ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (36)
Оригинал взят у putnik1 в ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (36)
Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.
Всем нужен Уругвай
Итак, политика. И вновь: чёрное и белое. Левое и правое. С некоторыми отклонениями в трактовках частностей и формулировках, но непримиримо антагонистичные. Либо (слева) «классический пример буржуазной агрессии против свободолюбивого социалистического государства», как правило, с дополнением: «по заказу и на деньги британского империализма», либо (справа): «освобождение демократическими странами парагвайского народа от гнёта чудовищной тирании».
И это в более мягкой, поздней форме. Изначальная формула вообще сказочна: «Бредовые мысли о величии и желание подчинить себе всю южную часть континента пришли в голову кровавому безумцу». Или, как близкий вариант, - сами видите, - «Лопес - государственный преступник. Втянул своё государство в противостояние без шансов ради никому не нужного Уругвая, после чего дрался до последнего парагвайца».
Вот и давайте начнём с вопроса об Уругвае, и начав, сразу отметим, что будь Уругвай, в самом деле, так уж «никому не нужен», вокруг этого маленького, без всяких полезных ископаемых клочка земли вряд ли кипели бы страсти, не затихавшие два века. Не бодались бы испанцы с португальцами, не дралась бы Бразилия с Аргентиной, не тратил бы Байрес ресурсы на во что бы то ни стало подчинение Banda Oriental своему влиянию, не бились бы между собой так отчаянно «белые» и «красные», не спонсируй их заинтересованные стороны. Да, в конце концов, не шли бы из Европы эскадры под Юнион Джеком и триколором защищать свои интересы в регионе. Не будь этот самый Уругвай нужен. Однако бодались, и дрались, и бились, и эскадры шли. Стало быть, ага. Был нужен.
Итак, нужен. А почему? Тоже понятно. Два прекрасных порта, куда более удобных, чем в Байресе, а Монтевидео вообще идеален. Прямой выход в эстуарий всех рек региона, открывающий дорогу во «внутренние» провинции Ла-Платы, минуя таможни портеньос. В зависимости от того, кому принадлежит, либо опаснейший конкурент, либо полезнейшее подспорье, а для Бразилии, портов такого уровня на юге не имевшей (даже Порту-Аллегри ни в какое сравнение не шёл), так и тем более. Для Парагвая же единственный нормальный выход к морю, а потому, к описываемому моменту, по сути, и единственный шанс на выживание. Потому что время остановить нельзя, и все прежние «смягчающие» факторы работать к середине ХIХ века перестали.
Ранее-то, пока ещё не всё улеглось, удавалось отсиживаться, ощетинившись пиками, как при Франсиа, или лавировать, умело играя на противоречиях, в чём весьма преуспевал дон Карлос. Рио, с тяжким трудом подавлявшему «республиканский» сепаратизм, а кроме того, боявшийся Росаса, с Асунсьоном старался дружить. Байресу, откуда никогда ничего хорошего не приходило, Асунсьон противостоял, подыгрывая «приморским» в их вечной борьбе с «первым среди равных», а если какие-то плантаторы устраивали налёты на свой страх и риск, чтобы наловить индейцев, Парагвай отбивался.
Однако после Павона все изменилось. О планах Империи, всерьёз стремившейся стать гегемоном субконтинента и теоретически обосновывавшей «историческую, экономическую и божественную справедливость» этого проекта, подробно рассказано в книге про Бразилию. Аргентина впервые в истории обрела некое, пусть пока ещё зыбкое, но всё же единство, и честолюбивый Бартоломе Митре вновь начал мечтать о возрождении «в границах вице-королевства». К тому же, существовал «фактор матэ», на тот момент произраставшего только в Парагвае (а сегодня в Парагвае и в Аргентине, на оттяпанных тогда парагвайских землях).
И наконец, как писал дон Бартоломе сеньору Сармьенто, от которого он вообще ничего не скрывал, давала либералам возможность прижать к ногтю мятежные провинции, ибо в условиях военного положения любой активный «федералист» автоматически становился «изменником» и «агентом тирана». Да и «мобилизация позволит нам, мой друг, обескровить силы, готовые восстать против нас, а чем больше наших варваров погибнет в драке с варварами парагвайскими, тем лучше нам».
Ну и, естественно, «британский след». Как же без него. Я, правда, не разделяю священной убеждённости «левых» историков насчёт стремления Лондона «науськать» Байрес и Рио на Парагвай, дабы «уничтожить плохой пример». В науськивании не было нужды, хватало, как мы видим, своих соображений, - однако что да, то да: закрытый рынок Парагвая, его жёстко выдерживаемый протекционизм раздражали Сити. Таких фокусов в XIX веке, - вспомним хотя бы «опиумные войны», - «мастерская мира» не спускала с рук никому, но в данном случае специального государственного вмешательства не было. Лондон просто позаботился, чтобы Уругвай «покраснел», при этом не попав в руки Бразилии полностью, а далее всё уже делали банки, здраво рассудив, что во время войны будет много займов с любыми процентами.
А теперь, изрядно огорчив «правых», разочарую «левых». Ни о каком противостоянии «капитализма» с «социализмом» речи, конечно, нет. Оба хуже. Или оба лучше, это уж как на чей вкус. Просто Парагвай, в отличие от всех бывших испанских колоний, кроме разве лишь Чили, и то в какой-то степени, пошедших «прусским» путем (латифундии, с тормозящими патриархально-феодальными пережитками медленно переходящие на «капиталистические рельсы») путём «американским» (вчерашние крестьяне, ведущие рыночное хозяйство). То есть, путём «снизу», достаточно безболезненным.
