Цикл «Смертные грехи»: Акедия - болезнь утраты смысла.
Летний полуденный зной. Внезапно вас охватывает леденящий страх, что всё, что вы делаете бессмысленно. В голове бесконечно повторяется обрубок мысли «Всё не то, всё не так». До изнеможения. Хочется прекратить это состояние, сбежать, но тело вялое и бессильное. Внутреннее мучение постоянно, но неуловимо - что даже появление случайных болей в теле приносит облегчение.
Шип критики, вызревший в уме, остр до блеска: мир отвратителен и в нём некуда бежать. Нет ни идеи, ни вещи, что могла бы осветить сумрак меланхолии или хотя бы защититься от пастей скептических и язвительных аргументов. На место панических метаний под знаком фразы «с меня хватит» постепенно приходит равнодушие. Душа, словно пружина, которую растянули, и она больше не может вернуться в прежнее состояние. Уже даже не тление, а зола. Страдание без слёз, желчность без агрессии, бездеятельность без отдыха.
Именно такие фигуры и образы описывали самые разные авторы, столкнувшиеся с этим чувством, начиная с византийских монахов-пустынников - еремитов. Взяв греческое слово «акедия», означавшее небрежность и беззаботность, они стали описывать им крайние степени уныния и хандры. В этом смысле оно и закрепилось в средневековой латыни. В таком состоянии человек не способен молиться и трудиться, а значит, отпадает от божественной благодати. Античные врачи объясняли подобные состояния разлитием чёрной желчи, богословы и монахи же видели в этом искушение. Акедия как ключевое понятие для обозначения психологической усталости и депрессии просуществовало больше тысячи лет, но в XV-XVII веках была вытеснена меланхолией. Впрочем, подобный возврат был связан с самой эволюцией понятия. В период Средних веков acedia постепенно трансформируется из искушения монахов в недовольство жизнью и мирозданием, а затем станет почти синонимом лени и расслабленности души. Но обо всём по порядку.
мозаика в базилике Нотр-Дам-де-Фурвьер: черепаха - один из символов апатии и бездеятельности
Еремиты уходили от мира, образовывая небольшие колонии в пустынных местах, где каждый жил по отдельности в собственной келье. Смиряя дух и плоть, ограничивая себя в общении и радостях, они стремились к духовному подвигу ради спасения души. И судя по текстам, акедия была нередким явлением для тех, кто выбрал подобный путь. Живший в IV веке н.э. византийский богослов Евгарий Понтийский (и сам ушедший в скит в египетской пустыне) так пишет о ней:
«Бес уныния, который также называется «полуденным» есть самый тяжёлый из всех бесов. …этот бес заставляет монаха замечать, будто солнце движется очень медленно или совсем остаётся неподвижным, и день делается словно пятидесятичасовым. Затем бес [уныния] понуждает монаха постоянно смотреть в окна и выскакивать из кельи, чтобы взглянуть на солнце и узнать, сколько ещё осталось до девяти часов, или для того, чтобы посмотреть, нет ли рядом кого из братии. Ещё этот бес внушает монаху ненависть к [избранному] месту, роду жизни и ручному труду, а также [мысль] о том, что иссякла любовь и нет никого, [кто мог бы] утешить его. (…) Далее [сей] бес подводит монаха к желанию других мест, в которых легко найти [всё] необходимое [ему] и где можно заниматься ремеслом менее трудным, но более прибыльным. К этому бес прибавляет, что угождение Господу не зависит от места, что поклоняться Ему можно повсюду».
Другой аскет IV-V веков Иоанн Кассиан Римлянин подчёркивал, что в состоянии акедии монах «в таком неразумном смущении духа, как будто земля покрылась мраком, пребывает праздным, не занятым никаким духовым делом, и думает, то ничто не может быть средством против такой напасти, кроме как посещение какого-либо брата или утешение сном». Монахи боролись с этим состоянием с помощью труда, заучивания текстов, молитв, хотя, как мы видим из описаний, именно деятельность и страдала в первую очередь у тех, кто впал в уныние. Жизнь в монастырях (особенно раннего Средневековья) была очень однообразной, что могло вызывать даже галлюцинации наяву. Именно так порой мозг реагирует на крайнюю монотонность жизни. Вероятно, нечто подобное стало основой сюжета про Искушения Святого Антония, удалившегося в пустыню на 20 лет.
