«Абсолютный… разрыв между содержанием … и его восприятием молящимися»
«Бессознательный, лучше - подсознательный испуг от мысли, что вдруг "станет понятным". Но все, слава Богу, густо покрыто лаком славянского языка, закрыто иконостасом и завесами, разбавлено и обезврежено обычаями и традициями, сознанием и гордостью, что мы все это (что?) - "храним", "сохранили"»
Так прот. А. Шмеман охарактеризовал Православную Церковь, какой он ее видел в Америке в 1970-е гг., т.е. церковь, лишенную тех кричащих уродств, о которых в наше время пишут о. Андрей Кураев или Мария Кикоть. Значительную часть верующих, которых он видел, составляли «конверты» - американцы, обратившиеся в православие. Хорошо известно, что люди, во взрослом возрасте «ударившиеся в религию», тем более «чужую», глубоко в нее вникают, пытаются постичь ее смысл. В среднем православный американец или японец больше осведомлен о нашем богословии или богослужении, чем православный русский или грек просто в силу самоотбора. Американец становится православным по зову сердца, а русский (в большинстве случаев) - чисто механически. И даже среди этих сознательных православных Шмеман не видит стремления «дойти до самой сути». Другая часть - русские эмигранты. О сознательности их веры судить сложнее, хотя, опять-таки, предполагаю на основе своего скудного опыта, что она выше, чем у нас.
Церковные смыслы, заключенные в богослужении, «покрыты лаком славянского языка». Какова действительная роль славянского языка в христианской проповеди и назидании верующих? О. Андрей Кураев когда-то отзывался о нем сугубо позитивно. Он полагал, что церковные службы и келейные молитвы содержат повторяющиеся элементы. Верующий их легко запоминает, что далее, вероятно, должно перейти в понимание. О. Андрей также говорил, что, если человеку действительно важна церковь, он приложит усилия (причем больших усилий не потребуется), чтобы изучить славянский язык настолько, чтобы понимать службу хотя бы в постоянно повторяющихся и важнейших ее частях. В теории это, может, и так, только где такие верующие?
В нашей церкви на всенощной верующие поют «Воскресение Христово видевше». Текст этой молитвы народ знает наизусть. Это - повторяющаяся и важнейшая молитва утрени, относительное значение которой выражается хотя бы в том, что ее предлагают петь народу, подобно тому, как на литургиях народ поет «Символ веры». Славянский текст этой молитвы несложный. Тем не менее, именно благодаря славянскому языку народ несознательно вводит в него монофизитские элементы, за что настоятель как-то прервал это пение, чтобы отругать народ за такую несмысленность. Народ пел «Распятие Бог претерпев…» вместо «Распятие бо претерпев». Словечко «бо» постоянно встречается в наших молитвах и службах. Тем не менее, люди, десятилетиями повторяя это слово, не находят в нем никакого смысла и легко заменяют его словом, близким по звучанию.
На наших службах многократно произносится малая ектенья, предваряемая словами «Паки и паки». Человек с церковным стажем слышал этот оборот тысячи раз. Понимают ли его? Как-то я спросил своего сына-подростка, что значат эти слова. В ответ он только пожал плечами, хотя в церкви с пеленок и довольно начитан по исторической и церковной тематике. Просто для него «паки и паки», как и все остальное, что читается и поется, - это не слова, выражающие смысл, а какой-то звуковой фон, которым должны сопровождаться собственные мысли или молитвы.
Литургия у нас обычно предваряется чтением службы Третьего часа. В конце 16-го псалма в этой службе звучат слова «насытишася сынов, оставиша останки младенцем своим». Дисциплинированный прихожанин имеет все шансы знать эти слова наизусть, поскольку слышит их перед каждой литургией. Но понимает ли он, что он вместе с псалмопевцем и со всей Церковью говорит Богу? Когда я ссылался на эти слова в присутствии духовенства, мол, что за абракадабра, никто даже не пытался как-то их объяснить. О. Сергий Желудков как-то отмечал, что этих слов обычно не понимают и выпускники духовных академий.
Кстати о выпускниках духовных школ. Ладно, народ - «невежда в законе», по крайней мере в славянском языке, но те, кто учился в семинарии/академии, наверное, должны как-то освоить этот язык. Как сказать? Один митрофорный протоиерей регулярно совершающий коллективные крестины, завершает их такими измененными им словами из Требника: «Просветилися еси. Освятилися еси. Омылися еси». Этот батюшка когда-то закончил духовную школу и все жизнь находился в атмосфере славянского языка. За время своего служения он совершил сотни, если не тысячи, таких крестин, но он не видит ошибки в том, что глагол множественного числа непосредственно предшествует глаголу единственного числа.
