Монголия - "Коллеги (начало)"
Дорогие друзья!
Продолжаю публикацию своих воспоминаний о работе в Монголии.
В экспедициях всегда формировался свой специфический коллектив. Вообще жить и работать в полях не просто, и дело даже не в физических нагрузках, либо в каких-то лишениях или природных катаклизмах, - 24 часа находиться на виду, среди ограниченного количества людей, у каждого свой характер, свои привычки, свои достоинства и недостатки - это не просто.
К этому, с одной стороны, нужно быть готовым, а, с другой стороны, этому, что называется, не научишь - либо у тебя есть способность уживаться, находить компромиссы, соответствовать коллективу, либо нет. Кстати, за все 18 лет моих полей многие уходили, иногда уходили совсем из геологии, поняв, что это не для них, иногда уходили из конкретного полевого коллектива. И что интересно, иногда очень даже уживались в каких-то других отрядах, других партиях и были, что называется, душой компании.
В Монголии я познакомился с многими замечательными людьми. И в этой главе мне хочется вспомнить их и рассказать о них.
Начну я, наверное, с очень незаурядной женщины - геолога от Бога, бывшей моей научной руководительницы - Елены Борисовны Высокоостровской.
Это была удивительная женщина. Во-первых, настоящий полевик, и многому, в том числе, как это не странно прозвучит, умению мужественно терпеть и преодолевать любые трудности я научился у неё. Когда я пришёл работать в ВИРГ (Всесоюзный институт разведочной геофизики), мне было 25 лет. Она была где-то раза в два меня старше. У неё были потрясающе красивые волосы, ярко синие глаза. Она была строгой, требовательной руководительницей. Мы все её немножко побаивались, но, безусловно, уважали. Как только мы выезжали в поле, она начинала есть чеснок. Это было ужасно, потому что каждые 10 минут она из кармана штормовки доставала очередной зубчик. Она делала это всегда - в маршруте, когда мы камералили, а когда мы ели, это была отдельная песня - тут чеснок шёл вообще немеренно.
Елена Борисовна была очень спортивной - каждое утро делала зарядку. Если мы находились в стационарной базе, где у нас был душ, обязательно его принимала, причём делала это с весны, до поздней осени. Мы друг другу любили пересказывать историю, которая произошла в конце октября на нашей базе в Сайншанде. По ночам уже ударяли заморозки, а у нас был от скважины прямо по земле разведён по вагончикам, в том числе в душ, водопровод. И в одно прекрасное утро трубы от мороза замёрзли. Встав рано утром покурить, народ увидел растерянную Елену Борисовну, которая, выйдя из душа, удивлённо сказала: "Мальчишки, что-то воды нет". Причём, была она в одном купальнике (так она делала всегда). Народ, стоя в ватниках и вязаных шапках на крыльце, курил и втолковывал Елене Борисовне, что вода не кончилась, а замёрзла, потому что на дворе минус пятнадцать.
В той же Сайншанде помню историю, как Елена Борисовна с бывшим начальником партии, который сидел за рулём, ехала на УАЗике. Ехать нужно было около тысячи километров. И вот где-то на полпути в абсолютно безлюдном гобийском месте машина перевернулась пару раз, и, к счастью, встала на колёса. Пробило колесо. Елену Борисовну сильно всю расцарапало, была она вся в синяках. Досталось и начальнику партии, который был может быть даже моложе её, но повёл себя в этой ситуации, мягко говоря, не по-мужски - начал причитать, конючить. Во-первых, он понимал, что ему придётся отвечать за эту аварию, а, во-вторых, он абсолютно не знал, что делать - связи с ними никакой не было, искать бы их начали только на вторые сутки. Раны они кое-как, взяв йод и бинты из аптечки, замазали и забинтовали. Этот лёлик собирался сидеть и ждать двое суток у машины, но не такой была Елена Борисовна. Она пинками заставила его помочь ей поменять запаску, потом сама села за руль (машина оказалась на ходу) и гнала её 500 километров под причитания начальника партии. Когда они въехали на территорию базы, мы все бросились к разбитому УАЗику. Елена Борисовна, как ни в чём не бывало, сказала: "Выгружайте товарища!", а сама пошла в первый отдел сдавать карты. Одним словом - мужественная женщина!
