В краю Туманных гор (2/2)
Г. С. Карелин. Журнал экспедиции 1832 года // Записки Императорского Русского географического общества по общей географии. Том X. 1883.
НАЧАЛО
Утром посетила меня бедная старая женщина, хозяйка аула, расположенного у ключей, подарила кадочку свежего молока и звала в гости. Я отдарил ее разными безделицами, но молока пить не мог, по причине крайней неопрятности сосуда. В полдень, несмотря на северный ветер, термометр показывал в тени +25 градусов. К 2-м часам наступил штиль, и мы едва дышали. В 6 часов отправился я к ключу; оный был увеличен в объеме и расчищен казаками, которые, сверх того, к месту истока подложили камень, выдолбленный чашей, так, что вода, прежде слива в водоем, наполняла оную. От сего приходившая на водопой скотина, хотя и мутила самый водоем, но в чаше оставалась вода постоянно чистою и светлою.
В соседственной лощине расположен был упомянутый аул: я застал старуху и невестку ее, молодую, но очень некрасивую женщину; мужчины, видя, что мы вовсе не думаем притеснять их, отправились за верблюдами, для перевозки воды. Грудной ребенок спал в охлопках овечьей шерсти. Другие два мальчика бегали совершенно нагие. Женщины, загрязненные донельзя, едва были прикрыты немногими лохмотьями. Две весьма старые и дрянные кибитки, нечистоты примерной, стояли в близком одна от другой расстоянии. У входа лежала издыхающая собака. После первых приветствий коварная старуха сказала, что собака околевает от голода, и тотчас, по врожденному ордынцам бесстыдству, примолвила: «Я отнесла тебе сегодня кадушку молока, единственное наше пропитание. Семейство мое, оставшись без пищи, кое-как потерпело; но бедная собака погибает; а жаль! она кормила нас зайцами и сайгаками. Видишь! для тебя ничего не жалеем. Не дашь ли, добрый приятель, чего-нибудь?» Я обещал прислать муки, а между тем накормил женщин, детей и собаку нашими сухарями. Непонятно, с какою жадностью хватаются плотоядные сии люди за таковую, не совсем сродную для них пищу. Прощаясь со мной, старуха не советовала идти в одну лощину, которую указала, говоря, что там много змей. Сначала я не имел сего намерения, но рассказы ее подстрекнули мое любопытство. Несмотря на жалостливое участие старой моей приятельницы, пошел туда и вместо огромных двуголовых змей нашел несколько пасущихся дойных коров, десятка четыре баранов и до 50 козлят, свидетельствовавших против голодной повести неосторожной вралихи. Эта находка дала мне повод думать, что выказанная бедность кибиток и одежды была также притворная, может быть, из опасения, впрочем, весьма извинительного, чтобы казаки, прельстившись, не завладели их добром. Я остался в уверенности, что имущество их было спрятано неподалеку. Уже поздно возвратились в лагерь. Больной казак стонал неумолкно, похудел и сильно изнемог. Ночью стоял штиль.
30 июня (12 июля). С полуночи подул ветер от SO и перешел к SW, следственно, во всяком случае был нашим судам попутный; но поутру, к великому удивлению, их не видали, хотя и всходили на лежавший неподалеку мыс Опасный. Между тем ветер переменился и сделался противным. Я начал беспокоиться и послал к судам две косных, как для того, чтобы узнать, где они, находятся и подвезти свежей пресной воды, так и для подания помощи, в случае, если одно из них стало на мель. Для сего отправлен есаул Веденисов с 16 казаками и послано на команду три барана.
Сегодня удостоверился я, что Мостовщиков точно приезжал к колодцам Айракли. Родственники Барлыбая привезли мне ракетную гильзу, со вложенным в нее гладким известковым камешком, на котором было нацарапано извещение, что Мостовщиков дважды приезжал к копаням и что хорунжий Истомин прибыл из Гурьева к Буинским островам с запасным провиантом.
Вечером неподалеку от нашего лагеря пристала к берегу астраханская тюленья лодка, хозяин которой Данила Захватаев сказал мне, что, ободренный Истоминым, он смело пустился в Мертвый Култук. Оставя свою кусовую с лоцманом у Новинских островов для тюленьего промысла, он въехал в Кайдак, зная, что под нашим покровительством бояться ему нечего, и что в теперешнее время легко может набрать великое количество лебединых перьев.
В полночь возвратился есаул Веденисов, с известием, что в то время, когда мы рассчитывали, что ветер дул нашим судам попутный, оный при урочище Сяй-Исем, где они тогда находились, беспрестанно менялся и наконец, сорвав оба судна с якорей, бросил под горы; однако же они, положив по другому якорю, удержались на 6½ футах глубины. Прибывший фельдшер дал безмерно страдавшему Филатову порошок сладкой ртути.
