Клоун, колдунья и украденный страх - часть 1
Попытки объяснить что такое Лифта человеку, который никогда про неё не слышал, обречены на неудачу заранее.
"Заброшенная деревня на въезде в Иерусалим...", "утонувшие в зелени полуразрушенные дома...", "дом для бездомных, иерусалимских и не только...", "место, где в девяностых была коммуна русских хиппи и наркоманов...", "место, где многим было хорошо, место, откуда многие не вернулись...".
Всё по отдельности, вроде, правда. А сложишь вместе - такая фигня получается...
Примерно также заканчивались попытки написать про это место. Сначала я грешил на то, что никогда не жил в Лифте подолгу. В течение лет, наверное, десяти я довольно часто там бывал: чаще днём, по дороге в Иерусалим или пустыню, но нередко и на несколько суток. Но бывать не значит быть, и мне казалось наглостью пробовать писать про Лифту, не нырнув в неё с головой. Прошло пару лет, и эта отговорка отпала: я уже давно перестал быть в этом месте туристом, а то, что проведя там несколько часов или дней, всегда поднимался назад в суету городов и потоки машин - так тем острее чувствовалась следующая встреча. Я был вечным новичком на этой войне, опять первый раз в первый класс, и, при ближайшем рассмотрении, это оказалось плюсом, а не минусом: Лифта не стала рутиной.
Точно также отпала отговорка, что нельзя писать о месте, не будучи знакомым с его более постоянными жителями. Это правда, я никого там не знал, и никогда к этому не стремился - всегда находился дом, откуда не слышались голоса, и из дыры на крыше которого не тянулся дым костра. Летопись русской Лифты девяностых-начала нулевых - это отдельная песня. Об этом много написано и снято: и теми, кто там жил, и тем, кто приходил к ним, но всё, что мне приходилось читать или смотреть на эту тему, имело один большой недостаток: Лифта была там местом действия и антуражем. Ярким, неповторимым, особенным, но антуражем. У меня было наоборот: я был мелким статистом в фильме, в котором и режиссёром и главным актёром была Лифта.
Все отговорки закончились, отмазки отпали. Можно было садиться писать про личную и персональную Лифту, но к этому моменту жизнь внесла некоторые коррективы - родились дети, и я переехал километров за сто пятьдесят от физической Лифты и на пару миллионов световых лет от метафизической.
Затемнение в зале. Музыка. На экране дёргающейся чёрно-белой картинкой титры: "прошло десять лет".
Когда воротимся мы в Портленд,
Мы будем кротки, как овечки.
Возвращаться в Лифту было страшно.
За те годы, пока я там не был, мне много раз случалось проезжать по трассе Тель-Авив- Иерусалим, и на подъездах к Иерусалиму я очень старательно смотрел перед собой на дорогу, чтобы ни в коем случае не скосить голову влево и не попасть взглядом на какой-то признак того, что заветное ущелье погибло. Краем глаза ловились бесконечные арки проёмов строящейся железной дороги, где-то внизу шумела техника, и оптимизма всё-это не добавляло. Я натыкался в газетах на новости о судебных тяжбах против застройки Лифты, и всё это чем дальше, тем больше напоминало заранее проигранный бой, в котором речь идёт только о вопросе хочется ли умереть быстро, или всё-таки сначала помучиться...
Когда воротимся мы в Портленд,
Ей богу, я во всем покаюсь
Впрочем, страшно было не только то, что, когда всё-таки хватит сил поднять взгляд, то вместо зелени и развалин, я увижу аккуратные дорожки и кафе возле фонтана на месте источника. Тут как в "Формуле любви" - пообещал Жакоб вернуться к Фимке другим, совсем другим, и вместо того, чтобы красиво растаять в щадящем тумане романтических воспоминаний, сдуру исполнил таки своё обещание. И вот стоит возле деревенского дома приличный до скукоты дядька, вокруг бегают бамбины, которые с пугающей скоростью смешиваются с местной пацанвой, сеньора за спиной ледяным тоном напоминает, что ещё немного, и они опоздают на вечернюю лошадь, а на крыльце стоит прибитая жизнью Фимка и думает, как бы это всё объяснить мужу, чтобы без человеческих жертв.. Не знаю чего я боялся больше: того, что моей Лифты больше не существует, или того, что больше не существует меня, которого она была бы готова принять.
Когда воротимся мы в Портленд
Клянусь я сам взбегу на плаху
Глаза бояться, руки делают. Вернее, ноги.
Во время одной из рабочих поездок в Иерусалим необходимость делать умное лицо закончилась раньше, чем я предполагал, и неожиданно образовались несколько свободных часов. Из офисного окна был виден выезд из города и начало спуска в Лифту. Я смотрел на него поверх экрана лэптопа и в очередной раз думал о том, что надо бы собраться и найти в себе то ли силы, то ли подходящее настроение, то ли смелость и всё-таки туда выбраться. Как-нибудь. Когда-нибудь. При подходящей оказии. В будущем. Ближайшем, ну или на крайний случай, обозримом.
Когда воротимся мы в Портленд
Мы судьям кинемся в объятья.
В иврите есть хорошее сленговое выражение "у него упал асимОн". Асимоном, дети, назывался маленький жетон сложной формы, который надо было закидывать в телефон-автомат. А телефоном-автоматом, дети, называлась такая железная хрень на улице, чтобы... Так... Пионэры, идите в жопу..
