БЕСЫ НА ЧЕРДАКЕ, БЕЗУМИЕ В ДОМЕ
Путь в тысячу ли, вестимо, начинается с первого шага, но рано или поздно приходит время и для шага последнего. История с моим путешествием на край географии завершается слегка трагически и скоропалительно, словно жизнь, нежданно прерванная оторвавшимся тромбом. Но хули, пацанчики, нам ли быть в печали!
Моя последняя ночь в Барите (хотя я ещё не предполагал тогда, что она станет последней) оказалась беспокойной. И не шум дождя за окном, не пиво, выпитое накануне, были причиной: это демоны не давали мне покоя до самого рассвета. Сквозь сон, ворочаясь на матрасе, я то и дело слышал над собой цокот копыт.
КРЕСТЬЯНИН НА ЧАС. 12 ИЮЛЯ
Только когда тьма за окном начала рассеиваться, и петухи наверняка должны были прокричать трижды, моё блатное сердце не выдержало. Так-то я пацан не из робких. Подскочив, нащупал в сенцах топор и с мыслью «зарублю на хуй пидораса» полез на чердак. Резко распахнул чердачную дверцу, чтобы супостат не успел затихариться, и вскочил в мутное пространство. На чердаке никого не было. То есть совсем. Чердак у Паши, надо сказать, преизрядный, и на нём без проблем можно было бы оборудовать второй этаж, но братану - в одну-то каску - достаточно и первого. Было пыльно, было пусто, на балке висело несколько связок веников, торчала колченогая тумбочка да разъёбанный каркас железной кровати. «Ан, демонов-то и нет», - мелькнуло у меня в головушке. Я прикрыл дверь на вертушку и спустился вниз, будучи в полном ахуе.
Вернувшись в избу, снова улёгся в постель (я так и бегал на битву в труселях и с топором, должно быть, ржачно смотрясь со стороны). Какое-то время вялился без сна, перебирал в мозгу сколько-нибудь материалистические объяснения, но так ничего и не придумал. Самое любопытное, что и шаги наверху тоже стихли. Я попробовал подремать, но сон был безнадёжно испорчен, и я тупо пялился на стенку, где ПалИваныч оборудовал самопальную экспозицию из своих резных работ, фотографий и репродукций картин. В конце концов это остолбенело, и я поднялся, хотя было всего шесть утра. Но на день я запланировал кучу дел, так что валяться дальше смысла не было.
С вёдрами я пошёл на колонку обливаться и тут увидел ещё целую компашку демонов: чуть выше по улице на каких-то деревяшках восседали две лягушки-алкашки и пара их засиняченных кавалеров. Пьяные люди разговаривать тихо не умеют, и вся четвёрка вразнобой блажила, как быки на морозе. Не обращая внимания на них, я набрал воды и принялся обливаться. Алканавты прихуели, глядя на меня: такого чуда в своём Барите они ещё не видывали. Потом один из них, неопределённого возраста, встал и развинченной походочкой подхилял ко мне, вихляясь, как шлюха. Так обычно ходят наблатыканные черти, несколько раз отсидевшие на сутках либо отмотавшие полгода за кражу мешка картохи.
Не дойдя пары шагов, чувачок с минуту молча разглядывал меня, прежде чем молвил уважительно:
- А ты, бля, здоровый.
- Меньше бухай и ты таким же будешь, - в тон ему невежливо ответил я.
- А где дядя Паша?
- В отъезде. Я за него. - Я повернулся и пошёл к воротам, давая понять, что на общуху со всякими чмошниками не настроен. Бухарик остался в каких-то своих тягостных раздумьях.
Не эта ли пиздобратия шарилась всю ночь на чердаке? - подумал было я, но тут же отмёл эту мысль: чердачная дверь была заперта снаружи, когда я полез туда.
С утра пораньше я забабашил вегетарианский супец с вермишелью, замутил чайку и отзавтракал, полный надежд. Похмелье меня не мучило, грозовые тучи ушли безвозвратно, и день обещал быть жарким. Я запланировал позагорать с тяпкой в картофельных рядках и хорошенько заняться своей бибикой: краска на дисках облезла, и я привёз с собой в Урск бутылку с кузбасслаком. Надо было снять с машины колёса, очистить диски от ржавчины и покрасить. Но сначала я надумал устроить верному коняге помойку: притащил с колонки воды и начал вдумчиво пидорасить кузов. На пригреве сырые разводы высыхали махом. Не успел я сделать и половины работы, как в кармане блямкнул телефон. Я открыл эсэмэску и офигел: телеграфным слогом, презирая запятые, братан извещал: «я на автобусе на 12 с гурьевска буду еду с белово п». Видно, где-то говно попало в вентилятор, потому что я ожидал возвращения ПалИваныча дней через пять, не раньше.