Правда, с местной спецификой: мощным государственным сектором, готовым (указ Лопеса-старшего от 7 марта 1859 года) входить в долю с иностранными инвесторами в промышленности. Ещё одним указом фермерам разрешалось создавать asociaciones - объединения, излишки доходов от которых дозволялось инвестировать опять же в промышленность. А поскольку для создания промышленности нужны рабочие руки, согласно указу от 9 июня отныне по достижении совершеннолетия наделялись только первые и вторые сыновья фермеров. Младшим надлежало наниматься на заводы и верфи, что они, несомненно, с удовольствием бы сделали, поскольку госпредприятия платили живые деньги, которые всем всегда нужны.
В буднях великих строек
Так что, в общем, и там капитализм, и там капитализм. Правда, Бразилия - очень либеральная и конституционная, с парой-тройкой динамично развивающихся городов, зато с рабством, глухой нищетой на селе, 90% населения неграмотны и никаких социальных гарантий, а промышленность, в основном, лёгкая, на уровне мануфактур. И Аргентина - с конституцией, либеральной интеллигенцией, динамично развивающимся Байресом, зато с патриархальным квази-феодализмом на всей территории, кроме Байреса и Энтре-Риос, постоянными мятежами, враждой провинциальных кланов, 90% населения неграмотны и никаких социальных гарантий, и промышленность, в основном, лёгкая, на уровне мануфактур.
А Парагвай - наоборот. Никто не шиковал, но все сыты (мясо на столе каждый день, что крайне удивляло европейцев) и одеты. Нищих нет. На праздничный случай - у всех обувь, которую вообще-то носили только горажане. Основа экономики - ферма в бессрочной и бесплатной аренде с правом уйти, но без права продажи. Все грамотны (это обязательно). При Лопесе-папе начали готовить собственные кадры, посылая стипендиатов в Европу. Вставшая на ноги тяжёлая промышленность (первый и лучший сталелитейный завод Латинской Америки). На 1869 год запланировано открытие «технического университета» (без гуманитарных дисциплин).
И тишина. Полный порядок, почти без криминала и какие-никакие социальные гарантии. Включая право жаловаться на чиновников и реальными расследованиями по заявлениям с мест. Но, правда, режим жёсткий, без говорильни, практически без выборов, без независимой (частной) журналистики, без краснобаев-юристов (кодекс предельно чёток и конкретен, суды, в основном, выборные, на местах), и с контролем за потенциальной «пятой колонной». То есть, за «чистой публикой» (3% населения), часть которой или эмигрировала (разрешалось), или втихомолку выражала недовольство «диктатурой». А также «тиранией».
И ладно. Пусть «диктатура». А также «тирания». Но вот ведь интересно: если позже среди «чистой публики», попавшей в плен, нашлись охотники записаться в Легион, а были даже и перебежчики, то простые фермеры, под страхом смерти зачисленные в подразделения интервентов, как правило, разбегались, переходили к своим, а порой и кончали с собой, и хотя многие исследователи объясняют «страхом перед диктатурой», лично у меня на сей счёт возникают сомнения.
А если уж речь зашла о диктатуре, то есть, в конце концов, замечательный пример: La noche con sillas vacías («Ночь пустых стульев»). Это когда м-ль Линч, «некоронованная королева Парагвая», решив завоевать признание «высшего света», пригласила «весь Асунсьон» на шикарный приём, а «весь Асунсьон» не явился, и разгневанная дама, велела выбросить все яства в реку.
Чисто по-человечески, да с поправкой на ирландский характер, оно очень понятно, но вопрос: возможно ли при настоящей «диктатуре» позволить себе этакое хамство в отношении любимой женщины «тирана», матери его детей, имеющей огромное влияние на мужа, - и чтобы совсем без каких-либо последствий? Опять-таки, очень сомневаюсь. И пусть это мелочь, но, согласитесь, мелочь, о многом говорящая. Да и о муже её совсем не комплиментарные Лопесу бразильские историки вроде Диогу Оливейры пишут, что «его не любили многие аристократы, но, как ни парадоксально, любил народ».
Впрочем, вернёмся к политике. В претендующем на солидность двухтомнике Алана Аксельрода и Чарльза Филлипса «Диктаторы и тираны» оценки, в целом, отражающие тезисы «правого» подхода, сгущены до предела: «Сразу после смерти отца Лопес захватил власть и использовал армию для подавления оппозиции… Сын и преемник продажного диктатора, Лопес безрассудно вверг Парагвай в губительную войну… Возможно, надеясь стать в глазах всего мира ведущим правителем Латинской Америки, он вместо того, чтобы приобрести в этих сложных конфликтах репутацию авторитетного посредника, вмешался в военные действия и вверг страну в войну...»
Тут всё прекрасно. Начиная с «продажности» дона Карлоса. Нет, безусловно, аскетом типа д-ра Франсиа он не был, - об этом мы уже говорили, - и страной правил, как собственным поместьем, став самым богатым человеком Парагвая (правда, всё официально, без воровства), но что уж совершенно точно, взяток не брал (как и сын) и ничего в ущерб государству не продавал.