Сегодня доставили мне киргизцы разные предметы естественной истории, и между прочим живого туркменского зайца.
1 (13) июля. Ветер дул северный, а мы лишились надежды видеть наши суда. Чтобы не терять время, я командировал в двух косных топографов для съёмки прибережьев залива Мертвого Култука, от горы Яман-Айракли до поворота Туманных гор в степь; отсюда велел плыть к Жидовинным островам и потом возвратиться назад. Я рассчитывал, что сия поездка может быть окончена в три дня, необходимых также для запасения судов водою. Киргизцы дали нам для перевозки четырех верблюдов, на которых, однако же, по причине крутых сходов, нельзя было вьючить помногу бочонков, и один верблюд привозил враз не более десяти ведер.
Ордынцы нас уже не боялись; сегодня посетили меня несколько женщин с детьми и привезли молока, по-киргизски надоенного, то есть с шерстью, сором и всякою дрянью. Дам потчивал я ржаными сухарями, а детей сахаром. Вскоре докучливость тех и других стала несносною: я попросил гостей выбраться из моей палатки. Нимало не оскорбясь моею невежливостью, обещали они пожаловать на другой день.
Брат укушенного тарантулом казака, Федор Хохлачев, готовясь идти на часы, схватил лежавшую на земле саблю и в ту же секунду был уязвлен скорпионом. Слепому случаю угодно было, чтобы казаки экспедиции испытали поочередно все страдания от здешних ядовитых насекомых. Слыша неоднократно повторенные рассказы, казак наколол ножичком укушенное место, натер маслом и принял ложку оного вовнутрь. Больное место сильно щемило и как бы рвало; однако же через 3½ часа боль совершенно миновалась, и укушение осталось без всяких последствий. […]
2 (14) июля. Сестра туркменского старшины Акмамет-бека была выдана в замужество за киргизца джименеевского колена Илемеса. Сын ее Бердыбек приехал навестить своего дядю: ему так понравилось ласковое наше обхождение, а более всего потчиванье до отвала сухарями, что он приступил к дяде с неотступною просьбою взять его в Россию. Из уважения к старику Акмамету я на сие согласился.
Сего числа суда наши воспользовавшись сильным юго-западным ветром, порадовали нас своим появлением и бросили якорь на рейде Кизыл-Таша. На пути у восточного берега полуострова Бузачи, против косы Кара-Тюбек снят остров Адам-Утмяс, покрытый красными песчаными холмами. На судах все были здоровы. Тотчас свезли все пустые бочки и не смотря на киргизцев, хозяев верблюдов, усугубили деятельность в перевозке воды. Ордынцы стали было мне жаловаться, но я успокоил их, обещав лишний куль муки. […]
3 (15) июля. Всю ночь беспокоил нас перепадавший крупный дождь. Надлежало еще налить две бочки и несколько бочонков. Расплатясь с киргизцами, а особенно с Джумакулом, оставил я на берегу достаточный отряд казаков под начальством есаула Веденисова и, дав ему одно судно и одну косную, отправился со всеми остальными к горе Яман-Айракли. Ветер дул крепкий: мы шли по семи узлов в час и вскоре бросили якорь на двух саженях глубины в ¼ версты от означенной горы. Снасти наши были очень худы: ванты ослабли, и мы ежеминутно ждали, что сломит мачты. Волны сильно воздымались и по малой ширине залива, будучи очень часты, ниспадали седым гребнем. Несмотря на близость берега, съехали мы на оный с великою опасностью. […]
Посетившие нас киргизцы на вопрос, за каким делом приехали, не обинуясь отвечали: посмотреть русских и поесть. Я приказал накормить их, но на будущее время просил докучливых гостей не тревожить нас, дорожных людей, подобными требованиями.
В полдень прибыло остальное судно, а вместе с ним нагрянула новая буря. […]
4 (16) июля. С полуночи началась небесная канонада, какой я отроду не слыхивал. Молния ослепляла глаза и не давала спать. Гром гремел тяжелыми перекатами, стократно повторяемыми в соседственных скалах.
Удары наиболее разражались между лагерем и горами. Я приказал снять с палаток металлические шишки; но мачты судов, не имея отводов, подвергались величайшей опасности. В 10 часов буря миновалась, ветер стих, и вдруг наступило прекраснейшее время. Мы пошли по окрестностям: в полуверсте от лагеря нашли огромную рытвину, запертую со стороны моря, накаченною волнами ракушею; в сем природном бассейне скопилась великая масса воды, в сажень глубиною и по крайней мере на 100 сажен в окружности. Водоем свидетельствовал противу лени и беспечности киргизцев, имеющих всевозможные средства запастись с весны до глубокой осени сею первейшею потребностью жизни.