Короче говоря, при закидывании в телефон этот самый асимон издавал характерный звук, который подтверждал, что автомат принял твою жертву и на какое-то время сыт. В сленговом смысле упавший асимон означал внезапное и ясное осознание какой-либо мысли. И вот посреди офиса-стекляшки, серверов, экранов и прочей лабуды, я чётко и громко услышал шуршание жетона по жёлобу и гулкий звук его падения в глубинах измученной нарзаном головы. Стало понятно: без полутонов, нюансов и надежд на светлое будущее: или я поеду сейчас, или уже никогда не решусь, подъезжая к Иерусалиму, поднять голову от асфальта под колёсами.
Да только в Портленд воротиться
Нам не придется никогда.
Спуск от места, где можно приткнуть машину, до источника занимает минут десять ходьбы. Это даже если идти неторопливым шагом, отвлекаясь на виды, птичек, цветочки и многообещающие надписи.
У меня это заняло почти пол-часа. Дорога шла серпантином, и перед каждым поворотом я тормозил, собирался с духом и только потом делал шаг. Я помнил здесь каждую деталь, камень, скалу, узор трещин на дороге. И теперь чувствовал ежесекундный страх, что картина за очередным поворотом размажет старые воспоминания, но этот страх ежесекундно-же компенсировался наслаждением от того, что не поменялось ни-че-го.
Вот место, с которого вид на ущелье открывается полностью, вот рваная граница между асфальтом и просёлком, вот развилка между основной дорогой и срезающей напрямую по скалам тропинкой. Здесь уже должно быть видно дерево над источником, а отсюда отходит едва видимая стежка по которой можно пройти к раскиданным по правому склону ущелья домам. Я сверял окружающую картинку с пожелтевшим за десять лет дагерротипом из головы и не мог найти отличий. Так не могло быть по определению. Но определения здесь не работали, и это стало последним доказательством, что Лифта - жива.
Я начал перебираться из дома в дом и добрался где-то до третьего, когда над Иерусалимом солидно и неторопливо начал растекаться звук грома. Была поздняя весна, конец апреля - время, когда в Израиле прогноз погоды колеблется уже исключительно в диапазоне от "жарко" до "ужас-ужас". Но чёрным тучам, стоявшим над Иерусалимом, видимо, никто этот факт не прояснил, и лило там, судя по всему, с библейским масштабом. Здесь же, в ущелье, был пока не столько дождь, сколько ожидание его. Оно было более чем реальным и физическим: при ходьбе хотелось выставить руки вперёд и подныривать под идущие над головой волны предчувствия ливня. Стало тихо, и вдруг ясной и усиливающейся с каждой секундой нотой эту тишину прорезал звук десятков прыгающих по склонам ручейков.
Я успел спуститься к источнику, когда ведущие к старому каменному бассейну ступеньки скрылись под водой окончательно. Пошёл дождь, тёплый весенний ливень из детства, и пара религиозных пацанов, которая до этого наблюдала все эти природные катаклизмы в несколько пришибленном состоянии, вспомнила клейзмерские корни и, позабыв про стыд и опасность после с осложнением заболеть, продолжила цитату из неизвестного им Шевчука - хором что-то пели, и плясали, черт возьми. И, чёрт возьми, это было хорошо.
То ли пройдя, то ли проплыв немного вперёд по бывшей главной улице деревни, я забрался в один из домов с сохранившейся крышей. Проверил рюкзак и сказал спасибо мудрому себе за то, что догадался перед выходом сложить телефон с документами в мешок. Фотоаппарат, вроде, тоже остался жив, хотя снимать уже можно было только через призму капель на объективе. Протереть его было нечем - мокрым было всё. Давно забытое чувство детского восторга весело побулькивало в такт каплям за окном: "Ура! Лифта жива!! Я смог поднять жопу и дойти до неё!!! Я сижу промокший до трусов в старом, полуразрушенном доме!!!! На полу возле остатков кострища, лежит грязный матрас и остатки бренные останки того, что было когда-то одеялом!!!!! Остановись мгновенье, ты прекрасно..."
И вдруг праздник жизни закончился.
Вдруг - это меньше чем за минуту. Стало темно - не сумрачно от туч, а просто темно. Эта была не чинная и степенная тьма, пришедшая со Средиземного моря, это был местный сумрак, вышедший из окружающих стен и камней. "Я давно не курю, и в карманах нет спичек. Придется прикуривать от пустоты" - пропел спокойный и немного насмешливый голос БГ. Дождь за окном перестал разбиваться на отдельные капли и стал сплошным. Шедший под окном поток уже не журчал, весело перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, а гудел. Улицы не было, была река, которую, впрочем было больше слышно, чем видно.
Мир исчез. Осталась только Лифта.
О том, чтобы попробовать вернуться к машине, пока весь этот катаклизм не закончится, нечего было и думать. Вечер перестал быть томным, речь шла уже не о весёлом приключении, а о реальной опасности. Я прислонился к стене, закрыл глаза и попробовал собрать мысли о Лифте до кучи. Связного рассказа всё равно не выходило: сюжет разбивался на горстку отдельных деталей и кубиков, но складываться во что бы то ни было это лего отказывалось напрочь. Ну и ладно, подумал я, и стал представлять каждый кубик в отдельности.
--------------------------------------
Место, где затасканные клише превращаются в реальность и при этом умудряются перестать быть пошлыми и избитыми. Поэтому одно дело ввернуть в рассказ красивости вроде "мёртвые деревья на живых камнях стен", а другое дело увидеть.