Наоборот. В отличие от соседей, никаких внешних долгов. Высочайшие пошлины на ввоз, щадящие - на вывоз. В последние годы жизни дона Карлоса - солидные льготы для инвесторов, желающих стать партнёрами государства в реализации «промышленной» программы. Сальдо торгового баланса из года в год положительное, бюджет с постоянным профицитом. Плюс стабильно высокий уровень жизни «низов». повышение уровня жизни. В отличие от прочих «анчурий» континента, вплоть до больших и грозных, действительно, подсевших на внешние кредиты с неизбежными попилами и откатами.
Равным образом, совершенно непонятно, с какой стати законному вице-президенту, в полном соответствии с Конституцией вступившему в должность после смерти главы государства нужно было «захватывать власть с помощью армии» и «использовать армию для подавления оппозиции». То есть, оппозиция, конечно, была, но исключительно в семье Лопесов: дона Хуана Пабла и её окружение полагали, что «Панчо» слишком резок и непослушен, в связи с чем, пытались продвинуть в наследники второго сына, Бениньо, очень «маминого» и управляемого.
Этот вопрос подробнейшим образом раскрыт в обстоятельных исследованиях эпохи Лопеса-старшего (например, Беатрис Гонсалес де Босио “El Paraguay durante los gobiernos de Francia y de los Lopes” и “Carlos Antonio Lopez - vida y obras”), и тут спорить не с чем. Но эту «оппозицию» в корне погасил сам дон Карлос, объяснив жене и окружению, что «впереди нас ждут беды, с которыми сможет справиться только Панчо», после чего взял с «Бенни» клятву «во всем и всегда помогать старшему брату и никогда его не предавать». Так что, всё «подавление оппозиции» выразилось в аресте близкого друга семьи, падре Фиделя Маиса, получившего пять лет за рассуждения на Конгрессе о том, что всё-таки есть смысл выбирать из пары «Панчо-Бенни» путём голосования.
Ну и, конечно, восхищает «вместо того, чтобы приобрести в этих сложных конфликтах репутацию авторитетного посредника, вверг». Это притом-то, что именно Франсиско Солано, как мы уже знаем, в 1864-м несколько раз выражал готовность выступить в роли посредника (очень успешно удавшуюся ему в 1859-м, после Сепеды) и выдвигал вполне разумные предложения, полностью удовлетворяющие заявленные интересы Рио без всякой войны. Причём Уругвай готов был эти предложения принять, а вот формально «не воевавшая» Бразилия категорически отказалась и от мира, и от посредничества Парагвая.
Час истины
Почему так? Истину очень долго держали под сукном. Документы на сей счёт, хранившиеся в Рио, были засекречены на 128 лет, и вышли в открытый доступ только в 1999-м, а хранившиеся в Байресе на год раньше. Уцелевшие парагвайские архивы, вывезенные бразильцами из Асунсьона, тоже оказались под грифом «Top secret». В итоге, как печально отметил Артуро Декоуд, потомок «легионеров», Лопеса очень не любивший, но всё-таки любивший Парагвай, «историкам приходится внимать клевете победителей над трупами побеждённых».
Правда, в 1976-м, когда отношения потеплели, Бразилия всё же снизошла возвратить украденное, но с оговоркой в акте передачи «Публикация не ранее 2001 года», а когда настал 2001-й, оказалось, что многое из занесённого в опись увезённого, куда-то бесследно исчезло, и никаких вменяемых объяснений на сей счёт Бразилия не дала.Тем не менее, кое-что просачивалось уже тогда. Например, знаменитая The bomb in the Times, в 1866-м, о чем ниже.
А в 1875-м генерал Исидоро Рескин, чудом уцелевший герой событий, в “Históricos de la Guerra del Paraguay contra la Triple Alianza - Imprenta Militar”, ссылаясь на личную беседу с Карлосом Лопесом, утверждал, что план уничтожения Парагвая существовал минимум с 1857 года. По его словам, мудрый дон Карлос, зная это, готовил армию, наставляя сына избегать войны любыми способами, но если уж придётся, бить наверняка.
Хорошо, допустим, генерал - лицо заинтересованное. Однако примерно тогда же и примерно о том же, вспоминает бразильский дипломат и историк Жоаким Набуко (мемуары изданы в Париже в 1901-м), Антониу Хосе Сарайва, курировавший войну в Уругвае, а затем и подписание Тройственного Союза 1 мая 1865 года, рассказал ему, что фактически Альянс существовал уже в июне 1864 года.
Но сведения об этом просачивались и раньше. 14 декабря 1869 года, Хосе Мармоль, писатель, политик и посол Аргентины в Рио в период войны, в статье «Мармоль, третий лишний» чётко указал: «Союз с Бразилией состоялся не в апреле 1865, после парагвайской атаки на Коррьентес, но гораздо раньше, в мае и июне предыдущего года, окончательно договорившись обо всем между собой и с повстанцами Флореса 18 июня, на знаменитой встрече в Пунтас-дель-Росарио. Именно в этот роковой день были заложены основы всей их дальнейшей трусливой и преступной политики».
Это был очень хлёсткий удар по бывшему президенту Митре, которого Мармоль считал преступником, но всё, чем смог парировать обвинение дон Бартоломе, мгновенно организовавший огромную ответную статью, это «Нужно понимать, что война с Парагваем стала следствием неизбежности, как следствием неизбежности был и союз ради этой войны. Тут нет виновных, если не винить Провидение».
Впрочем, на приватном уровне, для особ посвящённых, всё было ясно с самого начала, только всё это лежало в архивах, и выплыло лишь после «Часа Х», когда достоянием учёных (общественность это мало волновало) стали доклады Мартина Маллефье, посла Франции в Монтевидео, шефам с Кэ д´Орсе.
