Из воспоминаний натуралиста. 4. По высокогорьям Тянь-Шаня
В. Н. Шнитников. Из воспоминаний натуралиста. - Алма-Ата: КазОГИЗ, 1943.
1. Семиречье. Верный. 2. Копал. 3. Верненское землетрясение. 4. По высокогорьям Тянь-Шаня. 5. Опасности настоящие и мнимые. 6. Сель 1921 года. Ленинград.
В. В. Сапожников. Вид на Сарыджасскую цепь с плато Арпа-тектыр. 1902
(Здесь и далее представлены снимки экспедиции В. В. Сапожникова 1902 г. и почвенно-ботанической экспедиции Переселенческого управления 1912 г.; начальником последней был агроном - производитель работ Переселенческого управления В. Н. Шнитников, а проф. Сапожников участвовал в ней в качестве ботаника)
XIII. ЭКСПЕДИЦИИ 1912-1917 ГОДОВ. 1917-1921 ГОДЫ
Как я уже говорил, в период жизни в Копале я много ездил и начал уже основательно знакомиться с местной природой. Но так как при своих поездках я должен был осматривать, главный образом, такие места, где возможно устройство переселенцев, т. е. можно заниматься сельским хозяйством, то мои экспедиции захватывали преимущественно равнинную часть Копальского уезда. Природа, с которой я знакомился здесь, была не так уж разнообразна. Побывал я, правда, и в горах, но это были хребты не особенно высокого Джунгарского Алатау, а настоящих высоких гор я все еще почти не знал. Конечно, первая моя большая экспедиция 1908 года, когда я вместе со Скударновым попал в пески Балхашского побережья, где до меня было всего два или три исследователя, произвела на меня огромное впечатление. Но следующие экспедиции на Балхаш, в 1909 и 1910 годах, такого сильного впечатления уже не производили, как и более мелкие поездки в районе предгорий или подгорной полосы. Все здесь становилось уже более или менее знакомым и привычным. Меня манили теперь грандиозные горные хребты и глубокие долины Центрального Тян-Шаня, но пока я служил а Копале, туда никак нельзя было устроить служебную поездку: они были слишком далеко от моего Копальского уезда и никакого отношения к нему не имели.
В. В. Сапожников. Сырт по р. Сарыджас. 1912
Но вот в 1912 году я получил новое назначение, опять переехал в Верный и теперь должен был руководить экспедицией для обследования как раз интересовавших меня мест. Тут я увидел, наконец, природу, не имеющую ничего общего с тою, которая была мне знакома до сих пор. Вместо плоской, часто выжженной солнцем, жаркой равнины, большая часть нашего пути проходила теперь по горным высотам, где не было мест ниже 1700 метров над уровнем моря. А на сыртах Сарджаса даже устья орошающих горные долины рек лежали на высоте 2500 метров; перевалы же, через которые нам приходилось переходить из одной долины в другую, достигали 4000 метров. На них нас не раз в июле месяце захватывали снежные бураны. Через высочайший перевал Тюз путь на большом протяжении шел по косогору огромного, круто поднимающегося ледника. И только благодаря тому, что перед самым нашим проходом ледник покрыло слоем снега, мы этот переход совершили без особенного труда. Но если бы снегу вздумалось в этот момент соскользнуть и полететь вниз по крутому ледяному склону, от всей нашей большой экспедиции немного осталось бы. Гораздо хуже пришлось здесь каравану военного топографа, полковника Аузан, производившего на сыртах астрономические наблюдения. Он проходил здесь незадолго до нас, но до выпадения снега, и застал на леднике голый лед. И ему пришлось на протяжении всего подъема вырубать в этом льду ступеньки и по ним осторожно переводить по одной всех лошадей. В итоге тот переход по леднику, который у нас занял не больше часа, у него занял время с раннего утра до вечера…
В. В. Сапожников. Пустынная терраса р. Сарыджас. 1912
Вместо ровных дорог равнинного Семиречья, по которым можно ехать хоть в автомобиле, здесь нам часто приходилось пробираться по узким тропинкам в таких местах, где с одной стороны возвышалась стена, а с другой зияла глубокая пропасть, падение в которую грозило неизбежной гибелью. Одна из таких тропинок, вдоль реки Сарджас, была настолько узка, что во многих местах на ней с вьюком пройти уже было нельзя, и нам пришлось вьючный караван отправить по дальней обходной дороге. Сами же мы из любознательности поехали прямым путем. Путь этот оказался очень живописным и интересным, так как тропа была выбита в отвесной стене и висела над бурно мчащимся в теснине могучим здесь Сарджасом. Но тропа эта местами была так узка, что не только о вьюках нечего было думать, но и просто верхом проехать было нельзя: не оставалось места для той ноги, которая приходилась к стене, и надо было или перекинуть ее через седло и ехать по-дамски, или слезать и вести лошадь в поводу. Здесь не гоняют даже привычных к горным тропам баранов: для них-то и была устроена та обходная дорога, по которой пошел наш вьючный караван. Она так и называлась: «кой-джол» (баранья дорога).
В. В. Сапожников. Сарыджас близ устья р. Куэлю. 1902
Бурный, многоводный Сарджас доставил нам и другое, но гораздо менее приятное и интересное развлечение. Когда мы подошли к тому месту, где надо было через него переправляться, оказалось, что вода так велика, что даже местные проводники начали с сомнением покачивать головой и поговаривать о том, не лучше ли отложить переправу до завтрашнего дня. Но так как останавливаться на ночлег было чересчур рано, то начались поиски брода. К проводникам присоединился старик Скударнов, и все они верхом бросились в воду, исследуя русло реки. Довольно долго лошади их плавали, нигде не находя дна. Они несколько раз выбирались на берег, чтобы немного обогреться, так как ледниковая вода была нестерпимо холодна.
