Клоун, колдунья и украденный страх - часть 2
Начало - здесь.
На два вопроса в этой сказке у меня не получалось найти ответа.
Во-первых, как Лифта умудрилась остаться нетронутой. Главный въезд в Иерусалим, земля дороже золота, а также другие политические, стратегические, военные доводы просто не должны были оставить ни одного шанса. Да, есть вопросы владения землёй и прочие юридические моменты. Но те же доводы были актуальны и для других арабских деревень, которые остались пустыми после войны за независимость в 48-м году, а незастроенной осталась только Лифта.
А во-вторых, я не мог найти объяснение тому, как место с такой историей - и совсем недавней историей - смогло остаться заповедником спокойствия и тепла. Война, уходящая волна арабских жителей, встречная волна еврейских беженцев из Йемена и Курдистана, неустроенность, второй исход жителей в конце пятидесятых. Кровь, обман, рухнувшие надежды, разочарование, бессилие, страх. Собственно, в самом этом наборе событий нет ничего особенного. История Лифты - история многий сотен раскиданных по свету деревень. И за последние сто лет, и за последние десять и за последний год. Но этот факт никак не мог помочь каждому отдельному человеку, затянутому в этот водоворот. А вот место в целом - как оно могло остаться после этого добрым.
Я сидел, прислонившись спиной к потрескавшейся стене в почти полностью тёмном доме и слушал дождь за окном. И вдруг Лифта разделилась для меня на два чётко обрисованных лица, которые и стали ответом на эти вопросы.
Первым было грустное лицо белого клоуна из стихотворения Высоцкого о Енгибарове. Призрак клоуна, гений места, то, что живёт в воздухе и стенах. Наверное, такие всегда появляются, когда становится особенно плохо. Клоун метался из дома в дом, от человека к человеку и брал на себя их страх, разочарование и боль.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Он не умел и не хотел уметь различать людей по категориям. Ему было всё равно, кто перед ним. Араб отец семейства, убеждающий то ли свою жену, то ли самого себя в правильности приказа верховного арабского комитета покинуть деревню, чтобы освободить место для солдат, которые будут воевать с евреями. Его жена, молча собирающая вещи и не верящая ни мужу, ни верховному комитету. Арабский пацан, который вчера с таким восхищением наблюдал за пришедшими в деревню джигитами и был уверен в их непобедимости, а сегодня видит их лежащих в пыльных лужах крови. Еврейский солдат Хаганы перестреливающийся со снайперами на входе в ущелье и потерявший вчера в прорывавшем блокаду Иерусалима конвое друзей. Боец Лехи с демонами Освенцима за спиной. Старик йеменский еврей, смотрящий на вроде бы близкий, но по прежнему недоступный Иерусалим. Все разные. Враги. Люди, вроде бы находящиеся по одну сторону конфликта, но ненавидящие друг друга и не могущие оставаться рядом в одной комнате.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Но все они прислонялись спиной к тем же самым стенам. Смотрели в одни и те же окна. И эти стены с окнами, как губка, вытягивали из людей то, что могло их сломать. Это было не совсем лечение - с проблемами и бедами клоун сделать ничего не мог - но по крайней мере они не умирали о болевого шока. Вернее, так: если умирали, то не от болевого шока. А потом кто-то уходил из Лифты, а кто-то оставался в ней навсегда.
Только - балагуря, тараторя -
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Другое дело, что долго продолжаться такое не могло. Количество чужой боли, которую можно принять на себя - величина конечная и ограниченная. И, по мере всё новых зигзагов колёс истории по деревне, сюжет стремительно летел к последним строфам стихотворения. Белый клоун был обречён.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце, -
Делались всё горше пантомимы,
И морщины - глубже на лице.
И тут на сцены вышла вторая героиня. То ли злая ведьма с добрыми глазами, то ли добрая волшебница со злыми. Возможно она жила здесь ещё с библейских времём, когда это место называлась не Лифта, а Мей Нефтоах. Или пришла из Европы с крестоносцами. Да мало ли откуда и с кем. Может быть ей надоели все эти социальные эксперименты над живыми людьми, может, стало жаль белого клоуна, а может, она просто слишком хорошо представляла, что и кто придёт после того, как белый исчезнет.
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.
