Алис Миллер. О книге "Бунт тела". Перевод zolotko_rheina
Text
Перевод zolotko_rheina на
http://web.mac.com/julia131270/Website/%D0%90%D0%BB%D0%B8%D1%81_%D0%9C%D0%B8%D0%BB%D0%BB%D0%B5%D1%80.html
Источник:
http://www.alice-miller.com/artikel_de.php
*Выделение жирным шрифтом - мое, в этом ЖЖ я отмечаю, что мне особенно важно. Оригинал, без выделений - на amtranslations.livejournal.com
**Четвертая заповедь, о которой пишет Алис Миллер - библейская заповедь "Почитай своих родителей"
***Знающий Свидетель, или Просвещенный Свидетель - человек, который знает, как на самом деле жестокость родителей по отношению к ребенку влияет на всю его жизнь, и который может помочь человеку прожить его задавленные детские чувства по отношению к родителям, такие, как гнев и возмущение, который всегда будет на стороне ребенка.
Алис Миллер.
О книгe "Бунт тела" (в английской версии "The Body Never Lies")
Почти все мои книги вызывали противоречивые реакции, но эта книга особенно интенсивно поляризовала эмоции, подтверждающие или отвергающие мои выкладки. У меня сложилось впечатление, что такая интенсивность косвенно выражает, насколько близка или далека идея книги самому читателю.
После выхода в свет "Бунта тела" в марте 2004 многие читатели писали мне о том, как они рады, что не должны более ни навязывать себе чувства, коих не испытывают, ни запрещать себе те чувства, которые они действительно испытывают. Но в некоторых откликах, особенно в прессе, часто встречается принципиальная ошибка, в которой возможно отчасти виновата и я, так как словам "жестокое обращение" я придаю гораздо более широкий по сравнению с общепринятым смыслом.
Мы привыкли ассоциировать с этим понятием картину избитого, с явными ранами по всему телу, ребёнка. В этой же книге я называю жестоким обращением и описываю травмы душевной целостности ребёнка, которых поначалу не видно. Последствия этих травм регистрируются зачастую только спустя десятилетия и даже тогда редко устанавливается и не принимается всерьёз связь между последствиями детских травм и самими травмами. Как пострадавшие, так и общество (врачи, адвокаты, учителя и, к сожалению, терапевты) не хотят знать причин поздних расстройств и болезненного поведения, корни которых находятся в детстве.
Но как только я называю эти невидимые травмы "жестоким обращением", так сразу наталкиваюсь на сопротивление и негодование. Я прекрасно понимаю эти чувства, так как очень долго испытывала их сама. Если бы мне раньше сказали, что ребёнком я страдала от жестокого обращения, я бы резко запротестовала. И только теперь я знаю со всей определённостью - благодаря снам, моей живописи и не в последнюю очередь знакам, которые мне даёт мое тело - что ребёнком я многие годы страдала от душевных травм, но как взрослый человек очень долго не желала это признать (см. стр. 24). Как и многие другие я думала: "Я? Меня никогда не били. A парa шлепков не имеeт никакого значения. Моя мать очень старательно занималась моим воспитанием" (на стр. 79 читатель найдёт подобные высказывания).
Но нельзя выпускать из виду, что тяжёлые последствия ранних травм возникают как раз потому, что детские страдания не воспринимаются всерьёз, их значение вовсе отрицается, а сами они считаются пустячными и незначительными. Каждый взрослый представит без труда, как он испугался бы до смерти и почувствовал себя униженным, если бы вдруг на него напал гневный великан, в восемь раз его выше. Тем не менее мы допускаем, что маленький ребёнок этого не ощущает, хотя мы можем легко заметить, насколько разумно и компетентно ребёнок реагирует на своё окружение. (сравн. Мартин Дорнес "Компетентный младенец", Eспер Юул "Компетентный ребёнок"). Родители считают, что шлепок не причинит никакой боли, а только будет ребёнку наукой, позже и дети разделяют это мнение. Некоторые дети даже учатся смеяться над этим, высмеивать их боль от испытанного унижения. Взрослыми они крепко держатся за эту насмешку, гордятся своим цинизмом, делают из этого литературу, как видно на примерах Джеймса Джойса, Франка МакКурта и др. Если они подвержены таким симптомам, как паника, депрессия, что неизбежно при вытесненных настоящих чувствах, то они без труда находят врачей, которые помогают медикаментами на какое-то время. Oни поддерживают самоиронию, ценное проверенное оружие против всех восстающих из прошлого эмоций. Так они подстраиваются под требования общества, для которого главная задача - защитить родителей.