Даже не увидеть, а почувствовать. Почувствовать как больно живой и дышащей стене, когда жизнь бьёт ей балкой в глаз.
Или когда ломается позвоночник окна.
Как щекотно камням старой кладки, когда молодая трава щекочет их.
И как от этой травы становится немного теплее.
Что "глаза окон" - это не штамп, а взгляд, иногда добрый, а иногда тяжёлый взгляд дома, который чувствуешь даже спиной.
Что маленькие камни пытаются собраться вместе и закуклиться поглубже в щели взрослых блоков, потому что это днём легко хорохориться, а вот ночью...
Как стесняется ещё вполне себе о-го-го свод своей осыпающейся с лысины штукатурки. А потом машет на эту ерунду рукой - некогда впадать в кризис среднего возраста, надо блоки держать. Так что хрен с ней с лысиной, лишь бы плечи не подвели..
--------------------------------------
Расколотое место, которое выглядит более цельным, прочным и устойчивым, чем правильный и неполоманный мир вокруг. И будь это хоть десять раз иллюзией и самообманом, но даже одуванчик в Лифте кажется более стойким и надёжным, чем нависающие над ним железобетонные конструкции мостов, развязок и зданий. Не потому, что этот одуванчик нельзя сорвать. Просто его уже срывали много раз. А эту стену - ломали. Этот камень раскалывали. Эту крышу - пробивали. Но они здесь, и никуда не делись. И если завтра будут катаклизмы - я ставлю на одуванчик из Лифты: у него опыт вы- и пере- живания больше.
--------------------------------------
Если есть противоположность слову "уют", то это то, как выглядит любое место, где живут бездомные. Тут дело даже не только и не столько в грязи, она сама по себе не страшна. А вот чувство холода и пустоты - от брошенных и изломанных вещей, от отсутствия сил и перегоревшего желания сделать себе удобнее хоть в чём-то и хоть на немного - это бьёт сильно. Визуально жилища на час или на ночь в Лифте ничем не отличаются от тысяч других таких же мест. Но чувства безысходности и безнадёги - нет. Логику здесь искать бесполезно. Поломанных и так и не вышедших отсюда людей не меньше, чем в других домах для тех, у кого дома нет и не будет никогда. Не знаю почему. Но безысходности - нет.
Этого не видно на фотографиях. Но просто поверьте на слово. Там есть тепло. Там есть уют. Там есть чувство защищённости. Абсолютно детское чувство "а я - в домике". Это как нырнуть под одеяло: любой страх исчезнет, ни одна бука из шкафа и тень на стене не имеет права туда забраться. Там не только не страшно засыпать, но и не больно просыпаться. А это встречается редко. И не только в Лифте.
Может быть поэтому так многое отсюда не вернулись.
Я всё понимаю про наркотики. Вернее, не так… Я ничего не знаю про наркотики из личного опыта, поэтому не думаю, что мне стоит делать умное лицо и что-то говорить об этом. Но, тем не менее, мне всё-таки кажется, что одна из причин того, что многие так и не смогли выбраться из Лифты, это то, что было слишком страшно терять это чувство теплоты и защищённости. Посреди бомжатника, да... Но теплоты и защищённости. Дорога из ущелья в город идёт резко вверх, но по ней тяжело идти не только физически. Кто-то не нашёл сил. А кто-то - не захотел.
--------------------------------------
Как-то в садике дочек меня спросили нельзя ли выбрать из моих фотографий что-нибудь к Хануке. Я честно ответил, что снимки пончиков, ханукии и прочих формальных атрибутов праздника найдутся вряд ли. А те, что будут, сняты в армии, и давайте подождём с ними хоть до первого класса. Хотел было предложить смачную фотографию драников, чтобы они прошли за латкес, но вспомнил, что там рядом с тарелкой художественно стоит заиндевевшая рюмка водки, и меня начали терзать смутные сомнения по поводу воспитательного эффекта.
- Хорошо - терпеливо сказала воспитательница. Она знала, что родители - не дети, сами ни до чего не додумаются, взрослым надо подсказывать и разжёвывать - Ханука - это праздник победы света над тьмой. У тебя есть что-то на эту тему?
- О! - обрадовался я - этих песен у меня есть. И много. Правда я не уверен насчёт победы... По-моему, там больше на тему дружбы между ними. И о том, что всегда можно выйти к свету... А потом - назад… И...
- Вот и принеси - с возрастающем терпением в голосе прервала меня воспитательница - с направлением куда и откуда идти мы разберёмся сами.
И я принёс в садик много фотографий Лифты.
Выход есть всегда. Просто иногда этот выход - остаться в Лифте.
--------------------------------------
Место, где противоположности сходятся и не противоречат друг другу.
Рай для чёрно-белой фотографии. Первые несколько раз мысль о том, чтобы использовать в Лифте цветную плёнку просто не приходила мне в голову. Развалины домов, засохшие деревья, волны остатков плитки на бывшей главной улице - всё это на уровне условного рефлекса ассоциировалось с чёрно-белым миром, и идея смотреть на них через призму цвета казалась не просто глупой, а кощунственной.
А потом начали проступать цвета. И ладно бы только цветы, трава и прочая заселившая развалины зелень. Я никогда не мог себе представить, что даже у покрывающей пол пыли, облезшей стены или у старого кострища может быть столько оттенков. Или то, что мир буйных китчевых красок может жить в сантиметре от абсолютно чёрно-белого, и оба они будут вписываться друг в друга, как будто только так и может быть.