В некоторых изданиях Часослова в Шестопсалмии стоит опечатка «На утренних поучахуся в тя», т.е. молитва произносится от первого лица единственного числа - «я поучался», а глагол - множественного числа третьего лица - «они поучались». Но на службах я слышу как люди с семинарским образованием годами повторяют эту опечатку, и, видимо, никто ни из народа, ни из духовенства их не поправляет. Таким образом, количество лет духовного образования и участия в церковных службах не переходит в качество понимания грамматики и смысла церковно-славянского языка.
Если смысл молитв на славянском остается темным для обладателей духовного образования и многолетнего стажа церковной службы, что говорить о восприятии обычными прихожанами более серьезных богословских текстов, которые произносятся не на каждой службе, а, скажем, раз в год?
Наиболее содержательными по смыслу частями всенощной являются стихиры и канон. Стихиры обычно сокращаются. Роль стихир на стиховне сводится обычно к тому, чтобы создать фон во время каждения дьякона, а то, вроде, как-то неудобно кадить в полной тишине. Как только дьякон заканчивает кадить, пение/чтение стихир должно быть прервано. Сами стихиры должны петься, но партесное пение обычно делает свое дело в плане того, чтобы окончательно закрыть доступ для участника службы к ее смыслу. Партесное пение делает непонятным даже текст, который ты знаешь наизусть. В данном же случае верующие должны понять из этого пения смысл и без того непонятного славянского текста.
Церковные «либералы» обычно предлагают решить эту проблему переводом службы на русский язык, указывая на то, что славянский язык мешает народу осознанно молиться в церкви. Церковные консерваторы возражают. Они уверены, что таким образом была бы утрачена уникальная красота богослужебных текстов. С их точки зрения, не церковь должна идти к народу, предлагая ему службу на его родном языке, а народ должен идти в церковь, изучая славянский язык.
На деле происходит нечто среднее. Народ в церковь идет, но ни язык, ни церковное учение не изучает. Люди довольствуются тем, чтобы просто в церкви бывать в то время, когда там произносятся некие священные слова и производятся ритуальные действия. Массовое церковное сознание, причем не только народа, но и духовенства, здесь, видимо, состоит в том, что произнесение и выполнение всего этого будет производить на тебя положительное действие независимо от того, понимаешь ли ты смысл всего этого.
Так прот. А. Шмеман охарактеризовал Православную Церковь, какой он ее видел в Америке в 1970-е гг., т.е. церковь, лишенную тех кричащих уродств, о которых в наше время пишут о. Андрей Кураев или Мария Кикоть. Значительную часть верующих, которых он видел, составляли «конверты» - американцы, обратившиеся в православие. Хорошо известно, что люди, во взрослом возрасте «ударившиеся в религию», тем более «чужую», глубоко в нее вникают, пытаются постичь ее смысл. В среднем православный американец или японец больше осведомлен о нашем богословии или богослужении, чем православный русский или грек просто в силу самоотбора. Американец становится православным по зову сердца, а русский (в большинстве случаев) - чисто механически. И даже среди этих сознательных православных Шмеман не видит стремления «дойти до самой сути». Другая часть - русские эмигранты. О сознательности их веры судить сложнее, хотя, опять-таки, предполагаю на основе своего скудного опыта, что она выше, чем у нас.
Церковные смыслы, заключенные в богослужении, «покрыты лаком славянского языка». Какова действительная роль славянского языка в христианской проповеди и назидании верующих? О. Андрей Кураев когда-то отзывался о нем сугубо позитивно. Он полагал, что церковные службы и келейные молитвы содержат повторяющиеся элементы. Верующий их легко запоминает, что далее, вероятно, должно перейти в понимание. О. Андрей также говорил, что, если человеку действительно важна церковь, он приложит усилия (причем больших усилий не потребуется), чтобы изучить славянский язык настолько, чтобы понимать службу хотя бы в постоянно повторяющихся и важнейших ее частях. В теории это, может, и так, только где такие верующие?
