лет, и она ничего не помнит об этом дне.
- Наверное, она сидела где-нибудь на дереве, сосала палец и считала облака, - говорила Лея, повторяя единственное, что она помнила о детстве Билы.
В семье Била была настоящей сиротой. Последний плод семени Лавана, она родилась у рабыни по имени Тефнут, крошечной чернокожей женщины, сбежавшей в одну ночь, когда Била уже была достаточно большой, чтобы запомнить, что ее бросили.
- Ей никогда не оправиться от этой раны, - сказала Зилпа с великой нежностью, потому что Зилпа с уважением относилась к боли.
Среди всех них Била была одинока. И не потому, что она была самой младшей, и что все приходилось делить еще с тремя сестрами. Этого вечно печального ребенка было проще оставить в покое. Она редко улыбалась, чаще молчала. Даже моя бабка Ада, которая обожала маленьких девочек, ввела оставшуюся без матери Зилпу в круг своих собственных детей и души не чаяла в Рахели, так и не смогла привязаться к этому странному одинокому существу ростом не выше десятилетнего мальчишки и кожей цвета темного янтаря.
У Билы не было ни красоты Рахели, ни хозяйственности Леи, ни подвижности Зилпы. Била была маленькая, темная и молчаливая. Ада была обескуражена волосами Билы, они были упругими, как мох, и отказывались подчиняться гребню. По сравнению с другими двумя оставшимися без матерей девочками Била оказалась совершенно заброшенной.
Предоставленная самой себе, она карабкалась на деревья и мечтала. Из своего убежища она изучала мир, узоры звезд на небе, привычки зверей и птиц. Для нее стадо не было безликим, она давала каждому животному тайное имя, отражающее его характер. Однажды вечером она пришла с поля и прошептала Аде, что черная карликовая коза вот-вот родит двойню. Это был не сезон окота для коз, к тому же коза была яловой четыре сезона. Ада покачала головой, выслушав чушь, которую несла Била, и отправила ее прочь.
На следующий день Лаван принес известие о странном событии в стаде и в точности повторил то, что предсказывал ребенок. Ада пришла к девочке и попросила прощения.
- Била - ясновидица, - сказала Ада остальным дочерям, которые обратили внимание на эту невидимую сестру и впервые заметили доброту в ее черных глазах.
Будь у вас время присмотреться, вы бы увидели, что Била была добра. Она была добра, как молоко, как добрый дождь. Била оберегала небеса и животных и свою семью оберегала тоже. Из своих темных углов шатра она видела, как Лея на глазах у людей прячет свои обиды. Била замечала и страх темноты у Рахели, и бессонницу у Зилпы. Била знала, что насколько Лаван груб, настолько же он и глуп.
Била сказала, что ее первое воспоминание об Иакове относится к тому дню, когда родился его первенец. Это был мальчик - Реувен, - и, конечно же, Иаков был в восхищении. Он взял новорожденного сына на руки и долго танцевал с ним вокруг красного шатра.
- Он называл сына совершенством и чудом мира. Я стояла рядом, и мы с ним вместе восхищались младенцем. Мы пересчитали его пальчики и погладили родничок у него на голове. Мы были так рады ребенку и счастью каждого из нас, - сказала Била. - Вот тогда-то я познакомилась с Иаковом, твоим отцом.
Иаков не отвел взгляда, поэтому Лея тут же почувствовала к нему симпатию. На самом деле Лея давно уже обратила внимание на Иакова из-за его роста. Она была на полголовы выше всех тех мужчин, которые ей когда-либо попадались, поэтому всем им отказала. Она знала, что это было нечестно. Наверняка среди тех, чьи макушки доходили ей всего лишь до носа, были хорошие люди. Но одна мысль о том, чтобы возлечь с кем-то слабее себя и короче ногами, вызывала у Леи отвращение. Да и не то чтобы кто-то хотел ее взять за себя. Она знала, что все они звали ее Ящерицей, Дурным глазом и даже хуже.
Ее неприязнь к коротышкам закрепилась благодаря одному из снов, в котором какой-то высокий человек что-то ей прошептал. Она не могла вспомнить, что именно, но эти слова согревали ее чресла и возбуждали ее. Когда она увидела Иакова, то вспомнила этот сон, и ее странные глаза широко раскрылись.
Иаков тоже взглянул на Лею не без приязни. Хотя в нем все еще звенела его встреча с Рахелью, он не мог не обратить внимание на Лею.