Ведьма поднялась наверх в Иерусалим, город, как гласит название самой популярной по нему экскурсии, трёх религий. Она собрала всех троих в одном месте. Молодое нахрапистое государство стояло рядом и прислушивалось к разговору. Я не знаю как именно ведьма сказала то, что хотела сказать: громко и матерно или спокойно и с такой звенящей вежливостью, от которой становится особенно жутко. Угрозы, тихие настолько, что для того, чтобы услышать их приходится напрягать слух, самые страшные. Три религии это знали, они и сами умели угрожать. Но я хорошо знаю, что именно сказала ведьма.
Вы можете делать что хотите и с кем хотите. Строить храмы и разрушать их. Пророчествовать и лжепророчествовать. Создавать империи и подрубать им ноги. Поднимать тысячи и миллионы в едином порыве. Убивать тысячи и миллионы. Быть уверенными в своей правоте. Быть уверены, что все остальные - неправы. Вы можете делать это где угодно. Но вот от этого куста и до того последнего разрушенного дома на изгибе ущелья вы не можете сделать ничего. Это - моё.
Религии молчали. Молодое государство с интересом ждало, что они ответят. Размазать ведьму всем вместе было просто. Проблема заключалась том, что понятие "вместе" не было знакомо ни одному из троих. Каждый из них мог уничтожить её и в одиночку. Но рискуя потерей лица перед остальными. Потерей лица буквально - тяжело сохранять величие с расцарапанной физиономией.
- Ты обязательно должна это сделать именно здесь - вплотную к нам? Может, на севере, подальше, там много таких мест? - спросил один.
- Обязательно - ответила ведьма - здесь. Именно здесь. Рядом. Вплотную. Глаза в глаза. Назло.
Повисло молчание. Пребывающее в подростковом возрасте государство захихикало. Оно уже всё поняло. Три величественных старика развернулись и молча ушли. Милорды не сказали да. Но они не сказали нет. Государство задумчиво почесало затылок и приняло неожиданно взрослое решение - держаться подальше.
А ведьма спустилась вниз, медленно сварила кофе и они начали учиться с белым клоуном, как можно сбросить себя всё то, что он взвалил на свои плечи. И делать спокойствие из безысходности, надежду из горя и свет из тьмы. Поскольку больше их делать всё равно не из чего.
Может быть поэтому в Лифте не страшно ночью.
Может быть поэтому там уютно на вонючем матрасе и под рваным одеялом.
Это не деревня, это промышленное предприятие по утилизации страха и переработке тоски.
Может, в жизни было по другому, только эта сказка вам не врёт...
--------------------------------------
Собственно, один раз я эту ведьму видел.
Много лет, и ещё больше жизней, назад я привёз близкую подругу на экспресс Лифто-терапию. Этот вид терапии прописывался только в исключительных случаях, и тогда был как раз такой. С подругой было плохо, и хуже всего было то, что у этого "плохо" не было конкретной причины, которую можно было бы если не решить, то хотя бы проговорить. Просто количество обычных текущих неудач на разных фронтах перешли в то качество, которое уже слабо поддавалось лечению шуткой, спокойными выходными и прочими стандартными рецептами, помогающими махнуть рукой, поднять голову и продолжить хоть как-то продолжать. Хоть как-то закончилось. Начиналось явное никак..
Долгое молчание в машине, пока ехали из Тель-Авива в Иерусалим, не было не тягостным не натужным. Оно просто было. Разговаривать о глупостях не хотелось, о серьёзных вещах - не моглось. Девушка знала о Лифте понаслышке и, похоже, относилась к поездке, просто как к выезду за город. Ну а то, что ночью, а не днём, так с учётом её нынешнего желания видеть белый свет это было даже кстати. Так что, если исключить междометия, которыми время от времени сопровождался спуск в темноте от машины в ущелье, то первая осмысленная фраза была произнесена уже тогда, когда я разжигал костёр в выбранном доме.
Собственно, сначала это даже не было словами, подруга осмотрелась вокруг, оценила при свете фонаря и первых бликов огня грязный матрас у стены, закопчёные стены и лужи сомнительного происхождения на полу и, отсмеявшись, признала, что свиданий в таком интерьере у неё ещё не было. "Ну так это не и не свидание, а реабилитационные процедуры",- ехидно ответил я, отметив про себя в протоколе, что больная начала реагировать на внешние раздражители.
