Пару слов об обществе потребления - 1
Как обещал вчера, выкладываю статью. Написано суховато, поскольку опубликовано в академическом журнале.
Общество потребления как система эксплуатации и форма воспроизводства идентичности.
Понятие потребительства тесно связано с дискуссиями о феномене общества потребления. Само понятие было впервые введено в 1920 годы немецким психологом Эрихом Фроммом. Однако популярным оно стало после Второй Мировой войны. Именно в это время сформировалась идея о том, что потребление товаров и услуг обретает самостоятельную ценность, превращаясь из «приложения» к производственной деятельности в ведущий фактор человеческой жизнедеятельности. Можно сказать, что с этого времени именно потребление утверждается как первичное в процессе идентификации личности в обществе, а все остальное, скажем, место в производственной цепочке или родственные связи, уходит на «второй план». Особенно серьезно эта проблема встала в 1960-1970 годы, когда в жизнь пришло поколение, выросшее в послевоенное время, в условиях господства теории и практики «государства всеобщего благосостояния». Тогда была написана ставшая классической работа Жана Бодрийяра «Общество потребления». Интересно, что примерно в то же время советские фантасты братья Стругацкие написали свои «Хищные вещи века», являющиеся одним из лучших примеров критики подобного положения в СССР. Все это означало, что люди почувствовали реальную опасность данного явления, причем опасность одинаковую для самых разных стран и общественно-политических систем. Впрочем, ситуацию в позднем СССР следует разбирать отдельно.
Если же рассматривать Запад как таковой, как капиталистическое общество в целом, то со временем мысль об опасности складывающегося положения заняла весьма важное место. Борьба с «потребительством» развернулась на самых разных «флангах» - от экологического до религиозного. Однако практический результат всего этого оказался не просто равным нулю - его можно считать отрицательным. Несмотря на усиленную критику потребительства, оно продолжало и продолжает нарастать. Еще более интересным является то, что потребительский бум парадоксальным образом сохранился при переходе от кейсианской к неолиберальной экономической парадигме при прямом сокращении социальной сферы, т.е., в условиях снижения уровня удовлетворения базовых потребностей. Зачастую - особенно в странах так называемого «третьего мира» (в которые по ряду показателей входит и Россия, и Беларусь) - можно наблюдать парадоксальную вещь: люди выстраиваются в очередь за очередным «айфоном», при том что зачастую не имеют элементарных вещей и с трудом удовлетворяют первичные нужды. Уже одно это показывает, что привычное нам понимание потребительства как массированного «пожирания» имеющихся ценностей вследствие некой «испорченности» людей, не совсем верно.
Когда рассуждают о потребительском обществе, то, как правило, имеют в виду две проблемы. Первая - экономико-экологическая. Она заключается в том, что вследствие неконтролируемого роста потребления в нарастающих масштабах потребляются невозобновляемые ресурсы и производятся отходы в таком количестве, что ставит перед человечеством проблему истощения ресурсов и проблему загрязнения окружающей среды. Вторая проблема заключается в том, что в системе потребительского общества, где потребительское отношение распространяется буквально на все (культуру, политику, гендерные и межпоколенческие отношения) происходит коммерциализация, деградация и виртуализация (Д. Иванов) социальных институтов общества: от политической системы до семьи.
При этом анализ названных проблем зачастую осуществляется в русле вульгарного биологизаторского подхода. В основе биологизаторских рассуждений лежит представление о «естественной», т.е. биологически обусловленной тяге человека к приобретательству вещей, как будто человек произошел не от обезьяны, а, например, от хомяка. Впрочем, и результаты этологических исследований, посвящённых сообществам человекообразных гоминид, интерпретируются с такой же точки зрения.
Разумеется, начиная с того же Бодрийяра (если не с Т. Веблена [Т. Веблен. Теория праздного класса.]), появилась традиция понимания потребления как символического акта - т.е., покупка дорогого смартфона в условиях питания «дошираком» вызывается не желанием получить какие-то блага, а желанием в глазах других «подвинуться» в социальной иерархии или, как минимум, продемонстрировать такую претензию. Однако это лишь частично разрешает вопрос, оставляя за рамками причину, по которой те или иные вещи вдруг обретают статус «знака иерархии» (т.е., кто решает, почему «айфон» имеет «смысл», а нормальное питание - нет?). А главное основным мотивом критики остается все та же «человеческая природа», в соответствии с которой, де, человеку «естественно» стремиться к приобретению все большего количества вещей, и символический характер потребления лишь освободил, по мнению сторонников этого подхода, естественную человеческую тягу к потреблению. Такой взгляд приводит к постепенному сползанию критики потребительства «вправо», к практически - к религиозному (а то и чисто религиозному) его осуждению. Как уже сказано, происходит своего рода психологизация и биологизация проблематики потребительского общества, корни поведения людей которого изыскиваются в некой изначальной био-психологической природе человека.
