Цикл «Смертные грехи»: Гордыня - сияющая тьма.
Осознание себя как Я подобно вспышке, подобно крику новорождённого. Но ещё более похоже на грехопадение и потерю невинности - его нельзя отменить и вернуться в прежнее состояние. Вместе с осознанием себя приходит болезненное чувство давления извне. Миру не нужны ни ваше, ни чье-либо Я. Для меня же моё Я - высшее сокровище, с которым немыслимо расстаться. Отсюда рождается целая гамма ощущений и желаний: неповиновение и упорство ко всякому внешнему требованию, чувство превосходства и неповторимости своей личности, убеждённость в собственных силе и значимости. И разве не вся моя жизнь - прежде всего результат МОИХ выборов? Ослепительное чувство реальности себя, от которого приходишь в восторг.
А затем приходишь в себя, обнаружив себя на самом тёмном дне отчаяния. De profundis. Боль от падения и нестерпимое жжение несогласия со всем порядком мира. Несогласия столь огромного, что в один моментальный шаг умещает переход от личной боли к удивительной лёгкости заявлений в духе «Миру не быть, а мне чаю пить». И нота печали, ведь на этой сияющей высоте/самом дне падения, нет равных - даже поговорить не с кем.
Есть ли у смертных грехов градации тяжести или своя иерархия? Подобные ранжиры существовали у отдельных авторов, но не были обязательными. Однако не сложно обнаружить, что чаще всего на первое место христиане поставят один, вполне конкретный грех. Только он присущ не только людям и искушающим их бесам, но даже некоторым ангелам. Это грех Люцифера - гордыня (superbia). Гордыня - (парадоксальная) вершина падения. Воспринимаемая самим гордецом как возвышение над прочими, она оборачивается абсолютной тьмой, до которой не достать никакому свету. Гордецы зашедшие очень далеко приравнены к предателям и располагаются в самых глубинах преисподней. Например, у Данте это девятый круг ада, в котором души истязает мучительный холод. На этом круге вмёрзший в лёд Сатана тремя пастями пожирает великих клятвопреступников - Иуду, Брута и Кассия.
В конечном счёте гордыня по праву занимает первое место, ведь нельзя себе представить более всеохватывающий грех. Гордыня способна пронизывать любое чувство и всякую мысль, она может проявиться как в простом самоощущении (брезгливость к ближнему), так и в сложнейших актах самосознания (тонкий налёт высокомерия в мысли). Сей грех поражает любые сословия: даже нищий может возгордиться своей близостью к Богу или природе. Superbia легко вскружит голову красивой крестьянке, удачливому купцу, понявшему сложную задачу студенту, пользующемуся почётом рыцарю. И даже в акте монаха «уйти от мира и там служить Богу» может проскользнуть гордыня, мол, «я не такой как вы (миряне)». Не менее важно и то, что это грех моментальный, он не похож на ржавчину, медленно разъедающую благородный клинок, напротив, она подобна вспышке молнии. Совершенный ангел, прозванный «Светоносным» (Lucifer) в один миг, испытав гордыню, преобразился - буквально изменил свою природу, став Дьяволом. Поэтому, как замечает Святой Фульгенций, впавший в высокомерие испытывает парадоксальную трансформацию: из дурного пожелания быть больше, чем ты есть, человек в итоге умаляется, становится меньше, чем был.
Более того, тяжесть этого греха напрямую связана с тем, что, оставаясь незаметным, он потворствует другим грехам. Как это афористично зафиксирует Августин Аврелий: «Initium omnis peccati superbia. Initium superbiae hominis apostatare a Deo» (Начало всякого греха - гордыня. Начало гордыни для человека - это отрицание Бога). И эта идея будет актуальна для многих мыслителей: от Августина и Фабия Фульгенция до Кьеркегора и Шестова. Гордыня - это трещина, разрушающая «естественную» (для христиан) связь человеческой души и Бога, связь однозначно-вертикальную, подобную открытости молящегося или просящего. Поэтому некоторые авторы (например, Иоанн Златоуст) подчёркивали, что некоторые грехи простительны, поскольку спровоцированы неразумием сладострастия плоти, в то время как высокомерие перед Богом - загадочно и непростительно. Объяснить истоки гордыни особо не удавалось, обычно ссылались либо на «диаволово искушение», либо на самопроизвольное безумие души (anoia, т.е. буквально слабоумие, идиотизм души).