Пополудни прибыли топографы, посланные к Жидовинным островам на съёмку. Туманные горы, простираясь от урочища Яман-Айракли на восток, приметно понижаются и от соленых ключей Ак-Булака уклоняются в степь. Оттуда берега залива начинают мелеть. Жидовинные острова по причине понижения вод разделяются ныне только широкими солонцоватыми падями. […]
5 (17) и 6 (18) числ июля. За противными ветрами простояли на якорях. В сии дни занимались на судах разными поделками и исправлением снастей. Последняя буря повредила одну косную и три малые лодки.
Залив Кайдак может назваться обширнейшею и прекрасною гаванью; на всем его пространстве якорные стоянки удобны и безопасны. […] Восточный берег, как мы уже видели, обрезывается Туманными горами, или Чинком, а западный, коего северная точка есть мыс или, справедливее сказать, коса Тюп-Агырлан, окраен топкими солонцами, за коими следует широкая гряда красных песчаных холмов. Примечательнейшие на оном места суть колодцы: Куту, Кызык и Усь-Кума, но вода в них солонцоватая, годная только для употребления скота. Кочующие здесь летом киргизцы пьют кумыс, пресное коровье и заквашенное овечье молоко. Здесь нет кустарника; ордынцы топят полынью и сухим скотским пометом, или кизяком. Напротив того, Устюрт и Туманные горы топливом изобилуют. Здесь растет саксаул, баялиш и катичуб, весьма жаркогорящие и заменяющие самые лучшие дрова. […]
Я уже изложил мысли мои о важности бухты графа Несельроде при урочище Кизыл-Таш. К сему должен присовокупить, что в военном отношении много бы нам помогла взаимная худо скрываемая ненависть между хивинцами, туркменами и соседями последних, киргизцами адаевского рода.
Построенное здесь укрепление, кроме того, что послужит местом выгодной меновой торговли и магазином запасов всякого рода, будет иметь могущественное влияние на хищный адаевский род. Зимою Кайдак замерзает. Киргизцы, оставаясь в сие время года в постоянных своих жилищах, лишенные способов бежать, естественно будут во власти гарнизона, и найдутся в необходимости дать заложников. Для заселения же укрепления можно вызвать охотников из уральских казаков. По мнению моему, 150 исправных казаков могут быть в совершенной безопасности от соединенных сил всей окрестной страны. Рыбная и тюленья ловля, звериный промысел и мена с туземцами в два года упрочит их благосостояние. Со стороны правительства пожертвование маловажное: потребуется провиант, два плоскодонные судна, поднимающие от двух до трех тысяч пудов груза, и несколько косных лодок, для разъездов по заливу. Климат здесь здоровый, и болезней, кроме любострастной, никаких не заметно.
По скатам глинистых холмов с надежным успехом можно разводить виноград.
7 (19) июля. При легком попутном ветре суда снялись с якорей и поплыли вниз Кайдака. Я хотел догонять их в косных. Прощаясь с Барлыбаем и братом его, подарил им пять кулей муки, несколько платков, рубах и разных безделиц. Он просил меня не забыть его и обещал на будущий год во всю весну и лето кочевать при горе Яман-Айракли и приготовить несколько шкурок с тарпанов, аркаров и караганок. Дорогою внимательный молодой человек выучился сему искусству у чучельника.
Когда мы отваливали от берега, один из родственников Барлыбая привез убитого им самца аркара. Между тем ветер усиливался; отдарив киргизца, поспешили мы к судам, которых нашли стоящими на якоре в 12 верстах от берега на 4½ саженях глубины. Ветер переменился и был нам противный. Поднялся настоящий шторм, и наши суда дрейфовало на скалы. […]
8 (20) июля. В полдень погода прояснилась. Измученные и полумертвые от холода и качки, начали мы отдыхать. Я считал косные наши погибшими, но, к великой радости, увидел их вскоре быстро приближающихся. Мы поплыли к Новинским островам, но ветер уваливал вправо и, становясь противным, понудил нас держать к Жидовинным [Жидовинные острова получили название от дикой маслины, или лоха, именуемого по-киргизски джидою (Elaeagnus angustifolium). Прежде, деревцо сие покрывало острова, но мы не нашли ни одного кустика.]. Здесь остановились в 4½ верстах от земли на весьма малой глубине, грунт песок. Мы съехали на берег у самого западного из некогда бывших Жидовинных островов. Оный получил название Станового Бугра, потому что в прежние времена промышленники, ездившие в Мертвый Култук, здесь останавливались. На тех местах, где прежде ходили суда, сидевшие шесть футов в воде, теперь суша, постепенно сливающаяся с весьма пологим мелководным берегом. […]
9 (21) июля. Пробыли у сих островов за противными ветрами. Сегодня посыланы топографы до косы, именуемой Глухим рынком. Нельзя вообразить невероятного множества линявших красных гусей, здешние прибережья покрывающих. Можно было нагрузить ими целые суда. На примелых местах и топких солонцах ловить их трудно, но на глуби и сухом берегу можно нахватать их сколько угодно. Казаки поймали до 40 лебедей и застрелили несколько сизых и черных мартышек. […]
10 (22) июля. При легком ветре поплыли далее. Я подъезжал в косной к Новинским островам, но большая часть оных была под волнами. Лебединые перья плавали во множестве. Мы собрали их более тысячи.
