ТАРКОВСКИЕ: ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ (часть 13)
Константин Васильев. Нашествие. 1973 г.
«Кто выживет - безсмертен будет…»
Вы нашей земли не считаете раем,
А краем пшеничным, чужим караваем.
Штыком вы отрезали лучшую треть.
Мы намертво знаем, за что умираем:
Мы землю родную у вас отбираем,
А вам - за ворованный хлеб - умереть.
Арсений ТАРКОВСКИЙ. 1941 г.
Этот пост мы начнем со стихов Арсений Тарковского «Близость войны» (1939), одного из тех стихотворений-предчувствий, в которых, по определению Анны Ахматовой, «потаенный таился гул»:
Кто может умереть - умрет,
Кто выживет - безсмертен будет,
Пойдет греметь из рода в род,
Его и правнук не осудит.
На предпоследнюю войну
Бок о бок с новыми друзьями
Пойдем в чужую сторону.
Да будет память близких с нами!
Счастливец, кто переживет
Друзей и подвиг свой военный,
Залечит раны и пойдет
В последний бой со всей Вселенной.
И слава будет не слова,
А свет для всех, но только проще,
А эта жизнь - плакун-трава
Пред той широкошумной рощей.
Москва. Эвакуация. Осень 1941 г.
Одному из первых, уже военных стихов «Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!» (1941) Арсений Александрович предпослал эпиграф из «Слова о полку Игореве»: «Кони ржут за Сулою…»
Что свидетельствует, на наш взгляд, о том, что воспринимал он случившееся не просто как столкновение между СССР и «гитлеровской Германией», а как «вечный бой», перманентно бушующий на Руси.
Именно война соединила его поступки, чувства и поэзию в единое неразъемное целое.
А начиналась она для 34-летнего поэта очень непросто - эвакуацией.
Нет больше ни приюта, ни покоя,
Ни ангела над пропастью беззвездной.
Ноябрь 1941 г.
На одном из московских вокзалов. Осень 1941 г.
В воспоминаниях одного из знакомых Арсения Тарковского (Александра Лаврина) сохранилась запись рассказа поэта о той неразберихе, которая царила в те дни в столице:
«Первые две недели октября в Москве не было людей, уверенных, что Москву врагу не отдадут. Было много - слишком много тех, кто полагал, что немцы столицу возьмут.
Москву эвакуировали. Союзу писателей, которым заправляли Фадеев и Кирпотин, было предложено покинуть город. […]
В эти октябрьские дни в Москве жгли архивы. Черный пепел, как снег на негативе, летал в воздухе, устилал мостовые и тротуары. Этот пепел почему-то казался липким. Было неприятно до отвращения, когда, подхваченный порывом ветра, он касался лица. […]
В коридорах Союза писателей шли разговоры, исполненные отчаяния. В одном из закутков Тарковский столкнулся с Фадеевым.
- Александр Александрович, неужто уезжать? Организуем партизанский отряд, не это, так что-нибудь другое! Надо ведь что-то делать!
Фадеев прищурился, пальцы правой руки потянулись к верхней пуговице гимнастерки.
- Уезжайте, какой там отряд! - И безнадежный жест рукою: мол, все пропало! […]
И вот - вокзал. Огромный зал ожидания. […]
Зал, усеянный чемоданами. Снаружи - бьют зенитки. Какие-то военные на глазах у народа срывают ромбики с петлиц. […]
Эвакуированные в ожидании эшелона на Казанском вокзале. 1941 г.
Безконечная беготня из зала ожидания на перрон, с перрона - снова в зал ожидания. […]
Наконец писатели вверзлись в теплушку, не зная, когда пойдет и пойдет ли вообще поезд. Рядом расположилась еврейская семья железнодорожницы. Тюки вещей. Полусумасшедший старик мочится на них. Железнодорожница раздраженно повторяет мужу, свешивающему фонарь к полу:
- Исаак, ты светишь мышам! Ты светишь мышам, Исаак! [...]
Поезд дергается, набирает ход».
Через несколько дней прибыли в Чистополь…
За два месяца пребывания там вместе с другими писателями в эвакуации Арсений Тарковский написал в Президиум Союза писателей одиннадцать писем-заявлений с просьбой направить его на фронт.
Это удалось ему лишь в декабре 1941 г.
В звании интенданта 3-го ранга он поступил на службу военным корреспондентом газеты 16-й армии «Боевая тревога».
Арсений Тарковский. 1942 г.
Будучи журналистом он участвовал в боях под Москвой, на Западном, Брянском, Втором Белорусском и Первом Прибалтийском фронтах.
В 1942 г. 16-я армия была переименована во 2-ю Гвардейскую.
А Арсений Тарковским был награжден орденом Красной Звезды.
Продолжение следует.