Ф.М.Достоевский как коммерческий мастер остросюжетного (бульварного?) жанра: Часть I
Достоевский является, наверное, единственным русским классиком, жившим на доходы от писательства. При этом жил он далеко не так хорошо, как ему хотелось бы, поэтому он вынужден был быть писателем коммерческим, то есть таким писателем, главный приоритет которого состоит в издании книг максимально возможным тиражом. А чем выше тираж, тем больше требуется читателей, тем более убог их усредненный вкус, тем низкопробнее требуются приемы, которыми их можно привлечь. Этим, очевидно, объясняется обильное мелодраматическое наполнение -- постоянное нагнетание преувеличенных до полного неправдоподобия поверхностных чувств, также как умышленно вставляемые второстепенные события, единственное назначение которых -- заставить читателя судорожно сжать подлокотники кресла. (Примером может служить обвинение "убивец", брошенное Раскольникову из "Преступления и наказания" странным мужиком на улице, при том, что мужик этот знал обстоятельства дела не более, чем множество других ротозеев в округе.) Достоевский был, таким образом, предтечей низкопробного детективщика Чейза, поучавшего: "Каждая глава должна заканчиваться пиком читательского возбуждения неизвестностью."
Тем не менее, -- отдадим должное этому великому писателю, -- Достоевскому удавалось в свои тексты, основное содержание которых лучше всего описывается английскими словами thriller и suspense, введенными в окололитературный оборот лишь через 50 лет после его смерти, вносить элементы его философских и этических раздумий.
Пару недель назад я перечитал Преступление и наказание -- роман, который по каким-то абсолютно вздорным соображениям был включен в советскую школьную программу. Для тех, кто его намертво забыл (а таковых большинство), напомню суть сюжета. Социопат Родион Раскольников совершил недостойный с точки зрения общепринятой морали поступок. На протяжении большей части романа автор описывает его, главным образом, физиологические ощущения неясного просхождения. Кажется, более всего герой тревожится по поводу скорого возможного разоблачения, и исключительно эта тревога заставляет его пойти в полицию и признаться в содеянном.
Вот что мы находим на последних нескольких страницах романа -- в "Эпилоге", посвященном описанию его пребывания на каторге (выделение жирным шрифтом мое):
Но не бритой головы и кандалов он стыдился: его гордость сильно была уязвлена; он и заболел от уязвленной гордости. О, как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя! Он бы снес тогда все, даже стыд и позор. Но он строго судил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться. Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться пред "бессмыслицей" какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя.
<......................................>
И хотя бы судьба послала ему раскаяние -- жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы - ведь это тоже жизнь. Но он не раскаивался в своем преступлении.
<......................................>
Но теперь, уже в остроге, на свободе, он вновь обсудил и обдумал все прежние свои поступки и совсем не нашел их так глупыми и безобразными, как казались они ему в то роковое время, прежде.
<......................................>
"Совесть моя спокойна."
<......................................>
Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною.
Другими словами, за 5 страниц до конца 500-страничного романа Раскольников оказывается в точности тем же мерзавцем, каким он был на его первой странице.
Вообще, как это часто бывает у Достоевского, конец романа кажется поспешно сляпанной халтурой: сроки поджимают, надо кончать, а как кончать -- не понятно. Как автор приглаживает концы все в том же эпилоге?
Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
<......................................>
Все, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом.
К сожалению, такой рецепт успокоения -- путем обретения чудесным образом нежданной-негаданной любви -- годится лишь для немногих счастливчиков, которым должно очень сильно повезти.
Думаю, у большинства советских людей смутно брезжит ощущение, что Раскольников раскаялся (а иначе как?!); может быть, но это должно было случиться в следующем -- оставшемся ненаписанном, очевидно, в виду недостаточного рыночного спроса, -- романе; вот как неожиданно заканчивается "Преступление и наказание":
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, -- но теперешний рассказ наш окончен.
Напрасно приготовил читатель свежий платок для утирания умильных слез!
Продолжение следует.
Тем не менее, -- отдадим должное этому великому писателю, -- Достоевскому удавалось в свои тексты, основное содержание которых лучше всего описывается английскими словами thriller и suspense, введенными в окололитературный оборот лишь через 50 лет после его смерти, вносить элементы его философских и этических раздумий.
Пару недель назад я перечитал Преступление и наказание -- роман, который по каким-то абсолютно вздорным соображениям был включен в советскую школьную программу. Для тех, кто его намертво забыл (а таковых большинство), напомню суть сюжета. Социопат Родион Раскольников совершил недостойный с точки зрения общепринятой морали поступок. На протяжении большей части романа автор описывает его, главным образом, физиологические ощущения неясного просхождения. Кажется, более всего герой тревожится по поводу скорого возможного разоблачения, и исключительно эта тревога заставляет его пойти в полицию и признаться в содеянном.
Вот что мы находим на последних нескольких страницах романа -- в "Эпилоге", посвященном описанию его пребывания на каторге (выделение жирным шрифтом мое):
Но не бритой головы и кандалов он стыдился: его гордость сильно была уязвлена; он и заболел от уязвленной гордости. О, как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя! Он бы снес тогда все, даже стыд и позор. Но он строго судил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться. Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться пред "бессмыслицей" какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя.
<......................................>
И хотя бы судьба послала ему раскаяние -- жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы - ведь это тоже жизнь. Но он не раскаивался в своем преступлении.
<......................................>
Но теперь, уже в остроге, на свободе, он вновь обсудил и обдумал все прежние свои поступки и совсем не нашел их так глупыми и безобразными, как казались они ему в то роковое время, прежде.
<......................................>
"Совесть моя спокойна."
<......................................>
Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною.
Другими словами, за 5 страниц до конца 500-страничного романа Раскольников оказывается в точности тем же мерзавцем, каким он был на его первой странице.
Вообще, как это часто бывает у Достоевского, конец романа кажется поспешно сляпанной халтурой: сроки поджимают, надо кончать, а как кончать -- не понятно. Как автор приглаживает концы все в том же эпилоге?
Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого.
<......................................>
Все, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом.
К сожалению, такой рецепт успокоения -- путем обретения чудесным образом нежданной-негаданной любви -- годится лишь для немногих счастливчиков, которым должно очень сильно повезти.
Думаю, у большинства советских людей смутно брезжит ощущение, что Раскольников раскаялся (а иначе как?!); может быть, но это должно было случиться в следующем -- оставшемся ненаписанном, очевидно, в виду недостаточного рыночного спроса, -- романе; вот как неожиданно заканчивается "Преступление и наказание":
Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, -- но теперешний рассказ наш окончен.
Напрасно приготовил читатель свежий платок для утирания умильных слез!
Продолжение следует.