А дальше всё было просто: гомеопатические дозы абсента и медленно раскачивающийся маятник разговора. Абсент был выбран не для окончательного одекаденствования атмосферы, а чисто из практических соображений. Как показала долгая лечебная практика, любой другой напиток только усиливал текущее настроение. Если хорошее - обнять весь мир, если плохое - набрать чернил и плакать. С учётом того, что исходная позиция и так уже находилась на точке сборки, усиливать её было чревато. Что же касается абсента, если конечно принимать его в чистом виде, без поджигания сахара и прочих плясок с бубном, то он как-то умудрялся привести к мысли, что "если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день" вне зависимости ни от чего.
Собственно, разговором назвать это было сложно. Почти каждая фраза девушки начиналась с "понимаешь...", и редко какая из них доводилась до своего логического завершения - на пятки ей уже наступала следующая. Моё участие было условным, ценных советов в таких случаях дать всё равно невозможно, так что надо было просто слушать и слышать. И иногда подливать. А ещё быть тем, кто помнит, что окружающий мир, помимо Лифты, по прежнему существует, и когда-нибудь, во избежание превращения в тыкву, нам всё-таки нужно будет в него вернуться. Я мысленно записал это на ладони..
Костёр горел, дом слушал вместе со мной, и каждое "понимаешь" впитывалось в стены вместе с дымом. Девушка прервала себя на полуслове, выпила из старой аллюминевой кружки так, что к этому действию сразу захотелось добавить определение "немедленно" и подошла к окну.
Слева нереальными волнами света накатывался Иерусалим, справа абсолютная чернота была разделена напополам золотой линией тель-авивского шоссе. Подруга высунулась в окно, задрала голову и высказала небесным инстанциям всё, что она думает по поводу качества их работы. Потом, видимо для верности, добавила и по направлению вниз тоже. Как выше-, так и нижестоящие инстанции пристыжено молчали.
Я посмотрел на ладонь, и понял что пора возвращаться.
Маятник безысходности качнулся в другую сторону с той же амплитудой, настроение девушки перешло в пузырчатую стадию "хорошо! всё будет хорошо!!", и я подумал, что возможно переборщил с дозировкой. То ли абсента, то ли всёпринимающих стен. Мы дошли до источника. Вода неподвижно стояла чёрной дырой. По-хорошему, в этом месте надо было бы написать, что вокруг стояла абсолютная тишина, но эта тишина была очень громкой. Пернатое, четвероногое и прочее ущелье вело активную ночную жизнь и, судя по окружающим звукам к кустах, там либо кто-то кого-то с аппетитом ел, либо с неменьшим аппетитом размножался.
Пока я занимался изысканиями неюного натуралиста, подруга с радостным криком скинула с себя последние одежды, нырнула в источник, и я с уважением выслушал её реакцию на температуру ледниковой воды. Некоторые обороты стоило запомнить. С сожалением пришлось признаться себе, что в этой романтической обстановке: ночь, ущелье и голая матерящаяся девушка в древнем каменном бассейне, рефлексы еврейской бабушки наголову разбили своих мужских коллег, и в моей голове крутилось только две мысли. Во-первых, смотреть, чтобы абсент не утянул купальщицу на дно - здесь ещё только русалки не хватало. И чем же её сейчас вытереть - это в Тель-Авиве сентябрьские ночи отличаются от августовских исключительно названием месяца, здесь же, в иерусалимских горах, было уже прохладно. Нет, правы автостопщики по галактике, ох как правы. Полотенце надо брать с собой всегда.
Купальные процедуры закончились, и мы начали подниматься в сторону большого мира. Но, отойдя всего метров двадцать от источника, подруга резонно сказала, что перед подъёмом было бы неплохо немного отдохнуть, грациозно устроилась на камне и заснула. Сон был беспокойным, она продолжала с кем-то спорить и кому-то что-то доказывать. Я разжёг костёр, сел рядом, прислонился к дереву и стал ждать окончания спора.
Шагов я не услышал.
Просто за спиной какой-то голос спросил как дела. Спросил спокойно, как встретив старого знакомого в кафе посреди неспешного утра выходного дня. Я обернулся. Рядом со мной стояла потрясающей красоты женщина неопределённого возраста от пятидесяти до восьмидесяти. Типаж Шер. Длинные седые волосы с редкими чёрными прядями рисовали чёткую границу между ней и окружающей темнотой. Жёсткие весёлые глаза, не отрываясь, смотрели на меня. Встреча с гуляющей в одиночку женщиной в три часа ночи посреди развалин и леса - не самая типичная из возможных встреч, но мы были в Лифте. К тому же, рядом со мной разговаривала и вздрагивала спящая девушка, так что я был последним человеком, который мог предъявлять претензии к странностям жизни.