«Старое стремление Бразилии доминировать в Республике Уругвай, - писал он 29 апреля 1864 года, когда об Альянсе ещё никто ничего не знал, - сталкивается с преградой в виде Парагвая, мешающего Бразилии самим фактом своего существования. Я убежден, что в ближайшее время Бразилия постарается решить этот вопрос, конечно, не сама, а вместе с Аргентиной, и безусловно, Монтевидео лишь первый шаг к Асунсьону».
И всего лишь три месяца спустя, - в письме от 13 августа, - месье Маллефье делает важное дополнение: «Если Парагвай почему-либо не бросит спасательный круг “белым”, союз Бразилии с Буэнос-Айресом против Парагвая всё равно неизбежен. Этого, как сообщал известный Вам друг, добивается сэр Эдвард Торнтон, и я не вижу, что может изменить положение».
Это, повторяю, 13 августа, аккурат когда сэр Эдвард отбыл в Асунсьон по приглашению властей Парагвая, пригласивших его обсудить возможность посредничества Британии в Уругвае, а о вступлении в тамошнюю войну ещё и речи не было. То есть, месье Маллефье оперирует информацией, полученной им из, как ныне говоря, «кругов, близких» к британскому коллеге, - но не знает (да и вряд ли вообще когда-нибудь узнал) о письме коллеге из Асунсьона, 20 сентября, в частности, докладывавшего начальству:
«Несмотря на взаимную откровенность, попытки разъяснить собеседнику мою позицию успехом не увенчались. Ввозные пошлины, по его словам, останутся таковы, каковы были, от 20 до 25% ad valorem; но поскольку эта стоимость определяется исходя из текущих цен на товары, разница с ценами по накладной составит, как и сейчас, 40-45% цены. Также и вывозные пошлины составят от 10 до 20% стоимости… Предложение снизить ввозные пошлины для подданных Её Величества на 2 или 2,5% я выслушал, разумеется, ничем не выдав своего возмущения».
Позиция понятная. С учётом такой позиции Франсиско Солано Лопес силою вещей становился для Сити «Аттилой Америки», нарушившим, как писала в апреле 1865 года Standard, «все общепринятые нормы цивилизованных стран», а императора Педру II и сеньора Митре «новыми Ахиллом и Аяксом, поднявшими шпагу во имя освобождения порабощенной диктатором нации». Правда, согласно договору о Тройственном союзе, - его текст был «весьма секретным», однако через год Times организовала слив данных из банкирского дома Barring´s.
Для чего это было сделано, не совсем ясно (основная версия: в рамках терок Бэррингов, основных спонсоров Бразилии, с Ротшильдами, спонсорами Аргентины), но стало известно об условиях: «освободители» договорились, какие территории будут аннексированы, а равно и о контрибуциях, но ведь это же пустяки на фоне спасения «порабощенной нации». А что после публикации «восторженная» часть los legionаrios (вплоть до сыновей полковника Хуана Декоуда, командующего) ушла из «Легиона», так мнение кандидатов в «освобождаемые» ничего и ни для кого не значило.
И вот теперь, зная всё это, давайте зададимся вопросом: мог ли Парагвай не начать эту войну, тем более, зная о подготовке Байресом увеличения пошлин на парагвайские товары в 26 (!) раз? Мог ли не попытаться спасти «белый» режим в дружественном Монтевидео?
По моему, нет. При всём том, что симпатизирующие Лопесу-младшему Великие Силы оказать помощь были не в силах (в США всё ещё шла Гражданская война, Бонапарт прочно увяз в Мексике), - всё равно, нет. Ибо альтернативой была только новая автаркия, означавшая в новых условиях регресс, потерю всего созданного, а потом всё-таки войну, потому что соседи бы не успокоились.
Тем более, что война в 1864-м предполагалась только против Бразилии (сеньор Митре, которого Франсиско Солано после 1859 года считал близким другом, до поры, до времени его не разубеждал), и Монтевидео держался , - до резни в Пайсанду оставалось ещё время, - а Парагвай на тот момент располагал, без всяких преувеличений, самой лучшей, самой большой, самой оснащённой армией континента, обученной ничуть не хуже, если не лучше бразильской.
Эта война была нужна слишком многим, и потому была неизбежна, как осень после лета. Но всё равно, даже, судя по всему, сознавая, что пришёл тот час, ради которого отец создавал армию и натаскивал его, посылая аж в Сен-Сир, час, ради которого наследником был избран он, а не Бениньо, Франсиско Солано, вопреки логике войны, себе в ущерб, несколько месяцев не спешил активно помогать союзнику, пытаясь решить конфликт дипломатическим путем.
Возможно, в этом и заключалась главная ошибка. Правда, парагвайский историк Освальдо Бергонзи, не отрицая неизбежности войны, полагает, что Лопесу следовало всё-таки не начинать первым, теряя попусту кадровые части, а максимально укрепиться и ждать, но Артуро Варела и другие аргентинские «ревизионисты», напротив, уверены, что спасти Парагвай мог только удар на упреждение, будь он реализован более разумно. А кто прав, кто не прав, можно теперь только гадать. Как бы то ни было, ни в Байресе, ни в Рио, ни в Лондоне мира не хотели, а Монтевидео никто не спрашивал, ему просто велели, - и политика продолжилась другими средствами…
Продолжение следует.
Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.
Всем нужен Уругвай
Итак, политика. И вновь: чёрное и белое. Левое и правое. С некоторыми отклонениями в трактовках частностей и формулировках, но непримиримо антагонистичные. Либо (слева) «классический пример буржуазной агрессии против свободолюбивого социалистического государства», как правило, с дополнением: «по заказу и на деньги британского империализма», либо (справа): «освобождение демократическими странами парагвайского народа от гнёта чудовищной тирании».
И это в более мягкой, поздней форме. Изначальная формула вообще сказочна: «Бредовые мысли о величии и желание подчинить себе всю южную часть континента пришли в голову кровавому безумцу». Или, как близкий вариант, - сами видите, - «Лопес - государственный преступник. Втянул своё государство в противостояние без шансов ради никому не нужного Уругвая, после чего дрался до последнего парагвайца».
Вот и давайте начнём с вопроса об Уругвае, и начав, сразу отметим, что будь Уругвай, в самом деле, так уж «никому не нужен», вокруг этого маленького, без всяких полезных ископаемых клочка земли вряд ли кипели бы страсти, не затихавшие два века. Не бодались бы испанцы с португальцами, не дралась бы Бразилия с Аргентиной, не тратил бы Байрес ресурсы на во что бы то ни стало подчинение Banda Oriental своему влиянию, не бились бы между собой так отчаянно «белые» и «красные», не спонсируй их заинтересованные стороны. Да, в конце концов, не шли бы из Европы эскадры под Юнион Джеком и триколором защищать свои интересы в регионе. Не будь этот самый Уругвай нужен. Однако бодались, и дрались, и бились, и эскадры шли. Стало быть, ага. Был нужен.
Итак, нужен. А почему? Тоже понятно. Два прекрасных порта, куда более удобных, чем в Байресе, а Монтевидео вообще идеален. Прямой выход в эстуарий всех рек региона, открывающий дорогу во «внутренние» провинции Ла-Платы, минуя таможни портеньос. В зависимости от того, кому принадлежит, либо опаснейший конкурент, либо полезнейшее подспорье, а для Бразилии, портов такого уровня на юге не имевшей (даже Порту-Аллегри ни в какое сравнение не шёл), так и тем более. Для Парагвая же единственный нормальный выход к морю, а потому, к описываемому моменту, по сути, и единственный шанс на выживание. Потому что время остановить нельзя, и все прежние «смягчающие» факторы работать к середине ХIХ века перестали.
Ранее-то, пока ещё не всё улеглось, удавалось отсиживаться, ощетинившись пиками, как при Франсиа, или лавировать, умело играя на противоречиях, в чём весьма преуспевал дон Карлос. Рио, с тяжким трудом подавлявшему «республиканский» сепаратизм, а кроме того, боявшийся Росаса, с Асунсьоном старался дружить. Байресу, откуда никогда ничего хорошего не приходило, Асунсьон противостоял, подыгрывая «приморским» в их вечной борьбе с «первым среди равных», а если какие-то плантаторы устраивали налёты на свой страх и риск, чтобы наловить индейцев, Парагвай отбивался.
Однако после Павона все изменилось. О планах Империи, всерьёз стремившейся стать гегемоном субконтинента и теоретически обосновывавшей «историческую, экономическую и божественную справедливость» этого проекта, подробно рассказано в книге про Бразилию. Аргентина впервые в истории обрела некое, пусть пока ещё зыбкое, но всё же единство, и честолюбивый Бартоломе Митре вновь начал мечтать о возрождении «в границах вице-королевства». К тому же, существовал «фактор матэ», на тот момент произраставшего только в Парагвае (а сегодня в Парагвае и в Аргентине, на оттяпанных тогда парагвайских землях).
И наконец, как писал дон Бартоломе сеньору Сармьенто, от которого он вообще ничего не скрывал, давала либералам возможность прижать к ногтю мятежные провинции, ибо в условиях военного положения любой активный «федералист» автоматически становился «изменником» и «агентом тирана». Да и «мобилизация позволит нам, мой друг, обескровить силы, готовые восстать против нас, а чем больше наших варваров погибнет в драке с варварами парагвайскими, тем лучше нам».
Ну и, естественно, «британский след». Как же без него. Я, правда, не разделяю священной убеждённости «левых» историков насчёт стремления Лондона «науськать» Байрес и Рио на Парагвай, дабы «уничтожить плохой пример». В науськивании не было нужды, хватало, как мы видим, своих соображений, - однако что да, то да: закрытый рынок Парагвая, его жёстко выдерживаемый протекционизм раздражали Сити. Таких фокусов в XIX веке, - вспомним хотя бы «опиумные войны», - «мастерская мира» не спускала с рук никому, но в данном случае специального государственного вмешательства не было. Лондон просто позаботился, чтобы Уругвай «покраснел», при этом не попав в руки Бразилии полностью, а далее всё уже делали банки, здраво рассудив, что во время войны будет много займов с любыми процентами.
А теперь, изрядно огорчив «правых», разочарую «левых». Ни о каком противостоянии «капитализма» с «социализмом» речи, конечно, нет. Оба хуже. Или оба лучше, это уж как на чей вкус. Просто Парагвай, в отличие от всех бывших испанских колоний, кроме разве лишь Чили, и то в какой-то степени, пошедших «прусским» путем (латифундии, с тормозящими патриархально-феодальными пережитками медленно переходящие на «капиталистические рельсы») путём «американским» (вчерашние крестьяне, ведущие рыночное хозяйство). То есть, путём «снизу», достаточно безболезненным.