--------------------------------------
Место - зона из "Пикника на обочине". Только наоборот. В тот момент, когда пересекаешь границу Лифты, всё выворачивается наизнанку. То, что было обычным, правильным и большим миром, где люди ходят на работу, покупают квартиры, заводят семьи, спорят на политические темы и участвуют в выборах, вдруг становится чем-то далёким, чужим и нереальным.
А Лифта становится уютной и тёплой нормой. И то, что откуда-то сверху, из странной и опасной зоны под названием большой мир, в Лифту заносит какие-то странные и необъяснимые предметы, ну что ж... Куда от этого денешься. Да, выглядит дико, да, лучше обходить со стороной, но, когда где-то над тобой проходит граница инопланетной зоны, приходится привыкать к периодическим падениям чужеродных предметов. Марсиане никогда не умели убирать за собой…
Как это ни странно, но заносимые всё из того же открытого космоса газеты, которые вроде бы по определению новостного листа-однодневки должны были казаться ещё более дикими, каким-то образом умудрялись прорастать, пускать в развалинах корни и превращаться из мятой бумаги в чеканный памятник брошенной газете. И только когда читаешь, что написано на таких раскиданных по разным домам памятникам, понимаешь секрет их сохранности - нет ничего более постоянного, чем бабочка однодневка. Неважно будет ли газета месячной, годовой или десятилетней давности, в ней будет всё та же комбинация вечной в своём ежедневном постоянстве суеты. "И так ежедневно, до ручки, до точки. И так без конца до конца..."
--------------------------------------
Место без времени. Если не заставлять себя посматривать на часы во время визита в Лифту, то вдруг с удивлением обнаруживаешь, что твои изначальные планы ограничить посещение парой часов уже давно и безвозвратно неактуальны. Вчера была среда, сегодня понедельник. Но точно также это работает и для более долгих периодов времени. Может быть поэтому мне оказалось так просто и естественно вернуться в Лифту после десяти лет отсутствия. Я уже был готов, суетясь, извиняться, как просят прощения перед старым другом, с которым давно не виделся: "Всё жизнь, понимаешь, жизнь. Текучка - украл, выпил, в тюрьму, украл, выпил, в тюрьму... Сам знаешь как как это..." Лифта подняла голову и с удивлением посмотрела на меня, не понимая о чём вообще идёт разговор. Какие десять лет? Что значит "давно"? Как с течением времени в Нарнии, только и тут, точно также как и с зоной Стругацких, Лифта всё вывернула наоборот: несколько часов во внешнем мире - мгновение в Лифте, десять лет наверху - день внизу.
Это неправда, что нельзя войти в одну и ту же реку. Можно. Если эта река течёт по Лифте.
--------------------------------------
Место сказка.
Вернее, место сборник сказок. Или убежище, куда эти сказки приползают, подтаскивая свой перебитые ноги.
Они не испаряются, они не растворяются,
Рассказанные в сказке, промелькнувшие во сне.
В страну чудес волшебную они переселяются,
Мы их, конечно, встретим в этой сказочной стране.
Здесь живут сказочные животные. Невиданной красы. Вот он огнегривый лев. Вот вол, исполненный очей. И над всем этим, прикрывая небесную границу Лифты с воздуха - золотой орёл. И даже, если не вот. Даже если их не видно. Они где-то здесь, может за под скалой, может за тем домом. Они видели всё, а знают ещё больше. Они умеют говорить. Вот только о чём им с тобой разговаривать, что ты вообще можешь им сказать?...
С деревьями из леса Тома Бомбадила. С Саймаковской травой и цветами, уходящими клубками нервов корнями в под-Лифтье и закрывающих её там.
С садами Алисы за замочными скважиной и с вложенными платяными шкафами из той же Нарнии. Вложенными - это когда в шкафу волшебная страна, а ней шкаф, а в нём.... Вот только не факт, что найдёшь дорогу назад. Но если не боишься этого - иди.
С мёртвой и живой водой.
Только в Лифте я до конца прочувствовал, почему нельзя излечиться и ожить, выпив сразу живую воду. Не получится. Это не будет лечением - это станет "Ред-Булом" и девочкой, которая какое-то время будет бегать и смеятся. Пока не кончится завод. А раны и боль лечит как раз-таки мёртвая вода. Хорошо лечит, по-настоящему. Вот только требует это не уже читки, а полной гибели всерьёз. И только потом - живая вода. Но после этого - встаёшь и идёшь. Не потому что надо. А потому что хочется.
--------------------------------------
Когда я рассказывал друзьям про Лифту, то чаще всего слышал два вопроса: как там не страшно и как там не скучно, когда ты остаёшься один. Насчёт "страшно" - коротким ответом на это был "нет", длинным - то, что я писал про детское чувство абсолютной под-одеяльной защиты. А вот насчёт скучно, тут я даже не знал, откуда начать. Потому что в Лифте ты никогда не бываешь один. Даже если захочешь - вряд ли получится.
Во-первых из-за графити. По мере схождения со стен краски и штукатурки, стены зарастают рисунками. Они вписываются в небо, трещины на стене, вплетаются в разбросанные на полу книги и начинают жить собственной жизнью. У каждой из них есть свой собственный характер, история и настроение, которое меняется от времени суток, погоды и...мало ли от чего может меняться настроение. Так что если хочется с кем-то поговорить - броди по домам и подбирай собеседника к своему состоянию. А если хочется помолчать - молчи. И слушай их разговоры.