Как я уже говорил, она была геологом от Бога, доктором наук, выдающимся геохимиком. Её энтузиазм в познании геологических тайн был бескрайним. Я обычно работал с ней в паре. Доставалось мне круто, потому что то и дело она говорила: "Серёжка, сбегай на ту горушку, померяй там". Потом показывала в противоположную сторону на горушку километрах в трёх: "Серёжка, а теперь сбегай и померяй там". Ну, Серёжка ноги в руки и бегом.
Кстати, очень часто не бесполезно - чутьё у неё было великолепное, иногда она аномалии, что называется, визуально чувствовала, может действительно по какому-то цвету пород или по изменению пород. Вообще с ней было очень интересно работать.
Давным-давно уйдя на пенсию, сейчас она работает в Питере оператором газовой котельни, потому что сидеть без дела она не может. Ей далеко за 70, но она также бодра и энергична. Я надеюсь, она на меня не обидится, если выдам её небольшую семейную тайну - совсем недавно я узнал, что год назад она вышла замуж. Счастья, здоровья и любви Вам, дорогая Елена Борисовна!
* * *
Следующий, о ком я хочу написать, - это Пётр Иванович Коробицын, легенда Зеленогорской экспедиции.
Как я уже писал, мы работали в аэропартии. У нас был самолёт, который летал по маршруту. Штурман регулярно делал аэрофотосъёмку, фиксировал радиоактивные места, где были приборами обнаружены аномалии, для того, чтобы можно было потом привязать данные к местности. И вот эту самую фотоплёнку (широкие бобины) нужно было проявлять, а Пётр Иванович Коробицын был как раз фотолаборантом. Вообще-то он себя гордо именовал фотографом и действительно фотографировал очень много всех нас. Когда мы стояли недалеко от монгольских населённых пунктов, он подхалтуривал, снимая и делая фотографии для монгол.
Помню, на базе в Арвай-Хээре подъезжает со стороны города грузовик битком набитый монголами. Они гурьбой зашли в лагерь, что-то стали говорить по-своему, очень быстро мы поняли, что им нужен Петя, который в прошлые выходные выезжал в город и устроил там фотосессию, и вот клиенты приехали получить свои фотографии. А надо сказать, что у Петра Ивановича, при огромном числе человеческих и личных достоинств, имелся один большой недостаток - он был очень крепкий поддавоха. Трезвым его, наверное, никто никогда не видел. Он жил прямо в фотолаборатории, в отдельном домике, на двери которого всегда висела строгая табличка: "Не входить, идёт проявка". Проявлял фотоплёнки Пётр Иванович примерно раза два в неделю, занимало это несколько часов. Всё остальное время, если сказать по-простому, Пётр Иванович "квасил". Но начальник партии, да и любой другой боялся к нему зайти, потому что, чёрт его знает, а вдруг действительно он там проявляет, а ты, открыв дверь, засветишь плёнку, потом уже не заставишь самолёт снова летать по тому месту, фотоснимки которого были засвечены. Так вот, мы начали стучаться к Петру Ивановичу. Долго никто не отвечал. Потом раздались какие-то невразумительные звуки и на пороге всклокоченный, заспанный и видно, что с глубокого похмелья, в одних трусах и майке предстал Пётр Иванович. Мы растолковали ему, что приехали его клиенты, которые хотят получить фотографии. Пётр Иванович посмотрел на всех мутными глазами, икнул, произнёс: "Ай момент!", и скрылся в домике. Там что-то загрохотало, мне даже показалось, что раздался звук падающего тела, но, тем не менее, минут через пять всё в тех же трусах и майке он вышел, держа в руках огромную пачку чёрно-белых фотографий. Монголы, радостно галдя, его окружили, и он начал, не глядя на снимки, раздавать их клиентам. Те радостно хватали снимки, и тут же начинали возмущаться, потому что на них были не они. Они тыкали чужие фотографии каких-то других монгол Петру Ивановичу под нос, что-то бурно говорили ему, жестикулировали. Мы догадались, что Петя раздаёт фотографии не глядя, и сказали ему об этом. Его мутные глаза на секунду прояснились: он посмотрел на нас, потом на лица монгол, а потом сказал: "Какая им, хрен, разница, они все на одно лицо". Вот такой был замечательный фотограф Пётр Иванович Коробицын.