Одна терапевт, которая очень внимательно прочла и поняла мою последнюю книгу, рассказала мне, что почти все её клиенты выказывали сопротивление, если она, отчётливей, чем прежде, пыталась указать им на травмы, причиненные им их родителями. Она спросила меня, является ли достаточным объяснением этой настойчивой привязанности к идеализированным родителям четвёртая библейская заповедь. Я думаю, что четвёртая заповедь может оказывать воздействие только на детей постарше. Причину такой высокой толерантности (иногда абсолютно необъяснимую с точки зрения постороннего) можно найти только, "вернувшись" в очень ранний возраст. Причина эта заключается в том, что даже самый маленький ребёнок уже способен отрицать свою боль ("один шлепок - это небольно"), стыдиться своей боли, винить за боль себя самого или, как я показала выше, эту боль высмеять. И по прошествии времени жертва не должна чувствовать, что она была жертвой. Поэтому клиент не в состоянии с начала терапии обнаружить настоящего виновника. Даже если клиент пытается оживить подавленные эмоции, правде будет тяжело пробиться сквозь рано заученные механизмы, которые так долго служили для усыпления боли, для мнимого освобождения от неё.
Отказаться от этого механизма - значит поплыть против течения, и это приносит не только страх, но поначалу и одиночество, а так же упрёки в нытье. Но именно с этого отказа начинается путь в зрелость.
Клиент, который с самого начала терапии знает и со всей серьёзностью принимает, что он был травмирован своими родителями, встречается в исключительных случаях. Людям, чьи родители сразу принимали всерьёз чувства ребёнка, позже не так трудно принять всерьёз свою жизнь и свои страдания. У большинства же рано приобретенный механизм защиты остаётся активным, т.е. эти люди упорно обесценивают своё страдание, даже если они сами практикуют в качестве терапевта. Так они сохраняют верность духу Чёрной педагогики и обществу, в котором живут, но не себе самим. Задачей действенной терапии я считаю сокращение дистанции к самому себе.
Но и много терапевтов, надеюсь, что не все, стараются отвлечь клиента от его детства. Как и почему я подробно рассказываю в этой книге, хотя мне не известно, каков процент таких терапевтов, такой статистики нет. Взяв за основу моё описание, читатель может сам сориентироваться, сопровождает его терапевт на пути к себе или способствует самоотчуждению. К сожалению, часто происходит последнее.
Один высоко почитаемый в аналитических кругах автор даже утверждает в своей книге, что настоящее Я вообще не может существовать и говорить о нём - ошибочно. Тогда каким образом терапируемый взрослый может вспомнить реалии своего детства? Как он узнает, в каком состоянии беспомощности и бессилия он жил ребёнком? В каком отчаянии он был, когда он подвергался травмам и унижениям, изо дня в день, годами, как ребёнок не имея возможности защититься, увидеть и понять настоящее положение вещей, потому что не было никого, кто бы помог ему в этом.
Так ребёнок пытался помочь себе сам, прячась в ошибочном представлении, в заблуждении, иногда в высмеивании. Если взрослому позже не удастся разрешить это заблуждение терапией, не блокирующей доступ к спрятанным детским чувствам, ему останется только презрительно насмехаться над собственной судьбой.
Когда же человеку удаётся с помощью своих сегодняшних чувств добраться до своих детских простых, сильных и справедливых эмоций, и принять эти эмоции как вполне понятную реакцию на вольную или невольную жестокость родителей, тогда проходит смех, исчезают насмешка, цинизм и самоирония. Проходят в большинстве случаев и симптомы, которыми человек оплачивал молчание своего Я. Тогда появится настоящее Я, и человек сможет наконец проживать свои настоящие чувства и потребности.