Мы разговорились. Это был типичный small talk, обо всём и ни о чём. О том, что в воздухе висит ожидание первого, после бесконечного сухого лета, зимнего дождя. О том, что в Иерусалиме, говорят, скоро будут строить трамвай, и это само по себе смешно. О том, что осталась пара недель до полосы праздников , Рош ха-Шана, Киппур, Суккот, и скоро начнётся паломничество к источнику, который журчал в темноте где-то рядом с нами, поскольку за долгую и разнообразную карьеру в течение последних двух-трёх тысяч лет он когда работал, когда подрабатывал миквой для ритуального омовения.
Разговор плыл в темноте, плавно обтекая спящую девушку, никак не задевая её. Когда она начинала спорить с кем-то во сне особенно громко, и я, и женщина прерывали нашу светскую беседу, как приостанавливают разговор на улице, когда вдруг взрёвывает рядом мотор проезжающего автобуса. После того, как одна из таких пауз продлилась немного дольше, чем обычно, женщина взглянула на меня и спросила: "Я знаю людей, которые тут живут" - она сделала широкий взмах рукой, охватывающий как минимум половину разрушенных домов в ущелье - "Хочешь, давай возьмём её и пойдём к ним?"
- В пол-четвёртого ночи?- осторожно уточнил я.
- Конечно! - удивлённо сказала она, и посмотрела на меня, как на человека, который, вроде бы выглядит умным, а как ляпнет что-нибудь...
Я поймал себя на том, что к своему большому удивлению -поскольку страшно не люблю заваливаться к незнакомым людям даже днём, не говоря уже про ночь - прокручиваю в голове предложение женщины вполне всерьёз.
- Нет, спасибо - ответил я. Социофобия всё-таки победила.
Она восприняла отказ абсолютно спокойно. Хозяин - барин. Приходишь - счастливо, уходишь - привет.
В это время девушка резко и одним движением села на камне и закричала. Это было похоже на сцену из третьеразрядного фильма ужасов - в них таким образом обычно изображается изгнание бесов из какого-нибудь одержимого или неожиданное побудку Дракул и панночек в гробах. Крик ушёл вниз по ущелью куда-то в сторону Тел-Авива и пропал, впитавшись в вату предрассветной темноты. Девушка свернулась калачиком на камне и снова задремала, уже спокойно, улыбаясь чему-то во сне. Я осторожно поднял глаза на женщину, мучительно пытаясь придумать что-бы такого сказать. Женщина молча смотрела на расслабившееся лицо подруги. Так смотрят на больного после кризиса: очень слаб, но худшее позади. Жить будет. Потом она подняла смеющиеся глаза на всё ещё пытающегося придумать что-то подходящее к моменту меня. Пауза затягивалась.
- С наступающими праздниками тебя - сказала женщина и, не прощаясь, развернулась в темноту.
- И тебя! Хаг самеах.. - рефлекторно ответил я, понимая, что разговариваю уже с пустотой.
...и почувствовал себя идиотом. Потому, что стало абсолютно ясно, что во всей этой истории я был совсем не доктором, а просто водителем скорой...
--------------------------------------
Дождь закончился так же внезапно как и начался, и стало так светло и разноцветно, как бывает только после долгой и безнадёжной темноты.
Я достал телефон и сожалением понял, что он всё-таки не сломался и по прежнему показывает время внешнего мира. Пора было возвращаться.
Медленно поднимаясь наверх к машине и жизни я думал, что когда-нибудь, когда, наконец, стану толстым и мудрым, я открою маленькую таверну. И буду делать то, что у меня получается лучше всего: наливать и слушать.
Нагло украв название "Бродячая собака" я припишу к вывеске более мелким шрифтом чуть пониже "внутренняя Лифта". И будет бесплатная выпивка для всех белых клоунов и ведьм. А за это я буду брать у них уроки воровства. Воровства тоски из внутренних карманов.
P.S. фоновой музыкой в пабе будет гром из Лифты. Медленный и неторопливый гром.
P.P.S.
Книга со старыми рассказами:
Ridero: https://ridero.ru/books/za_zhizn/
ЛитРес: https://www.litres.ru/evgeniy-peker/za-zhizn/
Amazon: https://www.amazon.com/dp/B07DW4LJWY
На два вопроса в этой сказке у меня не получалось найти ответа.