Но вот лошадь Скударнова стала на ноги, к нему поспешили остальные разведчики, и, наконец, общими силами они установили направление, по которому можно рискнуть перевести караван. Однако брод был настолько глубок, а течение настолько стремительно, что обыкновенным порядком, гуськом, по одному, переправляться было невозможно. И переправлялись мы так: каждую лошадь со всадником или вьючную окружали пять или шесть верховых проводников; такими небольшими, тесно сбившимися группами и происходила переправа. Сколько раз пришлось переехать реку туда и назад этим провожатым, трудно и сказать. Только закаленные, как будто совершенно не знающие, что такое холод, горные киргизы способны вынести такое продолжительное пребывание в ледяной воде. Эта переправа через реку в какую-нибудь сотню метров шириною заняла у нас несколько часов…
А перед тем у нас была другая интересная переправа через реку Иныльчек. Там и вода не особенно глубока, и течение не сильное, но оказалось, что галечник, из которого состоит дно реки, как это ни кажется странно, далеко не везде лежит плотно: во многих местах лошади в нем вязнут и погружаются, как в болото. Пришлось и здесь тщательно исследовать брод и выяснить направление, по которому переправа возможна. Оказалось, что вместо того, чтобы итти прямо поперек реки, нам предстояло проделать сложный извилистый путь, с несколькими поворотами и выходами на отмели.
Без местных проводников с их замечательными, сильными, ничего не боящимися лошадьми, нам вряд ли удалось бы благополучно переправиться на этих переправах.
В. В. Сапожников. Верхняя долина р. Иныльчек. 1912
Очень интересной оказалась долина реки Иныльчек. Тот, кто интересуется геологией, нашел бы здесь настоящий музей для изучения геологических процессов. С левого хребта этой долины, образованного мраморами, текут многочисленные ручьи и речонки. Здесь мне пришлось видеть интереснейшие результаты деятельности воды: эти ничтожные ручьи умудрились проточить в мраморном хребте настоящие щели, шириною иногда всего в 3-4 метра, с отвесными стенами в сотни метров высоты. Эти щелки или коридорчики то идут прямо, то делают изгибы; мостами их полированные стены на некоторой высоте почти смыкаются, образуя низкие своды, и тогда в коридорчике становится почти темно.
Мне очень хотелось исследовать эти щелки: проникнуть по ним подальше в глубину хребта и собрать всех животных, какие там водятся. Но это было слишком рискованно. Ведь если где-нибудь повыше в горах пройдет дождь, что на этих высотах может случиться в любой момент, то вода и ручьях мгновенно поднимется, щели наполнятся волнами бурных потоков, и гибель захваченного таким внезапным наводнением человека неизбежна; гладкие полированные стены щели не оставляют для него никакой возможности спасения.
В. Н. Шнитников. Долина р. Иныльчек под перевалом Тюз. 1912
В одном месте на дне долины лежала огромная груда грандиозных мраморных глыб. Достаточно было взглянуть кверху, чтобы у видеть, откуда взялся весь этот каменный хаос: у самой вершины хребта, там, где он образует отвесную каменную стену, видна была свежая «рана» - место, откуда оторвалась обрушившаяся часть стены. При падении с высоты километра она разбилась на куски, образовав груду обломков.
Когда мы добрались до этой уединенной, трудно доступной и совершенно никем не посещаемой глубокой высокогорной долины, выбрали подходящее место и стали на нем устраиваться, мы были положительно ошеломлены необычайной находкой: на земле были разбросаны… самые настоящие городки и палки к ним! Трудно было бы придумать что-нибудь более несообразное и неожиданное: дикая глушь Центрального Тян-Шаня, нигде ни души и - валяющиеся городки… Правда, загадка разгадалась очень просто: оказалось, что незадолго до нашего приезда здесь была стоянка военного топографа, и его солдаты, вероятно, какие-нибудь рязанцы или вологодцы, в свободное время развлекались любимой игрой.
В эту же экспедицию нам пришлось встретиться и еще с одной, еще более удивительной диковиной: среди пустынной горной равнины, на берегу р. Текес, тоже никем не населенной, мы вдруг увидели огромных размеров… уборную с высоченной вытяжной трубой. Уборная была новенькая, выкрашенная и совершенно чистенькая. В те времена люди, которые изредка заглядывали сюда, вероятно, и не подозревали, для чего такие сооружения строятся. Каким образом и зачем появилась здесь эта уборная, эту загадку объяснить нам, как следует, уже никто не мог…
В. Н. Шнитников. Долина р. Текес. 1912
Как раз в эту экспедицию я впервые встретился с Садырбеком и Султанбеком, главным же проводником у нас был третий замечательный киргиз - Кудакельды Кылдаев. Профессиональный проводник, он служил почти во всех экспедициях, посещавших Тян-Шань: у Мерцбахера, Алмаши, принца Баварского, Сапожникова и других. Кроме того, он был охотником на зверя и великолепно знал в Тян-Шане все горные тропы и броды. Спокойный, мало разговорчивый, он с такой уверенностью вел караван, всегда так безошибочно предсказывал, что мы должны будем встретить в пути, что вызывал к себе полное доверие; с ним можно было чувствовать себя в полной безопасности. Очень высокий ростом, Кудакельды имел атлетическое сложение и обладал огромною физической силой. Однажды, когда у нас одна вьючная лошадь оборвалась на узкой тропинке и начала катиться вниз по крутому склону, Кудакельды мгновенно соскочил со своей лошади, бросился к упавшей и задержал ее, пока не подбежала помощь. Рассказывали, что у его соседа упала в яму корова. Яма была не очень глубока, но с отвесными стенами, и сколько ни бились люди, нм никак не удавалось вытащить корову. Тогда подошел Кудакельды, отстранил всех, нагнулся, взял корову за хвост и один вытащил ее.