Кстати, кличка у него была Огурчик, потому что, находясь всё время, мягко говоря, не в очень трезвом виде, он при любых попытках указать ему на это, всегда твёрдо и убежденно говорил: "Да как вы так можете говорить, я же как огурчик!" Так вот этот "Огурчик" за ним и закрепился.
Баек про него меряно, не меряно. Потом, когда я опишу краткий период своего руководства лётным отрядом, я ещё расскажу про него. А сейчас всего лишь одна байка-быль о том, как Пётр Иванович пересекал советско-монгольскую границу.
Как я уже говорил, костяк всей нашей аэропартии составляла Зеленогорская экспедиция, которая находилась в городе Свердловске. С нами ещё работала "Сосна" (это Сосновская экспедиция, г.Иркутск), немножко из "Берёзы" (это Берёзовская экспедиция, г.Новосибирск). В поля выезжали где-то в апреле-июне, год на год не приходился, иногда возникали какие-то сложности с оформлением документов, ещё с чем-то. Обычно из Свердловска народ ехал в поезде большим табором. Иногда, бывало, что почти два вагона занимали сотрудники экспедиции. И вот однажды, весной, народу раздали билеты, в которых было обозначено время отправления поезда. Поезд был проходящий (Москва-Улан-Батор), стоял он на станции Свердовск-Пассажирская минут 10. Поэтому все приехали пораньше, часть вещей заблаговременно была отправлена контейнерами, но всё равно поклажи у все набралось. Пётр Иванович, как всегда, опаздывал. Народ уже сел в вагоны. Ребята заняли купе. Одно место держали для Петра Ивановича. Когда до отправления осталась буквально минута, на перроне появился Пётр Иванович. Раскрасневшись, он тащил огромный чемодан. Парни выскочили на перрон, подхватили огромный чемодан фотографа, затолкали обоих в вагон - слава Богу, все успели.
И вот рассказ Шурцов, бортоператоров. (Шурцы, потому что бортоператором работали Саша Шевела (царство ему Небесное) и Саня Кусов. Обычно они всегда держались друг дружку, поэтому их звали Шурцы.) Поезд тронулся, все стали рассаживаться, чемодан Петра Ивановича с большим трудом взгромоздили на третью полку, и тут Огурчик оживился: "Ну-ка, мальчишки, снимайте чемодан, мне кое-что достать нужно". Энтузиазма снимать, а потом опять поднимать такой тяжеленный чемодан ни у кого не было, но Огурчик настаивал. Ребята вдвоём, кряхтя, еле-еле спустили чемодан на нижнюю полку. Огурчик торжественными движениями, постоянно оглядываясь и подмигивая всем остальным, находящимся в купе, стал театральным жестом нажимать на замки, которые щёлкнули, и вот он открыл свой чемодан. Народ вздрогнул: в чемодане не было ничего, кроме десятка трёх "маленьких", они лежали как снаряды - головками друг к другу, сверху лежала нетолстая пачка газет, которой бутылки с водкой прижимались к крышке чемодана, чтобы не брякали.
Огурчик потёр руки и сказал: "Ну, что, за отправление?" И понеслось. До границы езды было четверо суток. Все два вагона по очереди приходили в это купе, сначала принять за отправление, потом чтобы полечиться, потом опять за что-то - одним словом, было круто. Круче всех в пути "отдыхал" сам Пётр Иванович. И получилось так, что когда поезд прибыл в Наушки, где была советско-монгольская граница и нужно было проходить паспортный и таможенный контроль, Пётр Иванович лежал на второй полке, мягко говоря, никакой. Зашёл пограничник, стал собирать паспорта. Благо, паспорт Огурчика ребята заранее приготовили - отдали паспорта.