Когда я оглядываюсь на прожитую жизнь, я поражаюсь, с какой последовательностью, выдержкой и упрямством пробивалось моё настоящее Я сквозь внешние и внутренние барьеры, и как это происходит и теперь, без терапевтической помощи, потому что я стала его Знающим Свидетелем.
Конечно, одного отказа от цинизма и иронии недостаточно, чтобы отработать последствия жестокого детства, но это - необходимая предпосылка. Придерживаясь же и далее самоиронии, можно пройти многочисленные психотерапии и при этом не сдвинуться с места, потому что настоящие чувства и с ними эмпатия к ребёнку, которым человек был, остаются по-прежнему закрытыми. Человек (или его медицинская страховка) платит за сопровождение, которое больше помогает убежать от реальности, что конечно же не приведёт ни к каким изменениям.
Зигмунд Фрейд более чем 100 лет тому назад полностью подчинил себя господствующей морали тем, что он однозначно обвинил ребёнка и защитил родителей. Так же действовали и его последователи. В моих последних трёх книгах я указала на то, что психоанализу удалось вскрыть факты издевательства и сексуального насилия над детьми и попытаться интегрировать эти факты в теорию, но к сожалению попытки эти часто делает тщетными четвёртая заповедь. Роль родителей в происхождении детской симпоматики по-прежнему остаётся завуалированной и приукрашенной.
Мне сложно оценить, действительно ли изменяет так называемое расширение горизонта внутренней позиции многих терапевтов, но впечатление, складывающееcя из публикаций, скорее говорит о том, что пересмотр традиционной морали не состоялся. Как в теории, так и на практике защищается поведение родителей. Потдверждением тому стала и книга Эли Заретски (Eli Zaretsky, "Secrets of the Soul", Knopf 2004) с подбробной историей психоанализа до сегодняшнего дня, где тема четвёртoй заповеди вообще не была тематизирована. Поэтому в "Бунте тела" я немного осветила и тему психоанализа.
Читателям, которым не известны мои другие книги, очень трудно понять разницу между тем, что пишу, и теориями психоанализа. Ведь и аналитики занимаются проблемами детства и сегодня всё больше допускают, что ранние травмы влияют на последующую жизнь, но тема нанесенных родителями травм часто обходится стороной.
Большинство обсуждаемых травм - это смерть родителей, тяжёлые болезни, разводы, природные катастрофы, войны и т.д. Пациент чувствует поддержку, так как аналитику нетрудно поставить себя в тогдашнюю ситуацию пациента, посочувствовать тому ребенку, которым он был, стать для него знающим и сочувствующим свидетелем и помочь победить детские травмы, которые редко бывают cxoжими с собственными детскими травмами терапевта. Совсем иначе выглядит ситуация, когда речь идёт о травмах, которые знакомы почти всем людям, когда приходится признать ненависть родителей, а позже и враждебность взрослого по отношению к детям.
Достойная всяческих похвал книга Мартина Дорнеса (Компетентный младенец, 1993/2004) ясно показывает, насколько трудно согласовать нынешние представления аналитиков с новейшими исследованиями о детях грудного возраста, хотя автор очень старается убедить читателя в обратном. Тому есть много причин, на которые я указываю в моих книгах, и всё же главная причина в блокаде мышления (сравн. "Пробуждение Евы", стр. 109-133), которая вместе с четвёртой заповедью уводит от реально прожитого в детстве.
И Зигмунд Фрейд, но прежде всего Мелание Кляйн, Отто Кернберг с их последователями, а также Хайнц Хартманн со своей далёкой от жизни Я-психологией , приписали младенцу всё то, что продиктовало им познанное на собственном опыте воспитание в стиле Чёрной педагогики, а именно что дети по природе своей злы или "полиморфно перверсны" (В "Изгнанном знании" я цитировала подробно пассажи уважаемого и сегодня аналитика Гловера, излагающего свой взгляд на ребёнка). С реальной жизнью конкретного ребёнка это не имеет ничего общего, а уж тем более с жизнью травмированного и страдающего ребёнка, а таких детей бесспорно остаётся большинство, пока легитимной частью правильного воспитания остаются телесные наказания и другие душевные травмы.