11 (23) июля. Соединились с судном № 1-го, остававшимся с хорунжим Мостовщиковым, и, наскоро переместясь, плыли далее. Ночью бросили якорь. Доселе глубина была не менее двух сажень.
12 (24) июля. В виду Буинских островов присоединились к судну № 2-го посыланному в Гурьев с хорунжим Истоминым. Здесь, с большим удовольствием, получили письма и известия от родных и знакомых. На берег не съезжали; проплыв немного, к ночи стали на якорь.
13 (25) июля. Выплыли из Мертвого Култука и за противным ветром, не допустившим обойти большую косу северного берега полуострова Бузачи, остановились в пяти верстах от оной на 6 футах глубины. Съехали на весьма примелый берег. В версте от воды тянулись песчано-глинистые возвышения стеною в полторы сажени. В 7 верстах отсюда на юг есть аба, или могила, и при ней копани с солодчивою водою, по нужде к употреблению годною. Окрест их много солонцов, но есть и пастбища. Киргизцы в увалах бугров зимуют.
14 (26) июля. Здесь водится очень много змей, и посему дал я косе название Змеиной. Суда № 3-го и 4-го, ненадежные к дальнейшему плаванию, предстоявшему к опасным берегам Тюп-Караганского мыса, были для меня обременительны. Изведав собственным опытом, сколь мало нужна здесь большая вооруженная сила, я, во избежание лишних расходов, решился отправить отсюда половину лишних людей. Вследствие сего занялся размещением их, приготовлением бумаг, и назначил к возвращению в Гурьев: артиллерийского подпоручика Рукина, хорунжего Мостовщикова, двух урядников, двух бомбардиров и 71 казака. Отплывавшие суда поручил под команду сотника Назарова, офицера весьма деятельного и надежного.
15 (27) июля. Отделены суда и перемещены люди, назначенные к возвращению. Кончены бумаги и расчеты. Простившись с отплывавшими казаками, сдал я сотнику Назарову ящики с собранными предметами естественной истории. Противный северо-западный ветер равно не благоприятствовал плаванию в Гурьев и в Мангишлак. Змеиная коса лежит под 45° 13' северной широты.
16 (28) июля. Утром оба отряда снялись с якорей, плыли несколько верст вместе и расстались, обменявшись салютом. Прошли 35 верст. […]
17 (29) июля. В сей день прошли 60 верст: миновали мыс Бурунчук и широкий пролив, отделявший острова Утечей и Кирил-Арал от Колпиного кряжа. Здесь оканчиваются песчаные бугры и начинаются камыши. На острове Кирил-Арале находятся два урочища: святая могила Калам-Каш и другое святое место, именуемое Кара-Агач, а по-русски Жидовинный Куст [Жидовником называют русские промышленники кустарник, называемый у ботаников Robinia Halodendron; а жидовинником, происшедшим от киргизского слова джида, дикую маслину, или лох (Elaeagnus angustifolium).]. Здесь надобно заметить, что киргизцы имеют обыкновение над могилою духовных, прославившихся строгими правилами, сажать молодое дерево. Если оное примется, то считается неприкосновенною святыней, а покойник праведником. По поводу сего рассказывали мне туркмены, что один из их однородцев, осмелившийся срубить несколько веток, мгновенно ослеп, оглох и лишился рук и ног. Мы бросили якорь на 10-ти футах глубины. Туркмены уверяли, что лежавший пред нами остров Утечей отделялся от материка весьма широким проливом. Отсюда, по общим отзывам промышленников, начиналось поприще морских киргизских разбоев. Посему велел я остановиться вскоре после полудня и отправился на гребных судах исследовать здешние берега. Несмотря на самое тщательнейшее изыскание и многие представлявшиеся нам прораны, не могли мы въехать ни в один из них, не только в косных лодках, во даже в бударках. Туркмены клятвенно утверждали, что в их время глубина больших проранов простиралась от 1½ до 2 сажень. Мы ходили по островам, покрытым немногими травами, и преимущественно камышом и полынью. […]
18 (30) июля. Увидев наши суда под парусами, нагнали их и продолжали путь. Сегодня проплыли 40 верст: шли мимо острова Орлова, пролива Камрана и острова Долгого, именуемого по-киргизски Джанга. Остановились за противным ветром на 10-ти футах глубины. По расчету моему, надлежало бы усмотреть остров Подгорный; но, вероятно, счисление штурмана было ошибочно.