Правда, с местной спецификой: мощным государственным сектором, готовым (указ Лопеса-старшего от 7 марта 1859 года) входить в долю с иностранными инвесторами в промышленности. Ещё одним указом фермерам разрешалось создавать asociaciones - объединения, излишки доходов от которых дозволялось инвестировать опять же в промышленность. А поскольку для создания промышленности нужны рабочие руки, согласно указу от 9 июня отныне по достижении совершеннолетия наделялись только первые и вторые сыновья фермеров. Младшим надлежало наниматься на заводы и верфи, что они, несомненно, с удовольствием бы сделали, поскольку госпредприятия платили живые деньги, которые всем всегда нужны.
В буднях великих строек
Так что, в общем, и там капитализм, и там капитализм. Правда, Бразилия - очень либеральная и конституционная, с парой-тройкой динамично развивающихся городов, зато с рабством, глухой нищетой на селе, 90% населения неграмотны и никаких социальных гарантий, а промышленность, в основном, лёгкая, на уровне мануфактур. И Аргентина - с конституцией, либеральной интеллигенцией, динамично развивающимся Байресом, зато с патриархальным квази-феодализмом на всей территории, кроме Байреса и Энтре-Риос, постоянными мятежами, враждой провинциальных кланов, 90% населения неграмотны и никаких социальных гарантий, и промышленность, в основном, лёгкая, на уровне мануфактур.
А Парагвай - наоборот. Никто не шиковал, но все сыты (мясо на столе каждый день, что крайне удивляло европейцев) и одеты. Нищих нет. На праздничный случай - у всех обувь, которую вообще-то носили только горажане. Основа экономики - ферма в бессрочной и бесплатной аренде с правом уйти, но без права продажи. Все грамотны (это обязательно). При Лопесе-папе начали готовить собственные кадры, посылая стипендиатов в Европу. Вставшая на ноги тяжёлая промышленность (первый и лучший сталелитейный завод Латинской Америки). На 1869 год запланировано открытие «технического университета» (без гуманитарных дисциплин).
И тишина. Полный порядок, почти без криминала и какие-никакие социальные гарантии. Включая право жаловаться на чиновников и реальными расследованиями по заявлениям с мест. Но, правда, режим жёсткий, без говорильни, практически без выборов, без независимой (частной) журналистики, без краснобаев-юристов (кодекс предельно чёток и конкретен, суды, в основном, выборные, на местах), и с контролем за потенциальной «пятой колонной». То есть, за «чистой публикой» (3% населения), часть которой или эмигрировала (разрешалось), или втихомолку выражала недовольство «диктатурой». А также «тиранией».
И ладно. Пусть «диктатура». А также «тирания». Но вот ведь интересно: если позже среди «чистой публики», попавшей в плен, нашлись охотники записаться в Легион, а были даже и перебежчики, то простые фермеры, под страхом смерти зачисленные в подразделения интервентов, как правило, разбегались, переходили к своим, а порой и кончали с собой, и хотя многие исследователи объясняют «страхом перед диктатурой», лично у меня на сей счёт возникают сомнения.
А если уж речь зашла о диктатуре, то есть, в конце концов, замечательный пример: La noche con sillas vacías («Ночь пустых стульев»). Это когда м-ль Линч, «некоронованная королева Парагвая», решив завоевать признание «высшего света», пригласила «весь Асунсьон» на шикарный приём, а «весь Асунсьон» не явился, и разгневанная дама, велела выбросить все яства в реку.
Чисто по-человечески, да с поправкой на ирландский характер, оно очень понятно, но вопрос: возможно ли при настоящей «диктатуре» позволить себе этакое хамство в отношении любимой женщины «тирана», матери его детей, имеющей огромное влияние на мужа, - и чтобы совсем без каких-либо последствий? Опять-таки, очень сомневаюсь. И пусть это мелочь, но, согласитесь, мелочь, о многом говорящая. Да и о муже её совсем не комплиментарные Лопесу бразильские историки вроде Диогу Оливейры пишут, что «его не любили многие аристократы, но, как ни парадоксально, любил народ».
Впрочем, вернёмся к политике. В претендующем на солидность двухтомнике Алана Аксельрода и Чарльза Филлипса «Диктаторы и тираны» оценки, в целом, отражающие тезисы «правого» подхода, сгущены до предела: «Сразу после смерти отца Лопес захватил власть и использовал армию для подавления оппозиции… Сын и преемник продажного диктатора, Лопес безрассудно вверг Парагвай в губительную войну… Возможно, надеясь стать в глазах всего мира ведущим правителем Латинской Америки, он вместо того, чтобы приобрести в этих сложных конфликтах репутацию авторитетного посредника, вмешался в военные действия и вверг страну в войну...»
Тут всё прекрасно. Начиная с «продажности» дона Карлоса. Нет, безусловно, аскетом типа д-ра Франсиа он не был, - об этом мы уже говорили, - и страной правил, как собственным поместьем, став самым богатым человеком Парагвая (правда, всё официально, без воровства), но что уж совершенно точно, взяток не брал (как и сын) и ничего в ущерб государству не продавал.