Продолжение - здесь.
"Заброшенная деревня на въезде в Иерусалим...", "утонувшие в зелени полуразрушенные дома...", "дом для бездомных, иерусалимских и не только...", "место, где в девяностых была коммуна русских хиппи и наркоманов...", "место, где многим было хорошо, место, откуда многие не вернулись...".
Всё по отдельности, вроде, правда. А сложишь вместе - такая фигня получается...
Примерно также заканчивались попытки написать про это место. Сначала я грешил на то, что никогда не жил в Лифте подолгу. В течение лет, наверное, десяти я довольно часто там бывал: чаще днём, по дороге в Иерусалим или пустыню, но нередко и на несколько суток. Но бывать не значит быть, и мне казалось наглостью пробовать писать про Лифту, не нырнув в неё с головой. Прошло пару лет, и эта отговорка отпала: я уже давно перестал быть в этом месте туристом, а то, что проведя там несколько часов или дней, всегда поднимался назад в суету городов и потоки машин - так тем острее чувствовалась следующая встреча. Я был вечным новичком на этой войне, опять первый раз в первый класс, и, при ближайшем рассмотрении, это оказалось плюсом, а не минусом: Лифта не стала рутиной.
Точно также отпала отговорка, что нельзя писать о месте, не будучи знакомым с его более постоянными жителями. Это правда, я никого там не знал, и никогда к этому не стремился - всегда находился дом, откуда не слышались голоса, и из дыры на крыше которого не тянулся дым костра. Летопись русской Лифты девяностых-начала нулевых - это отдельная песня. Об этом много написано и снято: и теми, кто там жил, и тем, кто приходил к ним, но всё, что мне приходилось читать или смотреть на эту тему, имело один большой недостаток: Лифта была там местом действия и антуражем. Ярким, неповторимым, особенным, но антуражем. У меня было наоборот: я был мелким статистом в фильме, в котором и режиссёром и главным актёром была Лифта.
Все отговорки закончились, отмазки отпали. Можно было садиться писать про личную и персональную Лифту, но к этому моменту жизнь внесла некоторые коррективы - родились дети, и я переехал километров за сто пятьдесят от физической Лифты и на пару миллионов световых лет от метафизической.
Затемнение в зале. Музыка. На экране дёргающейся чёрно-белой картинкой титры: "прошло десять лет".
Когда воротимся мы в Портленд,
Мы будем кротки, как овечки.
Возвращаться в Лифту было страшно.
За те годы, пока я там не был, мне много раз случалось проезжать по трассе Тель-Авив- Иерусалим, и на подъездах к Иерусалиму я очень старательно смотрел перед собой на дорогу, чтобы ни в коем случае не скосить голову влево и не попасть взглядом на какой-то признак того, что заветное ущелье погибло. Краем глаза ловились бесконечные арки проёмов строящейся железной дороги, где-то внизу шумела техника, и оптимизма всё-это не добавляло. Я натыкался в газетах на новости о судебных тяжбах против застройки Лифты, и всё это чем дальше, тем больше напоминало заранее проигранный бой, в котором речь идёт только о вопросе хочется ли умереть быстро, или всё-таки сначала помучиться...
Когда воротимся мы в Портленд,
Ей богу, я во всем покаюсь
Впрочем, страшно было не только то, что, когда всё-таки хватит сил поднять взгляд, то вместо зелени и развалин, я увижу аккуратные дорожки и кафе возле фонтана на месте источника. Тут как в "Формуле любви" - пообещал Жакоб вернуться к Фимке другим, совсем другим, и вместо того, чтобы красиво растаять в щадящем тумане романтических воспоминаний, сдуру исполнил таки своё обещание. И вот стоит возле деревенского дома приличный до скукоты дядька, вокруг бегают бамбины, которые с пугающей скоростью смешиваются с местной пацанвой, сеньора за спиной ледяным тоном напоминает, что ещё немного, и они опоздают на вечернюю лошадь, а на крыльце стоит прибитая жизнью Фимка и думает, как бы это всё объяснить мужу, чтобы без человеческих жертв.. Не знаю чего я боялся больше: того, что моей Лифты больше не существует, или того, что больше не существует меня, которого она была бы готова принять.
Когда воротимся мы в Портленд
Клянусь я сам взбегу на плаху
Глаза бояться, руки делают. Вернее, ноги.
Во время одной из рабочих поездок в Иерусалим необходимость делать умное лицо закончилась раньше, чем я предполагал, и неожиданно образовались несколько свободных часов. Из офисного окна был виден выезд из города и начало спуска в Лифту. Я смотрел на него поверх экрана лэптопа и в очередной раз думал о том, что надо бы собраться и найти в себе то ли силы, то ли подходящее настроение, то ли смелость и всё-таки туда выбраться. Как-нибудь. Когда-нибудь. При подходящей оказии. В будущем. Ближайшем, ну или на крайний случай, обозримом.
Когда воротимся мы в Портленд
Мы судьям кинемся в объятья.
В иврите есть хорошее сленговое выражение "у него упал асимОн". Асимоном, дети, назывался маленький жетон сложной формы, который надо было закидывать в телефон-автомат. А телефоном-автоматом, дети, называлась такая железная хрень на улице, чтобы... Так... Пионэры, идите в жопу..