19 (31) июля. Ветер дул противный. Освидетельствовав воду, нашел ее испорченною и в малом количестве. Между тем время уходило; ветер мог продолжиться, и стоянка была небезопасна. Я решился ехать в косных: сдав команду штурману, снабдил его нужною инструкциею, последним пунктом коей назначил ожидать меня 8 дней, после чего, уменьшив порцию воды в четвертую долю, возвратиться в Гурьев. Выбрав 35 отличных казаков и взяв малое количество воды, отправились мы в трех косных на веслах. Еще с места стоянки открылись утесистые Мангишлакские горы. Не успели отъехать 8 верст, как подул попутный ветер, и мы с радостью увидели забелевшиеся паруса наших судов. Туркмены, сидя на носу лодок, не сводили глаз с родимого берега и плакали как дети. Я хотел было плыть в Старый Мангишлак, иначе называемый пристанью Сарташ, но переменил намерение, узнав от туркменцев, что там нет колодцев. По совету их, велел править к урочищу Онгуджа, западнее Сарташа. На пути миновали мы много вырезанных сетей, которые, свернувшись с кольями, плыли по воле ветра. В одном таковом свертке нашли трех запутавшихся осетров, из коих один был еще жив. Оставалось догадываться, что сети вырезаны прибережными киргизцами, подстерегшими где-либо промышленников; но едва ли случилось это в посещенных нами местах, ибо, начиная от 4 устьев Урала до теперешнего нашего пункта, не было места, где бы могли киргизцы спрятать не только рыболовное судно, но даже косную лодку. О морских разбоях будет приложена в конце статья отдельная.
Хотя ветер был средний, но по мере приближения к горам волны переходили в бурун и лодки сильно качало. Под вечер, прошед 55 верст, пристали к берегу урочища Онгуджа и бросили якорь на 2½ саж. глубины, не в дальнем расстоянии от берега. Туркмены, вышед на землю, пали на колени и со слезами на глазах произнесли длинную и теплую молитву. Перед нами простирался низменный берег, постепенно возвышавшийся и оканчивавшийся двумя огромными скалами Онгуджа, давшими название сему урочищу. Туркмены изумились, не нашед колодцев, находившихся в их время у самого берега. Ясно было, что море обмелело и удалилось на значительное пространство. Они осматривали с великим вниманием и, твердо припоминая места, обещали на другой же день указать воду. Берег покрыт великими накатами лебяжьей травы, по которой бегали тарантулы и ползали змеи. Далее простиралось вдоль берега узкое возвышение, или, по выражению казаков, грива, на коей разбили мы лагерь и поставили пушку. За нею лежала ложбина, покрытая кормными растениями и колючим янтаком (Alhagi camelorum). Потом следовало уступом каменистое возвышение, за коим поднимались амфитеатром известковые утесы, примыкавшие к горам Онгуджа. Находясь в стране пустынной, исполненной народа хищного и предприимчивого, я принял всевозможные меры осторожности и удвоил караул.
20 июля (1 августа). На рассвете хватились мы одного туркменца, пропавшего из лагеря. Я спрашивал его товарищей, но они ничего не знали. Часовой видел его, и на оклик получил в ответ, что послан искать колодцев. Это меня сильно встревожило. Приказав отдать под караул неосторожного часового, тотчас послал к горам есаула Веденисова с 25-ю казаками. Старшина Ярмамет-бек вызвался указывать им дорогу. Когда они удалились, показался с противной стороны пропадавший туркменец. Он шел с величайшею скоростью, беспрестанно озираясь. Я встретил его выговором. Туркменец смутился и сказал, что, желая избавить нас от трудов и зная местность, он пошел искать колодцев, которые действительно и нашел; но в тоже время приметил с ближней скалы довольно большой хивинской караван, провожаемый киргизами, который вместо того, чтобы следовать обыкновенною дорогою между гор Онгуджа и берегом, удалялся наскоро, обходя горы, что, вероятно, произошло от замеченных накануне наших судов и людей. В заключение туркменец извинялся, представляя, что единственною целью ночного ухода было намерение мне угодить. Опасаясь, чтобы маленькой отряд наш не встретился с многолюдным караваном, взял я двадцать человек казаков и пошел на подкрепление. Пройдя две версты, вступили мы на широкой уступ, усеянный мелким каменником и пересекаемый многими глубокими рытвинами. Овраги покрыты были прекрасною зеленью. В одном из них нашли киргизскую куру, или зимнее жилище, складенное из плитняка. Подле оной расположен был довольно обширный двор, коего стенки состояли из наваленных куч камней. В боковом углублении оврага открыли казаки множество спрятанных клячей, или кольев от рыболовных сеток. В ямках на каменной пологости возвышения сохранились остатки дождевой воды, подавшей надежду к отысканию обширных бассейнов. От всхода на уступ до подошвы горы шли мы около двух с половиной верст. Тут возвышались огромные меловые утесы, заключавшие множество кремней. Видели многих сайгаков, горных коз и малых зайцев, а также следы целого табуна диких лошадей. Образование гор то же, что и Туманных, с тою разницею, что здесь одна из составных частей, мергель, несравненно в большем количестве. Обвалы невелики, но скалы и утесы гораздо отвеснее. Взойдя наверх, увидели, что эти две скалы, подобно горе Яман-Айракли, отделены от цепи возвышений глубокою лощиною. Хотя прилежащие к урочищу Онгуджа горы тянутся непрерывной полосою, но разные их отделения имеют особое наименование. Сказано выше, что Онгуджа состоит из двух скал, стоящих рядом: из них за восточною лежит часть гор, называемых Эмблитау, а позади западной - горы Юрджул. Первые примыкают к Сарташу, а последние к утесам Аджимурун. Наверху сих высоких и обрывистых гор представляется плоская равнина, совершенно подобная Устюрту.