Постепенно описания акедии как смертного греха (в трактатах об искушениях, а также в руководствах к исповеди) обрастут десятком характеристик: равнодушие (tepiditas), слабость (mollities), вялость/сонливость (somnolentia), откладывание на потом (dilatio), небрежность (neglegentia), неряшливость (incuria), безделье (otiositas), апатичность (ignavia), безысходность (desperation), усталость от жизни (taedium vitae) и другие. Как известно, всякому греху противостоят добродетели, конкретно акедии противопоставлялись три качества: терпение, сила воли и душевный пыл. Таким образом, постепенно смертный грех уныния стал проецироваться и на мирян, особенно тех, кто впал в пессимизм и безразличие. Вообще неоплатоническое, манихейское и гностическое учения были довольно популярны в Европе и Малой Азии эпохи позднего Рима и последующих столетий, так что идея отказа от мира или презрения к нему (как к детищу злого божества) имела широкое хождение. Меж тем христиане хоть и проповедовали, что они «не от мира сего», принять её не могли. Мир сотворён благим Богом и поэтому «хула на мир - это хула на Бога». Тем более, что Церковь также крайне негативно относилась к самоубийству, в котором обычно видели следствие разочарования в разумности божественного мироустройства.
В итоге постепенно под подозрение попали любые бездельники, прокрастинаторы, а также те, кто склонен к тоске и грусти. Ведь именно в acedia вошла tristia (печаль), восьмой смертный грех. Например, в «Божественной комедии» все эти люди помещаются на пятом круге ада - в Стигийском болоте. При этом Данте отчётливо разводит две группы грешников: лентяи погружены в зловонную чёрную жижу, издающую удушающе густой смрад, а те, кто часто плакал (вместо того чтобы радоваться жизни) - прикованы к деревьям по берегу болота. В то же время во времена Данте акедии противостоит уже только одна добродетель - трудолюбие (industria). К XVI веку внутри акедии начнёт формироваться раскол, поддержанный и протестантской этикой, и ранними медицинскими трактатами о психических состояниях: мрачная тоска и бездействие праздного класса оформится в меланхолию, а вялость и недостаточное трудолюбие остальных - в явно различимую лень (иногда описываемую словом otium, т.е. досуг, безделие, а также pigritia).
На нравоучительных гравюрах голландцев (например, серия смертных грехов Брейгеля) грех уже зовётся desidia, лень. Я уже как-то разбирал детали на гравюре Брейгеля, так что повторю написанное. Среди ключевых образов несколько раз повторяются старые и больные люди (символ бессилия), улитки (символ медлительности), а также кровать и подушка (намёк на сонное, неактивное существование или болезнь). Присутствие подушки объясняется также фламандской пословицей «Лень - подушка чёрта». Женщина в центре легла на осла, что также отсылка к глупости.
Примечательна тема часов: большая рука вместо стрелки на циферблате приближается к 11 часам и мужчина (вероятно либо священник, либо гуманист) на месте кукушки, пытающийся бить в звонок, чтобы пробудить окружающее сонное царство. Однако часовой механизм под ним - вероятно замер или сломан (т.к. противовес не раскачивается). Что касается цифры «11», то некоторые (например, Августин) трактовали её как число греха, превышения нормы (десятки). Кстати, в тексте Иоанна Кассиана Римлянина акедия приходит в «пятом-шестом часу» (что по более привычному исчислению 11-12 часов дня, именно поэтому она - полуденный бес).
Любопытно и всё происходящее вокруг водяной мельницы, где мы видим прямую иллюстрацию ещё одной поговорки: «Лентяй не стыдится ходить до ветру на людях». Многие образы и персонажи сложно однозначно интерпретировать без хорошего знания фламандских поговорок, пословиц и фразеологизмов XVI века. Так, например, не совсем понятно какое отношение к праздности имеет шатер, который ставят на воде или вулкан?
