Проблема невежества. 1
Каникулы кончаются. Мне пришлось разбираться в ходе реформы образования. Стало очевидно, что важным фактором было внешний (общий для всех сфер) фон - быстрое распространение невежества. За 1980-90-е годы оно стало «институтом». «Невежды в законе»! Просмотрев наскоро материалы, я считаю, что без разбора этой аномалии ни при любом режиме мы не вылезем из ямы. Это уже проблема не политическая или экономическая, а национальная.
Если кто-то согласен с такой оценкой, то я буду выкладывать сырые примеры для обсуждения.
Погружение в невежество
Особый фон реформы российского образования было создан неожиданным и резким провалом культуры, которым можно назвать погружение в невежество. По своему масштабу и динамике это явление надо квалифицировать как национальное бедствие, причем аномальное и, видимо, долгосрочное.
Такие состояния известны истории - они нередко были важным явлением в культуре времен смуты и социальных катастроф. В большей или меньшей интенсивности оно проявляется в период революции. Когда разрушение логики сочетается с невежеством и воспаленным идеологизированным воображением, возникают социально опасные состояния целых социальных групп. Во всех революциях невежество освобождается от оков. В такие моменты кризисов такие группы, превращенные в возбужденную толпу, могут послужить взрывным устройством, сокрушающим целые страны. Гёте сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». М.М. Пришвин, работая в деревне записал в дневнике 2 июля 1918 г. (вероятно, вспомнив Гёте): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным».
Сравнительно с масштабом революций 1917 г., глубина этого провала в России тогда была не велика. Можно предположить, что в тот исторический момент сложились счастливые условия: культура России переживала подъем, особенно в главной массе населения - крестьян, рабочих и городского среднего класса, а в революции произошел мировоззренческий синтез общинного крестьянского коммунизма с идеалами Просвещения. На этом «двигателе» работал СССР до 1960-х годов и еще тридцать лет по инерции.
Это тоже заметил Пришвин и пишет в дневнике 12 декабря 1918 г.: «Самое тяжкое в деревне для интеллигентного человека, что каким бы ни был он врагом большевиков - все-таки они ему в деревне самые близкие люди… В четверг задумал устроить беседу и пустил всех: ничего не вышло, втяпились мальчишки-хулиганы... Мальчишки разворовали литературу, украли заметки из книжек школы, а когда я выгнал их, то обломками шкафа забаррикадировали снаружи дверь и с криками “Гарнизуйтесь, гарнизуйтесь!” пошли по улице. Вся беда произошла, потому что товарищи коммунисты не пришли, при них бы мальчишки не пикнули». [А 4 июня 1920 г. Пришвин, мечтавший о приходе белых, записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных»].
С 1960-х годов в СССР стали появляться признаки деградации защитных систем против невежества. Это объяснялось нарастанием кризиса индустриализма как общего фундамента цивилизаций независимо от формаций - капитализма или социализма. Такое представление маскировало наши собственные условия, которые порождали и развивали мировоззренческий кризис советского общества. Какое-то время процессы развития и деградации удерживались вблизи динамического равновесия, но перестройка, перераставшая в антисоветскую революцию, с невероятной силой и скоростью столкнула общество и его институты в невежество.
Это состояние непосредственно влияет на доктрину и практику реформы образования. На школу возложили задачу посредством смены программ и учебников по истории, литературе, обществоведению заставить молодежь «поменять ценностные установки» и мировоззренчески разорвать связь с прежними поколениями. Эта программа неразрывна с аномией молодежи, деградацией ее правосознания и с самым массивным и тяжелым процессом - погружением в невежество.
Это состояние социолог квалифицирует так: «Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России» [166]. Подростки с их мышлением - самая уязвимая возрастная часть общества.
Не будем углубляться в историю, рассмотрим именно период срыва массового сознания.