В нашей церкви на всенощной верующие поют «Воскресение Христово видевше». Текст этой молитвы народ знает наизусть. Это - повторяющаяся и важнейшая молитва утрени, относительное значение которой выражается хотя бы в том, что ее предлагают петь народу, подобно тому, как на литургиях народ поет «Символ веры». Славянский текст этой молитвы несложный. Тем не менее, именно благодаря славянскому языку народ несознательно вводит в него монофизитские элементы, за что настоятель как-то прервал это пение, чтобы отругать народ за такую несмысленность. Народ пел «Распятие Бог претерпев…» вместо «Распятие бо претерпев». Словечко «бо» постоянно встречается в наших молитвах и службах. Тем не менее, люди, десятилетиями повторяя это слово, не находят в нем никакого смысла и легко заменяют его словом, близким по звучанию.
На наших службах многократно произносится малая ектенья, предваряемая словами «Паки и паки». Человек с церковным стажем слышал этот оборот тысячи раз. Понимают ли его? Как-то я спросил своего сына-подростка, что значат эти слова. В ответ он только пожал плечами, хотя в церкви с пеленок и довольно начитан по исторической и церковной тематике. Просто для него «паки и паки», как и все остальное, что читается и поется, - это не слова, выражающие смысл, а какой-то звуковой фон, которым должны сопровождаться собственные мысли или молитвы.
Литургия у нас обычно предваряется чтением службы Третьего часа. В конце 16-го псалма в этой службе звучат слова «насытишася сынов, оставиша останки младенцем своим». Дисциплинированный прихожанин имеет все шансы знать эти слова наизусть, поскольку слышит их перед каждой литургией. Но понимает ли он, что он вместе с псалмопевцем и со всей Церковью говорит Богу? Когда я ссылался на эти слова в присутствии духовенства, мол, что за абракадабра, никто даже не пытался как-то их объяснить. О. Сергий Желудков как-то отмечал, что этих слов обычно не понимают и выпускники духовных академий.
Кстати о выпускниках духовных школ. Ладно, народ - «невежда в законе», по крайней мере в славянском языке, но те, кто учился в семинарии/академии, наверное, должны как-то освоить этот язык. Как сказать? Один митрофорный протоиерей регулярно совершающий коллективные крестины, завершает их такими измененными им словами из Требника: «Просветилися еси. Освятилися еси. Омылися еси». Этот батюшка когда-то закончил духовную школу и все жизнь находился в атмосфере славянского языка. За время своего служения он совершил сотни, если не тысячи, таких крестин, но он не видит ошибки в том, что глагол множественного числа непосредственно предшествует глаголу единственного числа.
В некоторых изданиях Часослова в Шестопсалмии стоит опечатка «На утренних поучахуся в тя», т.е. молитва произносится от первого лица единственного числа - «я поучался», а глагол - множественного числа третьего лица - «они поучались». Но на службах я слышу как люди с семинарским образованием годами повторяют эту опечатку, и, видимо, никто ни из народа, ни из духовенства их не поправляет. Таким образом, количество лет духовного образования и участия в церковных службах не переходит в качество понимания грамматики и смысла церковно-славянского языка.
Если смысл молитв на славянском остается темным для обладателей духовного образования и многолетнего стажа церковной службы, что говорить о восприятии обычными прихожанами более серьезных богословских текстов, которые произносятся не на каждой службе, а, скажем, раз в год?
Наиболее содержательными по смыслу частями всенощной являются стихиры и канон. Стихиры обычно сокращаются. Роль стихир на стиховне сводится обычно к тому, чтобы создать фон во время каждения дьякона, а то, вроде, как-то неудобно кадить в полной тишине. Как только дьякон заканчивает кадить, пение/чтение стихир должно быть прервано. Сами стихиры должны петься, но партесное пение обычно делает свое дело в плане того, чтобы окончательно закрыть доступ для участника службы к ее смыслу. Партесное пение делает непонятным даже текст, который ты знаешь наизусть. В данном же случае верующие должны понять из этого пения смысл и без того непонятного славянского текста.
Церковные «либералы» обычно предлагают решить эту проблему переводом службы на русский язык, указывая на то, что славянский язык мешает народу осознанно молиться в церкви. Церковные консерваторы возражают. Они уверены, что таким образом была бы утрачена уникальная красота богослужебных текстов. С их точки зрения, не церковь должна идти к народу, предлагая ему службу на его родном языке, а народ должен идти в церковь, изучая славянский язык.
На деле происходит нечто среднее. Народ в церковь идет, но ни язык, ни церковное учение не изучает. Люди довольствуются тем, чтобы просто в церкви бывать в то время, когда там произносятся некие священные слова и производятся ритуальные действия. Массовое церковное сознание, причем не только народа, но и духовенства, здесь, видимо, состоит в том, что произнесение и выполнение всего этого будет производить на тебя положительное действие независимо от того, понимаешь ли ты смысл всего этого.