Из юношеских воспоминаний
До чего же время меняет представление о значимости вещей... Вспоминали мы тут с бывшим сокурсником про дискуссию об «азиатском способе производства» (АСП). В общем-то чушь собачья, а сколько копий было сломано, люди инфаркты хватали, такой накал страстей был, пепельницами друг в друга бросались... Кто сейчас об этом помнит? Коллеги 10-15 годами младше уже и не поймут, о чем речь. Но в 70-х - начале 80-х это, как ни смешно теперь, тогда было серьезно. Речь то шла о единственной щели некоторого «свободомыслия» в монолите марксистско-ленинского представления об историческом процессе (пресловутой «пятичленки»).
Маркс некогда обмолвился, что на Востоке (где, как очевидно было даже ему, ситуация отличалась от северной Франции, взятой за образчик «феодализма») в силу бытования государственной собственности на землю имело место нечто, что и было им обозвано АСП. В стройную систему 5 «формаций» АСП не вписывался, и М. эту мысль не развивал, но слово было сказано, и это было слово М. И вот при насаждении «пятичленного» марксистского бреда люди хватались за АСП как за соломинку, позволявшую хоть как-то соотнести реалии с теорией.
Дискуссия об АСП возникла было уже в 20-х (при утверждении в СССР порядка в ист.науке), но тогда его сторонников быстро посадили, а с 60-х, когда за это уже не сажали, началась снова. Поскольку АСП как бы заменял собой «рабовладение» и «феодализм», возник некоторый простор для вольномыслия, стали говорить об «извечном восточном феодализме», «рентном способе производства», «реципрокности» и т.д. Всё это, тем не менее, считалось отъявленной и вредной крамолой и преследовалось, люди, желавшие защитить докторскую или еще как-то продвинуться, были вынуждены на какое-то время публично отрекаться от «ереси».
Поскольку же ортодоксы стояли насмерть, проявления часто носили комический характер: они принимали стойку при любом упоминании «госсобственности» или отсутствия в неком регионе «рабовладельческой формации». С большим трудом удалось заменить в названии кандидатской диссертации о политической роли сангхи слова «при переходе от рабовладения к феодализму» на «на рубеже древности и средневековья». На самой защите (хотя я ко всем марксистским глупостям, что «пятичленке», что АСП, был равнодушен и об этом не писал), слова во вводной главе об этой самой «госсобственности» (а куда деваться; к счастью я мог сказать, что «в советском корееведении считается, что страна не прошла рабовладельческой формации») заставили многих ощетиниться, а один старый индолог, стуча палкой, орал, что «с этими корееведами надо еще разобраться».
Вспоминая это почти полвека спустя, мы хотя и смеялись, но испытывали некоторую неловкость, что хотя по касательной имели к этому отношение, и это могло иметь для нас какое-то значение (а оно имело, потому что при жестком «наезде» можно было говорить, что «есть и мнение, что...»). Сына же я не смог убедить, что такое безумие могло иметь место, он остался в убеждении, что я по нелюбви к Совку преувеличиваю. Все-таки разница между наличием какой бы то ни было репрессии за мыслепреступление и отсутствием таковой, неизмеримо значимее, чем разница между степенями такой репрессии; она формирует совершенно иную атмосферу.
Маркс некогда обмолвился, что на Востоке (где, как очевидно было даже ему, ситуация отличалась от северной Франции, взятой за образчик «феодализма») в силу бытования государственной собственности на землю имело место нечто, что и было им обозвано АСП. В стройную систему 5 «формаций» АСП не вписывался, и М. эту мысль не развивал, но слово было сказано, и это было слово М. И вот при насаждении «пятичленного» марксистского бреда люди хватались за АСП как за соломинку, позволявшую хоть как-то соотнести реалии с теорией.
Дискуссия об АСП возникла было уже в 20-х (при утверждении в СССР порядка в ист.науке), но тогда его сторонников быстро посадили, а с 60-х, когда за это уже не сажали, началась снова. Поскольку АСП как бы заменял собой «рабовладение» и «феодализм», возник некоторый простор для вольномыслия, стали говорить об «извечном восточном феодализме», «рентном способе производства», «реципрокности» и т.д. Всё это, тем не менее, считалось отъявленной и вредной крамолой и преследовалось, люди, желавшие защитить докторскую или еще как-то продвинуться, были вынуждены на какое-то время публично отрекаться от «ереси».
Поскольку же ортодоксы стояли насмерть, проявления часто носили комический характер: они принимали стойку при любом упоминании «госсобственности» или отсутствия в неком регионе «рабовладельческой формации». С большим трудом удалось заменить в названии кандидатской диссертации о политической роли сангхи слова «при переходе от рабовладения к феодализму» на «на рубеже древности и средневековья». На самой защите (хотя я ко всем марксистским глупостям, что «пятичленке», что АСП, был равнодушен и об этом не писал), слова во вводной главе об этой самой «госсобственности» (а куда деваться; к счастью я мог сказать, что «в советском корееведении считается, что страна не прошла рабовладельческой формации») заставили многих ощетиниться, а один старый индолог, стуча палкой, орал, что «с этими корееведами надо еще разобраться».
Вспоминая это почти полвека спустя, мы хотя и смеялись, но испытывали некоторую неловкость, что хотя по касательной имели к этому отношение, и это могло иметь для нас какое-то значение (а оно имело, потому что при жестком «наезде» можно было говорить, что «есть и мнение, что...»). Сына же я не смог убедить, что такое безумие могло иметь место, он остался в убеждении, что я по нелюбви к Совку преувеличиваю. Все-таки разница между наличием какой бы то ни было репрессии за мыслепреступление и отсутствием таковой, неизмеримо значимее, чем разница между степенями такой репрессии; она формирует совершенно иную атмосферу.