«Я сам» и «Я выше прочих» без сомнения один из ключевых элементов становления личности, и поэтому это ещё и грех, через искушение коим придётся пройти практически всем. Мы рождаемся в мир, в котором не выжить без благосклонного Другого, но затем приходится рождаться второй раз - через сепарацию от него. Однако это отделение (порой мучительно долгое, длиной в половину, а то и всю жизнь) всегда стремится сохранить что-то - хотя бы крошечный кусочек иллюзии о том, что нам был дан Эдем. Счастливое состояние, в котором мы были защищены и любимы. В которое возвращаются те, кто грезит или плачет. И если хотя бы на миг допустить мысль, что вам и сейчас, в этом мире причитается больше, чем другим - гордыня не заставит себя долго ждать.
У гордыни много имён: superbia как надменность и чувство превосходства над другими, insolentia как заносчивость, arrogantia как высокомерие и претенциозность, magnificentia или elatio как презрение к другим, а также хвастовство и важность, fastidium как упорство и неповиновение, vanagloria как суетное и пустое славословие себе. Но все они резюмируются в первой реакции на что угодно - реакции, в основе которой «моё важнее, чем твоё и даже важнее всякого правила или закона мира».
Пример с падением Люцифера подсказывает и ещё одну линию рассуждения об этом грехе: гордыня - сама уже наказание. Первый акт superbia - порочное стремление возвыситься, столь сильное, что создаёт иллюзию реальности такого состояния. Затем же следует второй акт, который и есть наказание за преступление. В этом акте грех разрушает тот самый «естественный» порядок в душе человека, что создаст сильнейший диссонанс души и мира (ведь в мире заданный Богом порядок никуда не делся). Таким образом, уже христианские мыслители и богословы знали о том, что раскол между реальностью и иллюзорным представлением о ней - значительный источник страдания. Впрочем, они могли заимствовать эту идею у поздних античных авторов (прежде всего у Эпикура и Эпиктета).
Стоит заметить, что в Западной цивилизации у гордыни есть предшественник - античный хюбрис, то есть нарушение воли богов. Однако, стоит подчеркнуть разницу между ними. Во-первых, хюбрис - это не состояние, а поведение, которое имело определённые последствия: потерю удачи и гнев богов. Во-вторых, греки не выработали культурное требование смирения, поэтому рассматривали хюбрис как сочетание личных качеств и случая (и акцент на последнем создал трагедию).
Уже позже в некоторые периоды гордыню то сводили, то разводили с тщеславием (vanagloria). Григорий Великий даже заменил гордыню на тщеславие в списке смертных грехов, считая, что именно бахвальство и тщетные попытки возвысить себя и есть главное проявление «люциферова греха». Однако в поздний период у «пустой славы» резко выделится элемент самолюбования, из-за чего тщеславие будут связывать и с другими грехами (прежде всего с завистью). Любопытно и то, что, начиная с Возрождения (и особенно в период становления национальных государств), в культуре появляется настойчивая потребность различать гордыню и гордость. Фрэнсис Бэкон по этому поводу отмечал, что «все остальные пороки противоположны достоинствам, одна лишь гордость соприкасается с ними». Поэтому вместо superbia в лексикон снова входят торжественные decus, tumor, а также как один из синонимов гордости - gloria. Причём гордость вплоть до конца ХХ века понималась не как единое чувство. Женская и мужская гордость содержательно могли серьёзно различаться (но это отдельная тема).
Символика superbia вращается вокруг убеждения в том, что центр/ вершина всегда только один, что делает смирение не только правильным, но и разумным выбором. Возгордиться - это практически «плевать против ветра», самонадеянно равняться с Богом или верить в то, что никому (кроме себя) ничем не обязан. Поэтому гордыне противостоит не только смирение, но и благодарность. В каком-то смысле это просто изъян личной оптики, при котором вы не можете или (скорее) не хотите видеть в бытии и жизни божий дар. Тут лежит одно важное различие с унынием (грехом, явно претендующим на статус «греха № 2»): уныние не признает бытие благом, гордыня - даром. Поэтому унывающий лишь закономерно придёт к недароприимности (в форме отказа от мира или жизни), гордец - начинает с этого. Поэтому в христианской системе взглядов благодарность должна распространяться на всё: жизнь, здоровье, еда и кров, дети, успех в делах и всякое знание. Это что-то такое, что я бы назвал «патологической благодарностью», причём в обоих смыслах - и как «страсть быть благодарным», и как «болезненное стремление, не знающее меры».