Во-первых, как Лифта умудрилась остаться нетронутой. Главный въезд в Иерусалим, земля дороже золота, а также другие политические, стратегические, военные доводы просто не должны были оставить ни одного шанса. Да, есть вопросы владения землёй и прочие юридические моменты. Но те же доводы были актуальны и для других арабских деревень, которые остались пустыми после войны за независимость в 48-м году, а незастроенной осталась только Лифта.
А во-вторых, я не мог найти объяснение тому, как место с такой историей - и совсем недавней историей - смогло остаться заповедником спокойствия и тепла. Война, уходящая волна арабских жителей, встречная волна еврейских беженцев из Йемена и Курдистана, неустроенность, второй исход жителей в конце пятидесятых. Кровь, обман, рухнувшие надежды, разочарование, бессилие, страх. Собственно, в самом этом наборе событий нет ничего особенного. История Лифты - история многий сотен раскиданных по свету деревень. И за последние сто лет, и за последние десять и за последний год. Но этот факт никак не мог помочь каждому отдельному человеку, затянутому в этот водоворот. А вот место в целом - как оно могло остаться после этого добрым.
Я сидел, прислонившись спиной к потрескавшейся стене в почти полностью тёмном доме и слушал дождь за окном. И вдруг Лифта разделилась для меня на два чётко обрисованных лица, которые и стали ответом на эти вопросы.
Первым было грустное лицо белого клоуна из стихотворения Высоцкого о Енгибарове. Призрак клоуна, гений места, то, что живёт в воздухе и стенах. Наверное, такие всегда появляются, когда становится особенно плохо. Клоун метался из дома в дом, от человека к человеку и брал на себя их страх, разочарование и боль.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Он не умел и не хотел уметь различать людей по категориям. Ему было всё равно, кто перед ним. Араб отец семейства, убеждающий то ли свою жену, то ли самого себя в правильности приказа верховного арабского комитета покинуть деревню, чтобы освободить место для солдат, которые будут воевать с евреями. Его жена, молча собирающая вещи и не верящая ни мужу, ни верховному комитету. Арабский пацан, который вчера с таким восхищением наблюдал за пришедшими в деревню джигитами и был уверен в их непобедимости, а сегодня видит их лежащих в пыльных лужах крови. Еврейский солдат Хаганы перестреливающийся со снайперами на входе в ущелье и потерявший вчера в прорывавшем блокаду Иерусалима конвое друзей. Боец Лехи с демонами Освенцима за спиной. Старик йеменский еврей, смотрящий на вроде бы близкий, но по прежнему недоступный Иерусалим. Все разные. Враги. Люди, вроде бы находящиеся по одну сторону конфликта, но ненавидящие друг друга и не могущие оставаться рядом в одной комнате.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал -
Горе наше брал он на себя.
Но все они прислонялись спиной к тем же самым стенам. Смотрели в одни и те же окна. И эти стены с окнами, как губка, вытягивали из людей то, что могло их сломать. Это было не совсем лечение - с проблемами и бедами клоун сделать ничего не мог - но по крайней мере они не умирали о болевого шока. Вернее, так: если умирали, то не от болевого шока. А потом кто-то уходил из Лифты, а кто-то оставался в ней навсегда.
Только - балагуря, тараторя -
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Другое дело, что долго продолжаться такое не могло. Количество чужой боли, которую можно принять на себя - величина конечная и ограниченная. И, по мере всё новых зигзагов колёс истории по деревне, сюжет стремительно летел к последним строфам стихотворения. Белый клоун был обречён.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце, -
Делались всё горше пантомимы,
И морщины - глубже на лице.
И тут на сцены вышла вторая героиня. То ли злая ведьма с добрыми глазами, то ли добрая волшебница со злыми. Возможно она жила здесь ещё с библейских времём, когда это место называлась не Лифта, а Мей Нефтоах. Или пришла из Европы с крестоносцами. Да мало ли откуда и с кем. Может быть ей надоели все эти социальные эксперименты над живыми людьми, может, стало жаль белого клоуна, а может, она просто слишком хорошо представляла, что и кто придёт после того, как белый исчезнет.
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое.
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.