Короче говоря, при закидывании в телефон этот самый асимон издавал характерный звук, который подтверждал, что автомат принял твою жертву и на какое-то время сыт. В сленговом смысле упавший асимон означал внезапное и ясное осознание какой-либо мысли. И вот посреди офиса-стекляшки, серверов, экранов и прочей лабуды, я чётко и громко услышал шуршание жетона по жёлобу и гулкий звук его падения в глубинах измученной нарзаном головы. Стало понятно: без полутонов, нюансов и надежд на светлое будущее: или я поеду сейчас, или уже никогда не решусь, подъезжая к Иерусалиму, поднять голову от асфальта под колёсами.
Да только в Портленд воротиться
Нам не придется никогда.
Спуск от места, где можно приткнуть машину, до источника занимает минут десять ходьбы. Это даже если идти неторопливым шагом, отвлекаясь на виды, птичек, цветочки и многообещающие надписи.
У меня это заняло почти пол-часа. Дорога шла серпантином, и перед каждым поворотом я тормозил, собирался с духом и только потом делал шаг. Я помнил здесь каждую деталь, камень, скалу, узор трещин на дороге. И теперь чувствовал ежесекундный страх, что картина за очередным поворотом размажет старые воспоминания, но этот страх ежесекундно-же компенсировался наслаждением от того, что не поменялось ни-че-го.
Вот место, с которого вид на ущелье открывается полностью, вот рваная граница между асфальтом и просёлком, вот развилка между основной дорогой и срезающей напрямую по скалам тропинкой. Здесь уже должно быть видно дерево над источником, а отсюда отходит едва видимая стежка по которой можно пройти к раскиданным по правому склону ущелья домам. Я сверял окружающую картинку с пожелтевшим за десять лет дагерротипом из головы и не мог найти отличий. Так не могло быть по определению. Но определения здесь не работали, и это стало последним доказательством, что Лифта - жива.
Я начал перебираться из дома в дом и добрался где-то до третьего, когда над Иерусалимом солидно и неторопливо начал растекаться звук грома. Была поздняя весна, конец апреля - время, когда в Израиле прогноз погоды колеблется уже исключительно в диапазоне от "жарко" до "ужас-ужас". Но чёрным тучам, стоявшим над Иерусалимом, видимо, никто этот факт не прояснил, и лило там, судя по всему, с библейским масштабом. Здесь же, в ущелье, был пока не столько дождь, сколько ожидание его. Оно было более чем реальным и физическим: при ходьбе хотелось выставить руки вперёд и подныривать под идущие над головой волны предчувствия ливня. Стало тихо, и вдруг ясной и усиливающейся с каждой секундой нотой эту тишину прорезал звук десятков прыгающих по склонам ручейков.
Я успел спуститься к источнику, когда ведущие к старому каменному бассейну ступеньки скрылись под водой окончательно. Пошёл дождь, тёплый весенний ливень из детства, и пара религиозных пацанов, которая до этого наблюдала все эти природные катаклизмы в несколько пришибленном состоянии, вспомнила клейзмерские корни и, позабыв про стыд и опасность после с осложнением заболеть, продолжила цитату из неизвестного им Шевчука - хором что-то пели, и плясали, черт возьми. И, чёрт возьми, это было хорошо.
То ли пройдя, то ли проплыв немного вперёд по бывшей главной улице деревни, я забрался в один из домов с сохранившейся крышей. Проверил рюкзак и сказал спасибо мудрому себе за то, что догадался перед выходом сложить телефон с документами в мешок. Фотоаппарат, вроде, тоже остался жив, хотя снимать уже можно было только через призму капель на объективе. Протереть его было нечем - мокрым было всё. Давно забытое чувство детского восторга весело побулькивало в такт каплям за окном: "Ура! Лифта жива!! Я смог поднять жопу и дойти до неё!!! Я сижу промокший до трусов в старом, полуразрушенном доме!!!! На полу возле остатков кострища, лежит грязный матрас и остатки бренные останки того, что было когда-то одеялом!!!!! Остановись мгновенье, ты прекрасно..."
И вдруг праздник жизни закончился.
Вдруг - это меньше чем за минуту. Стало темно - не сумрачно от туч, а просто темно. Эта была не чинная и степенная тьма, пришедшая со Средиземного моря, это был местный сумрак, вышедший из окружающих стен и камней. "Я давно не курю, и в карманах нет спичек. Придется прикуривать от пустоты" - пропел спокойный и немного насмешливый голос БГ. Дождь за окном перестал разбиваться на отдельные капли и стал сплошным. Шедший под окном поток уже не журчал, весело перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, а гудел. Улицы не было, была река, которую, впрочем было больше слышно, чем видно.
Мир исчез. Осталась только Лифта.
О том, чтобы попробовать вернуться к машине, пока весь этот катаклизм не закончится, нечего было и думать. Вечер перестал быть томным, речь шла уже не о весёлом приключении, а о реальной опасности. Я прислонился к стене, закрыл глаза и попробовал собрать мысли о Лифте до кучи. Связного рассказа всё равно не выходило: сюжет разбивался на горстку отдельных деталей и кубиков, но складываться во что бы то ни было это лего отказывалось напрочь. Ну и ладно, подумал я, и стал представлять каждый кубик в отдельности.
--------------------------------------
Место, где затасканные клише превращаются в реальность и при этом умудряются перестать быть пошлыми и избитыми. Поэтому одно дело ввернуть в рассказ красивости вроде "мёртвые деревья на живых камнях стен", а другое дело увидеть.