При этом игнорируется социальная природа потребительства, его социальная обусловленность. Тут не грех вспомнить классическую цитату Маркса «...сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» [1, с. 3]. И в этом контексте сущность потребительского общества имеет смысл анализировать с политэкономической, а не биопсихологической точки зрения.
Впрочем, имеет смысл глубже рассмотреть положения символического подхода, в рамках которого удалось ухватить крайне важные тенденции в эволюции современного общества. Суть его заключается в том, что потребление рассматривается не как потребление потребительских стоимостей - то есть полезностей вещей, а как потребление символов. Явное рождение этого концепта связано с именем Ж. Бодрийяра, хотя его элементы можно обнаружить уже в работах Т. Веблена и Г. Зиммеля. Согласно этой парадигме потребляемые символы столь важны для потребителя потому, что с их помощью он активно конструирует свою идентичность. Как замечает А. Приепа «Консюмеризм не следует рассматривать как деятельность, которая производит потребителей как некую пассивную массу - он (консюмеризм) превратился в активный процесс, задействующий символические конструкции как индивидуальной, так и коллективной идентичности» [2, с. 60]. В результате всего этого идентичность уже не задается масштабными социально-классовыми позициями, этничностью, конфессиональной принадлежностью или чем-то иным, «объективным», обусловленным местом в системе общественного производства или традицией, а конструируется самостоятельно, свободным выбором индивида из «облака» существующих символов и знаков потребления.
Таким образом, суть потребительского общества заключается, по мнению представителей этой точки зрения, в том, что потребительское общество представляется как общество с новым типом идентичности. Если раньше, утверждают они (Бокок Р. [3], Бурстин Д.Дж. [4, с. 231-254], в определенной степени Гидденс Э. [5], Ильин В.И. [6], Приепа А. [7, с. 57-62] и др.), господствовала трудовая идентичность, т.е. человек идентифицировал себя и других в соответствии с местом работы, должностью, даже типом трудовых операций, которые он выполняет, то теперь он идентифицирует себя в соответствии со своим «стилем потребления». Собственно говоря, общество, где стиль потребления сделался основой идентичности, и является, по мнению названных авторов, обществом потребления.
Само потребление «нового типа» в этой модели обладает очень необычными характеристиками. В частности, оно в принципе не может быть удовлетворено так, как это происходит в классическом понимании процесса потребления, ибо главным является не использование вещи, а сам акт покупки, который и является актом строительства и воспроизводства собственной идентичности. Предвкушение и переживание покупки, представление о «самом себе-покупающим-эту вещь» важнее, чем ее последующее использование, ибо именно это представление и является актом воспроизводства себя самого не как физического, а как социального существа, то есть собственной идентичности. Осуществив акт покупки человек уже мечтает о новой, уже предвкушает ее.
Понятно, что такое потребление не может быть удовлетворено и насыщено, как не может быть прекращено воспроизводство человеком своего социального тела. Соответственно, бессмысленно, по мнению сторонников этого подхода, упрекать потребителей в некой развращенности потреблением, выискивать тут психологическую ущербность. Известный манифест Ж. Бодрийяра гласит: «У потребления нет пределов. Наивно было бы предполагать, что оно может быть насыщено и удовлетворено. Мы знаем, что это не так: мы желаем потреблять все больше и больше. Это навязчивое стремление потреблять не есть следствие некоторых психологический причин или чего-то еще подобного и не вызвано только силой подражания. Если потребление представляется чем-то неукротимым, то потому, что это полностью идеальная практика, которая не имеет ничего общего (после определенного момента) ни с удовлетворением потребностей, ни с принципом реальности. Следовательно, желание «укротить» потребление или выработать нормы системы потребностей есть наивный и абсурдный морализм» [8, с. 344-345].
При всех достоинствах этой концепции, в определенной степени отражающей тенденции происходящих изменений, она имеет и немало проблемных зон. Во-первых, проблематично утверждение, что способ идентификации согласно способу и типу потребления есть нечто совершенно новое и решительным образом отличающееся от способов идентификации и самоидентификации в прошлом. Общество обмена, разделения труда или, по Марксу - экономической формации в целом, как раз и отличается тем, что отношения людей опосредованы вещными отношениями, то есть отношениями по поводу вещей. В социальном плане это означает, что «встречают по одежке», что человек рассматривается не «по личности», а как обладатель тех или иных вещей. Таким образом, «вещная» идентификация себя и других - это родовой признак подобного типа общества, и капиталистического общества в частности.