Пограничник ушёл. Потом пришёл таможенник, раздал таможенные декларации, сказал, чтобы все заполнили. Все сели заполнять. Попытались растолкать Огурчика, но это было бесполезно. Пришёл таможенник, стал собирать декларации, увидел, что одной не хватает, подошёл к Огурчику и стал его расталкивать. Тот что-то непонятное промычал, брыкнулся, явно не собираясь заполнять декларацию. Народ понимал, что это бесполезно, потому что уже пытался его растолкать ещё до таможенника. Таможенник взбеленился и сказал, что сейчас высадит этого деятеля.
Ну, тут мужики просто стащили Петра Ивановича, нахлопали его по щекам, всучили ему ручку и сказали: "Пиши, балда, а то больше никуда не поедешь". Огурчик, упёршись лбом в стекло, загораживая руками декларацию, высунув язык, долго-долго сопел, что-то карябая на бланке. Потом сложил бланк пополам, улыбнулся всем, попросил, чтобы его подняли на полку и велел позвать таможенника. Народ загрузил Петра Ивановича на полку, никому и в голову не пришло развернуть декларацию и посмотреть, что же там Пётр Иванович написал. Позвали таможенника и вручили ему сложенную декларацию. Он её разворачивает - и тут у него аж скулы свело от негодования. Он начал махать декларацией, держа её в одной руке, раскрывать рот, набирая побольше воздуха, чтобы начать ор, а другой рукой стаскивать Петра Ивановича со второй полки. Ребята взяли у таможенника декларацию, развернули и увидели - поперёк декларации печатными буквами было написано: "Пётр Коробицын, Советский Союз". Народ застонал. Таможенника было не угомонить, он ничего слышать не хотел о необходимости Петра Ивановича при проведении поисковых работ, да ещё на уран!, о значимости советско-монгольской дружбы и о многих других аргументах. Пришлось звать партийное начальство, которое кулаком пиная уже поднятого Петра Ивановича под ребро, очень ласково и просительно уговаривало таможенника простить Огурчика. Кто-то из девчонок заполнил декларацию за Петра Ивановича, его заставили расписаться. По-моему, не обошлось без презента таможеннику, может даже из того самого чемодана.
Но, в конце концов, Пётр Иванович благополучно пересёк советско-монгольскую границу.
Продолжаю публикацию своих воспоминаний о работе в Монголии.
В экспедициях всегда формировался свой специфический коллектив. Вообще жить и работать в полях не просто, и дело даже не в физических нагрузках, либо в каких-то лишениях или природных катаклизмах, - 24 часа находиться на виду, среди ограниченного количества людей, у каждого свой характер, свои привычки, свои достоинства и недостатки - это не просто.
К этому, с одной стороны, нужно быть готовым, а, с другой стороны, этому, что называется, не научишь - либо у тебя есть способность уживаться, находить компромиссы, соответствовать коллективу, либо нет. Кстати, за все 18 лет моих полей многие уходили, иногда уходили совсем из геологии, поняв, что это не для них, иногда уходили из конкретного полевого коллектива. И что интересно, иногда очень даже уживались в каких-то других отрядах, других партиях и были, что называется, душой компании.
В Монголии я познакомился с многими замечательными людьми. И в этой главе мне хочется вспомнить их и рассказать о них.
Начну я, наверное, с очень незаурядной женщины - геолога от Бога, бывшей моей научной руководительницы - Елены Борисовны Высокоостровской.
Это была удивительная женщина. Во-первых, настоящий полевик, и многому, в том числе, как это не странно прозвучит, умению мужественно терпеть и преодолевать любые трудности я научился у неё. Когда я пришёл работать в ВИРГ (Всесоюзный институт разведочной геофизики), мне было 25 лет. Она была где-то раза в два меня старше. У неё были потрясающе красивые волосы, ярко синие глаза. Она была строгой, требовательной руководительницей. Мы все её немножко побаивались, но, безусловно, уважали. Как только мы выезжали в поле, она начинала есть чеснок. Это было ужасно, потому что каждые 10 минут она из кармана штормовки доставала очередной зубчик. Она делала это всегда - в маршруте, когда мы камералили, а когда мы ели, это была отдельная песня - тут чеснок шёл вообще немеренно.