А однажды ему пришлось применить свою силу в обстановке, когда дело могло кончиться для него трагически. Компания охотников киргиз пробиралась где-то в горах в таком месте, где никакого зверя не ожидали, и потому все шли без всяких предосторожностей и с ружьями за спиной; Кудакельды, замечательно ходивший по горам, далеко опередил других и шел один. И вдруг на повороте тропинки из-за скалы на него бросился и обхватил его медведь, с которым он столкнулся носом к носу. Известно, что даже самые мирные медведи, к числу которых принадлежат и тяншанские, иногда бросаются на человека, когда тот натолкнется на них вплотную и они видят, что им деться некуда. Однако Кудакельды не растерялся. Находясь в объятиях медведя, он не только устоял на ногах, но и сам, сжав зверя в своих, тоже достаточно «медвежьих», объятиях, начал душить его. При этом он проявил такую силу, что ему удалось продержаться до момента, пока подоспели товарищи, которые и убили медведя. Правда, эта борьба Кудакельды обошлась не дешево - он около трех недель пролежал в больнице, так как медведь его сильно поранил и зубами, и когтями. Но отделаться только этим в единоборстве голыми руками с таким могучим противником, как медведь, мог, конечно, только человек исключительной силы.
Кудакельды был еще в большей степени жителем и фанатиком гор, чем Садырбек и Султанбек: когда я его пригласил принять вместе с его приятелями участие в моей экспедиции в Алакульскую равнину, он самым решительным образом отказался…
Вторая половина экспедиции протекала среди особенно суровой горной природы, а я тогда еще не умел достаточно обеспечивать себя для борьбы с нею. Да и считал, что в экспедиции так в экспедиции: долой всякий там комфорт и тому подобные нежности! Позже, наученный не особенно приятным опытом, я изменил свое мнение на этот счет и стал ездить с большими удобствами, которые теперь уже считаю не «нежностями», а необходимостью. Тогда же мне иногда приходилось туговато. Я, например, с презрением отверг даже походную кровать, не подозревая, с чем мне придется столкнуться на больших высотах. У меня было с собою только большое меховое одеяло, которое служило мне всем: его я клал на землю, ложился на него, им же укрывался. Но как оно ни было велико, все же при моем росте для ног его уже не хватало. И когда, например, в верховьях долины Челкуде мы приехали к месту ночлега уже в полной темноте и под дождем, моя ночь была не очень веселая. Палатка была расставлена среди высокой - выше колена - травы, которую целый день и весь вечер поливал дождь. И прямо в эту траву я должен был укладываться со своим одеялом-постелью, причем ничем не укрытые ноги в мокрых насквозь сапогах лежали всю ночь прямо в такой же мокрой, холодной траве. А если добавить к этому, что температура воздуха была разве что градуса на 3-4 выше нуля, то легко будет понять, что спал я в эту ночь не слишком крепким сном и снилась мне отнюдь не жаркая пустыня… Ноги у меня не просыхали ни днем, ни ночью по нескольку дней подряд, а ночевать иногда приходилось и при температуре ниже нуля, когда в палатках замерзал чай.
Но самое замечательное это то, что никто из нас ни разу ничем не заболел - настолько идеально чист воздух на этих высотах: никаких болезнетворных бактерий… Только в долинах Иныльчека и Каинды мы на время согрелись, так как обе эти долины, несмотря на большую высоту над уровнем моря (2500-3000 метров), обладают очень мягким климатом.
В. Н. Шнитников. Долина р. Каинды. 1912
Так или иначе, но в эту экспедицию я познакомился, наконец, с самыми настоящими высокими горами, с их ледниками, перевалами, скалами и альпийскими лугами, а кстати и почувствовал, что значит путешествовать на больших высотах. Узнал, что такое горные тропы Тян-Шаня. Проезжал верхом в таких местах, где на подъеме приходится чуть ли не держаться за гриву лошади, а на спуске лошадь передвигается, почти сидя на хвосте, или прыгает по огромным естественным каменным ступенькам, и вы рискуете каждую минуту слететь вперед через ее голову.
Очень часто случалось ехать по карнизам, по которым едва проходит вьючная лошадь, или спускаться по каменным осыпям, которые ползут под ногами лошадей, или же, наконец, черепашьими шагами ползти с караваном на таких высотах, где даже привычные горные лошади останавливаются отдохнуть через каждые несколько шагов… В этом отношении моя первая высокогорная экспедиция оказалась замечательной тренировкой, и в следующую, гораздо более значительную по маршруту высокогорную экспедицию 1913 года, когда нам пришлось пройти 15 перевалов, меня уже ничем нельзя было удивить - настолько мне все казалось привычным и знакомым.
Должен, впрочем, сказать, что ничего действительно опасного и трудно преодолимого, вроде прославленных таджикских оврынгов, при поездках по Тян-Шаню не встречается, кроме, как я уже говорил, переправ через горные реки. Для непривычных людей во многих местах может быть страшно; на карнизах может кружиться голова, и есть подъемы и особенно спуски крайне тяжелые и утомительные для всякого. Но достаточно положиться на лошадь, не мешать ей, и можно спокойно путешествовать, ничего не опасаясь. К страху быстро привыкают, а в утомительную верховую езду по крутым подъемам и спускам постепенно втягиваются.
Зато вместо нестерпимого однообразия и однотонности полынной степи или солонцов здесь перед вами на каждом шагу, за каждым поворотом тропинки, на каждом перевале открываются все новые и новые картины, одна другой живописнее, эффектнее и грандиознее. И кто раз побывал в горах, тот вряд ли променяет их на какие бы то ни было степи, даже описанные Гоголем.
