"...совершил посадку в аэропорту Бен-Гурион"
Поезд приближался к станции Вадул-Сирет.
Еще каких-то три часа назад моя мама рыдала на плече соседки. Люба, толстая Троянова жена, с извечно закрученной бубликом тоненькой седой косицей, обнимала маму и приговаривала: "Рита, вот увидите, все будет хорошо, Рита..." Сам Троян прижимал к себе моего плачущего деда...
"Дз-з-з-з-з-дз-за..." - протяжно лязгнули вагонные колеса и через минуту по вагону застучали сапоги пограничников..
- Попрошу Ваше колечко, - холодно обратился ко мне таможенник. - Вот сюда положите..
Второй пограничник принялся ворошить распахнутые перед ним баулы. Размашистым движением он запускал свою руку вовнутрь, победно оглядывал нас с мужем и вытаскивал десятки раз перестиранные детские ползунки. Потом вдруг наткнулся на полиамидные шортики с выцветшим зайцем
- А это что такое? - быстро спросил он у меня, но уже не слушая моего ответа, молча запихнул весь ворох детских тряпок обратно в сумку.
В соседнем купе ехал шумный и уверенный в себе мужик, похожий на Леонида Броневого.. Сейчас из-за смежной стенки доносились мерные звуки молотка. Купе тщательно простукивали...
-Так... Ваше колечко весит 6.3 грамма... Таможенник посмотрел на меня. Половина веса кольца приходилась на голубой прозрачный камень. Фианит - Физический Институт Академии Наук.
- Вы знаете, что по декларации Вам позволено вывозить золотые украшения весом не более 6 грамм? Так что колечко мы у вас конфискуем. Другие драгоценности есть?..Только сережки на вас? Распишитесь здесь...
Контроль был закончен и муж выглянул за дверь. В вагонном проходе стоял дрожащий, раздетый до трусов сосед. На пальцах ног у него посверкивали две золотые печатки..
Еще через четверть часа наш состав медленно тронулся. До Викшань, румынского пропускного пункта, было совсем близко. Только пассажиров в вагоне стало на одного меньше: наш попутчик со своими пятью кожаными чемоданами остался для расследования на пограничной станции Вадул-Сирет..
Эту цветущую и шумную женщину нам послал наверное не Сохнут, а само провидение.
- Сечас я сажать вас машина и мы едэм аэропорт.. Вещи на тележка... ложити сьюда, - Габриэлла знала по-русски ровно сто слов и пребывала в совершенной уверенности, что все понимают ее румынский.
- Давайти чимоданы.. и сумка давайти.. а это шьто?.. пaмидоры?... вы шьто, с ума сошли? кто визьет в Израиль пaмидоры?
Помидоры, взятые с собой "на дорогу", были уже крепко подбиты и тут же, у вокзальной стойки полетели в мусорный бак. Зачем помидоры? До Израиля оставалась самая малость, только полет.
- Кaляска сьюда... Ребьенок берити на руки. Сколько мьесeц ваш ребьенок?
Микроавтобус катил нас по утреннему Бухаресту. Дюжину лет тому назад он поразил меня лоском европейской столицы, яркостью бутиков на пестрой Каля Виктория, вспыхивающими огнями реклам американских блокбастеров и спокойной голубизной озера Чишмиджиу. Сейчас это был запыленный серый город с разбитыми камнями мостовых и только буквы клумб, искусно засаженных цветами, провозглашали "Траяске Николаэ Чаушеску!"
Все, что оставалось - это перекантоваться несколько часов перед полетом в полутемном зале аэропорта Отопень. В зале ожидания была напряженка со стульями. На любое освободившееся место тут же кидались цыганистого вида босоногие детишки и громко кричали "оккупант!" ("занято!") В кафе Бухарестского аэропорта можно было раздобыть разве что вчерашние коржики. Собственно, аппетита ни у кого из нас не было. Хотелось только одного - побыстрее улететь из этого бедлама. Бедный 90-летний дед поминутно спрашивал: "Ну, когда наш вылет?" Детеныш то просыпался и хныкал, то снова засыпал. Мой отец повторял, словно заклинание одну фразу: "Я бы уже хотел оказаться по ту сторону границы".
Самолеты улетали в Мадрид и в Берлин, в Стамбул и в Париж. Наш рейс откладывался по техническим причинам..
Я заглянула в приоткрытую дверь одной из коптерок и увидела Габриэллу. Наш добрый ангел болтала с аэропортовской служащей.
- Есть какие-то известия, когда мы полетим? - устало спросила я.
- А сколько тебе лет? - не отвечая на мой вопрос, обратилась ко мне Габриэлла.
- Почти тридцать, - ответила я.
- Ты посмотри, ей 13 лет, а она уже мать маленького младенца! - воскликнула румынская тетка из-за дальнего в комнате стола. - А говорят, что у них в Союзе так рано не рожают!
До меня дошло, что вместо "трейзеч” я произнесла "трейспрезеч”.
- Ой, не 13, а 30! Я ошиблась!
Но тетки, смерив меня оценивающим взглядом, захохотали: "Нет! Тебе все-таки тринадцать!"
С опозданием на три часа нас в конце концов позвали на посадку. На поле ждал старый ИЛ-18 с пропеллером.
Это было здорово - каких-то три часа и мы уже будем на месте!
Мы заняли места в салоне. Натужно набирая обороты, двигатель загудел. Потом звук сменился на ворчание и затих. Мотор запыхтел минут через пятнадцать и опять заглох. Еще через четверть часа мы снова оказались в опустевшем здании Бухарестского аэропорта..
В конце концов наш самолет взлетел. Было наверное два или три часа ночи. Каким чудом мы вообще долетели до места назначения, для меня до сих пор остается загадкой. Все время полета нас бросало, качало и трусило.. Хорошо было тем, кто все же смог заснуть. Им, измученным долгим и томительным ожиданием, не мешал даже шум тусовки в середине салона. Смуглые молодые люди в ярких помятых рубашках громко, в голос хохотали и непрерывно кричали. Но возможно, что это только казалось криком, и они вовсе и не кричали, а просто громко говорили на каком-то тарабарском языке. Язык был не румынский...
И был еще один мужик в трех рядах от нас, вальяжного такого типа, который весь рейс курил.
- Я заплатил за свой билет полновесными долларами, а не вашими сраными леями, - отвечал он на замечания румынских стюардесс. - Так что мое право делать, что хочу...
После нескольких часов провалов в низкую бесцветную бездну, спонтанных включений и выключений света и скрипа-скрежета отжившей свое металлической обшивки, самолет коснулся земли. Такого я прежде никогда не видела и не слышала. Все окружавшие нас пассажиры, просто ликуя, захлопали. А по салону вдруг громко зазвучало: "Эвену ша-а-лом алей-хем!" Песню пели эти самые молодые и неугомонные молодые люди.
Металлический женский голос произнес: "Самолет компании ТАRОМ, следовавший рейсом из Бухареста, совершил посадку в международном аэропорту Бен-Гурион. За бортом 27 градусов.."
Я выглянула в пошкрябанное стекло иллюминатора. В синей рассветной мгле стояли другие - большие самолеты - с голубой звездой маген-давида и надписью "Эль-Аль".
Все это было почти двадцать лет тому назад. Но и сейчас, возвращаясь домой из серого и шумящего Будапешта или по-детски уютной Праги, я жду самого главного мгновения отпуска. Когда я почувствую удар самолетных колес о землю. И когда окунусь в теплый и влажный, предрассветный воздух израильского лета.