Елена Борисовна была очень спортивной - каждое утро делала зарядку. Если мы находились в стационарной базе, где у нас был душ, обязательно его принимала, причём делала это с весны, до поздней осени. Мы друг другу любили пересказывать историю, которая произошла в конце октября на нашей базе в Сайншанде. По ночам уже ударяли заморозки, а у нас был от скважины прямо по земле разведён по вагончикам, в том числе в душ, водопровод. И в одно прекрасное утро трубы от мороза замёрзли. Встав рано утром покурить, народ увидел растерянную Елену Борисовну, которая, выйдя из душа, удивлённо сказала: "Мальчишки, что-то воды нет". Причём, была она в одном купальнике (так она делала всегда). Народ, стоя в ватниках и вязаных шапках на крыльце, курил и втолковывал Елене Борисовне, что вода не кончилась, а замёрзла, потому что на дворе минус пятнадцать.
В той же Сайншанде помню историю, как Елена Борисовна с бывшим начальником партии, который сидел за рулём, ехала на УАЗике. Ехать нужно было около тысячи километров. И вот где-то на полпути в абсолютно безлюдном гобийском месте машина перевернулась пару раз, и, к счастью, встала на колёса. Пробило колесо. Елену Борисовну сильно всю расцарапало, была она вся в синяках. Досталось и начальнику партии, который был может быть даже моложе её, но повёл себя в этой ситуации, мягко говоря, не по-мужски - начал причитать, конючить. Во-первых, он понимал, что ему придётся отвечать за эту аварию, а, во-вторых, он абсолютно не знал, что делать - связи с ними никакой не было, искать бы их начали только на вторые сутки. Раны они кое-как, взяв йод и бинты из аптечки, замазали и забинтовали. Этот лёлик собирался сидеть и ждать двое суток у машины, но не такой была Елена Борисовна. Она пинками заставила его помочь ей поменять запаску, потом сама села за руль (машина оказалась на ходу) и гнала её 500 километров под причитания начальника партии. Когда они въехали на территорию базы, мы все бросились к разбитому УАЗику. Елена Борисовна, как ни в чём не бывало, сказала: "Выгружайте товарища!", а сама пошла в первый отдел сдавать карты. Одним словом - мужественная женщина!
Как я уже говорил, она была геологом от Бога, доктором наук, выдающимся геохимиком. Её энтузиазм в познании геологических тайн был бескрайним. Я обычно работал с ней в паре. Доставалось мне круто, потому что то и дело она говорила: "Серёжка, сбегай на ту горушку, померяй там". Потом показывала в противоположную сторону на горушку километрах в трёх: "Серёжка, а теперь сбегай и померяй там". Ну, Серёжка ноги в руки и бегом.
Кстати, очень часто не бесполезно - чутьё у неё было великолепное, иногда она аномалии, что называется, визуально чувствовала, может действительно по какому-то цвету пород или по изменению пород. Вообще с ней было очень интересно работать.
Давным-давно уйдя на пенсию, сейчас она работает в Питере оператором газовой котельни, потому что сидеть без дела она не может. Ей далеко за 70, но она также бодра и энергична. Я надеюсь, она на меня не обидится, если выдам её небольшую семейную тайну - совсем недавно я узнал, что год назад она вышла замуж. Счастья, здоровья и любви Вам, дорогая Елена Борисовна!
* * *
Следующий, о ком я хочу написать, - это Пётр Иванович Коробицын, легенда Зеленогорской экспедиции.
Как я уже писал, мы работали в аэропартии. У нас был самолёт, который летал по маршруту. Штурман регулярно делал аэрофотосъёмку, фиксировал радиоактивные места, где были приборами обнаружены аномалии, для того, чтобы можно было потом привязать данные к местности. И вот эту самую фотоплёнку (широкие бобины) нужно было проявлять, а Пётр Иванович Коробицын был как раз фотолаборантом. Вообще-то он себя гордо именовал фотографом и действительно фотографировал очень много всех нас. Когда мы стояли недалеко от монгольских населённых пунктов, он подхалтуривал, снимая и делая фотографии для монгол.