Наоборот. В отличие от соседей, никаких внешних долгов. Высочайшие пошлины на ввоз, щадящие - на вывоз. В последние годы жизни дона Карлоса - солидные льготы для инвесторов, желающих стать партнёрами государства в реализации «промышленной» программы. Сальдо торгового баланса из года в год положительное, бюджет с постоянным профицитом. Плюс стабильно высокий уровень жизни «низов». повышение уровня жизни. В отличие от прочих «анчурий» континента, вплоть до больших и грозных, действительно, подсевших на внешние кредиты с неизбежными попилами и откатами.
Равным образом, совершенно непонятно, с какой стати законному вице-президенту, в полном соответствии с Конституцией вступившему в должность после смерти главы государства нужно было «захватывать власть с помощью армии» и «использовать армию для подавления оппозиции». То есть, оппозиция, конечно, была, но исключительно в семье Лопесов: дона Хуана Пабла и её окружение полагали, что «Панчо» слишком резок и непослушен, в связи с чем, пытались продвинуть в наследники второго сына, Бениньо, очень «маминого» и управляемого.
Этот вопрос подробнейшим образом раскрыт в обстоятельных исследованиях эпохи Лопеса-старшего (например, Беатрис Гонсалес де Босио “El Paraguay durante los gobiernos de Francia y de los Lopes” и “Carlos Antonio Lopez - vida y obras”), и тут спорить не с чем. Но эту «оппозицию» в корне погасил сам дон Карлос, объяснив жене и окружению, что «впереди нас ждут беды, с которыми сможет справиться только Панчо», после чего взял с «Бенни» клятву «во всем и всегда помогать старшему брату и никогда его не предавать». Так что, всё «подавление оппозиции» выразилось в аресте близкого друга семьи, падре Фиделя Маиса, получившего пять лет за рассуждения на Конгрессе о том, что всё-таки есть смысл выбирать из пары «Панчо-Бенни» путём голосования.
Ну и, конечно, восхищает «вместо того, чтобы приобрести в этих сложных конфликтах репутацию авторитетного посредника, вверг». Это притом-то, что именно Франсиско Солано, как мы уже знаем, в 1864-м несколько раз выражал готовность выступить в роли посредника (очень успешно удавшуюся ему в 1859-м, после Сепеды) и выдвигал вполне разумные предложения, полностью удовлетворяющие заявленные интересы Рио без всякой войны. Причём Уругвай готов был эти предложения принять, а вот формально «не воевавшая» Бразилия категорически отказалась и от мира, и от посредничества Парагвая.
Час истины
Почему так? Истину очень долго держали под сукном. Документы на сей счёт, хранившиеся в Рио, были засекречены на 128 лет, и вышли в открытый доступ только в 1999-м, а хранившиеся в Байресе на год раньше. Уцелевшие парагвайские архивы, вывезенные бразильцами из Асунсьона, тоже оказались под грифом «Top secret». В итоге, как печально отметил Артуро Декоуд, потомок «легионеров», Лопеса очень не любивший, но всё-таки любивший Парагвай, «историкам приходится внимать клевете победителей над трупами побеждённых».
Правда, в 1976-м, когда отношения потеплели, Бразилия всё же снизошла возвратить украденное, но с оговоркой в акте передачи «Публикация не ранее 2001 года», а когда настал 2001-й, оказалось, что многое из занесённого в опись увезённого, куда-то бесследно исчезло, и никаких вменяемых объяснений на сей счёт Бразилия не дала.Тем не менее, кое-что просачивалось уже тогда. Например, знаменитая The bomb in the Times, в 1866-м, о чем ниже.
А в 1875-м генерал Исидоро Рескин, чудом уцелевший герой событий, в “Históricos de la Guerra del Paraguay contra la Triple Alianza - Imprenta Militar”, ссылаясь на личную беседу с Карлосом Лопесом, утверждал, что план уничтожения Парагвая существовал минимум с 1857 года. По его словам, мудрый дон Карлос, зная это, готовил армию, наставляя сына избегать войны любыми способами, но если уж придётся, бить наверняка.
Хорошо, допустим, генерал - лицо заинтересованное. Однако примерно тогда же и примерно о том же, вспоминает бразильский дипломат и историк Жоаким Набуко (мемуары изданы в Париже в 1901-м), Антониу Хосе Сарайва, курировавший войну в Уругвае, а затем и подписание Тройственного Союза 1 мая 1865 года, рассказал ему, что фактически Альянс существовал уже в июне 1864 года.
Но сведения об этом просачивались и раньше. 14 декабря 1869 года, Хосе Мармоль, писатель, политик и посол Аргентины в Рио в период войны, в статье «Мармоль, третий лишний» чётко указал: «Союз с Бразилией состоялся не в апреле 1865, после парагвайской атаки на Коррьентес, но гораздо раньше, в мае и июне предыдущего года, окончательно договорившись обо всем между собой и с повстанцами Флореса 18 июня, на знаменитой встрече в Пунтас-дель-Росарио. Именно в этот роковой день были заложены основы всей их дальнейшей трусливой и преступной политики».
Это был очень хлёсткий удар по бывшему президенту Митре, которого Мармоль считал преступником, но всё, чем смог парировать обвинение дон Бартоломе, мгновенно организовавший огромную ответную статью, это «Нужно понимать, что война с Парагваем стала следствием неизбежности, как следствием неизбежности был и союз ради этой войны. Тут нет виновных, если не винить Провидение».
Впрочем, на приватном уровне, для особ посвящённых, всё было ясно с самого начала, только всё это лежало в архивах, и выплыло лишь после «Часа Х», когда достоянием учёных (общественность это мало волновало) стали доклады Мартина Маллефье, посла Франции в Монтевидео, шефам с Кэ д´Орсе.