Снизу хорошо читаются две назидательные надписи. Первая на латыни: «Segnities robur frangit longa ocia nervos», т.е. «бездействие отнимает силу, длительная праздность разрушает решительность», вторая на фламандском «Traecheyt maeckt machteloos en verdroocht die senuwen dat de mensch nieuwers toe en doocht» (смысл тот же «Лень делает бессильным и лишает силы духа, доводя человека до полной негодности»). Нельзя не отметить, что Брейгель был знаком с медицинскими теориями того времени, поэтому речь уже больше не про душевный изъян, а про буквально «разрушение нервов» (frangit ocia nervos).
подушка появляется и у Босха
Можно предположить, что психологическое выгорание от монотонной работы ума, создающее ощущение бессмысленности, было мало знакомо простым людям и ранним буржуа, поэтому вялость и бездействие из внешней черты акедии превратилось в самую суть. Леность стала представляться как порок характера, при котором человек отказывается делать душевные усилия, необходимые чтобы трудиться или смиренно принимать выпавшие на долю испытания. В этом плане стоит помнить, что католики и православные считали, что ежедневная работа - часть наказания за грехопадение, следовательно, её избегание подобно нераскаянию или несогласию с божественной волей. Протестанты сделали ситуацию с грехом лени ещё более прозрачной: труд - важное средство для спасения души. А значит, всякий, кто ленится - отказывается от дара спасения, и потому может быть признан и неблагодарным, и неразумным. Причём обе вещи протестанты считают достойными не только божественного, но и мирского наказания (например, помещения в работный дом), поскольку пример неразумия/неблагодарности может смущать умы других членов общины.
ещё несколько символов акедии - улитка, осёл и снова черепаха (похожая на трилобита)
Акедия будет забыта на пару столетий. В период формирования психиатрии её место займут меланхолия, ипохондрия, сплин, апатия, сенситивность и даже инсомния (бессонница). Как отмечает Карин Юханнисон (автор «Истории меланхолии»), с XIХ века акедия возвратится, правда, только в дискурсе северных европейцев (англичане, скандинавы, немцы) - как более изысканное название меланхолии учёных и писателей. В ХХ веке, помимо скандинавских врачей, к ней обратятся некоторые философы и эссеисты.
Ролан Барт в курсе лекций «Как жить вместе» определит акедию как более лёгкую форму депрессии. Для него акедия - состояние «утраты инвестиций в некоторый образ жизни». Такое состояние производно от исчезновения новизны и спонтанности в рутинизированной программе жизни. Барт отмечал, что в отличие от отнимающей силы и удовольствие депрессии (ангедония), здесь я лишаюсь лишь надежды на то, что нечто изменится. При этом отдельные элементы образа жизни могут оставаться приятными. Эссе об акедии написал и Олдос Хаксли, считавший, что это чувство наиболее знакомо новым поколениям. По его мысли акедия - имя тотального разочарования, в котором нет ни греха, ни болезни, оно скорее продукт истории. Для Хаксли взгляд на события ХХ века вполне даёт право на то, чтобы не ждать от будущего ничего хорошего.
"Меланхолия" Дюрера - наследница иконографии акедии, хотя многие символы иные
В Швеции и ряде других стран северной Европы акедия как термин до сих пор в ходу, и в некотором смысле он повторяет свою прежнюю судьбу. Дело в том, что из попытки описать душевное опустошение интеллектуалов сегодня оно фактически идентично психологическому выгоранию, в которое внезапно начинают входить прямо противоположные вещи - например, не только паралич воли и умственных усилий, но и трудоголизм. Впрочем, это проблемы лишь для чересчур феноменологического подхода. С точки зрения структур акедия - не депрессия, это изнеможение, обычно вызываемое рутиной и сомнениями. А проявляться она может в широком спектре: от бегства в болезнь и пассивность до бегства в пустопорожнюю деятельность.