Ведьма поднялась наверх в Иерусалим, город, как гласит название самой популярной по нему экскурсии, трёх религий. Она собрала всех троих в одном месте. Молодое нахрапистое государство стояло рядом и прислушивалось к разговору. Я не знаю как именно ведьма сказала то, что хотела сказать: громко и матерно или спокойно и с такой звенящей вежливостью, от которой становится особенно жутко. Угрозы, тихие настолько, что для того, чтобы услышать их приходится напрягать слух, самые страшные. Три религии это знали, они и сами умели угрожать. Но я хорошо знаю, что именно сказала ведьма.
Вы можете делать что хотите и с кем хотите. Строить храмы и разрушать их. Пророчествовать и лжепророчествовать. Создавать империи и подрубать им ноги. Поднимать тысячи и миллионы в едином порыве. Убивать тысячи и миллионы. Быть уверенными в своей правоте. Быть уверены, что все остальные - неправы. Вы можете делать это где угодно. Но вот от этого куста и до того последнего разрушенного дома на изгибе ущелья вы не можете сделать ничего. Это - моё.
Религии молчали. Молодое государство с интересом ждало, что они ответят. Размазать ведьму всем вместе было просто. Проблема заключалась том, что понятие "вместе" не было знакомо ни одному из троих. Каждый из них мог уничтожить её и в одиночку. Но рискуя потерей лица перед остальными. Потерей лица буквально - тяжело сохранять величие с расцарапанной физиономией.
- Ты обязательно должна это сделать именно здесь - вплотную к нам? Может, на севере, подальше, там много таких мест? - спросил один.
- Обязательно - ответила ведьма - здесь. Именно здесь. Рядом. Вплотную. Глаза в глаза. Назло.
Повисло молчание. Пребывающее в подростковом возрасте государство захихикало. Оно уже всё поняло. Три величественных старика развернулись и молча ушли. Милорды не сказали да. Но они не сказали нет. Государство задумчиво почесало затылок и приняло неожиданно взрослое решение - держаться подальше.
А ведьма спустилась вниз, медленно сварила кофе и они начали учиться с белым клоуном, как можно сбросить себя всё то, что он взвалил на свои плечи. И делать спокойствие из безысходности, надежду из горя и свет из тьмы. Поскольку больше их делать всё равно не из чего.
Может быть поэтому в Лифте не страшно ночью.
Может быть поэтому там уютно на вонючем матрасе и под рваным одеялом.
Это не деревня, это промышленное предприятие по утилизации страха и переработке тоски.
Может, в жизни было по другому, только эта сказка вам не врёт...
--------------------------------------
Собственно, один раз я эту ведьму видел.
Много лет, и ещё больше жизней, назад я привёз близкую подругу на экспресс Лифто-терапию. Этот вид терапии прописывался только в исключительных случаях, и тогда был как раз такой. С подругой было плохо, и хуже всего было то, что у этого "плохо" не было конкретной причины, которую можно было бы если не решить, то хотя бы проговорить. Просто количество обычных текущих неудач на разных фронтах перешли в то качество, которое уже слабо поддавалось лечению шуткой, спокойными выходными и прочими стандартными рецептами, помогающими махнуть рукой, поднять голову и продолжить хоть как-то продолжать. Хоть как-то закончилось. Начиналось явное никак..
Долгое молчание в машине, пока ехали из Тель-Авива в Иерусалим, не было не тягостным не натужным. Оно просто было. Разговаривать о глупостях не хотелось, о серьёзных вещах - не моглось. Девушка знала о Лифте понаслышке и, похоже, относилась к поездке, просто как к выезду за город. Ну а то, что ночью, а не днём, так с учётом её нынешнего желания видеть белый свет это было даже кстати. Так что, если исключить междометия, которыми время от времени сопровождался спуск в темноте от машины в ущелье, то первая осмысленная фраза была произнесена уже тогда, когда я разжигал костёр в выбранном доме.
Собственно, сначала это даже не было словами, подруга осмотрелась вокруг, оценила при свете фонаря и первых бликов огня грязный матрас у стены, закопчёные стены и лужи сомнительного происхождения на полу и, отсмеявшись, признала, что свиданий в таком интерьере у неё ещё не было. "Ну так это не и не свидание, а реабилитационные процедуры",- ехидно ответил я, отметив про себя в протоколе, что больная начала реагировать на внешние раздражители.