В. Н. Шнитников. Долина р. Кок-Джар. 1912
Эта экспедиция познакомила меня с новым для меня миром обитателей больших высот - птицами и млекопитающими: бородачом, бурым и гималайским грифами, высокогорными вьюрками, горным жаворонком, серпоклювом, великолепной большой горихвосткой, горными завирушками и другими, а из млекопитающих - с горным козлом, архарами, тяншанской и каменной полевками, сурками, большеухим сеноставцем…
В следующем году я за лето успел совершить две больших экспедиции: одну в Прибалхашье - ту самую, благодаря которой я раздобыл, наконец, неуловимую сойку, другую - снова в хребты Тян-Шаня, но уже в новые моста. В общей сложности наши экспедиционные лошадки прошли за лето свыше трех тысяч километров.
На этот раз со мною в горной экспедиции были опять Кудакельды и Садырбек, так что можно было ездить совершенно спокойно, ни о чем не заботясь. Эти два человека умели все и всегда предусмотреть, обо всем позаботиться и принять все нужные меры для безопасности в пути и для успешного движения экспедиции.
А Садырбек с первых же дней поездки столько раз удивлял меня, что я потом и удивляться перестал. Перед тем, как мы должны были попасть в какое-нибудь новое место, он заранее говорил, что там мы добудем такую-то птицу. И едва мы приезжали, как он брал ружье и через некоторое время приносил обещанную птицу - настолько хорошо он знал свои горы и их животный мир.
Хотя в предыдущем году я порядочно поездил по горам и моя коллекция птиц тоже была уже довольно приличная, но на этот раз она все-таки пополнилась рядом тогда новых для меня видов: синей птицей, одним из ремезов, желтогрудой лазоревкой, овсянкой Стюарта, монгольской ржанкой и другими. Из млекопитающих особенно интересного ничего уже не попадалось, кроме одного вида суслика, который в то время еще не был даже известен науке и впоследствии был описан под названием реликтового. Кроме того, я впервые познакомился с другим нашим сурком - длиннохвостым.
В эту же поездку были встречены и собраны те два вида горных ящериц, о которых я рассказал раньше и которые рождают живых детенышей: алайский аблефар и глазчатая ящурка. Кроме них новыми для моей коллекции были пустынный аблефар и ящурка Никольского. На этот раз экспедиция захватила южную окраину Семиречья, и соседство жаркой Ферганы уже чувствовалось: по утрам мы на высоте 1700 м над уровнем моря находили под кошмой в своей палатке фаланг и скорпионов. В знакомых мне до того местах эти паукообразные в настоящие горы совершенно не заходят.
В следующие годы - 1914-1917 - я работал уже стационарно, т. е. все лето в каком-нибудь одном, сравнительно небольшом районе. Первые два года - в Алакульской равнине, последующие - на Каратале. На Каратале ничего особенно интересного не было, об Алакульской же равнине стоит кое-что рассказать. Прежде всего, здесь очень обогатилась моя коллекция птиц, так как через Алакуль проходит большой пролетный путь, по которому осенью в неисчислимом количестве летят разнообразнейшие кулики и утки. А так как в 1914 году у меня здесь были такие помощники, как Садырбек и Султанбек, то понятно, что пролетавшие гости недосчитались очень многих из своего числа, и большинство из них можно было потом найти в моей коллекции. Она за это лето увеличилась настолько, что здесь невозможно перечислить даже самых главных из числа пополнивших ее птиц. Млекопитающих я собирал уже тщательно, собрал очень много, и среди них было несколько очень интересных. Самым интересные был один новый тогда для науки тушканчик, которого я собрал несколько штук и который только лет через 15 был описан под названием тушканчика Житкова. Нашел я здесь также малого суслика и еще некоторых зверьков, которые до тех пор для Семиречья были неизвестны.
В 1914 году в Алакульской равнине было несколько тревожное настроение, вызванное необычайным размножением в то лето каракуртов. То и дело рассказывали об укушенных каракуртом людях и говорили, что от этих пауков прямо спасения нет. Рассказы эти, как это бывает обычно, были сильно преувеличены, но все-таки не все в них было выдумкой: три достоверных случая укушения каракуртом были известны и мне. Старик казах умер через час или два; взрослый крестьянин был очень тяжело болен, 3 недели лежал при смерти, но затем все-таки поправился; и, наконец, молодая девушка, укушенная во время жатвы за палец, отделалась совсем легко. Но количество каракуртов было действительно огромно. Я как-то нашел гнездо каракурта между двумя вьючными ящиками у себя в палатке. Несколько раз каракуртов находили у себя в палатках гидротехники нашей изыскательной партии, а одному из них каракурт забрался под рубашку. Несчастный юноша, когда узнал, кто у него ползает по телу, стоял ни жив ни мертв и замер, как окаменелый, пока его товарищ со всеми предосторожностями, чтобы не придавить паука, снимал с него рубашку.
После всех этих случаев я стал тщательнейшим образом осматривать не только то место, где должна была быть поставлена палатка, но и степь вокруг нее. Предосторожность эта оказалась далеко не лишней: однажды я около палатки на площади диаметром в несколько десятков метров нашел двадцать гнезд каракурта. Понятно, такое милое соседство было не из приятных, и я истреблял всех находимых пауков вместе с их коконами без всякой жалости. В гнездах каракурта, среди высосанной добычи я находил крупных жуков, тарантулов, фаланг и скорпионов. Но это было какое-то исключительное размножение каракуртов: больше я нигде и никогда ничего подобного не встречал.