Она была не только высокой, но и оформившейся и крепкой. Ее благословением была полная, высокая грудь и мускулистые ноги, которые особенно привлекательно смотрелись, скрытые платьем, которое почему-то никогда не обтягивало их. Руки у нее были, как у юноши, но походка выдавала в ней будущую плодовитую женщину.
Однажды Лее приснился сон, как гранат раскололся, открылся и в нем оказалось восемь красных зерен. Зилпа сказала, что сон означает, что Лея родит восьмерых здоровых детей, и моя мать знала это. Точно так же, как она знала, как печь хлеб и варить пиво.
В крепком запахе Леи не было никаких тайн. Она пахла дрожжами, с которыми возилась каждый день, пока варила пиво и пекла. От нее исходил аромат хлеба и уюта, и, как показалось Иакову, - секса. Он посмотрел на великаншу, и его рот увлажнился. Насколько я знаю, он никогда не сказал ни слова о ее глазах.
Моя тетка Зилпа, вторая из дочерей Лавана, говорила, что она помнит все, что с ней когда-либо происходило. Она претендовала на память о своем собственном рождении и даже на те дни, который она провела в чреве своей матери. Она без раздумий клялась, что помнит даже смерть своей матери и ее постепенное угасание после появления Зилпы на свет в этом же красном шатре. Лея поднимала на смех все заявления Зилпы, но обычно у нее за спиной. Зилпа была единственной, кто могла заставить мою мать попридержать язык.
Зилпа вспоминала появление Иакова совсем не так, как Рахель или Лея. Зилпу ведь вообще мало интересовали мужчины, которых она описывала как существ волосатых, грубых и лишь наполовину обладающих человеческим обликом. Мужчины нужны женщинам, чтобы делать детей и передвигать тяжелые предметы, в противном случае непонятно, какой в них толк. Еще меньше Зилпа могла понять, в чем суть мужского очарования. Она страстно любила своих сыновей, но только до момента, как у них вырастали бороды. После этого она вообще с трудом могла себя заставить взглянуть на них.
Когда мне исполнилось достаточно лет, чтобы спросить у нее, каким был день, когда появился отец, она ответила, что отец был осенен присутствием Эля, поэтому заслуживал внимания. Зилпа сказала, что Эль был богом грома, высоких мест и ужасных жертв. Эль мог приказать, чтобы отцы отказывались от своих сыновей - изгоняли их в пустыню или просто убивали их. Это был жестокий, странный бог, чужой и холодный, но, как неохотно допускала Зилпа, достаточно могущественный, чтобы стать парой для Царицы Небес, которую она любила в любом виде и под любым именем.
Зилпа говорила о богах и богинях в целом больше, чем о людях. Иногда меня это утомляло, но она так чудесно владела словом. А еще я любила ее рассказы о Нинурсаг, великой матери, и Энлиле, первом отце. Она слагала великолепные гимны, в которых живые люди встречались с богами и танцевали вместе под звуки флейт и цимбал, и распевала их высоким тонким голосом под аккомпанемент глиняного барабанчика.
С момента ее первых месячных Зилпа стала видеть в себе нечто вроде жрицы, хранительницы тайн красного шатра, дочери Ашеры, сестры-Сидури, заступницы женщин. Идея была глупой, потому что в храмах больших городов богиням служат только жрецы, а богам - жрицы. К тому же у Зилпы не было пророческого дара. У нее не было склонности к травам, она не могла предсказывать, или колдовать, или гадать по козьим внутренностям. Единственным сном, который Зилпа истолковала правильно, был Леин сон про гранат с восемью зернами.
Зилпа была дочерью Лавана от рабыни по имени Мер-Нефат, которую купили у прохожего торговца-египтянина, когда у Лавана еще были средства. Как рассказывала Ада, Зилпа была изящной, с волосами цвета воронова крыла, и такой молчаливой, что можно было легко забыть, что она вообще обладает даром речи, в отличие от Зилпиной матери.
Зилпа была всего на несколько месяцев моложе Леи, и когда мать Зилпы умерла, Ада кормила грудью обеих девочек. Лея и Зилпа вместе играли в детстве, были близкими и нежными подружками, вместе пасли стадо, собирали ягоды, придумывали песни, смеялись. Вдвоем, кроме Ады, им не нужен был никто.