Социолог Г.С. Батыгин указывает на важный факт: «Ни “крестьянские войны” и голод в деревне, ни массовые репрессии, ни низкий уровень жизни не поставили под вопрос существование коммунистического режима. Его крах стал следствием разрушения “социальной теории” и конфликта в дискурсивном сообществе в относительно стабильных политических и экономических обстоятельствах. Он был предуготовлен движением “шестидесятников” и вступил в критическую фазу в период “плюрализма мнений”, обозначенного атакой “докторальной публицистики”, которая стала играть роль альтернативного мозгового центра страны. Атака исходила от идеологических изданий, в числе которых был и теоретический орган ЦК КПСС журнал “Коммунист”. Реформирование “социальной теории” осуществлялось публицистами перестройки путем форсирования моральных требований правды, справедливости, подлинной демократии и свободы» [181, с. 58].
Если отбросить предположения о том, что доктрина реформ, разработанная и одобренная в 1980-е годы, являлась плодом сатанинского заговора против России, остается признать, что ее замысел включал в себя ряд ошибок фундаментального характера. Реформаторы и их советники совершали ошибки, которые можно было предсказать чисто логическим путем, то есть ошибки тривиальные. Эти ошибки - результат невежества.
В 1996 году американские эксперты из школы Д. Гэлбрейта, работавшие в РФ (А. Эмсден и др.), определили: «Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества» [182]. Наконец, они громогласно сказали то, что в узких кругах говорили и западные, и российские ученые.
Страх - понятная эмоция специалистов, чьи рекомендации привели к катастрофе. Но почему этот страх не был обуздан рациональным научным знанием? Объяснить этот феномен - приоритетная задача российской научной общественности. Какова природа невежества, которое привело реформу к тяжелому кризису? Почему была такой быстрой и глубокой деградация когнитивной структуры многих профессиональных сообществ? Дж. Стиглиц подчеркивает: «За последние пятьдесят лет экономическая наука объяснила, почему и при каких условиях рынки функционируют хорошо и когда этого не происходит» [183, с. 253]. Но наши экономисты, проектируя реформы, это знание игнорировали. Причина нашего неизбывного кризиса - именно смесь «страха вредителя» и невежества.
Скольжение к невежеству сообщества обществоведов, а за ними и самого общества, - проблема фундаментальная и системная. О ней не говорят и, тем более, к ней не подходят. Но придется.
Если кто-то согласен с такой оценкой, то я буду выкладывать сырые примеры для обсуждения.
Погружение в невежество
Особый фон реформы российского образования было создан неожиданным и резким провалом культуры, которым можно назвать погружение в невежество. По своему масштабу и динамике это явление надо квалифицировать как национальное бедствие, причем аномальное и, видимо, долгосрочное.
Такие состояния известны истории - они нередко были важным явлением в культуре времен смуты и социальных катастроф. В большей или меньшей интенсивности оно проявляется в период революции. Когда разрушение логики сочетается с невежеством и воспаленным идеологизированным воображением, возникают социально опасные состояния целых социальных групп. Во всех революциях невежество освобождается от оков. В такие моменты кризисов такие группы, превращенные в возбужденную толпу, могут послужить взрывным устройством, сокрушающим целые страны. Гёте сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». М.М. Пришвин, работая в деревне записал в дневнике 2 июля 1918 г. (вероятно, вспомнив Гёте): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным».
Сравнительно с масштабом революций 1917 г., глубина этого провала в России тогда была не велика. Можно предположить, что в тот исторический момент сложились счастливые условия: культура России переживала подъем, особенно в главной массе населения - крестьян, рабочих и городского среднего класса, а в революции произошел мировоззренческий синтез общинного крестьянского коммунизма с идеалами Просвещения. На этом «двигателе» работал СССР до 1960-х годов и еще тридцать лет по инерции.
Это тоже заметил Пришвин и пишет в дневнике 12 декабря 1918 г.: «Самое тяжкое в деревне для интеллигентного человека, что каким бы ни был он врагом большевиков - все-таки они ему в деревне самые близкие люди… В четверг задумал устроить беседу и пустил всех: ничего не вышло, втяпились мальчишки-хулиганы... Мальчишки разворовали литературу, украли заметки из книжек школы, а когда я выгнал их, то обломками шкафа забаррикадировали снаружи дверь и с криками “Гарнизуйтесь, гарнизуйтесь!” пошли по улице. Вся беда произошла, потому что товарищи коммунисты не пришли, при них бы мальчишки не пикнули». [А 4 июня 1920 г. Пришвин, мечтавший о приходе белых, записал в дневнике: «Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных»].