Интересно, что в той же Алакульской равнине на следующее лето никаких разговоров о каракуртах не было слышно, и эти пауки уже совершенно не обращали на себя внимания, настолько их было мало.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
1. Семиречье. Верный. 2. Копал. 3. Верненское землетрясение. 4. По высокогорьям Тянь-Шаня. 5. Опасности настоящие и мнимые. 6. Сель 1921 года. Ленинград.
В. В. Сапожников. Вид на Сарыджасскую цепь с плато Арпа-тектыр. 1902
(Здесь и далее представлены снимки экспедиции В. В. Сапожникова 1902 г. и почвенно-ботанической экспедиции Переселенческого управления 1912 г.; начальником последней был агроном - производитель работ Переселенческого управления В. Н. Шнитников, а проф. Сапожников участвовал в ней в качестве ботаника)
XIII. ЭКСПЕДИЦИИ 1912-1917 ГОДОВ. 1917-1921 ГОДЫ
Как я уже говорил, в период жизни в Копале я много ездил и начал уже основательно знакомиться с местной природой. Но так как при своих поездках я должен был осматривать, главный образом, такие места, где возможно устройство переселенцев, т. е. можно заниматься сельским хозяйством, то мои экспедиции захватывали преимущественно равнинную часть Копальского уезда. Природа, с которой я знакомился здесь, была не так уж разнообразна. Побывал я, правда, и в горах, но это были хребты не особенно высокого Джунгарского Алатау, а настоящих высоких гор я все еще почти не знал. Конечно, первая моя большая экспедиция 1908 года, когда я вместе со Скударновым попал в пески Балхашского побережья, где до меня было всего два или три исследователя, произвела на меня огромное впечатление. Но следующие экспедиции на Балхаш, в 1909 и 1910 годах, такого сильного впечатления уже не производили, как и более мелкие поездки в районе предгорий или подгорной полосы. Все здесь становилось уже более или менее знакомым и привычным. Меня манили теперь грандиозные горные хребты и глубокие долины Центрального Тян-Шаня, но пока я служил а Копале, туда никак нельзя было устроить служебную поездку: они были слишком далеко от моего Копальского уезда и никакого отношения к нему не имели.
В. В. Сапожников. Сырт по р. Сарыджас. 1912
Но вот в 1912 году я получил новое назначение, опять переехал в Верный и теперь должен был руководить экспедицией для обследования как раз интересовавших меня мест. Тут я увидел, наконец, природу, не имеющую ничего общего с тою, которая была мне знакома до сих пор. Вместо плоской, часто выжженной солнцем, жаркой равнины, большая часть нашего пути проходила теперь по горным высотам, где не было мест ниже 1700 метров над уровнем моря. А на сыртах Сарджаса даже устья орошающих горные долины рек лежали на высоте 2500 метров; перевалы же, через которые нам приходилось переходить из одной долины в другую, достигали 4000 метров. На них нас не раз в июле месяце захватывали снежные бураны. Через высочайший перевал Тюз путь на большом протяжении шел по косогору огромного, круто поднимающегося ледника. И только благодаря тому, что перед самым нашим проходом ледник покрыло слоем снега, мы этот переход совершили без особенного труда. Но если бы снегу вздумалось в этот момент соскользнуть и полететь вниз по крутому ледяному склону, от всей нашей большой экспедиции немного осталось бы. Гораздо хуже пришлось здесь каравану военного топографа, полковника Аузан, производившего на сыртах астрономические наблюдения. Он проходил здесь незадолго до нас, но до выпадения снега, и застал на леднике голый лед. И ему пришлось на протяжении всего подъема вырубать в этом льду ступеньки и по ним осторожно переводить по одной всех лошадей. В итоге тот переход по леднику, который у нас занял не больше часа, у него занял время с раннего утра до вечера…
В. В. Сапожников. Пустынная терраса р. Сарыджас. 1912
Вместо ровных дорог равнинного Семиречья, по которым можно ехать хоть в автомобиле, здесь нам часто приходилось пробираться по узким тропинкам в таких местах, где с одной стороны возвышалась стена, а с другой зияла глубокая пропасть, падение в которую грозило неизбежной гибелью. Одна из таких тропинок, вдоль реки Сарджас, была настолько узка, что во многих местах на ней с вьюком пройти уже было нельзя, и нам пришлось вьючный караван отправить по дальней обходной дороге. Сами же мы из любознательности поехали прямым путем. Путь этот оказался очень живописным и интересным, так как тропа была выбита в отвесной стене и висела над бурно мчащимся в теснине могучим здесь Сарджасом. Но тропа эта местами была так узка, что не только о вьюках нечего было думать, но и просто верхом проехать было нельзя: не оставалось места для той ноги, которая приходилась к стене, и надо было или перекинуть ее через седло и ехать по-дамски, или слезать и вести лошадь в поводу. Здесь не гоняют даже привычных к горным тропам баранов: для них-то и была устроена та обходная дорога, по которой пошел наш вьючный караван. Она так и называлась: «кой-джол» (баранья дорога).
В. В. Сапожников. Сарыджас близ устья р. Куэлю. 1902
Бурный, многоводный Сарджас доставил нам и другое, но гораздо менее приятное и интересное развлечение. Когда мы подошли к тому месту, где надо было через него переправляться, оказалось, что вода так велика, что даже местные проводники начали с сомнением покачивать головой и поговаривать о том, не лучше ли отложить переправу до завтрашнего дня. Но так как останавливаться на ночлег было чересчур рано, то начались поиски брода. К проводникам присоединился старик Скударнов, и все они верхом бросились в воду, исследуя русло реки. Довольно долго лошади их плавали, нигде не находя дна. Они несколько раз выбирались на берег, чтобы немного обогреться, так как ледниковая вода была нестерпимо холодна.