А дальше всё было просто: гомеопатические дозы абсента и медленно раскачивающийся маятник разговора. Абсент был выбран не для окончательного одекаденствования атмосферы, а чисто из практических соображений. Как показала долгая лечебная практика, любой другой напиток только усиливал текущее настроение. Если хорошее - обнять весь мир, если плохое - набрать чернил и плакать. С учётом того, что исходная позиция и так уже находилась на точке сборки, усиливать её было чревато. Что же касается абсента, если конечно принимать его в чистом виде, без поджигания сахара и прочих плясок с бубном, то он как-то умудрялся привести к мысли, что "если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день" вне зависимости ни от чего.
Собственно, разговором назвать это было сложно. Почти каждая фраза девушки начиналась с "понимаешь...", и редко какая из них доводилась до своего логического завершения - на пятки ей уже наступала следующая. Моё участие было условным, ценных советов в таких случаях дать всё равно невозможно, так что надо было просто слушать и слышать. И иногда подливать. А ещё быть тем, кто помнит, что окружающий мир, помимо Лифты, по прежнему существует, и когда-нибудь, во избежание превращения в тыкву, нам всё-таки нужно будет в него вернуться. Я мысленно записал это на ладони..
Костёр горел, дом слушал вместе со мной, и каждое "понимаешь" впитывалось в стены вместе с дымом. Девушка прервала себя на полуслове, выпила из старой аллюминевой кружки так, что к этому действию сразу захотелось добавить определение "немедленно" и подошла к окну.
Слева нереальными волнами света накатывался Иерусалим, справа абсолютная чернота была разделена напополам золотой линией тель-авивского шоссе. Подруга высунулась в окно, задрала голову и высказала небесным инстанциям всё, что она думает по поводу качества их работы. Потом, видимо для верности, добавила и по направлению вниз тоже. Как выше-, так и нижестоящие инстанции пристыжено молчали.
Я посмотрел на ладонь, и понял что пора возвращаться.
Маятник безысходности качнулся в другую сторону с той же амплитудой, настроение девушки перешло в пузырчатую стадию "хорошо! всё будет хорошо!!", и я подумал, что возможно переборщил с дозировкой. То ли абсента, то ли всёпринимающих стен. Мы дошли до источника. Вода неподвижно стояла чёрной дырой. По-хорошему, в этом месте надо было бы написать, что вокруг стояла абсолютная тишина, но эта тишина была очень громкой. Пернатое, четвероногое и прочее ущелье вело активную ночную жизнь и, судя по окружающим звукам к кустах, там либо кто-то кого-то с аппетитом ел, либо с неменьшим аппетитом размножался.
Пока я занимался изысканиями неюного натуралиста, подруга с радостным криком скинула с себя последние одежды, нырнула в источник, и я с уважением выслушал её реакцию на температуру ледниковой воды. Некоторые обороты стоило запомнить. С сожалением пришлось признаться себе, что в этой романтической обстановке: ночь, ущелье и голая матерящаяся девушка в древнем каменном бассейне, рефлексы еврейской бабушки наголову разбили своих мужских коллег, и в моей голове крутилось только две мысли. Во-первых, смотреть, чтобы абсент не утянул купальщицу на дно - здесь ещё только русалки не хватало. И чем же её сейчас вытереть - это в Тель-Авиве сентябрьские ночи отличаются от августовских исключительно названием месяца, здесь же, в иерусалимских горах, было уже прохладно. Нет, правы автостопщики по галактике, ох как правы. Полотенце надо брать с собой всегда.
Купальные процедуры закончились, и мы начали подниматься в сторону большого мира. Но, отойдя всего метров двадцать от источника, подруга резонно сказала, что перед подъёмом было бы неплохо немного отдохнуть, грациозно устроилась на камне и заснула. Сон был беспокойным, она продолжала с кем-то спорить и кому-то что-то доказывать. Я разжёг костёр, сел рядом, прислонился к дереву и стал ждать окончания спора.
Шагов я не услышал.
Просто за спиной какой-то голос спросил как дела. Спросил спокойно, как встретив старого знакомого в кафе посреди неспешного утра выходного дня. Я обернулся. Рядом со мной стояла потрясающей красоты женщина неопределённого возраста от пятидесяти до восьмидесяти. Типаж Шер. Длинные седые волосы с редкими чёрными прядями рисовали чёткую границу между ней и окружающей темнотой. Жёсткие весёлые глаза, не отрываясь, смотрели на меня. Встреча с гуляющей в одиночку женщиной в три часа ночи посреди развалин и леса - не самая типичная из возможных встреч, но мы были в Лифте. К тому же, рядом со мной разговаривала и вздрагивала спящая девушка, так что я был последним человеком, который мог предъявлять претензии к странностям жизни.