Мы нашли много любопытнейших предметов естественной истории и вскоре соединились с возвращавшимся отрядом. Они столкнулись было с караваном, который, завидя их, удвоил поспешность и скрылся. Однако же казаки нагнали было восьмерых сидевших на вьючных верблюдах киргизцев, которые в безмерном страхе обронили часть одежды и вьюков. Отряд, вследствие данного ему предварительного строгого приказания, ни к чему не прикоснулся. Ярмамет-бек привел казаков к хорошим копаням пресной воды, получившим от соседственной абы, или могилы, название Кудук-Читлижа́. Кроме того, на возвратном пути указал он нам, среди меловых пластов, колодцы с пресною, но теплою водою. Не удовольствовавшись сим, неутомимый туркменец обещал сегодня же сыскать гораздо лучшую воду, и сдержал слово. Под вечер открыл он в двух верстах на WSW от лагеря каменные пади и рытвины, наполненные превосходною дождевою водою. Чтобы не мучить людей, я приказал изготовить передки, или двуколесные дроги, для перевозки разом целой бочки. Пади сии, называемые Кумак-Кафы, сохраняют в чистом состоянии воду до 4-х месяцев, ибо вечная тень от больших нависших камней мешает ей испаряться. После обеда вновь осматривали окрестности. Возвратясь, увидели подъезжавших к лагерю с великою осторожностью и боязливостью двух киргизцев, за которыми следовали поодаль еще четверо, и, наконец, один замыкал сию рекогносцировку. Они сидели на отличных лошадях и остановились в версте. Туркменец Ярмамет-бек выступил с нашей стороны переговорщиком и сделал по-киргизски маяк [Киргизский маяк, или опознавательный и призывный знак, состоит в том, что пеший или верховой вертятся против солнца, то есть в левую сторону, описывая полкруга.], сел на возвышении во 100 шагах от лагеря. Ордынцы начали приближаться; самый задний въехал на возвышение, с которого мог обозревать движения наши в лагере, четверо остались на месте, а двое вступили с туркменцами в переговоры. Они спрашивали: откуда мы, зачем приехали, и нет ли меновых товаров? Ярмамет-бек отвечал более или менее удовлетворительно, и приглашал их в палатки. Сначала отказывались, боясь обид, однако же сознавались, что слышали от своих однородцев о мирных наших поступках, во время плавания в Кайдаке, и знают, что Барлыбай награжден, а приезжавшие в гости были дружески принимаемы. После продолжительных рассуждений, в течение коих киргизцы несколько раз ворочались советоваться с товарищами, потребовали они размена аманатов, в чем было им наотрез отказано, с таким при том объявлением, что если, убеждаемые свидетельством своих однородцев, нам не доверяют, то могут убираться куда хотят, и что мы вовсе не заботимся об их знакомстве. За сим Ярмамет встал и возвратился в лагерь. Тотчас один из двоих парламентеров, оборванный худой старичишка, слез с лошади и, отдав ее товарищу, приблизился с великим подобострастием. Я принял его очень ласково и, по киргизскому обыкновению, не вступая в разговоры напоил чаем и накормил сухарями. Очень заметно было, что его выбрали как жертву, для предварительного испытания истинного нашего расположения. Старик ел с величайшею жадностью и остатки сухарей спрятал в свои лохмотья. Отдохнув, пустился лгать без милосердия, и наконец предложил себя заложником, требуя взамен одного из наших чиновников. Ярмамет-бек вызвался в аманаты, но я с благодарностью отклонил сей опыт его самоотвержения.