Но вот лошадь Скударнова стала на ноги, к нему поспешили остальные разведчики, и, наконец, общими силами они установили направление, по которому можно рискнуть перевести караван. Однако брод был настолько глубок, а течение настолько стремительно, что обыкновенным порядком, гуськом, по одному, переправляться было невозможно. И переправлялись мы так: каждую лошадь со всадником или вьючную окружали пять или шесть верховых проводников; такими небольшими, тесно сбившимися группами и происходила переправа. Сколько раз пришлось переехать реку туда и назад этим провожатым, трудно и сказать. Только закаленные, как будто совершенно не знающие, что такое холод, горные киргизы способны вынести такое продолжительное пребывание в ледяной воде. Эта переправа через реку в какую-нибудь сотню метров шириною заняла у нас несколько часов…
А перед тем у нас была другая интересная переправа через реку Иныльчек. Там и вода не особенно глубока, и течение не сильное, но оказалось, что галечник, из которого состоит дно реки, как это ни кажется странно, далеко не везде лежит плотно: во многих местах лошади в нем вязнут и погружаются, как в болото. Пришлось и здесь тщательно исследовать брод и выяснить направление, по которому переправа возможна. Оказалось, что вместо того, чтобы итти прямо поперек реки, нам предстояло проделать сложный извилистый путь, с несколькими поворотами и выходами на отмели.
Без местных проводников с их замечательными, сильными, ничего не боящимися лошадьми, нам вряд ли удалось бы благополучно переправиться на этих переправах.
В. В. Сапожников. Верхняя долина р. Иныльчек. 1912
Очень интересной оказалась долина реки Иныльчек. Тот, кто интересуется геологией, нашел бы здесь настоящий музей для изучения геологических процессов. С левого хребта этой долины, образованного мраморами, текут многочисленные ручьи и речонки. Здесь мне пришлось видеть интереснейшие результаты деятельности воды: эти ничтожные ручьи умудрились проточить в мраморном хребте настоящие щели, шириною иногда всего в 3-4 метра, с отвесными стенами в сотни метров высоты. Эти щелки или коридорчики то идут прямо, то делают изгибы; мостами их полированные стены на некоторой высоте почти смыкаются, образуя низкие своды, и тогда в коридорчике становится почти темно.
Мне очень хотелось исследовать эти щелки: проникнуть по ним подальше в глубину хребта и собрать всех животных, какие там водятся. Но это было слишком рискованно. Ведь если где-нибудь повыше в горах пройдет дождь, что на этих высотах может случиться в любой момент, то вода и ручьях мгновенно поднимется, щели наполнятся волнами бурных потоков, и гибель захваченного таким внезапным наводнением человека неизбежна; гладкие полированные стены щели не оставляют для него никакой возможности спасения.
В. Н. Шнитников. Долина р. Иныльчек под перевалом Тюз. 1912
В одном месте на дне долины лежала огромная груда грандиозных мраморных глыб. Достаточно было взглянуть кверху, чтобы у видеть, откуда взялся весь этот каменный хаос: у самой вершины хребта, там, где он образует отвесную каменную стену, видна была свежая «рана» - место, откуда оторвалась обрушившаяся часть стены. При падении с высоты километра она разбилась на куски, образовав груду обломков.
Когда мы добрались до этой уединенной, трудно доступной и совершенно никем не посещаемой глубокой высокогорной долины, выбрали подходящее место и стали на нем устраиваться, мы были положительно ошеломлены необычайной находкой: на земле были разбросаны… самые настоящие городки и палки к ним! Трудно было бы придумать что-нибудь более несообразное и неожиданное: дикая глушь Центрального Тян-Шаня, нигде ни души и - валяющиеся городки… Правда, загадка разгадалась очень просто: оказалось, что незадолго до нашего приезда здесь была стоянка военного топографа, и его солдаты, вероятно, какие-нибудь рязанцы или вологодцы, в свободное время развлекались любимой игрой.
В эту же экспедицию нам пришлось встретиться и еще с одной, еще более удивительной диковиной: среди пустынной горной равнины, на берегу р. Текес, тоже никем не населенной, мы вдруг увидели огромных размеров… уборную с высоченной вытяжной трубой. Уборная была новенькая, выкрашенная и совершенно чистенькая. В те времена люди, которые изредка заглядывали сюда, вероятно, и не подозревали, для чего такие сооружения строятся. Каким образом и зачем появилась здесь эта уборная, эту загадку объяснить нам, как следует, уже никто не мог…
В. Н. Шнитников. Долина р. Текес. 1912
Как раз в эту экспедицию я впервые встретился с Садырбеком и Султанбеком, главным же проводником у нас был третий замечательный киргиз - Кудакельды Кылдаев. Профессиональный проводник, он служил почти во всех экспедициях, посещавших Тян-Шань: у Мерцбахера, Алмаши, принца Баварского, Сапожникова и других. Кроме того, он был охотником на зверя и великолепно знал в Тян-Шане все горные тропы и броды. Спокойный, мало разговорчивый, он с такой уверенностью вел караван, всегда так безошибочно предсказывал, что мы должны будем встретить в пути, что вызывал к себе полное доверие; с ним можно было чувствовать себя в полной безопасности. Очень высокий ростом, Кудакельды имел атлетическое сложение и обладал огромною физической силой. Однажды, когда у нас одна вьючная лошадь оборвалась на узкой тропинке и начала катиться вниз по крутому склону, Кудакельды мгновенно соскочил со своей лошади, бросился к упавшей и задержал ее, пока не подбежала помощь. Рассказывали, что у его соседа упала в яму корова. Яма была не очень глубока, но с отвесными стенами, и сколько ни бились люди, нм никак не удавалось вытащить корову. Тогда подошел Кудакельды, отстранил всех, нагнулся, взял корову за хвост и один вытащил ее.