Мы разговорились. Это был типичный small talk, обо всём и ни о чём. О том, что в воздухе висит ожидание первого, после бесконечного сухого лета, зимнего дождя. О том, что в Иерусалиме, говорят, скоро будут строить трамвай, и это само по себе смешно. О том, что осталась пара недель до полосы праздников , Рош ха-Шана, Киппур, Суккот, и скоро начнётся паломничество к источнику, который журчал в темноте где-то рядом с нами, поскольку за долгую и разнообразную карьеру в течение последних двух-трёх тысяч лет он когда работал, когда подрабатывал миквой для ритуального омовения.
Разговор плыл в темноте, плавно обтекая спящую девушку, никак не задевая её. Когда она начинала спорить с кем-то во сне особенно громко, и я, и женщина прерывали нашу светскую беседу, как приостанавливают разговор на улице, когда вдруг взрёвывает рядом мотор проезжающего автобуса. После того, как одна из таких пауз продлилась немного дольше, чем обычно, женщина взглянула на меня и спросила: "Я знаю людей, которые тут живут" - она сделала широкий взмах рукой, охватывающий как минимум половину разрушенных домов в ущелье - "Хочешь, давай возьмём её и пойдём к ним?"
- В пол-четвёртого ночи?- осторожно уточнил я.
- Конечно! - удивлённо сказала она, и посмотрела на меня, как на человека, который, вроде бы выглядит умным, а как ляпнет что-нибудь...
Я поймал себя на том, что к своему большому удивлению -поскольку страшно не люблю заваливаться к незнакомым людям даже днём, не говоря уже про ночь - прокручиваю в голове предложение женщины вполне всерьёз.
- Нет, спасибо - ответил я. Социофобия всё-таки победила.
Она восприняла отказ абсолютно спокойно. Хозяин - барин. Приходишь - счастливо, уходишь - привет.
В это время девушка резко и одним движением села на камне и закричала. Это было похоже на сцену из третьеразрядного фильма ужасов - в них таким образом обычно изображается изгнание бесов из какого-нибудь одержимого или неожиданное побудку Дракул и панночек в гробах. Крик ушёл вниз по ущелью куда-то в сторону Тел-Авива и пропал, впитавшись в вату предрассветной темноты. Девушка свернулась калачиком на камне и снова задремала, уже спокойно, улыбаясь чему-то во сне. Я осторожно поднял глаза на женщину, мучительно пытаясь придумать что-бы такого сказать. Женщина молча смотрела на расслабившееся лицо подруги. Так смотрят на больного после кризиса: очень слаб, но худшее позади. Жить будет. Потом она подняла смеющиеся глаза на всё ещё пытающегося придумать что-то подходящее к моменту меня. Пауза затягивалась.
- С наступающими праздниками тебя - сказала женщина и, не прощаясь, развернулась в темноту.
- И тебя! Хаг самеах.. - рефлекторно ответил я, понимая, что разговариваю уже с пустотой.
...и почувствовал себя идиотом. Потому, что стало абсолютно ясно, что во всей этой истории я был совсем не доктором, а просто водителем скорой...
--------------------------------------
Дождь закончился так же внезапно как и начался, и стало так светло и разноцветно, как бывает только после долгой и безнадёжной темноты.
Я достал телефон и сожалением понял, что он всё-таки не сломался и по прежнему показывает время внешнего мира. Пора было возвращаться.
Медленно поднимаясь наверх к машине и жизни я думал, что когда-нибудь, когда, наконец, стану толстым и мудрым, я открою маленькую таверну. И буду делать то, что у меня получается лучше всего: наливать и слушать.
Нагло украв название "Бродячая собака" я припишу к вывеске более мелким шрифтом чуть пониже "внутренняя Лифта". И будет бесплатная выпивка для всех белых клоунов и ведьм. А за это я буду брать у них уроки воровства. Воровства тоски из внутренних карманов.
P.S. фоновой музыкой в пабе будет гром из Лифты. Медленный и неторопливый гром.
P.P.S.
Книга со старыми рассказами:
Ridero: https://ridero.ru/books/za_zhizn/
ЛитРес: https://www.litres.ru/evgeniy-peker/za-zhizn/
Amazon: https://www.amazon.com/dp/B07DW4LJWY