Между тем товарищи старика, видя его пированье и, может быть, опасаясь, чтобы гость наш не заврался, делали ему различные призывные знаки. Ордынец встал и просил позволения ехать к своим. Я сказал, что не держу его и что он волен уехать и опять приезжать, когда вздумает. Выпив на дорогу большой стакан водки, старик сделался мягче и объявил мне за тайну, что находившийся позади всех на возвышении киргизец был родной племянник старшины Мая, разбойничьего начальника сильного мугальского племени. Я дал ему поручение пригласить молодого человека ко мне, и в случае успеха обещал подарок. Едва отъехал старик на двести шагов, как все другие киргизцы, не исключая и отстававшего всадника, поскакали к нему навстречу. Пошли опять толкованья и разъезды. Ярмамет-бек снова был посредником. Наскуча бесконечным сим вздором, пошел я к ним один и решительно сказал, что если они знают, каким образом поступал я с однородцами их в Кайдаке, то чего же боятся? С сими словами взял за руку племянника Мая, который мигом соскочил с лошади и рука в руку доверчиво пошел со мною в палатку. Два старика ухватились было за полы его платья, но он прикрикнул на них и, сделав знак гостившему у нас ордынцу следовать за собою, сказал мне, улыбаясь: «Видишь ли, что я более верю тебе, нежели своим; русский так не поступает?» Я отвечал, что «в сем случае и он, и мы равно правы». Новый же гость был молодой, здоровый и видный мужчина, лет тридцати. С первых слов узнал я, что он бывал в Сарачике и знает многих уральцев. Посему не усомнился я предложить ему водки. Он согласился, но предварительно взял с меня слово, чтобы не спрашивать, как его зовут. Выпив стакан, попросил другой и сильно охмелел. По обычаю киргизцев, обещал он мне золотые горы и поклялся приехать на следующий день в полдень. В первое свидание не хотел я его много тревожить, но между прочим узнал, что старшина Май поссорился с Сююнкарою, своим родственником, подозревавшим его в соучастии с туркменами, недавно на Сююнкару нападавшими; что Май шел было с сильным отрядом к Эмбе против вооружившегося своего родственника, но по причине великих жаров и безводицы возвратился и поехал в Хиву; что Май с приверженцами своими, мугалами, кочуют с однородным им туркмен-адайским племенем от Тюп-Караганского мыса за день езды до Кендерлинского залива. К сему присовокупил мой гость, что киргизцы его колена хотят поддаться Хиве, не ожидая ничего доброго от русских; что хивинский хан их ласкает, удерживая соседственные с ними сильные туркменские рода, и особенно игдыров, от баранты. Сверх того, жаловался на своевольство промышленников и лихоимства русского пограничного начальства. Новый мой приятель выражался уже в словах несвязных. Между тем один из проходивших казаков по неосторожности задел за парус, покрывавший пушку, стоявшую подле моей палатки, и открыл ее. Ордынцы как ни были хмельны, однако же это приметили и несколько смутились. На вопрос, знают ли это орудие, отвечали утвердительно, но примолвили, что выстрела слышать им не удавалось. Я счел приличным предложить молодому человеку опыт, на что он с приметным замешательством, и запинаясь, согласился. Я велел зарядить ядром. Из опасения, чтобы ядро, ударясь в камень, случайно не сделало бокового рикошета и не причинило вреда стоявшим поодаль в стороне киргизцам, послал я старика предостеречь своих спутников. Племянник Мая, у которого хмель почти миновал, просил меня позволить ему идти самому, под тем предлогом, что старик мог переврать мое поручение и напрасно напугать. Не имея причины подозревать его, ни права силою удерживать, я сказал, что он волен делать, что хочет. Молодой человек с минуту колебался, взглянул изподлобья на пушку и удалился за бегущим стариком, кричавшим во все горло. Едва отошел он сто шагов, как четверо товарищей во всю прыть прискакали к нему, подхватили на приготовленную лошадь и скрылись. Старик ускакал еще прежде. Издали видели мы, что, въезжая в ущелье, молодой человек порывался воротиться, но товарищи увлекли его. Зная киргизцев, хотя имел я случай сомневаться, но остался в уверенности, что гость мой на другое утро приедет.
21 июля (2 августа). Начали возить воду. Бочка оборачивалась в 1½ часа; 11 человек возили оную, не чувствѵя усталости; продолжали наблюдения и осмотры. День был ветренный, но жаркий; в полдень +28°R. Широта урочища Онгуджа 44° 22' 49". Тщетно ожидал я киргизцев: они не показывались. Таким образом, легкомыслие, ложный непреодолимый страх и невежество восторжествовали над самыми искренними, дружескими поступками. Под вечер показались плывшие с W три судна с двумя подъездными лодками. Одни сочли их за морских разбойников, а другие за рыбопромышленников, реявших за противным ветром от Кулалинских островов к Долгому. Стемнело; я велел пустить несколько сигнальных ракет, но суда, поравнявшись с нами и не отвечая, спустились на O, к косе Селинлы, лежавшей между нашим лагерем и Сарташем. Казаки в уверенности, что то были морские разбойники, порывались ехать и приступали ко мне с просьбами. Я имел сильные причины не согласиться на сие и ограничился распоряжением, чтобы ночью наблюдали за пришельцами, и когда заметят намерение сняться с якорей, тотчас уведомить меня. Нетерпеливые казаки провели ночь, сидя кружками вокруг зажженных костров.