А однажды ему пришлось применить свою силу в обстановке, когда дело могло кончиться для него трагически. Компания охотников киргиз пробиралась где-то в горах в таком месте, где никакого зверя не ожидали, и потому все шли без всяких предосторожностей и с ружьями за спиной; Кудакельды, замечательно ходивший по горам, далеко опередил других и шел один. И вдруг на повороте тропинки из-за скалы на него бросился и обхватил его медведь, с которым он столкнулся носом к носу. Известно, что даже самые мирные медведи, к числу которых принадлежат и тяншанские, иногда бросаются на человека, когда тот натолкнется на них вплотную и они видят, что им деться некуда. Однако Кудакельды не растерялся. Находясь в объятиях медведя, он не только устоял на ногах, но и сам, сжав зверя в своих, тоже достаточно «медвежьих», объятиях, начал душить его. При этом он проявил такую силу, что ему удалось продержаться до момента, пока подоспели товарищи, которые и убили медведя. Правда, эта борьба Кудакельды обошлась не дешево - он около трех недель пролежал в больнице, так как медведь его сильно поранил и зубами, и когтями. Но отделаться только этим в единоборстве голыми руками с таким могучим противником, как медведь, мог, конечно, только человек исключительной силы.
Кудакельды был еще в большей степени жителем и фанатиком гор, чем Садырбек и Султанбек: когда я его пригласил принять вместе с его приятелями участие в моей экспедиции в Алакульскую равнину, он самым решительным образом отказался…
Вторая половина экспедиции протекала среди особенно суровой горной природы, а я тогда еще не умел достаточно обеспечивать себя для борьбы с нею. Да и считал, что в экспедиции так в экспедиции: долой всякий там комфорт и тому подобные нежности! Позже, наученный не особенно приятным опытом, я изменил свое мнение на этот счет и стал ездить с большими удобствами, которые теперь уже считаю не «нежностями», а необходимостью. Тогда же мне иногда приходилось туговато. Я, например, с презрением отверг даже походную кровать, не подозревая, с чем мне придется столкнуться на больших высотах. У меня было с собою только большое меховое одеяло, которое служило мне всем: его я клал на землю, ложился на него, им же укрывался. Но как оно ни было велико, все же при моем росте для ног его уже не хватало. И когда, например, в верховьях долины Челкуде мы приехали к месту ночлега уже в полной темноте и под дождем, моя ночь была не очень веселая. Палатка была расставлена среди высокой - выше колена - травы, которую целый день и весь вечер поливал дождь. И прямо в эту траву я должен был укладываться со своим одеялом-постелью, причем ничем не укрытые ноги в мокрых насквозь сапогах лежали всю ночь прямо в такой же мокрой, холодной траве. А если добавить к этому, что температура воздуха была разве что градуса на 3-4 выше нуля, то легко будет понять, что спал я в эту ночь не слишком крепким сном и снилась мне отнюдь не жаркая пустыня… Ноги у меня не просыхали ни днем, ни ночью по нескольку дней подряд, а ночевать иногда приходилось и при температуре ниже нуля, когда в палатках замерзал чай.
Но самое замечательное это то, что никто из нас ни разу ничем не заболел - настолько идеально чист воздух на этих высотах: никаких болезнетворных бактерий… Только в долинах Иныльчека и Каинды мы на время согрелись, так как обе эти долины, несмотря на большую высоту над уровнем моря (2500-3000 метров), обладают очень мягким климатом.
В. Н. Шнитников. Долина р. Каинды. 1912
Так или иначе, но в эту экспедицию я познакомился, наконец, с самыми настоящими высокими горами, с их ледниками, перевалами, скалами и альпийскими лугами, а кстати и почувствовал, что значит путешествовать на больших высотах. Узнал, что такое горные тропы Тян-Шаня. Проезжал верхом в таких местах, где на подъеме приходится чуть ли не держаться за гриву лошади, а на спуске лошадь передвигается, почти сидя на хвосте, или прыгает по огромным естественным каменным ступенькам, и вы рискуете каждую минуту слететь вперед через ее голову.
Очень часто случалось ехать по карнизам, по которым едва проходит вьючная лошадь, или спускаться по каменным осыпям, которые ползут под ногами лошадей, или же, наконец, черепашьими шагами ползти с караваном на таких высотах, где даже привычные горные лошади останавливаются отдохнуть через каждые несколько шагов… В этом отношении моя первая высокогорная экспедиция оказалась замечательной тренировкой, и в следующую, гораздо более значительную по маршруту высокогорную экспедицию 1913 года, когда нам пришлось пройти 15 перевалов, меня уже ничем нельзя было удивить - настолько мне все казалось привычным и знакомым.
Должен, впрочем, сказать, что ничего действительно опасного и трудно преодолимого, вроде прославленных таджикских оврынгов, при поездках по Тян-Шаню не встречается, кроме, как я уже говорил, переправ через горные реки. Для непривычных людей во многих местах может быть страшно; на карнизах может кружиться голова, и есть подъемы и особенно спуски крайне тяжелые и утомительные для всякого. Но достаточно положиться на лошадь, не мешать ей, и можно спокойно путешествовать, ничего не опасаясь. К страху быстро привыкают, а в утомительную верховую езду по крутым подъемам и спускам постепенно втягиваются.
Зато вместо нестерпимого однообразия и однотонности полынной степи или солонцов здесь перед вами на каждом шагу, за каждым поворотом тропинки, на каждом перевале открываются все новые и новые картины, одна другой живописнее, эффектнее и грандиознее. И кто раз побывал в горах, тот вряд ли променяет их на какие бы то ни было степи, даже описанные Гоголем.