Другое дело, что особенностью современной ситуации сделалась «фрагментарность» и разнообразие идентичностей, их изменчивость, неукорененность в системе фактических потребностей материальной жизни или традиции. И вот эту особенность апологеты общества потребления, такие, как уже названный Андрей Приепа, полагают проявлением небывалой свободы личности в современную эпоху. Но если задаться вопросом, откуда берутся сегодня эти символы и знаки потребления, то можно прейти к совершенно иным выводам.
Дело в том, что если рассматривать потребление в прошлом не схематично, а в соответствие с историческими реалиями, то станет очевидным, что и в прошлом люди, наряду с потреблением потребительский стоимостей - полезностей вещей, потребляли и в идеальном смысле символы и знаки потребления. Пускай это не касалось беднейших классов обществ прошлого (впрочем, мы просто не знаем, что сказало бы нам об этом «молчаливое большинство»), однако уже для среднего класса, а вернее, его примерного аналога - это верно. В качестве примера можно вспомнить, что впервые мода на загар появилась в Древнем Риме в имперскую эпоху, уже тогда, когда римская армия комплектовалась профессионально по найму и перестала быть общим делом гражданской общины. Однако граждане все же хотели и пытались воспроизводить даже не традиционную, а сформированную литературой (ранней империи) идентичность брутально-воинственных мужей, которыми и должны были быть римские граждане по их собственным представлениям. Загар как раз и был важным элементом такой «идентичности», так как, по иронии древнеримских острословов, ты выглядишь так, как будто только что вернулся из военного похода в Нумидию или Сирию. Впрочем, это была не тотальная идентичность, ибо рядом существовала так называемая «греческая», где важными символами потребления были изящные ткани, завитые локоны, белая, ухоженная кожа, увлечение греческими театром и литературой в целом, коллекционирование произведений греческого искусства. В позднем Риме и Константинополе сложился другой внешний образ, отражавший новую «мужественную» идентичность, связанную с нашествиями варваров. Он заключался в «варварской» прическе (длинные волосы) и варварских элементах в одежде. Особенно он был моден у молодых византийских хулиганов из обеспеченных семейств. Таким образом, можно видеть, что потребление символов с давних пор, если не всегда, сопутствовало потреблению потребительских стоимостей.
Продолжение следует
Общество потребления как система эксплуатации и форма воспроизводства идентичности.
Понятие потребительства тесно связано с дискуссиями о феномене общества потребления. Само понятие было впервые введено в 1920 годы немецким психологом Эрихом Фроммом. Однако популярным оно стало после Второй Мировой войны. Именно в это время сформировалась идея о том, что потребление товаров и услуг обретает самостоятельную ценность, превращаясь из «приложения» к производственной деятельности в ведущий фактор человеческой жизнедеятельности. Можно сказать, что с этого времени именно потребление утверждается как первичное в процессе идентификации личности в обществе, а все остальное, скажем, место в производственной цепочке или родственные связи, уходит на «второй план». Особенно серьезно эта проблема встала в 1960-1970 годы, когда в жизнь пришло поколение, выросшее в послевоенное время, в условиях господства теории и практики «государства всеобщего благосостояния». Тогда была написана ставшая классической работа Жана Бодрийяра «Общество потребления». Интересно, что примерно в то же время советские фантасты братья Стругацкие написали свои «Хищные вещи века», являющиеся одним из лучших примеров критики подобного положения в СССР. Все это означало, что люди почувствовали реальную опасность данного явления, причем опасность одинаковую для самых разных стран и общественно-политических систем. Впрочем, ситуацию в позднем СССР следует разбирать отдельно.
Если же рассматривать Запад как таковой, как капиталистическое общество в целом, то со временем мысль об опасности складывающегося положения заняла весьма важное место. Борьба с «потребительством» развернулась на самых разных «флангах» - от экологического до религиозного. Однако практический результат всего этого оказался не просто равным нулю - его можно считать отрицательным. Несмотря на усиленную критику потребительства, оно продолжало и продолжает нарастать. Еще более интересным является то, что потребительский бум парадоксальным образом сохранился при переходе от кейсианской к неолиберальной экономической парадигме при прямом сокращении социальной сферы, т.е., в условиях снижения уровня удовлетворения базовых потребностей. Зачастую - особенно в странах так называемого «третьего мира» (в которые по ряду показателей входит и Россия, и Беларусь) - можно наблюдать парадоксальную вещь: люди выстраиваются в очередь за очередным «айфоном», при том что зачастую не имеют элементарных вещей и с трудом удовлетворяют первичные нужды. Уже одно это показывает, что привычное нам понимание потребительства как массированного «пожирания» имеющихся ценностей вследствие некой «испорченности» людей, не совсем верно.