Метафорика же данного греха тесно связана с падением, блеском и ослеплением, а также с расщеплением/разрушением целого. Как и в прошлый раз, обращусь к нескольким работам на эту тему - и прежде всего к гравюре Питера Брейгеля Мужицкого (из серии «Грехи», написанной в 1557-58 гг.). Эту гравюру сопровождает простой текст «Nemo superbus amat superos nec amatur ab illis», что можно перевести как «Гордец не любит Небеса, а Небеса не любят его». Ниже расположена надпись на фламандском «Houerdije werdt van godt bouen al ghehaet Tseghelije werdt godt weder van houerdije versmaet» (видимо, поговорка - что-то о том, кто был любим богом, а кто любви лишен).
В центре картины - павлин (символ тщеславия) и женщина в испанском платье с зеркалом в руке. Зеркало - также традиционный символ гордыни. На большинстве изображений именно зеркала, роскошные одежды и павлины будут обозначать грех superbia/vanagloria. Кроме того, можно заметить, что отражение более уродливо, чем сама дама, и наоборот - монстр внизу, выглядит как человек (или даже ребенок) в прямоугольном зеркале. Глядящую на своё лицо даму пародирует демон (со стрелой в спине), разглядывающий в дорогом зеркале свой зад. В композиции мы видим много образов, указывающих на внешнюю показуху, но неприглядную суть. Например, цирюльня, где не только делают красивую прическу, но также рвут зубы и моют волосы. На заднем фоне несколько причудливых домов, в которых, однако, нельзя жить: у них нет печных труб, поэтому отовсюду валит дым. Упрямый мул не желает идти в воду, что вероятно тонкий намёк на отпадение гордеца от Бога (вода - символ крещения).
Внизу виден плод граната - символ достатка, поедаемый монстром, схожий смысл и у разбитых яиц/сфер (это знак разрушения целостности и порядка мира). Любопытны и многочисленные элементы церковного одеяния - кардинальская шапка, папский посох и др. А также улей, похожий на тиару римского папы, из которого улетают пчёлы. Это знак того, что люди теряют веру, если подменяют её внешними элементами роскоши или гордыни от собственного благочестия. На гравюре есть ещё много деталей, которые, увы, я не могу прочесть (например, листок с текстом, возможно с поговоркой, а также страница с нотами, на которую льются нечистоты).
На других гравюрах схожие мотивы. У Босха демон держит зеркало для любующейся дамы, а красивая посуда и шкаф соседствуют с заброшенными чётками и паутиной. На немецких работах встречаются снова зеркала, павлины, лошади (гордое животное), и надписи - например, «Гордыня обманет всякого», «Придёт гордыня, придёт и посрамление; но со смиренными - мудрость» (цит. из Книги притчей соломоновых).
Даже Средние века испытывали множество проблем с гордецами. Сегодняшним же людям гордыня присуща может ещё в большей степени, тем более, что ощутимая часть капиталистического дискурса поощряет это состояние. Например, это заметно в том, что мы больше не чувствуем строгой грани между гордостью и гордыней (вместо этого мы слышим рекламные призывы «сделай это, оно того достойно», но всегда ли?), а дискурс жалоб размывает относительно понятную разницу между чувством самоуважения (пресловутым pride) и нездоровой обидчивостью. Пост-постмодернистская «чувствительность» (суть обидчивость) формирует у людей табу на любое принятие критики, но при этом потакает бесконечным претензиям к другим, равно как и выпрашиванию/требованию себе индульгенций в форме похвалы и признания твоего Я/твоей идентификации.
При этом современный теолог и католический священник Роберто Буза отмечает, что данный грех остаётся одним из самых частых и у верующих на исповеди (намного чаще каются в нём женщины, в то время как мужчины - в похоти).
Согласится с популярностью этого состояния и большинство психологов. Им регулярно приходится иметь дело с тем, что люди (а) не принимают критику и не умеют просить прощения, (б) даже не пытаются контролировать свою раздражительность в адрес других, (в) помешаны на обвинениях и доказываниях своей правоты неизвестным людям в соцсетях, (г) часто наслаждаются мыслями о своей уникальности и важности, теряя всякую связь с реалиями.
Обращают внимание на эту проблему и нейрофизиологи. По мысли Джона Медины (автор книги «Генетический ад: внутри семи смертных грехов» (The Genetic Inferno: Inside the Seven Deadly Sins)) гордыня - порождение слабой способности обучаться и учитывать новое. Он даже пытается оправдать таких людей, выдвигая версию о том, что им не повезло с геном CaMKII. Но я думаю, что всё намного сложнее (сама же кальмодулин-зависимая протеинкиназа судя по экспериментам влияет на пространственное обучение и закрепление воспоминаний о страхе).