В. Н. Шнитников. Долина р. Кок-Джар. 1912
Эта экспедиция познакомила меня с новым для меня миром обитателей больших высот - птицами и млекопитающими: бородачом, бурым и гималайским грифами, высокогорными вьюрками, горным жаворонком, серпоклювом, великолепной большой горихвосткой, горными завирушками и другими, а из млекопитающих - с горным козлом, архарами, тяншанской и каменной полевками, сурками, большеухим сеноставцем…
В следующем году я за лето успел совершить две больших экспедиции: одну в Прибалхашье - ту самую, благодаря которой я раздобыл, наконец, неуловимую сойку, другую - снова в хребты Тян-Шаня, но уже в новые моста. В общей сложности наши экспедиционные лошадки прошли за лето свыше трех тысяч километров.
На этот раз со мною в горной экспедиции были опять Кудакельды и Садырбек, так что можно было ездить совершенно спокойно, ни о чем не заботясь. Эти два человека умели все и всегда предусмотреть, обо всем позаботиться и принять все нужные меры для безопасности в пути и для успешного движения экспедиции.
А Садырбек с первых же дней поездки столько раз удивлял меня, что я потом и удивляться перестал. Перед тем, как мы должны были попасть в какое-нибудь новое место, он заранее говорил, что там мы добудем такую-то птицу. И едва мы приезжали, как он брал ружье и через некоторое время приносил обещанную птицу - настолько хорошо он знал свои горы и их животный мир.
Хотя в предыдущем году я порядочно поездил по горам и моя коллекция птиц тоже была уже довольно приличная, но на этот раз она все-таки пополнилась рядом тогда новых для меня видов: синей птицей, одним из ремезов, желтогрудой лазоревкой, овсянкой Стюарта, монгольской ржанкой и другими. Из млекопитающих особенно интересного ничего уже не попадалось, кроме одного вида суслика, который в то время еще не был даже известен науке и впоследствии был описан под названием реликтового. Кроме того, я впервые познакомился с другим нашим сурком - длиннохвостым.
В эту же поездку были встречены и собраны те два вида горных ящериц, о которых я рассказал раньше и которые рождают живых детенышей: алайский аблефар и глазчатая ящурка. Кроме них новыми для моей коллекции были пустынный аблефар и ящурка Никольского. На этот раз экспедиция захватила южную окраину Семиречья, и соседство жаркой Ферганы уже чувствовалось: по утрам мы на высоте 1700 м над уровнем моря находили под кошмой в своей палатке фаланг и скорпионов. В знакомых мне до того местах эти паукообразные в настоящие горы совершенно не заходят.
В следующие годы - 1914-1917 - я работал уже стационарно, т. е. все лето в каком-нибудь одном, сравнительно небольшом районе. Первые два года - в Алакульской равнине, последующие - на Каратале. На Каратале ничего особенно интересного не было, об Алакульской же равнине стоит кое-что рассказать. Прежде всего, здесь очень обогатилась моя коллекция птиц, так как через Алакуль проходит большой пролетный путь, по которому осенью в неисчислимом количестве летят разнообразнейшие кулики и утки. А так как в 1914 году у меня здесь были такие помощники, как Садырбек и Султанбек, то понятно, что пролетавшие гости недосчитались очень многих из своего числа, и большинство из них можно было потом найти в моей коллекции. Она за это лето увеличилась настолько, что здесь невозможно перечислить даже самых главных из числа пополнивших ее птиц. Млекопитающих я собирал уже тщательно, собрал очень много, и среди них было несколько очень интересных. Самым интересные был один новый тогда для науки тушканчик, которого я собрал несколько штук и который только лет через 15 был описан под названием тушканчика Житкова. Нашел я здесь также малого суслика и еще некоторых зверьков, которые до тех пор для Семиречья были неизвестны.
В 1914 году в Алакульской равнине было несколько тревожное настроение, вызванное необычайным размножением в то лето каракуртов. То и дело рассказывали об укушенных каракуртом людях и говорили, что от этих пауков прямо спасения нет. Рассказы эти, как это бывает обычно, были сильно преувеличены, но все-таки не все в них было выдумкой: три достоверных случая укушения каракуртом были известны и мне. Старик казах умер через час или два; взрослый крестьянин был очень тяжело болен, 3 недели лежал при смерти, но затем все-таки поправился; и, наконец, молодая девушка, укушенная во время жатвы за палец, отделалась совсем легко. Но количество каракуртов было действительно огромно. Я как-то нашел гнездо каракурта между двумя вьючными ящиками у себя в палатке. Несколько раз каракуртов находили у себя в палатках гидротехники нашей изыскательной партии, а одному из них каракурт забрался под рубашку. Несчастный юноша, когда узнал, кто у него ползает по телу, стоял ни жив ни мертв и замер, как окаменелый, пока его товарищ со всеми предосторожностями, чтобы не придавить паука, снимал с него рубашку.
После всех этих случаев я стал тщательнейшим образом осматривать не только то место, где должна была быть поставлена палатка, но и степь вокруг нее. Предосторожность эта оказалась далеко не лишней: однажды я около палатки на площади диаметром в несколько десятков метров нашел двадцать гнезд каракурта. Понятно, такое милое соседство было не из приятных, и я истреблял всех находимых пауков вместе с их коконами без всякой жалости. В гнездах каракурта, среди высосанной добычи я находил крупных жуков, тарантулов, фаланг и скорпионов. Но это было какое-то исключительное размножение каракуртов: больше я нигде и никогда ничего подобного не встречал.
Интересно, что в той же Алакульской равнине на следующее лето никаких разговоров о каракуртах не было слышно, и эти пауки уже совершенно не обращали на себя внимания, настолько их было мало.
ПРОДОЛЖЕНИЕ