Даже не увидеть, а почувствовать. Почувствовать как больно живой и дышащей стене, когда жизнь бьёт ей балкой в глаз.
Или когда ломается позвоночник окна.
Как щекотно камням старой кладки, когда молодая трава щекочет их.
И как от этой травы становится немного теплее.
Что "глаза окон" - это не штамп, а взгляд, иногда добрый, а иногда тяжёлый взгляд дома, который чувствуешь даже спиной.
Что маленькие камни пытаются собраться вместе и закуклиться поглубже в щели взрослых блоков, потому что это днём легко хорохориться, а вот ночью...
Как стесняется ещё вполне себе о-го-го свод своей осыпающейся с лысины штукатурки. А потом машет на эту ерунду рукой - некогда впадать в кризис среднего возраста, надо блоки держать. Так что хрен с ней с лысиной, лишь бы плечи не подвели..
--------------------------------------
Расколотое место, которое выглядит более цельным, прочным и устойчивым, чем правильный и неполоманный мир вокруг. И будь это хоть десять раз иллюзией и самообманом, но даже одуванчик в Лифте кажется более стойким и надёжным, чем нависающие над ним железобетонные конструкции мостов, развязок и зданий. Не потому, что этот одуванчик нельзя сорвать. Просто его уже срывали много раз. А эту стену - ломали. Этот камень раскалывали. Эту крышу - пробивали. Но они здесь, и никуда не делись. И если завтра будут катаклизмы - я ставлю на одуванчик из Лифты: у него опыт вы- и пере- живания больше.
--------------------------------------
Если есть противоположность слову "уют", то это то, как выглядит любое место, где живут бездомные. Тут дело даже не только и не столько в грязи, она сама по себе не страшна. А вот чувство холода и пустоты - от брошенных и изломанных вещей, от отсутствия сил и перегоревшего желания сделать себе удобнее хоть в чём-то и хоть на немного - это бьёт сильно. Визуально жилища на час или на ночь в Лифте ничем не отличаются от тысяч других таких же мест. Но чувства безысходности и безнадёги - нет. Логику здесь искать бесполезно. Поломанных и так и не вышедших отсюда людей не меньше, чем в других домах для тех, у кого дома нет и не будет никогда. Не знаю почему. Но безысходности - нет.
Этого не видно на фотографиях. Но просто поверьте на слово. Там есть тепло. Там есть уют. Там есть чувство защищённости. Абсолютно детское чувство "а я - в домике". Это как нырнуть под одеяло: любой страх исчезнет, ни одна бука из шкафа и тень на стене не имеет права туда забраться. Там не только не страшно засыпать, но и не больно просыпаться. А это встречается редко. И не только в Лифте.
Может быть поэтому так многое отсюда не вернулись.
Я всё понимаю про наркотики. Вернее, не так… Я ничего не знаю про наркотики из личного опыта, поэтому не думаю, что мне стоит делать умное лицо и что-то говорить об этом. Но, тем не менее, мне всё-таки кажется, что одна из причин того, что многие так и не смогли выбраться из Лифты, это то, что было слишком страшно терять это чувство теплоты и защищённости. Посреди бомжатника, да... Но теплоты и защищённости. Дорога из ущелья в город идёт резко вверх, но по ней тяжело идти не только физически. Кто-то не нашёл сил. А кто-то - не захотел.
--------------------------------------
Как-то в садике дочек меня спросили нельзя ли выбрать из моих фотографий что-нибудь к Хануке. Я честно ответил, что снимки пончиков, ханукии и прочих формальных атрибутов праздника найдутся вряд ли. А те, что будут, сняты в армии, и давайте подождём с ними хоть до первого класса. Хотел было предложить смачную фотографию драников, чтобы они прошли за латкес, но вспомнил, что там рядом с тарелкой художественно стоит заиндевевшая рюмка водки, и меня начали терзать смутные сомнения по поводу воспитательного эффекта.
- Хорошо - терпеливо сказала воспитательница. Она знала, что родители - не дети, сами ни до чего не додумаются, взрослым надо подсказывать и разжёвывать - Ханука - это праздник победы света над тьмой. У тебя есть что-то на эту тему?
- О! - обрадовался я - этих песен у меня есть. И много. Правда я не уверен насчёт победы... По-моему, там больше на тему дружбы между ними. И о том, что всегда можно выйти к свету... А потом - назад… И...
- Вот и принеси - с возрастающем терпением в голосе прервала меня воспитательница - с направлением куда и откуда идти мы разберёмся сами.
И я принёс в садик много фотографий Лифты.
Выход есть всегда. Просто иногда этот выход - остаться в Лифте.
--------------------------------------
Место, где противоположности сходятся и не противоречат друг другу.
Рай для чёрно-белой фотографии. Первые несколько раз мысль о том, чтобы использовать в Лифте цветную плёнку просто не приходила мне в голову. Развалины домов, засохшие деревья, волны остатков плитки на бывшей главной улице - всё это на уровне условного рефлекса ассоциировалось с чёрно-белым миром, и идея смотреть на них через призму цвета казалась не просто глупой, а кощунственной.
А потом начали проступать цвета. И ладно бы только цветы, трава и прочая заселившая развалины зелень. Я никогда не мог себе представить, что даже у покрывающей пол пыли, облезшей стены или у старого кострища может быть столько оттенков. Или то, что мир буйных китчевых красок может жить в сантиметре от абсолютно чёрно-белого, и оба они будут вписываться друг в друга, как будто только так и может быть.