Аналитики, как например Ферренци, Боулби, Кохут и другие, обратились к реальности и остались на задворках психоанализа, потому что их исследования резко противоречили фрейдистской теории влечения. И все равно, насколько мне известно, никто из них не вышел из ИПА (International Psychoanalytical Association). Почему? Потому что все они, как и многие сегодня, возможно надеются, что психоанализ не догматичная, а открытая система, которая в состоянии интегрировать новейшие исследования. Я не исключаю этого в будущем, но считаю безусловной предпосылкой открытия этой системы свободу видеть настоящие душевные травмы, насилие над маленькими детьми и распознавать нивелирующее отношение родителей к детским страданиям. Это будет возможным только тогда, когда в психоаналитическом кабинете будет вестись работа над эмоциями, когда обличающей силы эмоций перестанут бояться, что совершенно не похоже на примальную терапию (Primal therapy). Тогда человек сможет встать лицом к своим пережитым ранним травмам и с помощью Знающего Свидетеля, расшифровывая послания своего тела, проторит дорогу к своим истокам, к своему настоящему Я. Насколько я знаю, пока такого в психоанализе не произошло.
Критика психоанализа проиллюстрирована на конкретном примере в моей книге "Пробуждение Евы" (2001, стр. 149-156). Я смогла показать, что даже Винникотт, которого я очень ценю как человека, не смог помочь своим анализом коллеге Хэрри Гантрипу, потому что он не смог признать ненависть матери на Хэрри-ребёнка. Этот пример отчётливо показывает границы психоанализа, которые в своё время послужили причиной моего выхода из ИПА, что навсегда поставило меня в позицию изгнанного еретика. Быть отверженной и превратно понятой конечно неприятно, с другой стороны эта ситуация принесла мне как еретику большие преимущества. Она оказалась продуктивной для моих исследований, дала мне много свободы для дальнейшего отслеживания моих вопросов. Для меня открылись все пути и никто не мог мне предписывать, как мне надо или даже должно думать, что мне можно видеть, а что - ни в коем случае. Этот вид свободомыслия я ценю особенно высоко.
Благодаря этой свободе я смогла позволить себе не щадить больше родителей, разрушающих будущее своих детей. Этим я нарушила большое табу, так как не только в рамках психоанализа, но и в обществе в целом этот шаг, как и прежде, табуирован, это значит, что институт "родителей" как и институт семьи ни в коем случае не могут быть выставлены в свете источника насилия и страданий. Страх перед наблюдаем в большинстве ТВ-передач на тему насилия. (К этому вопросу в последнее время я неоднократно высказывалась в различных стаьях на моей вебстранице).
Статистические данные о насилии над детьми, да и рассказы многих клиентов об их детских переживаниях, привели к тому, что по другую сторону анализа сложились новые терапевтические формы, которые концентрируются на лечении этих травм и предлагаются во многих клиниках. Но несмотря на благие намерения эмпатически сопровождать клиента, и эти виды терапии могут маскировать истинные чувства клиент и настоящий характер его родителей - с помощью упражнений (Imagination, Kognition) или спиритуального сочувствия. Эти так называемые терапевтические интервенции отвлекают аутентичные чувства человека от его реальности как ребёнка. Но чтобы прийти к себе и избавиться от депресии, клиенту необходимы и доступ к своим чувствам, и - вместе с этим - доступ к своему действительно пережитому. Иначе некоторые исчезнувшие симптомы вернутся уже в форме соматических заболеваний - до тех пор пока реальность тогдашнего ребёнка будет игнорироваться. И телесные терапии могут игнорировать эту реальность, особенно если терапевт сам ещё боится своих родителей и поэтому вынужден как и прежде их идеализировать.
Между тем появилось много статей, в которых матери ( а в ourchildhood-форумах и отцы) честно рассказывают, насколько сильно их детские травмы препятствовали им любить своего ребёнка. Это может послужить нам уроком для того, чтобы мы перестали идеализировать материнскую любовь. Тогда нам больше не придётся видеть в младенце орущее чудовище, мы начнём понимать одночество и бессилие ребёнка, растущего у родителей, которые не в состоянии дать ему любовь и привязанность, потому что они сами не ведомы им самим. Так мы можем распознать, что младенец своим криком справедливо и логично реагирует на в большинстве случаев бессознательную, но фактически существующую жестокость родителей, которые обществом таковыми не считаются. Такая же объяснимая реакция - отчаяние человека, сознающего свою искалеченную жизнь, которое некоторые травматерапии пытаются умиротворить положительными фантазиями. Но именно такие сильные эмоции позволяют понять, каково было ребёнку у жестоких или игнорирующих родителей.
Родительская жестокость не всегда выражется в битье (хотя 85% сегодняшнего населения в детстве были биты), а прежде всего в недостатке дружелюбного общения и заботы, в игнорировании потребностей ребёнка и его душевной боли, в бессмысленных извращенных наказаниях, в сексуальном насилии, в эксплуатации безусловной любви ребёнка, в эмоциональном шантаже, в разрушении чувства собственного достоинства и в бесчисленных формах властного давления. Список этот бесконечен. И что самое плохое - ребёнок должен принимать всё это за нормальное поведение, потому что он не знает другого. И все равно ребёнок безоговорочно любит своих родителей, несмотря на то, что они с ним делают.
Исследователь поведения Конрад Лоренц с большим сочувствием описал как-то верность одного из его гусей своему сапогу. Этот сапог был первым предметом, который увидел гусёнок, появившись на свет. Такая привязанность инстинктивна. Если бы мы, люди, могли всю жизнь следовать этому инстинкту, то мы остались бы послушными детьми, не узнав преимуществ взрослого существования, к которому относятся сознательность, свободомыслие, доступ к своим чувствам и способность сравнивать. То, что церковь и правительства заинтересованы в том, чтобы замедлить это развитие, чтобы люди оставались в зависимости от родителей, - это в общем известно. Гораздо менее известно то, что тело платит за это высокую цену. Иначе куда же мы пришли бы, если бы мы увидели всю родительскую жестокость? И что стало бы с родителями, если бы их властное давление больше не действовало?
Поэтому и до сих пор институт родительства имеет абсолютный иммунитет. Если когда-то это изменится (что постулируется в этой книге), то мы сможем почувствовать, что причинило нам жестокое обращение родителей. Тогда мы сможем лучше понять сигналы нашего тела и жить с ним в мире - не как любимые дети, которыми мы никогда не были и не будем, а как открытые, сознательные и возможно любящие взрослые, которые больше не страшатся своей истории, потому что они её знают.
Я бы хотела остановиться ещё на двух недоразумениях, которые я заметила, читая отклики. Они относятся к вопросу дистанции к травмирующим родителям в случаях тяжёлой депрессии и моей личной истории.
Во-первых я должна ещё раз подчеркнуть, что в этой книге я снова и снова говорю об интроецированных, редко реальных и никогда злых родителях. Я не даю советов Хензель и Гретель, которые разумеется должны бежать от их злых родителей, я выступаю за принятие всерьёз своих настоящих чувств, которые с детства были подавлены и с тех пор влачат существование в потайных темницах души. Я понимаю, что рецензенты без какого-либо психологического образования не подозревают об этом и совершенно наивно считают, что я натравливаю читателей на их "злых родителей". И всё же я надеюсь, что знакомый с миром души читатель, не пропустит слово "интроецированных".
И конечно я буду рада, если сведения о моём детстве получит внимательный и не склонный к поверхностным обобщениям читатель. С тех пор, как моей темой стало жестокое обращение с детьми, критики упрекают меня, что я везде его вижу, потому что сама стала его жертвой. Сначала я реагировала на это с удивлением, потому что раньше я и сама не много знала о своей истории. Сегодня я как раз могу представить, что мои вытесненные страдания подтолкнули меня к работе над этой темой. Но когда я стала исследоватъ эту область, мне стало ясно, что речь идёт не только о моей судьбе, но и о судьбе очень многих людей. По сути, они стали моими проводниками, благодаря их историям я начала демонтировать свой защитный механизм, прислушиваться к себе, понимать причины упорного универсального отрицания детских травм и делать выводы, которые помогли мне познать себя. За это я им очень благодарна.
Январь 2005