Когда рассуждают о потребительском обществе, то, как правило, имеют в виду две проблемы. Первая - экономико-экологическая. Она заключается в том, что вследствие неконтролируемого роста потребления в нарастающих масштабах потребляются невозобновляемые ресурсы и производятся отходы в таком количестве, что ставит перед человечеством проблему истощения ресурсов и проблему загрязнения окружающей среды. Вторая проблема заключается в том, что в системе потребительского общества, где потребительское отношение распространяется буквально на все (культуру, политику, гендерные и межпоколенческие отношения) происходит коммерциализация, деградация и виртуализация (Д. Иванов) социальных институтов общества: от политической системы до семьи.
При этом анализ названных проблем зачастую осуществляется в русле вульгарного биологизаторского подхода. В основе биологизаторских рассуждений лежит представление о «естественной», т.е. биологически обусловленной тяге человека к приобретательству вещей, как будто человек произошел не от обезьяны, а, например, от хомяка. Впрочем, и результаты этологических исследований, посвящённых сообществам человекообразных гоминид, интерпретируются с такой же точки зрения.
Разумеется, начиная с того же Бодрийяра (если не с Т. Веблена [Т. Веблен. Теория праздного класса.]), появилась традиция понимания потребления как символического акта - т.е., покупка дорогого смартфона в условиях питания «дошираком» вызывается не желанием получить какие-то блага, а желанием в глазах других «подвинуться» в социальной иерархии или, как минимум, продемонстрировать такую претензию. Однако это лишь частично разрешает вопрос, оставляя за рамками причину, по которой те или иные вещи вдруг обретают статус «знака иерархии» (т.е., кто решает, почему «айфон» имеет «смысл», а нормальное питание - нет?). А главное основным мотивом критики остается все та же «человеческая природа», в соответствии с которой, де, человеку «естественно» стремиться к приобретению все большего количества вещей, и символический характер потребления лишь освободил, по мнению сторонников этого подхода, естественную человеческую тягу к потреблению. Такой взгляд приводит к постепенному сползанию критики потребительства «вправо», к практически - к религиозному (а то и чисто религиозному) его осуждению. Как уже сказано, происходит своего рода психологизация и биологизация проблематики потребительского общества, корни поведения людей которого изыскиваются в некой изначальной био-психологической природе человека.
При этом игнорируется социальная природа потребительства, его социальная обусловленность. Тут не грех вспомнить классическую цитату Маркса «...сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» [1, с. 3]. И в этом контексте сущность потребительского общества имеет смысл анализировать с политэкономической, а не биопсихологической точки зрения.
Впрочем, имеет смысл глубже рассмотреть положения символического подхода, в рамках которого удалось ухватить крайне важные тенденции в эволюции современного общества. Суть его заключается в том, что потребление рассматривается не как потребление потребительских стоимостей - то есть полезностей вещей, а как потребление символов. Явное рождение этого концепта связано с именем Ж. Бодрийяра, хотя его элементы можно обнаружить уже в работах Т. Веблена и Г. Зиммеля. Согласно этой парадигме потребляемые символы столь важны для потребителя потому, что с их помощью он активно конструирует свою идентичность. Как замечает А. Приепа «Консюмеризм не следует рассматривать как деятельность, которая производит потребителей как некую пассивную массу - он (консюмеризм) превратился в активный процесс, задействующий символические конструкции как индивидуальной, так и коллективной идентичности» [2, с. 60]. В результате всего этого идентичность уже не задается масштабными социально-классовыми позициями, этничностью, конфессиональной принадлежностью или чем-то иным, «объективным», обусловленным местом в системе общественного производства или традицией, а конструируется самостоятельно, свободным выбором индивида из «облака» существующих символов и знаков потребления.
Таким образом, суть потребительского общества заключается, по мнению представителей этой точки зрения, в том, что потребительское общество представляется как общество с новым типом идентичности. Если раньше, утверждают они (Бокок Р. [3], Бурстин Д.Дж. [4, с. 231-254], в определенной степени Гидденс Э. [5], Ильин В.И. [6], Приепа А. [7, с. 57-62] и др.), господствовала трудовая идентичность, т.е. человек идентифицировал себя и других в соответствии с местом работы, должностью, даже типом трудовых операций, которые он выполняет, то теперь он идентифицирует себя в соответствии со своим «стилем потребления». Собственно говоря, общество, где стиль потребления сделался основой идентичности, и является, по мнению названных авторов, обществом потребления.