***
Как же не впасть в самый страшный грех?
Полагаю, что никак. Гордыня в той или иной форме неизбежна (конечно, я сужу в том числе и по себе). Она возникает на пути взросления, сепарации и формирования личности. Вопрос лишь состоит в том, что мы можем делать после. И надо признать, что здесь люди изначально неравны: в силу воспитания, темперамента и других деталей биографии кому-то справляться с гордыней будет намного проще, чем другим. Неравны мы и во влиянии внешнего фактора: если вокруг вас культура, пронизанная буддизмом, то это совсем другая вселенная слов, чем, например, нынешняя культура Западной Европы.
Более того, важно понимать, что директивные указания в духе «Умерьте свою спесь!» работают приблизительно так же, как и мантры «Да ты успокойся, не грусти» при глубочайшей меланхолии. Если у вас присутствует сила воли, то направить её нужно в иное русло - в планомерную выработку навыков работы с критикой. Это и умение самому отделять свой гонор и зазнайство от конструктивной критики, но равно и умение прислушиваться к словам разума извне, кем бы они ни были сказаны. И напротив, привычка к чинопочитанию - родная сестра гордыни в любых интеллектуальных кругах. Печально, но именно в сферах академической науки и высокой культуры очень много проявлений гордыни и акедии, хотя самокритичность и демократичность дискуссий провозглашаются как важнейшие ценности. И думаю, весомые причины тому формализм статусов и регалий вкупе с созданием замкнутых мирков («башни из слоновой кости»), в которых власть отдельных мнений подменяет собой профессионализм. На мой же взгляд долг профессионала слушать и объяснять что-то тем, кого презрительно называют «профанами». В том числе потому что встреча с реальными людьми лишает иллюзии собственной значимости.
Намного сложнее обстоит дело с другим качеством, а именно с уважением к другим и принятием себя (таким какой ты есть). В отличие от обучения самокритичности, по моему личному мнению, уважение - результат не только воспитания/самовоспитания, но и удачи. Повторю простую идею: мы во многом состоим из людей. И если нам попадались те, кто не уважает других, не испытывает побуждения бескорыстно помогать или пытаться понять их, то шансы избежать гордыни сильно снижаются.
Мне, например, повезло дважды - и это видимо тоже проявление моей гордыни. Родители мне подарили очень спокойное самолюбие, редко порывающееся кому-то что-то доказывать. Однако долгое время мой ум предпочитал пусть не оценивать, но объяснять людей (даже несмотря на эмпатию) - и только многие годы общения с психоанализом и психоаналитиками постепенно научили меня понимать и принимать сингулярные особенности самых разных людей. Искренне интересоваться людьми или напротив, достигать отрешённости в отношении себя любимого - по сути дают схожий эффект. Подобной «безоценочности» (в кавычках потому что полной она никогда не бывает) достигают и те, кто серьёзно практикует религию или восточные учения. Правда, не могу не отметить, что многие практики (например, йога) как раз напротив подспудно раздувают Эго некоторых последователей. В том числе поэтому я придерживаюсь мнения, что учиться принимать себя лучше на кушетке у пси, чем под строгим присмотром гуру.
Ну и последнее замечание. Относительно гордыни подпишусь практически под всем, что пишет Ницше. И под тем, что у гордыни и тщеславия те же истоки, что и у самоуважения и чести. В конце концов появление этого цикла текстов - разве не плод амбиции и гордыни (сказать что-то новое да в такой теме?). И под тем, что гордыня возникает там, где превосходство не находит (или не ищет) себе общественного признания. Она «утешает слабых» как сказал Люк де Клапье Вовенарг. Однако я сделаю из этого не самый привычный вывод.
Именно эти два момента убеждают меня в том, что с гордыней нельзя бороться сильными средствами. Лучше недоделать, чем переусердствовать с насаждением скромности и героизма самоотречения в обществе. Усмирение гордыни - должно быть сугубо личным выбором (как и выбор страдать или нет), а не требованием извне. Гордыня и есть наказание, но она же иногда первое средство спасения от потери себя под гнётом социального дискурса. Косвенно признать, что ты слаб и несовершенен, прибегая к гордыне, значит, иметь шанс излечиться. В этом плане гордыня - дитя воображаемого, но ведь именно оно даёт человеческой жизни дополнительное измерение, необходимый объем и пространство. Поэтому мне очень нравится выражение Акутагавы Рюноскэ «Больше всего мы гордимся тем, чего у нас нет». Сумев это однажды увидеть, человек вполне способен возвыситься не над другими, а над собой.