Помню, на базе в Арвай-Хээре подъезжает со стороны города грузовик битком набитый монголами. Они гурьбой зашли в лагерь, что-то стали говорить по-своему, очень быстро мы поняли, что им нужен Петя, который в прошлые выходные выезжал в город и устроил там фотосессию, и вот клиенты приехали получить свои фотографии. А надо сказать, что у Петра Ивановича, при огромном числе человеческих и личных достоинств, имелся один большой недостаток - он был очень крепкий поддавоха. Трезвым его, наверное, никто никогда не видел. Он жил прямо в фотолаборатории, в отдельном домике, на двери которого всегда висела строгая табличка: "Не входить, идёт проявка". Проявлял фотоплёнки Пётр Иванович примерно раза два в неделю, занимало это несколько часов. Всё остальное время, если сказать по-простому, Пётр Иванович "квасил". Но начальник партии, да и любой другой боялся к нему зайти, потому что, чёрт его знает, а вдруг действительно он там проявляет, а ты, открыв дверь, засветишь плёнку, потом уже не заставишь самолёт снова летать по тому месту, фотоснимки которого были засвечены. Так вот, мы начали стучаться к Петру Ивановичу. Долго никто не отвечал. Потом раздались какие-то невразумительные звуки и на пороге всклокоченный, заспанный и видно, что с глубокого похмелья, в одних трусах и майке предстал Пётр Иванович. Мы растолковали ему, что приехали его клиенты, которые хотят получить фотографии. Пётр Иванович посмотрел на всех мутными глазами, икнул, произнёс: "Ай момент!", и скрылся в домике. Там что-то загрохотало, мне даже показалось, что раздался звук падающего тела, но, тем не менее, минут через пять всё в тех же трусах и майке он вышел, держа в руках огромную пачку чёрно-белых фотографий. Монголы, радостно галдя, его окружили, и он начал, не глядя на снимки, раздавать их клиентам. Те радостно хватали снимки, и тут же начинали возмущаться, потому что на них были не они. Они тыкали чужие фотографии каких-то других монгол Петру Ивановичу под нос, что-то бурно говорили ему, жестикулировали. Мы догадались, что Петя раздаёт фотографии не глядя, и сказали ему об этом. Его мутные глаза на секунду прояснились: он посмотрел на нас, потом на лица монгол, а потом сказал: "Какая им, хрен, разница, они все на одно лицо". Вот такой был замечательный фотограф Пётр Иванович Коробицын.
Кстати, кличка у него была Огурчик, потому что, находясь всё время, мягко говоря, не в очень трезвом виде, он при любых попытках указать ему на это, всегда твёрдо и убежденно говорил: "Да как вы так можете говорить, я же как огурчик!" Так вот этот "Огурчик" за ним и закрепился.
Баек про него меряно, не меряно. Потом, когда я опишу краткий период своего руководства лётным отрядом, я ещё расскажу про него. А сейчас всего лишь одна байка-быль о том, как Пётр Иванович пересекал советско-монгольскую границу.
Как я уже говорил, костяк всей нашей аэропартии составляла Зеленогорская экспедиция, которая находилась в городе Свердловске. С нами ещё работала "Сосна" (это Сосновская экспедиция, г.Иркутск), немножко из "Берёзы" (это Берёзовская экспедиция, г.Новосибирск). В поля выезжали где-то в апреле-июне, год на год не приходился, иногда возникали какие-то сложности с оформлением документов, ещё с чем-то. Обычно из Свердловска народ ехал в поезде большим табором. Иногда, бывало, что почти два вагона занимали сотрудники экспедиции. И вот однажды, весной, народу раздали билеты, в которых было обозначено время отправления поезда. Поезд был проходящий (Москва-Улан-Батор), стоял он на станции Свердовск-Пассажирская минут 10. Поэтому все приехали пораньше, часть вещей заблаговременно была отправлена контейнерами, но всё равно поклажи у все набралось. Пётр Иванович, как всегда, опаздывал. Народ уже сел в вагоны. Ребята заняли купе. Одно место держали для Петра Ивановича. Когда до отправления осталась буквально минута, на перроне появился Пётр Иванович. Раскрасневшись, он тащил огромный чемодан. Парни выскочили на перрон, подхватили огромный чемодан фотографа, затолкали обоих в вагон - слава Богу, все успели.