Само потребление «нового типа» в этой модели обладает очень необычными характеристиками. В частности, оно в принципе не может быть удовлетворено так, как это происходит в классическом понимании процесса потребления, ибо главным является не использование вещи, а сам акт покупки, который и является актом строительства и воспроизводства собственной идентичности. Предвкушение и переживание покупки, представление о «самом себе-покупающим-эту вещь» важнее, чем ее последующее использование, ибо именно это представление и является актом воспроизводства себя самого не как физического, а как социального существа, то есть собственной идентичности. Осуществив акт покупки человек уже мечтает о новой, уже предвкушает ее.
Понятно, что такое потребление не может быть удовлетворено и насыщено, как не может быть прекращено воспроизводство человеком своего социального тела. Соответственно, бессмысленно, по мнению сторонников этого подхода, упрекать потребителей в некой развращенности потреблением, выискивать тут психологическую ущербность. Известный манифест Ж. Бодрийяра гласит: «У потребления нет пределов. Наивно было бы предполагать, что оно может быть насыщено и удовлетворено. Мы знаем, что это не так: мы желаем потреблять все больше и больше. Это навязчивое стремление потреблять не есть следствие некоторых психологический причин или чего-то еще подобного и не вызвано только силой подражания. Если потребление представляется чем-то неукротимым, то потому, что это полностью идеальная практика, которая не имеет ничего общего (после определенного момента) ни с удовлетворением потребностей, ни с принципом реальности. Следовательно, желание «укротить» потребление или выработать нормы системы потребностей есть наивный и абсурдный морализм» [8, с. 344-345].
При всех достоинствах этой концепции, в определенной степени отражающей тенденции происходящих изменений, она имеет и немало проблемных зон. Во-первых, проблематично утверждение, что способ идентификации согласно способу и типу потребления есть нечто совершенно новое и решительным образом отличающееся от способов идентификации и самоидентификации в прошлом. Общество обмена, разделения труда или, по Марксу - экономической формации в целом, как раз и отличается тем, что отношения людей опосредованы вещными отношениями, то есть отношениями по поводу вещей. В социальном плане это означает, что «встречают по одежке», что человек рассматривается не «по личности», а как обладатель тех или иных вещей. Таким образом, «вещная» идентификация себя и других - это родовой признак подобного типа общества, и капиталистического общества в частности.
Другое дело, что особенностью современной ситуации сделалась «фрагментарность» и разнообразие идентичностей, их изменчивость, неукорененность в системе фактических потребностей материальной жизни или традиции. И вот эту особенность апологеты общества потребления, такие, как уже названный Андрей Приепа, полагают проявлением небывалой свободы личности в современную эпоху. Но если задаться вопросом, откуда берутся сегодня эти символы и знаки потребления, то можно прейти к совершенно иным выводам.
Дело в том, что если рассматривать потребление в прошлом не схематично, а в соответствие с историческими реалиями, то станет очевидным, что и в прошлом люди, наряду с потреблением потребительский стоимостей - полезностей вещей, потребляли и в идеальном смысле символы и знаки потребления. Пускай это не касалось беднейших классов обществ прошлого (впрочем, мы просто не знаем, что сказало бы нам об этом «молчаливое большинство»), однако уже для среднего класса, а вернее, его примерного аналога - это верно. В качестве примера можно вспомнить, что впервые мода на загар появилась в Древнем Риме в имперскую эпоху, уже тогда, когда римская армия комплектовалась профессионально по найму и перестала быть общим делом гражданской общины. Однако граждане все же хотели и пытались воспроизводить даже не традиционную, а сформированную литературой (ранней империи) идентичность брутально-воинственных мужей, которыми и должны были быть римские граждане по их собственным представлениям. Загар как раз и был важным элементом такой «идентичности», так как, по иронии древнеримских острословов, ты выглядишь так, как будто только что вернулся из военного похода в Нумидию или Сирию. Впрочем, это была не тотальная идентичность, ибо рядом существовала так называемая «греческая», где важными символами потребления были изящные ткани, завитые локоны, белая, ухоженная кожа, увлечение греческими театром и литературой в целом, коллекционирование произведений греческого искусства. В позднем Риме и Константинополе сложился другой внешний образ, отражавший новую «мужественную» идентичность, связанную с нашествиями варваров. Он заключался в «варварской» прическе (длинные волосы) и варварских элементах в одежде. Особенно он был моден у молодых византийских хулиганов из обеспеченных семейств. Таким образом, можно видеть, что потребление символов с давних пор, если не всегда, сопутствовало потреблению потребительских стоимостей.
Продолжение следует