Я продолжил мыть бибику, между делом оповестив соседского старичилу, что Паша возвращается уже сегодня. Периодически я поглядывал на улицу, гадая, в какой миг вернётся хозяин, но хуй-то угадал: ПалИваныч появился со стороны, откуда я мог ждать его менее всего. Он перелез через соседский забор, который примыкал к его участку сзади, махал мне рукой и кричал: «Всё получилось! Я вышел из ворот своего дома, а вернулся с другой стороны!». И начал сбивчиво объяснять мне, что в каждом путешествии главное - это вернуться в исходную точку с обратной стороны, замыкая круг. Я насторожился, ощутив неладное, но встретил Пашу радостно: мы обнялись, и я предложил братану ополоснуться с дороги в баньке, где вода со вчерашнего дня была ещё тёплой.
ПалИваныч сходил в баню, вернулся в серо-голубом махровом халате, что твой помещик, и уважительно сказал: «Вот ни хуя ты порядок у меня везде навёл! Я так не умею». Мне оставалась только возгордиться. Потом Паша погладил себя по обстриженной под ноль башке и заявил: «Теперь мы с тобой - точно братья: на одно лицо!». В ответ на мой молчаливый вопрос он развёл руками и ответил: «Это - любовь!».
Оказывается, брат мой уже некоторое время был влюблён в парикмахершу из Гурьевска. Надо знать ПалИваныча: имея внешность, от которой бабы должны кончать, не сходя с места, он робок в общении с прекрасным полом и мыслит романтичными категориями куртуазной эпохи, когда тёлкам полагалось руки целовать и всё такое. Как-то, помнится, он вздыхал по торгашке с гурьевского вещевого рынка, ходил прицениваться к барахлу, которым бабёнка торговала, вёл с ней душевные беседы, пока наконец не решился на подвиг. Здоровенный пожилой мужик написал унылое стихотвореньице, в котором вздохи стрёмно соседствовали с цветами и звёздами, пришёл на рынок, сунул возлюбленной в руки листок со стишком и позорно бежал.
Целую неделю после этого он только и размышлял о том, какое впечатление произвела поэза на предмет его любви. Наконец решился и поехал в Гурьевск. Только что Паша вошёл в торговый ряд, торгашки, завидя его, давай каждая фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись в сторону. Только что пальцем не показывали. Когда братан рассказывал мне об этом, я втайне скрипел зубами и думал о том, как бы перемудохать битой всех тупых блядёшек, неспособных понять истинные чувства моего родственника.
На сей раз это была брадобрейка. Неоднократно Паша стригся у неё и пытался завязать знакомство, но тёлка воспринимала его только как очередную голову для стрижки, и все старания ПалИваныча оставались втуне. Но, возвращаясь из Ёбурга, он ощутил в себе силу духовную, вошёл в парикмахерскую и рубанул, усевшись в кресло: «Стриги под ноль!». Результат вы увидели. Я налил братану чашку супа, нарезал солёного сала, который Путинцев привёз из странствий, и с удовольствием смотрел, как он ест.
Рассказывая о том, что успел сделать за эти дни, я пожаловался ПалИванычу на козни потусторонних сил, лишивших меня сна. К моему удивлению, брателло равнодушно выслушал мой мистический рассказ и лишь махнул рукой:
- Это кот.
- Кот в сапогах? - подъебнул я его.
- Нет, обыкновенный бродячий кот. Приблудился и ошивается на чердаке. Он по зиме где-то отморозил лапы до самых костей, вот и ходит наверху, стучит культяшками.
Блядь, я был разочарован: все мои хитроумные построения о причинах шума на чердаке были разрушены каким-то сраным кошаком с обмороженными лапами!
Хлебая супчик, Паша делился впечатлениями от поездки. Встреча выпускников удалась в лучшем виде: то ли вуз, то ли кто-то из богатеньких буратин оплатил тусовку в одном из корпусов, где в столовой была накрыта поляна, и мальчики с девочками по истечении сорока лет прибухивали и вспоминали былое, хлопая друг друга по дряблым спинам и жопам. Всё было сопливо и трогательно, как и должно.
Паша наконец-то встретился со своими одногруппниками, которые столь долго зазывали его в Ёбург. Они фестивалили весь день, до окончания торжества, но всё было мало, и один из чуваков пригласил их к себе за город на дачу. Тесной компашкой они поехали туда, гужевались ночь напролёт и угомонились только под утро. На следующий день, как водится, карета превратилась в тыкву, и все взрослые дяденьки и тётеньки неловко поглядывали друг на друга в ожидании расставания.