И в этом плане слово действительно кажется более удачным для анализа реалий академических и творческих работников чем то же профессиональное выгорание. Умный, образованный человек приучает себя к рефлексии, но она порождает сомнения и лабильность смыслов. Меж тем высокая специализация на одной области порой приводит к субъективному обеднению смыслов - всё то, что не в фокусе концентрированного внимания учёного, получает сниженный или нулевой смысловой статус. Учёный и правда часто рискует превратиться в монаха-еремита. Более того, в этой сфере много монотонности и одновременно много неявного психологического давления (соответствие стандартам, наличие авторитетов). Поэтому к резкому падению в акедию могут привести и успех, и неудача, критика, и просто отсутствие каких-либо событий. Наконец интенсивная умственная работа, как отмечают современные исследования, токсична для организма - ему буквально нужны передышки, чтобы справиться с метаболитами. Но об этом что-то лень подробно писать: и так очевидно, что даже интеллектуалам нужно отдыхать.
***
Несложно заметить, что акедия, меланхолия, разочарование и лень могут сами найти вас в этой жизни. Например, из-за сложившихся условий труда или вынужденного его отсутствия. Также можно представить себе и биографическую (а может и физиологическую) склонность к таким состояниям.
Как же можно бороться с акедией?
Я, конечно, не фанат трудотерапии, однако, в первую очередь отмечу, что осмысленная работа, поддержанная ритуалом, способна противостоять выхолащиванию смысла. Именно личный ритуал, в котором удалось сплести удовольствие и дисциплину, поддерживает нас в повторении. Интеллектуалы, которые пренебрегают этой внешней «эстетикой», в итоге обнаруживают перед собой лишь требование сделать работу без всякого сочувствия к собственной натуре. При этом стоит напомнить, что «осмысленная работа» - это не умствующая болтовня (в духе пресловутой «актуальности» научных работ), а опора на свои глубокие интересы, буквально на то, что «не можешь не делать». Только такая опора, мало беспокоящаяся о постоянном подкреплении и поощрении извне, позволяет трудиться без отчуждения. В противном случае важно озаботиться постоянным «сахарком» (если уж нелюбимая работа и правда должна быть сделана).
подпись на латыни: лень ненавидят все
Во-вторых, риск акедии, как мне представляется, порождает недостаток двух навыков - способности к концентрации на деле и здоровой формы самокритики. Никакой чудесной склонности ими мы не обязаны, это дело практики. Правда, во втором случае, может понадобиться не только упорство, но и личная психотерапия. Ведь уныние - плод сомнений, но таких, что никогда не сомневаются в самом себе. Всякая акедия граничит с гордыней, диктующей страдальцу, что он самый умный. Но что если покритиковать и эту манеру, подорвав уверенность в том, что твоя «унывающая» интерпретация верна? Ещё монахи обратили внимание на то, что блуждания ума - следствие нетерпеливости, которое завершается недовольством всем миром. Сосредоточенный ум же никаких счетов миру не выставляет, особенно если всегда способен посмеяться над собой.
В-третьих, уныние невозможно понять и преодолеть до тех пор, пока человек не видит его сути. А суть эта в том, что оно - личный выбор, а не случайность. Как пишет Лакан в «Телевидении»: «Возьмём, например, грусть - её обычно называют депрессией, полагая носителем её либо душу, либо психологическое напряжение в духе философа Пьера Жане. Но ведь это вовсе не состояние души, это просто-напросто моральный изъян, или, как выражался Данте, да и Спиноза тоже, грех, то есть нравственная трусость, существующая, по сути дела, в координатах мысли, иначе говоря, долга говорить искусно, найдя тем самым своё место в бессознательном, внутри структуры». Эту речь он сопровождает важнейшим уточнением: «Есть лишь одна этика - этика искусного слова».
И поэтому акедию невозможно излечить, не открыв в себе настойчивое желание чего-то иного или хотя бы не-желания страдать. Меж тем, если это выбор (пусть даже бессознательный), то хорошая новость в том, что это можно изменить.