С 1960-х годов в СССР стали появляться признаки деградации защитных систем против невежества. Это объяснялось нарастанием кризиса индустриализма как общего фундамента цивилизаций независимо от формаций - капитализма или социализма. Такое представление маскировало наши собственные условия, которые порождали и развивали мировоззренческий кризис советского общества. Какое-то время процессы развития и деградации удерживались вблизи динамического равновесия, но перестройка, перераставшая в антисоветскую революцию, с невероятной силой и скоростью столкнула общество и его институты в невежество.
Это состояние непосредственно влияет на доктрину и практику реформы образования. На школу возложили задачу посредством смены программ и учебников по истории, литературе, обществоведению заставить молодежь «поменять ценностные установки» и мировоззренчески разорвать связь с прежними поколениями. Эта программа неразрывна с аномией молодежи, деградацией ее правосознания и с самым массивным и тяжелым процессом - погружением в невежество.
Это состояние социолог квалифицирует так: «Общество постепенно отучили размышлять. Эта усиливающаяся тенденция принимается без возражения и им самим, так как осознание происшедшего приводит к глубокому психологическому дискомфорту. Массовое сознание инстинктивно отторгает какой-либо анализ происходящего в России» [166]. Подростки с их мышлением - самая уязвимая возрастная часть общества.
Не будем углубляться в историю, рассмотрим именно период срыва массового сознания.
Социолог Г.С. Батыгин указывает на важный факт: «Ни “крестьянские войны” и голод в деревне, ни массовые репрессии, ни низкий уровень жизни не поставили под вопрос существование коммунистического режима. Его крах стал следствием разрушения “социальной теории” и конфликта в дискурсивном сообществе в относительно стабильных политических и экономических обстоятельствах. Он был предуготовлен движением “шестидесятников” и вступил в критическую фазу в период “плюрализма мнений”, обозначенного атакой “докторальной публицистики”, которая стала играть роль альтернативного мозгового центра страны. Атака исходила от идеологических изданий, в числе которых был и теоретический орган ЦК КПСС журнал “Коммунист”. Реформирование “социальной теории” осуществлялось публицистами перестройки путем форсирования моральных требований правды, справедливости, подлинной демократии и свободы» [181, с. 58].
Если отбросить предположения о том, что доктрина реформ, разработанная и одобренная в 1980-е годы, являлась плодом сатанинского заговора против России, остается признать, что ее замысел включал в себя ряд ошибок фундаментального характера. Реформаторы и их советники совершали ошибки, которые можно было предсказать чисто логическим путем, то есть ошибки тривиальные. Эти ошибки - результат невежества.
В 1996 году американские эксперты из школы Д. Гэлбрейта, работавшие в РФ (А. Эмсден и др.), определили: «Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества» [182]. Наконец, они громогласно сказали то, что в узких кругах говорили и западные, и российские ученые.
Страх - понятная эмоция специалистов, чьи рекомендации привели к катастрофе. Но почему этот страх не был обуздан рациональным научным знанием? Объяснить этот феномен - приоритетная задача российской научной общественности. Какова природа невежества, которое привело реформу к тяжелому кризису? Почему была такой быстрой и глубокой деградация когнитивной структуры многих профессиональных сообществ? Дж. Стиглиц подчеркивает: «За последние пятьдесят лет экономическая наука объяснила, почему и при каких условиях рынки функционируют хорошо и когда этого не происходит» [183, с. 253]. Но наши экономисты, проектируя реформы, это знание игнорировали. Причина нашего неизбывного кризиса - именно смесь «страха вредителя» и невежества.
Скольжение к невежеству сообщества обществоведов, а за ними и самого общества, - проблема фундаментальная и системная. О ней не говорят и, тем более, к ней не подходят. Но придется.