Почему ПалИваныч не остался в городе своей юности подольше - он скромно умолчал. Был ли это бытовой конфликт между старыми товарищами или брат осознал древнюю истину о реке, в которую невозможно войти дважды - хуй бы знал. Целый день потом Паша болтался по изменившемуся до неузнаваемости Свердловску, съездил в Ревду, где начинал свою трудовую и семейную жизнь, а потом махнул рукой и подался покупать обратный билет на поезд. Надо всегда быть осторожным с воспоминаниями и мечтой, которая может сбыться.
Чем дальше, тем больше я начинал ощущать, что путешествие в город юности вывело психику ПалИваныча из равновесия. Он и так-то иногда - сказывается одиночество и отсутствие регулярной ебли - принимается подгонять: то учит окружающих мыться водой с красным перцем - для пополнения энергетики в организме, то утверждает, что певичка Алсу является его космической женой. Народишко, в том числе и родня, шарахается и сторонится Путинцева, и только я воспринимаю его спокойно в любом состоянии. Но тут не выдержал даже я. Когда Паша принялся вещать о некой иконе, которая даёт роду Путинцевых право царствовать в России (ну хули, от Путина до Путинцева - всего-то один шаг), меня начало подплющивать. Я вышел на крыльцо, позвонил марушке и сообщил, что срочно возвращаюсь. В трубке было слышно даже издали, как моя девочка звонко хлопает в ладоши.
Паша с дороги устал настолько, что моё известие о скоропостижном отъезде воспринял спокойно. Я выгнал машину за ворота и наскоро пошвырял в неё баулы. Мы простились, пихая друг дружку кулаками в плечо и приговаривая: «Ну, давай, короче». Забегая вперёд, скажу, что в следующий раз встретиться нам доведётся лишь через несколько месяцев, на восьмидесятилетний юбилей моего бати.
Я тронул бибику, оставляя позади гостеприимный дом на Максима Койкого, брата Пашку и двух диких кысок. Так всегда и бывает: думаешь, что покидаешь какое-то полюбившееся место ненадолго, а потом оказывается, что навсегда... Я выехал из Барита и потрусил в сторону Красного. Слева по борту проплыла гора Копна, чуть дальше - озеро рядом с деревушкой Апрелька. По хорошему, оно стоит отдельного рассказа: озеро, согласно легендам, появилось на месте затопленного карьера, в котором когда-то работали зеки. Поскольку озёрные глины содержат в себе немало меди, вода в озере имеет зеленовато-бирюзовый оттенок. Пиплз восторгается, а ебанутые хипстеры сделали тысячи себяшек на берегу озера. Ещё дальше промелькнула за окном автомобиля Хрестиновка, где когда-то раньше, в незамутнённом прошлом, жили Путинцевы. Потом, оставив в стороне деревеньки с потешными наименованиями Харьков Лог и Кокуй, я выбрался на трассу и погнал машину в сторону Ленинска-Кузнецкого. Я возвращался домой...
Рассказ мой был долог, и многие из читателей малодушно сошли с дистанции, не выдержав до конца. Что поделать: мир разрывает наше сознание на мелкие осколки, мешая сосредоточиться. Люди в большей степени привыкли смотреть ролики на Ютубе, нежели эпические кинополотна, а огрызки фраз в Твиттере давно победили чтение толстых романов. Постепенно эволюционирует в эту же сторону и Живой Журнал, желтея и загнивая. Только я, бухнув за успех своего безнадёжного дела, пытаюсь противостоять деградации и упорно размещаю тут длинные полотна текстов. Не сумевшим надолго сконцентрировать внимание и махнувшим рукой - за попытку спасибо. Всем тем, кто стоически дочитал этот цикл постов до конца, я вручаю виртуальный орден Сутулова и обещаю после их смерти установить на родине их же бюст из говна.
ЗДЕСЬ ИСТОРИЯ НАЧИНАЕТСЯ:
ДВАДЦАТЬ ЧАСОВ СУЕТЫ
ЗОЛУШОК ПОПАДАЕТ В КАПКАН
БОЛЬШОЙ ПОМОЕЧНЫЙ ДЕНЬ
СИНЕМАТОГРАФ БОЛЬШОГО БОДУНА
КРУГОСВЕТКА: ОТ БАРИТА ДО УРСКА
СЕГОДНЯ МНЕ С КОЗЛАМИ ПО ПУТИ
А ВОТ ТУТ ПРОЖИВАЕТ МОЯ ЗАБАВНАЯ КНИЖИЦА: