Геок-Тепе после штурма (чтение для солдат)
[А. Н. Маслов]. Осада и штурм текинской крепости Геок-Тепе. - СПб.: Издание редакции журнала «Чтение для солдат», 1882.
Странный вид представляла крепость после штурма. Извилистые проходы между кибитками, входы в землянки, валы и внутренний ров усеяны были трупами, умирающими ранеными. Небольшая кала, расположенная саженях во ста от холма, была битком набита женщинами и детьми, и из их утомленной груди уже временами только вырывались сиплые вопли и стоны. Во мраке ночи, сменившей день штурма, изредка вспыхивали огоньки и раздавались сухие ружейные выстрелы, то на аванпостах, то на стене, то между кибитками, в которых успели скрыться, во время дневного боя, текинцы. Некоторые, пользуясь наступившею темнотою, старались пробраться в пески через выходы.
А не евшие целый день победители, не обращая внимания на эту стрельбу, массами тащили муку, курдючье сало, масло и крупу; другие гнали и тянули на веревке телят и баранов, несли кур и все, что можно было есть.
Несмотря на утомление, солдаты толпились вокруг костров, натащив из кибиток сковород, железных листов, «кунганов» и прочей утвари, и все это пекло, жарило и варило… Тут приготовлялись и лепешки, и галушки, и плоские хлебы, жаркое в разном виде и из разного мяса; при этом вырезались отборнейшие куски, а остальное бросалось в сторону.
Над холмом и лагерем, где еще так недавно раздавались выстрелы и носились облака порохового дыма, теперь стоял дым от костров, чад кипящего сала; ворчала на сковородах баранина и слышался веселый говор, прерываемый взрывом веселого хохота. Особенно причудливый вид представлял холм, озаряемый колеблющимся пламенем костров. По стенам стояла редкая цепь часовых. У ворот караулы. По временам внутренность крепости пересекали, по разным направлениям, казачьи разъезды и пехотные патрули…
Вдруг вспыхивает где-нибудь большое пламя, и сноп искр, как фейерверк, озаряет ночной мрак; это пылают кибитки, подожженные каким-нибудь забулдыгой… На пожар едет патруль.
- Что это вы, подлецы, тут зажгли? - кричит старший. - Вы все кибитки хотите спалить, что ли? Мало вам, дуракам, что вам позволили все брать тут; нет, надо еще жечь! Потушить сейчас! Ну!.. ты чего стоишь? бери лопату и засыпай…
И начинается тушение пожара…
Около одного из костров, на холме сидит человек пять солдат. Огонь горит в ямке; тут же прилажено два тагана, и молодой солдатик в текинском халате, который он неизвестно зачем надел, и с лицом, выпачканным жиром и глиной, хлопочет около большого чугунного котла и сковороды. В котле кипят отборнейшие части молочного теленка и нежнейшие части кур, а на сковороде поджариваются «самые лучшие» лепешки… Все едят уже не в первый раз, и поэтому выражение лиц несколько серьезное и спокойное. Еда сопровождается беседою.
- И красивые, братцы, бабы у текинцев, только горя им теперь много…
- Пропади они совсем - бабы! - говорит унтер-офицер, - баловство одно… Теперь, сказывают, опять в степу пойдем…
- А много, братцы, сегодня накрошили текинца…
- Да; отучили собак по чужое мясо ходить…
- Распростились это мы друг с другом, - слышится в другом месте, - ночь была темная, наволочная; перевезли орудию и ящик с патронами с траншей… А командир-то и говорит: «Смотри, братцы, когда взрыв будет, тогда мы с третьей ротой бросимся»… Вот «преследовал» взрыв, тут закричали все «ура!» Не утерпели сердца наши… бросились… Тут у нас спервоначалу одного убили; ну, Бог с ним! вперед, братцы! на стенку, скорее на стенку!
- Как заняли этот самый шихан (холм), - прерывает артиллерист, - а текинцы густо-густо побегли в пески; а мы-то по пути из орудия-то им… жарили, жарили… вот так натешились!.. Постояли посмотрели; в скором времени генерал Скобелев в погоню за «им»; охоту отбил шутить с русским… Возвратился это он на шихан, заехал с той стороны: «Ну, братцы, - говорит, - спасибо вам, что не выдали!»…
- Яшин! - слышится подальше.
- Чаго?
- Что-то мне неможится… Возьми тесто, да пожарь лепешки-то… Живот болит…
- Жарь сам: у меня у самого живот болит…
Видно, досыта покушали, на текинский счет, победители!..
С рассветом 13 января стрельба в крепости еще раз возобновилась на несколько часов. Это стреляли часовые на аванпостах и на стенах по тем текинцам, которые успели скрыться ночью в песчаных барханах и в ямах крепости и пробовали бежать в пески. Тут их погибло еще человек двести; наших же было ранено только двое.
Обширная внутренняя площадь крепости, уставленная тысячами кибиток, была занята нашими солдатами и казаками; они бродили из кибитки в кибитку и брали все, что ни попадало под руки. Добыча состояла главным образом из ковровых изделий, серебряных украшений и денег.
Для сбора оружия и провианта, которые предназначались в казну, посылались особые команды; он стаскивали мешки в общие бунты, около которых ставились часовые. Все остальное, с утра до вечера, разбиралось нашими солдатами. «Аламан» производился довольно спокойно и добродушно, потому что с избытком хватало на всех.
При взятии крепости, было освобождено довольно много рабов-персов, которых солдаты, в пылу боя, узнавали по трусливому и униженному виду и оковам, которые они волокли на ногах. Только что их освободили, недавние рабы бросились… не драться, а грабить.
Какой-то старый перс с двумя другими, помоложе, даже еще не сняв как следует цепей с своих ног, поймал поскорее двух ишаков и какого-то облезлого верблюда и до того их навьючил коврами и всякой всячиной, что, под массою груза, от верблюда были только видны ноги и голова, а от ишаков даже ничего не было видно. В таком только виде он решился отступить из крепости; но у ворот был задержан караулом.
- Ты это что? - сказал начальник караула, - мало тебе, подлецу, что тебе свободу дали, да и жизнь сохранили… Ибрагимов!
- Чего изволите!
- Переведи ему это… Мало тебе подлецу? Дай ему в шею! Свалить все это… Бери, братцы, кому требуется… Мало тебе? Дай, дай ему еще раз! переведи ему это..! А теперь - вон из крепости!
Так и ушел старик ни с чем, сохраняя воспоминание о русских подзатыльниках.
......................................
С 18-го января вход в крепость был строго воспрещен и у ворот поставлены караулы. В этот же день пришел первый вьючный транспорт из Персии с заготовленным там провиантом и фуражом.
Около этого же времени, по распоряжению начальника отряда, все пленные женщины и дети, оставшиеся в крепости, были переведены в особый лагерь между Охотничьей калой и минным обвалом; туда им доставили кибитки и выдавали мясо, муку и прочую провизию. Все эти женщины вплоть до 2-го февраля - когда стали понемногу являться из песков текинцы и разбирать своих жен и родственниц - стояли чрезвычайно тесным лагерем; тут же между кибитками варили и жарили, в пробегающей мимо воде мыли своих детей и стирали белье, и ни под каким предлогом не отходили от своего табора, далее шагов тридцати, боясь, вероятно, наткнуться на какого-нибудь слишком любезного солдатика. Таким образом «бабий лагерь», как его называли, скоро окружился неприступным валом всякого мусора и остатков провизии.
Самые смелые из текинок отправлялись по несколько сразу в крепость за одеялами, коврами и утварью, и при этом выбирали самое старое и скверное, боясь, вероятно, что хорошее солдаты отнимут. Это был лагерь, напоминающий громадный базар ярких разноцветных тряпок и лохмотьев, над которым стоял смешанный гул из старых и молодых, звенящих без умолку, голосов, крику и детского плача.
......................................
После погрома крепости, беспорядочного бегства в пески, оказалось немало детей, брошенных, в минуту общей суматохи, отцами и матерями. Но вряд ли кто-нибудь из малюток погиб от холода или голода… всех, кого заметили, приголубили, обогрели и накормили наши солдатики.
Когда кавалерия, 12-го января, по дороге на Куня-Геок-Тепе, преследовала бегущих, то, около одного из кишлаков, под ноги Скобелева бросилась маленькая девочка, лет семи; Скобелев осадил лошадь, велел ее поднять и отвезти к нему в лагерь. По возвращении из преследования, он передал эту девочку графине Милютиной, прося взять ее на воспитание, и прибавил, что он убежден, что она выйдет хорошенькая. Девочка, которую назвали Таней, так как штурм был в Татьянин день, оказалась действительно славной девочкой, когда ее приодели: веселою и красивою. Через три месяца она уже болтала по-русски не хуже русского ребенка, отличаясь только более смуглым цветом кожи и живостью в движениях. Еще несколько детей, в большинстве случаев - мальчиков, разобрали наши офицеры, и почти в каждой роте были дети, которых солдаты баловали без конца. Так, например, начальник тушинских охотников, К., также взял к себе одного мальчика.
«На другой день после взятия Денгиль-Тепе, - пишет очевидец, - я к нему зашел в кибитку и заметил в ней немалую перемену. Около кибитки, привязанные снаружи веревками, выли две борзые текинской породы, жевали корм два ишака и теленок… Сам К. сидел на двух коврах, которые ему принесли тушины, и кипятил чай в текинском кунгане, в углу дремал мальчик лет десяти, закутанный в текинский бараний тулуп, а на прилаженной жердочке сидел охотничий сокол.
- Вот, - сказал он, привел мальчика; должно быть, сирота: говорит - не знаю, где родился… мальчик славный; не красивый, правда, но лицо приятное… У поручика П. мальчик помоложе и смазливый, но, кажется, избалованный… Нарядили его в шелковый халатик и кормят целый день орехами, как индюшку… У меня не так: баловать детей не следует…
Мальчик в это время проснулся… К. погладил его по голове.
- Ну что, Абдуррахман. чаю хочешь?.. Баранины хочешь?.. Орехов хочешь?..
Добродушный воин уже забыл, что он говорил сейчас о баловстве. Абдуррахман слегка вздохнул и начал глотать горячий чай, постоянно обжигаясь.
К. знал по-туркменски всего слов сто и, переворачивая их на разные лады, объяснялся с мальчиком… Тем не менее, они понимали друг друга.
Так мальчик жил у К. недели две, очень к нему привык и старался всячески услуживать, хотя иногда и невпопад.
Однажды К., на дороге к базару, встретился с плачущей текинкой. Выбрав, из известных ему ста слов, самые ласковые, он спросил ее - в чем дело?
- Не встречали ли вы, ага, мальчика, вот такого роста?
- Не Абдуррахманом ли его зовут?
- А вы его, значит, знаете?! Ради Бога, это мой сын! Покажите мне его скорее!.. - И текинка, схватив К. за руку, потащила его в лагерь…
Мальчик, действительно, оказался ее сыном. Угостив текинку чаем, К. подарил им своих ишаков и отпустил. При расставании, Абдуррахман плакал, успев уже привыкнуть к К. После этого, он не раз навещал своего хозяина, который его, конечно, не баловал и кормил только орехами, леденцами и снабжал на дорогу мелкой монетой».
......................................
В заключение рассказа, приводим здесь песню [песня поется на голос: «Что ни соколы крылаты»], сочиненную в отряде, под Геок-Тепе. Нескладно это творение солдатское, да зато тем дорого, что сложилось на месте, под свежим впечатлением молодецкого штурма.
Не туман с моря поднялся,
Три дня сряду дождик лил.
Генерал Скобелев собирался
В Ахал-Теке воевать.
День и ночь шли с ним в походе,
Притуманились у всех глаза;
Генерал Скобелев подъезжал
Слово ласково сказал:
Вы, здорово, мои братцы.
Вы, здорово, молодцы!
Не робейте, мои братцы,
Вся Азия знает нас;
Знают турки и бухарцы
И хивинцы-дураки,
Пусть узнают и текинцы,
Каковы русские штыки.
Все ура! мы закричали
И пошли смело вперед;
Все мы горы в непогоду
Припеваючи прошли.
Там, где птицы не летают
Проходили те места.
Там песок как море плещет,
Вьет с бархана на бархан
......................................
Теке ядрами была покрыта;
Все захвачены были места,
Генерал Скобелев дал свободу
Трое суток в Геок-Тепе погулять,
Мы гуляли три денечка,
Про то знают небеса;
Заплакали мусульманские жены,
Зарыдала вся неверная орда.
Что поход твой был, Ломакин,
Тергукасов ратовал!..
Лишь один поход суровый
У всех в памяти век будет.
Вот прислал нам Царь - спасибо
И медаль на память всем,
За одно мы Царское спасибо
На край света хоть пойдем.
См. также:
• А. В. Верещагин. Геок-Тепе после штурма.
Странный вид представляла крепость после штурма. Извилистые проходы между кибитками, входы в землянки, валы и внутренний ров усеяны были трупами, умирающими ранеными. Небольшая кала, расположенная саженях во ста от холма, была битком набита женщинами и детьми, и из их утомленной груди уже временами только вырывались сиплые вопли и стоны. Во мраке ночи, сменившей день штурма, изредка вспыхивали огоньки и раздавались сухие ружейные выстрелы, то на аванпостах, то на стене, то между кибитками, в которых успели скрыться, во время дневного боя, текинцы. Некоторые, пользуясь наступившею темнотою, старались пробраться в пески через выходы.
А не евшие целый день победители, не обращая внимания на эту стрельбу, массами тащили муку, курдючье сало, масло и крупу; другие гнали и тянули на веревке телят и баранов, несли кур и все, что можно было есть.
Несмотря на утомление, солдаты толпились вокруг костров, натащив из кибиток сковород, железных листов, «кунганов» и прочей утвари, и все это пекло, жарило и варило… Тут приготовлялись и лепешки, и галушки, и плоские хлебы, жаркое в разном виде и из разного мяса; при этом вырезались отборнейшие куски, а остальное бросалось в сторону.
Над холмом и лагерем, где еще так недавно раздавались выстрелы и носились облака порохового дыма, теперь стоял дым от костров, чад кипящего сала; ворчала на сковородах баранина и слышался веселый говор, прерываемый взрывом веселого хохота. Особенно причудливый вид представлял холм, озаряемый колеблющимся пламенем костров. По стенам стояла редкая цепь часовых. У ворот караулы. По временам внутренность крепости пересекали, по разным направлениям, казачьи разъезды и пехотные патрули…
Вдруг вспыхивает где-нибудь большое пламя, и сноп искр, как фейерверк, озаряет ночной мрак; это пылают кибитки, подожженные каким-нибудь забулдыгой… На пожар едет патруль.
- Что это вы, подлецы, тут зажгли? - кричит старший. - Вы все кибитки хотите спалить, что ли? Мало вам, дуракам, что вам позволили все брать тут; нет, надо еще жечь! Потушить сейчас! Ну!.. ты чего стоишь? бери лопату и засыпай…
И начинается тушение пожара…
Около одного из костров, на холме сидит человек пять солдат. Огонь горит в ямке; тут же прилажено два тагана, и молодой солдатик в текинском халате, который он неизвестно зачем надел, и с лицом, выпачканным жиром и глиной, хлопочет около большого чугунного котла и сковороды. В котле кипят отборнейшие части молочного теленка и нежнейшие части кур, а на сковороде поджариваются «самые лучшие» лепешки… Все едят уже не в первый раз, и поэтому выражение лиц несколько серьезное и спокойное. Еда сопровождается беседою.
- И красивые, братцы, бабы у текинцев, только горя им теперь много…
- Пропади они совсем - бабы! - говорит унтер-офицер, - баловство одно… Теперь, сказывают, опять в степу пойдем…
- А много, братцы, сегодня накрошили текинца…
- Да; отучили собак по чужое мясо ходить…
- Распростились это мы друг с другом, - слышится в другом месте, - ночь была темная, наволочная; перевезли орудию и ящик с патронами с траншей… А командир-то и говорит: «Смотри, братцы, когда взрыв будет, тогда мы с третьей ротой бросимся»… Вот «преследовал» взрыв, тут закричали все «ура!» Не утерпели сердца наши… бросились… Тут у нас спервоначалу одного убили; ну, Бог с ним! вперед, братцы! на стенку, скорее на стенку!
- Как заняли этот самый шихан (холм), - прерывает артиллерист, - а текинцы густо-густо побегли в пески; а мы-то по пути из орудия-то им… жарили, жарили… вот так натешились!.. Постояли посмотрели; в скором времени генерал Скобелев в погоню за «им»; охоту отбил шутить с русским… Возвратился это он на шихан, заехал с той стороны: «Ну, братцы, - говорит, - спасибо вам, что не выдали!»…
- Яшин! - слышится подальше.
- Чаго?
- Что-то мне неможится… Возьми тесто, да пожарь лепешки-то… Живот болит…
- Жарь сам: у меня у самого живот болит…
Видно, досыта покушали, на текинский счет, победители!..
С рассветом 13 января стрельба в крепости еще раз возобновилась на несколько часов. Это стреляли часовые на аванпостах и на стенах по тем текинцам, которые успели скрыться ночью в песчаных барханах и в ямах крепости и пробовали бежать в пески. Тут их погибло еще человек двести; наших же было ранено только двое.
Обширная внутренняя площадь крепости, уставленная тысячами кибиток, была занята нашими солдатами и казаками; они бродили из кибитки в кибитку и брали все, что ни попадало под руки. Добыча состояла главным образом из ковровых изделий, серебряных украшений и денег.
Для сбора оружия и провианта, которые предназначались в казну, посылались особые команды; он стаскивали мешки в общие бунты, около которых ставились часовые. Все остальное, с утра до вечера, разбиралось нашими солдатами. «Аламан» производился довольно спокойно и добродушно, потому что с избытком хватало на всех.
При взятии крепости, было освобождено довольно много рабов-персов, которых солдаты, в пылу боя, узнавали по трусливому и униженному виду и оковам, которые они волокли на ногах. Только что их освободили, недавние рабы бросились… не драться, а грабить.
Какой-то старый перс с двумя другими, помоложе, даже еще не сняв как следует цепей с своих ног, поймал поскорее двух ишаков и какого-то облезлого верблюда и до того их навьючил коврами и всякой всячиной, что, под массою груза, от верблюда были только видны ноги и голова, а от ишаков даже ничего не было видно. В таком только виде он решился отступить из крепости; но у ворот был задержан караулом.
- Ты это что? - сказал начальник караула, - мало тебе, подлецу, что тебе свободу дали, да и жизнь сохранили… Ибрагимов!
- Чего изволите!
- Переведи ему это… Мало тебе подлецу? Дай ему в шею! Свалить все это… Бери, братцы, кому требуется… Мало тебе? Дай, дай ему еще раз! переведи ему это..! А теперь - вон из крепости!
Так и ушел старик ни с чем, сохраняя воспоминание о русских подзатыльниках.
......................................
С 18-го января вход в крепость был строго воспрещен и у ворот поставлены караулы. В этот же день пришел первый вьючный транспорт из Персии с заготовленным там провиантом и фуражом.
Около этого же времени, по распоряжению начальника отряда, все пленные женщины и дети, оставшиеся в крепости, были переведены в особый лагерь между Охотничьей калой и минным обвалом; туда им доставили кибитки и выдавали мясо, муку и прочую провизию. Все эти женщины вплоть до 2-го февраля - когда стали понемногу являться из песков текинцы и разбирать своих жен и родственниц - стояли чрезвычайно тесным лагерем; тут же между кибитками варили и жарили, в пробегающей мимо воде мыли своих детей и стирали белье, и ни под каким предлогом не отходили от своего табора, далее шагов тридцати, боясь, вероятно, наткнуться на какого-нибудь слишком любезного солдатика. Таким образом «бабий лагерь», как его называли, скоро окружился неприступным валом всякого мусора и остатков провизии.
Самые смелые из текинок отправлялись по несколько сразу в крепость за одеялами, коврами и утварью, и при этом выбирали самое старое и скверное, боясь, вероятно, что хорошее солдаты отнимут. Это был лагерь, напоминающий громадный базар ярких разноцветных тряпок и лохмотьев, над которым стоял смешанный гул из старых и молодых, звенящих без умолку, голосов, крику и детского плача.
......................................
После погрома крепости, беспорядочного бегства в пески, оказалось немало детей, брошенных, в минуту общей суматохи, отцами и матерями. Но вряд ли кто-нибудь из малюток погиб от холода или голода… всех, кого заметили, приголубили, обогрели и накормили наши солдатики.
Когда кавалерия, 12-го января, по дороге на Куня-Геок-Тепе, преследовала бегущих, то, около одного из кишлаков, под ноги Скобелева бросилась маленькая девочка, лет семи; Скобелев осадил лошадь, велел ее поднять и отвезти к нему в лагерь. По возвращении из преследования, он передал эту девочку графине Милютиной, прося взять ее на воспитание, и прибавил, что он убежден, что она выйдет хорошенькая. Девочка, которую назвали Таней, так как штурм был в Татьянин день, оказалась действительно славной девочкой, когда ее приодели: веселою и красивою. Через три месяца она уже болтала по-русски не хуже русского ребенка, отличаясь только более смуглым цветом кожи и живостью в движениях. Еще несколько детей, в большинстве случаев - мальчиков, разобрали наши офицеры, и почти в каждой роте были дети, которых солдаты баловали без конца. Так, например, начальник тушинских охотников, К., также взял к себе одного мальчика.
«На другой день после взятия Денгиль-Тепе, - пишет очевидец, - я к нему зашел в кибитку и заметил в ней немалую перемену. Около кибитки, привязанные снаружи веревками, выли две борзые текинской породы, жевали корм два ишака и теленок… Сам К. сидел на двух коврах, которые ему принесли тушины, и кипятил чай в текинском кунгане, в углу дремал мальчик лет десяти, закутанный в текинский бараний тулуп, а на прилаженной жердочке сидел охотничий сокол.
- Вот, - сказал он, привел мальчика; должно быть, сирота: говорит - не знаю, где родился… мальчик славный; не красивый, правда, но лицо приятное… У поручика П. мальчик помоложе и смазливый, но, кажется, избалованный… Нарядили его в шелковый халатик и кормят целый день орехами, как индюшку… У меня не так: баловать детей не следует…
Мальчик в это время проснулся… К. погладил его по голове.
- Ну что, Абдуррахман. чаю хочешь?.. Баранины хочешь?.. Орехов хочешь?..
Добродушный воин уже забыл, что он говорил сейчас о баловстве. Абдуррахман слегка вздохнул и начал глотать горячий чай, постоянно обжигаясь.
К. знал по-туркменски всего слов сто и, переворачивая их на разные лады, объяснялся с мальчиком… Тем не менее, они понимали друг друга.
Так мальчик жил у К. недели две, очень к нему привык и старался всячески услуживать, хотя иногда и невпопад.
Однажды К., на дороге к базару, встретился с плачущей текинкой. Выбрав, из известных ему ста слов, самые ласковые, он спросил ее - в чем дело?
- Не встречали ли вы, ага, мальчика, вот такого роста?
- Не Абдуррахманом ли его зовут?
- А вы его, значит, знаете?! Ради Бога, это мой сын! Покажите мне его скорее!.. - И текинка, схватив К. за руку, потащила его в лагерь…
Мальчик, действительно, оказался ее сыном. Угостив текинку чаем, К. подарил им своих ишаков и отпустил. При расставании, Абдуррахман плакал, успев уже привыкнуть к К. После этого, он не раз навещал своего хозяина, который его, конечно, не баловал и кормил только орехами, леденцами и снабжал на дорогу мелкой монетой».
......................................
В заключение рассказа, приводим здесь песню [песня поется на голос: «Что ни соколы крылаты»], сочиненную в отряде, под Геок-Тепе. Нескладно это творение солдатское, да зато тем дорого, что сложилось на месте, под свежим впечатлением молодецкого штурма.
Не туман с моря поднялся,
Три дня сряду дождик лил.
Генерал Скобелев собирался
В Ахал-Теке воевать.
День и ночь шли с ним в походе,
Притуманились у всех глаза;
Генерал Скобелев подъезжал
Слово ласково сказал:
Вы, здорово, мои братцы.
Вы, здорово, молодцы!
Не робейте, мои братцы,
Вся Азия знает нас;
Знают турки и бухарцы
И хивинцы-дураки,
Пусть узнают и текинцы,
Каковы русские штыки.
Все ура! мы закричали
И пошли смело вперед;
Все мы горы в непогоду
Припеваючи прошли.
Там, где птицы не летают
Проходили те места.
Там песок как море плещет,
Вьет с бархана на бархан
......................................
Теке ядрами была покрыта;
Все захвачены были места,
Генерал Скобелев дал свободу
Трое суток в Геок-Тепе погулять,
Мы гуляли три денечка,
Про то знают небеса;
Заплакали мусульманские жены,
Зарыдала вся неверная орда.
Что поход твой был, Ломакин,
Тергукасов ратовал!..
Лишь один поход суровый
У всех в памяти век будет.
Вот прислал нам Царь - спасибо
И медаль на память всем,
За одно мы Царское спасибо
На край света хоть пойдем.
См. также:
• А. В. Верещагин. Геок-Тепе после штурма.