Зилпа была почти такая же высокая, как Лея, только с более тонкими и изящными ногами и грудью. Обе темноволосые и смуглокожие, Лея и Зилпа были похожи на отца и обладали семейным носом, не доставшимся Иакову: царственным ястребиным клювом, который, казалось, удлинялся, когда они улыбались. А еще Лея и Зилпа разговаривали руками, собирая при этом большой и указательный пальцы в выразительные овалы. Когда солнце заставляло их щуриться, в уголках глаз у них появлялись одинаковые морщинки.
Но если у Леи волосы были в кудряшках, то у Зилпы - ровная черная грива, которая достигала у нее до талии. Моя тетка ненавидела прятать это свое главное достоинство. Она говорила, что цирюльники вызывают у нее головную боль, и глупым наигранным жестом прижимала ладони к щекам. Даже в детстве мне было позволено смеяться над ней. Ее головные боли стали причиной того, что она больше всего находилась в шатрах женщин. Она не ходила вместе со всеми нами греться на весеннем солнце или искать прохладный ветерок в жаркую ночь. Но в период появления новой луны, изящной и стыдливой, еле-еле заметной на небе, Зилпа обходила лагерь, разметав свои длинный волосы, хлопала в ладоши и пела песни, чтобы ускорить возвращение луны.
Когда появился Иаков, Биле было восемь лет, и она ничего не помнит об этом дне.
- Наверное, она сидела где-нибудь на дереве, сосала палец и считала облака, - говорила Лея, повторяя единственное, что она помнила о детстве Билы.
В семье Била была настоящей сиротой. Последний плод семени Лавана, она родилась у рабыни по имени Тефнут, крошечной чернокожей женщины, сбежавшей в одну ночь, когда Била уже была достаточно большой, чтобы запомнить, что ее бросили.
- Ей никогда не оправиться от этой раны, - сказала Зилпа с великой нежностью, потому что Зилпа с уважением относилась к боли.
Среди всех них Била была одинока. И не потому, что она была самой младшей, и что все приходилось делить еще с тремя сестрами. Этого вечно печального ребенка было проще оставить в покое. Она редко улыбалась, чаще молчала. Даже моя бабка Ада, которая обожала маленьких девочек, ввела оставшуюся без матери Зилпу в круг своих собственных детей и души не чаяла в Рахели, так и не смогла привязаться к этому странному одинокому существу ростом не выше десятилетнего мальчишки и кожей цвета темного янтаря.
У Билы не было ни красоты Рахели, ни хозяйственности Леи, ни подвижности Зилпы. Била была маленькая, темная и молчаливая. Ада была обескуражена волосами Билы, они были упругими, как мох, и отказывались подчиняться гребню. По сравнению с другими двумя оставшимися без матерей девочками Била оказалась совершенно заброшенной.
Предоставленная самой себе, она карабкалась на деревья и мечтала. Из своего убежища она изучала мир, узоры звезд на небе, привычки зверей и птиц. Для нее стадо не было безликим, она давала каждому животному тайное имя, отражающее его характер. Однажды вечером она пришла с поля и прошептала Аде, что черная карликовая коза вот-вот родит двойню. Это был не сезон окота для коз, к тому же коза была яловой четыре сезона. Ада покачала головой, выслушав чушь, которую несла Била, и отправила ее прочь.
На следующий день Лаван принес известие о странном событии в стаде и в точности повторил то, что предсказывал ребенок. Ада пришла к девочке и попросила прощения.
- Била - ясновидица, - сказала Ада остальным дочерям, которые обратили внимание на эту невидимую сестру и впервые заметили доброту в ее черных глазах.
Будь у вас время присмотреться, вы бы увидели, что Била была добра. Она была добра, как молоко, как добрый дождь. Била оберегала небеса и животных и свою семью оберегала тоже. Из своих темных углов шатра она видела, как Лея на глазах у людей прячет свои обиды. Била замечала и страх темноты у Рахели, и бессонницу у Зилпы. Била знала, что насколько Лаван груб, настолько же он и глуп.
Била сказала, что ее первое воспоминание об Иакове относится к тому дню, когда родился его первенец. Это был мальчик - Реувен, - и, конечно же, Иаков был в восхищении. Он взял новорожденного сына на руки и долго танцевал с ним вокруг красного шатра.
- Он называл сына совершенством и чудом мира. Я стояла рядом, и мы с ним вместе восхищались младенцем. Мы пересчитали его пальчики и погладили родничок у него на голове. Мы были так рады ребенку и счастью каждого из нас, - сказала Била. - Вот тогда-то я познакомилась с Иаковом, твоим отцом.