--------------------------------------
Место - зона из "Пикника на обочине". Только наоборот. В тот момент, когда пересекаешь границу Лифты, всё выворачивается наизнанку. То, что было обычным, правильным и большим миром, где люди ходят на работу, покупают квартиры, заводят семьи, спорят на политические темы и участвуют в выборах, вдруг становится чем-то далёким, чужим и нереальным.
А Лифта становится уютной и тёплой нормой. И то, что откуда-то сверху, из странной и опасной зоны под названием большой мир, в Лифту заносит какие-то странные и необъяснимые предметы, ну что ж... Куда от этого денешься. Да, выглядит дико, да, лучше обходить со стороной, но, когда где-то над тобой проходит граница инопланетной зоны, приходится привыкать к периодическим падениям чужеродных предметов. Марсиане никогда не умели убирать за собой…
Как это ни странно, но заносимые всё из того же открытого космоса газеты, которые вроде бы по определению новостного листа-однодневки должны были казаться ещё более дикими, каким-то образом умудрялись прорастать, пускать в развалинах корни и превращаться из мятой бумаги в чеканный памятник брошенной газете. И только когда читаешь, что написано на таких раскиданных по разным домам памятникам, понимаешь секрет их сохранности - нет ничего более постоянного, чем бабочка однодневка. Неважно будет ли газета месячной, годовой или десятилетней давности, в ней будет всё та же комбинация вечной в своём ежедневном постоянстве суеты. "И так ежедневно, до ручки, до точки. И так без конца до конца..."
--------------------------------------
Место без времени. Если не заставлять себя посматривать на часы во время визита в Лифту, то вдруг с удивлением обнаруживаешь, что твои изначальные планы ограничить посещение парой часов уже давно и безвозвратно неактуальны. Вчера была среда, сегодня понедельник. Но точно также это работает и для более долгих периодов времени. Может быть поэтому мне оказалось так просто и естественно вернуться в Лифту после десяти лет отсутствия. Я уже был готов, суетясь, извиняться, как просят прощения перед старым другом, с которым давно не виделся: "Всё жизнь, понимаешь, жизнь. Текучка - украл, выпил, в тюрьму, украл, выпил, в тюрьму... Сам знаешь как как это..." Лифта подняла голову и с удивлением посмотрела на меня, не понимая о чём вообще идёт разговор. Какие десять лет? Что значит "давно"? Как с течением времени в Нарнии, только и тут, точно также как и с зоной Стругацких, Лифта всё вывернула наоборот: несколько часов во внешнем мире - мгновение в Лифте, десять лет наверху - день внизу.
Это неправда, что нельзя войти в одну и ту же реку. Можно. Если эта река течёт по Лифте.
--------------------------------------
Место сказка.
Вернее, место сборник сказок. Или убежище, куда эти сказки приползают, подтаскивая свой перебитые ноги.
Они не испаряются, они не растворяются,
Рассказанные в сказке, промелькнувшие во сне.
В страну чудес волшебную они переселяются,
Мы их, конечно, встретим в этой сказочной стране.
Здесь живут сказочные животные. Невиданной красы. Вот он огнегривый лев. Вот вол, исполненный очей. И над всем этим, прикрывая небесную границу Лифты с воздуха - золотой орёл. И даже, если не вот. Даже если их не видно. Они где-то здесь, может за под скалой, может за тем домом. Они видели всё, а знают ещё больше. Они умеют говорить. Вот только о чём им с тобой разговаривать, что ты вообще можешь им сказать?...
С деревьями из леса Тома Бомбадила. С Саймаковской травой и цветами, уходящими клубками нервов корнями в под-Лифтье и закрывающих её там.
С садами Алисы за замочными скважиной и с вложенными платяными шкафами из той же Нарнии. Вложенными - это когда в шкафу волшебная страна, а ней шкаф, а в нём.... Вот только не факт, что найдёшь дорогу назад. Но если не боишься этого - иди.
С мёртвой и живой водой.
Только в Лифте я до конца прочувствовал, почему нельзя излечиться и ожить, выпив сразу живую воду. Не получится. Это не будет лечением - это станет "Ред-Булом" и девочкой, которая какое-то время будет бегать и смеятся. Пока не кончится завод. А раны и боль лечит как раз-таки мёртвая вода. Хорошо лечит, по-настоящему. Вот только требует это не уже читки, а полной гибели всерьёз. И только потом - живая вода. Но после этого - встаёшь и идёшь. Не потому что надо. А потому что хочется.
--------------------------------------
Когда я рассказывал друзьям про Лифту, то чаще всего слышал два вопроса: как там не страшно и как там не скучно, когда ты остаёшься один. Насчёт "страшно" - коротким ответом на это был "нет", длинным - то, что я писал про детское чувство абсолютной под-одеяльной защиты. А вот насчёт скучно, тут я даже не знал, откуда начать. Потому что в Лифте ты никогда не бываешь один. Даже если захочешь - вряд ли получится.
Во-первых из-за графити. По мере схождения со стен краски и штукатурки, стены зарастают рисунками. Они вписываются в небо, трещины на стене, вплетаются в разбросанные на полу книги и начинают жить собственной жизнью. У каждой из них есть свой собственный характер, история и настроение, которое меняется от времени суток, погоды и...мало ли от чего может меняться настроение. Так что если хочется с кем-то поговорить - броди по домам и подбирай собеседника к своему состоянию. А если хочется помолчать - молчи. И слушай их разговоры.
Продолжение - здесь.