«Старое стремление Бразилии доминировать в Республике Уругвай, - писал он 29 апреля 1864 года, когда об Альянсе ещё никто ничего не знал, - сталкивается с преградой в виде Парагвая, мешающего Бразилии самим фактом своего существования. Я убежден, что в ближайшее время Бразилия постарается решить этот вопрос, конечно, не сама, а вместе с Аргентиной, и безусловно, Монтевидео лишь первый шаг к Асунсьону».
И всего лишь три месяца спустя, - в письме от 13 августа, - месье Маллефье делает важное дополнение: «Если Парагвай почему-либо не бросит спасательный круг “белым”, союз Бразилии с Буэнос-Айресом против Парагвая всё равно неизбежен. Этого, как сообщал известный Вам друг, добивается сэр Эдвард Торнтон, и я не вижу, что может изменить положение».
Это, повторяю, 13 августа, аккурат когда сэр Эдвард отбыл в Асунсьон по приглашению властей Парагвая, пригласивших его обсудить возможность посредничества Британии в Уругвае, а о вступлении в тамошнюю войну ещё и речи не было. То есть, месье Маллефье оперирует информацией, полученной им из, как ныне говоря, «кругов, близких» к британскому коллеге, - но не знает (да и вряд ли вообще когда-нибудь узнал) о письме коллеге из Асунсьона, 20 сентября, в частности, докладывавшего начальству:
«Несмотря на взаимную откровенность, попытки разъяснить собеседнику мою позицию успехом не увенчались. Ввозные пошлины, по его словам, останутся таковы, каковы были, от 20 до 25% ad valorem; но поскольку эта стоимость определяется исходя из текущих цен на товары, разница с ценами по накладной составит, как и сейчас, 40-45% цены. Также и вывозные пошлины составят от 10 до 20% стоимости… Предложение снизить ввозные пошлины для подданных Её Величества на 2 или 2,5% я выслушал, разумеется, ничем не выдав своего возмущения».
Позиция понятная. С учётом такой позиции Франсиско Солано Лопес силою вещей становился для Сити «Аттилой Америки», нарушившим, как писала в апреле 1865 года Standard, «все общепринятые нормы цивилизованных стран», а императора Педру II и сеньора Митре «новыми Ахиллом и Аяксом, поднявшими шпагу во имя освобождения порабощенной диктатором нации». Правда, согласно договору о Тройственном союзе, - его текст был «весьма секретным», однако через год Times организовала слив данных из банкирского дома Barring´s.
Для чего это было сделано, не совсем ясно (основная версия: в рамках терок Бэррингов, основных спонсоров Бразилии, с Ротшильдами, спонсорами Аргентины), но стало известно об условиях: «освободители» договорились, какие территории будут аннексированы, а равно и о контрибуциях, но ведь это же пустяки на фоне спасения «порабощенной нации». А что после публикации «восторженная» часть los legionаrios (вплоть до сыновей полковника Хуана Декоуда, командующего) ушла из «Легиона», так мнение кандидатов в «освобождаемые» ничего и ни для кого не значило.
И вот теперь, зная всё это, давайте зададимся вопросом: мог ли Парагвай не начать эту войну, тем более, зная о подготовке Байресом увеличения пошлин на парагвайские товары в 26 (!) раз? Мог ли не попытаться спасти «белый» режим в дружественном Монтевидео?
По моему, нет. При всём том, что симпатизирующие Лопесу-младшему Великие Силы оказать помощь были не в силах (в США всё ещё шла Гражданская война, Бонапарт прочно увяз в Мексике), - всё равно, нет. Ибо альтернативой была только новая автаркия, означавшая в новых условиях регресс, потерю всего созданного, а потом всё-таки войну, потому что соседи бы не успокоились.
Тем более, что война в 1864-м предполагалась только против Бразилии (сеньор Митре, которого Франсиско Солано после 1859 года считал близким другом, до поры, до времени его не разубеждал), и Монтевидео держался , - до резни в Пайсанду оставалось ещё время, - а Парагвай на тот момент располагал, без всяких преувеличений, самой лучшей, самой большой, самой оснащённой армией континента, обученной ничуть не хуже, если не лучше бразильской.
Эта война была нужна слишком многим, и потому была неизбежна, как осень после лета. Но всё равно, даже, судя по всему, сознавая, что пришёл тот час, ради которого отец создавал армию и натаскивал его, посылая аж в Сен-Сир, час, ради которого наследником был избран он, а не Бениньо, Франсиско Солано, вопреки логике войны, себе в ущерб, несколько месяцев не спешил активно помогать союзнику, пытаясь решить конфликт дипломатическим путем.
Возможно, в этом и заключалась главная ошибка. Правда, парагвайский историк Освальдо Бергонзи, не отрицая неизбежности войны, полагает, что Лопесу следовало всё-таки не начинать первым, теряя попусту кадровые части, а максимально укрепиться и ждать, но Артуро Варела и другие аргентинские «ревизионисты», напротив, уверены, что спасти Парагвай мог только удар на упреждение, будь он реализован более разумно. А кто прав, кто не прав, можно теперь только гадать. Как бы то ни было, ни в Байресе, ни в Рио, ни в Лондоне мира не хотели, а Монтевидео никто не спрашивал, ему просто велели, - и политика продолжилась другими средствами…
Продолжение следует.