И вот рассказ Шурцов, бортоператоров. (Шурцы, потому что бортоператором работали Саша Шевела (царство ему Небесное) и Саня Кусов. Обычно они всегда держались друг дружку, поэтому их звали Шурцы.) Поезд тронулся, все стали рассаживаться, чемодан Петра Ивановича с большим трудом взгромоздили на третью полку, и тут Огурчик оживился: "Ну-ка, мальчишки, снимайте чемодан, мне кое-что достать нужно". Энтузиазма снимать, а потом опять поднимать такой тяжеленный чемодан ни у кого не было, но Огурчик настаивал. Ребята вдвоём, кряхтя, еле-еле спустили чемодан на нижнюю полку. Огурчик торжественными движениями, постоянно оглядываясь и подмигивая всем остальным, находящимся в купе, стал театральным жестом нажимать на замки, которые щёлкнули, и вот он открыл свой чемодан. Народ вздрогнул: в чемодане не было ничего, кроме десятка трёх "маленьких", они лежали как снаряды - головками друг к другу, сверху лежала нетолстая пачка газет, которой бутылки с водкой прижимались к крышке чемодана, чтобы не брякали.
Огурчик потёр руки и сказал: "Ну, что, за отправление?" И понеслось. До границы езды было четверо суток. Все два вагона по очереди приходили в это купе, сначала принять за отправление, потом чтобы полечиться, потом опять за что-то - одним словом, было круто. Круче всех в пути "отдыхал" сам Пётр Иванович. И получилось так, что когда поезд прибыл в Наушки, где была советско-монгольская граница и нужно было проходить паспортный и таможенный контроль, Пётр Иванович лежал на второй полке, мягко говоря, никакой. Зашёл пограничник, стал собирать паспорта. Благо, паспорт Огурчика ребята заранее приготовили - отдали паспорта.
Пограничник ушёл. Потом пришёл таможенник, раздал таможенные декларации, сказал, чтобы все заполнили. Все сели заполнять. Попытались растолкать Огурчика, но это было бесполезно. Пришёл таможенник, стал собирать декларации, увидел, что одной не хватает, подошёл к Огурчику и стал его расталкивать. Тот что-то непонятное промычал, брыкнулся, явно не собираясь заполнять декларацию. Народ понимал, что это бесполезно, потому что уже пытался его растолкать ещё до таможенника. Таможенник взбеленился и сказал, что сейчас высадит этого деятеля.
Ну, тут мужики просто стащили Петра Ивановича, нахлопали его по щекам, всучили ему ручку и сказали: "Пиши, балда, а то больше никуда не поедешь". Огурчик, упёршись лбом в стекло, загораживая руками декларацию, высунув язык, долго-долго сопел, что-то карябая на бланке. Потом сложил бланк пополам, улыбнулся всем, попросил, чтобы его подняли на полку и велел позвать таможенника. Народ загрузил Петра Ивановича на полку, никому и в голову не пришло развернуть декларацию и посмотреть, что же там Пётр Иванович написал. Позвали таможенника и вручили ему сложенную декларацию. Он её разворачивает - и тут у него аж скулы свело от негодования. Он начал махать декларацией, держа её в одной руке, раскрывать рот, набирая побольше воздуха, чтобы начать ор, а другой рукой стаскивать Петра Ивановича со второй полки. Ребята взяли у таможенника декларацию, развернули и увидели - поперёк декларации печатными буквами было написано: "Пётр Коробицын, Советский Союз". Народ застонал. Таможенника было не угомонить, он ничего слышать не хотел о необходимости Петра Ивановича при проведении поисковых работ, да ещё на уран!, о значимости советско-монгольской дружбы и о многих других аргументах. Пришлось звать партийное начальство, которое кулаком пиная уже поднятого Петра Ивановича под ребро, очень ласково и просительно уговаривало таможенника простить Огурчика. Кто-то из девчонок заполнил декларацию за Петра Ивановича, его заставили расписаться. По-моему, не обошлось без презента таможеннику, может даже из того самого чемодана.
Но, в конце концов, Пётр Иванович благополучно пересёк советско-монгольскую границу.