22 июля (3 августа). На рассвете подозрительные суда снялись с якорей. Мы приготовились отрезать им дорогу. Два судна шли прямо на нас. После обычных окликов узнали мы, что экипаж сих судов состоял из уральских казаков 6 полка, стоявшего по Ахтубинской и Каспийской линии. Мы не могли добиться толку, кто был у них начальником. Наши казаки узнали некоторых из своих земляков, кричавших им, между прочим, что они посланы для поисков и что лоцман у них Федька Багор, первый плут и негодяй, какого со времен Разина когда-либо носили каспийские воды. На приглашение наше остановиться для переговоров, неизвестный офицер, стоявший в форменном уральском сюртуке, закричал, что не имеют времени и не могут терять ветер. Суда уклонились на северо-запад, казаки отмахивались и что-то кричали, но мы уже ничего не могли расслышать. Я не постигал причины столь необыкновенного и странного явления, тем более что Федька Багор, как отъявленный бездельник, едва ли мог быть употреблен главным астраханскими начальником.
Оставя в лагере есаула Веденисова, отплыл я с 25 казаками на гребных судах для осмотра пристани Сарташа, или Старого Мангишлака. Глубина постепенно уменьшалась. Обогнув длинную косу Селинлы, пригребли мы на ветер и, подняв парус, прибыли в Сарташ.
Подплыв к берегу, приметили пасущихся четырех верблюдов и одну лошадь, из чего заключили, что тут аул. От говора казаков проснулись двое киргизцев и, в чрезмерном страхе бросившись к лошади и верблюдам, ускакали. Ордынцы были приезжие, вероятно, принадлежавшие к виденному каравану. Мы нашли кошар, или маленькую походную кибитку, и несколько оставленных беглецами вещей и платья, к которым запретил я прикасаться: однако же туркмены не утерпели, чтобы не отведать дорожных запасов своих неприятелей. По приказанию моему собрали все найденные на месте и растерянные на бегу вещи, и склали в одну кучу на возвышении, дабы ордынцы тотчас могли заметить, что мы до их добра не дотрагивались.
См. также:
• Г. С. Карелин. О разбоях на Каспийском море;
• Рапорты Карелина министру финансов графу Канкрину;
• Из воспоминаний о Г. С. Карелине.
Еще о полуострове Мангышлак:
• А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан;
• П. Юдин. Адаевский бунт на полуострове Мангышлак в 1870 г.;
• Полуостров Мангышлак // Всемирная иллюстрация, 1870;
• Р. Карутц. Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке;
• там же.
НАЧАЛО
Утром посетила меня бедная старая женщина, хозяйка аула, расположенного у ключей, подарила кадочку свежего молока и звала в гости. Я отдарил ее разными безделицами, но молока пить не мог, по причине крайней неопрятности сосуда. В полдень, несмотря на северный ветер, термометр показывал в тени +25 градусов. К 2-м часам наступил штиль, и мы едва дышали. В 6 часов отправился я к ключу; оный был увеличен в объеме и расчищен казаками, которые, сверх того, к месту истока подложили камень, выдолбленный чашей, так, что вода, прежде слива в водоем, наполняла оную. От сего приходившая на водопой скотина, хотя и мутила самый водоем, но в чаше оставалась вода постоянно чистою и светлою.
В соседственной лощине расположен был упомянутый аул: я застал старуху и невестку ее, молодую, но очень некрасивую женщину; мужчины, видя, что мы вовсе не думаем притеснять их, отправились за верблюдами, для перевозки воды. Грудной ребенок спал в охлопках овечьей шерсти. Другие два мальчика бегали совершенно нагие. Женщины, загрязненные донельзя, едва были прикрыты немногими лохмотьями. Две весьма старые и дрянные кибитки, нечистоты примерной, стояли в близком одна от другой расстоянии. У входа лежала издыхающая собака. После первых приветствий коварная старуха сказала, что собака околевает от голода, и тотчас, по врожденному ордынцам бесстыдству, примолвила: «Я отнесла тебе сегодня кадушку молока, единственное наше пропитание. Семейство мое, оставшись без пищи, кое-как потерпело; но бедная собака погибает; а жаль! она кормила нас зайцами и сайгаками. Видишь! для тебя ничего не жалеем. Не дашь ли, добрый приятель, чего-нибудь?» Я обещал прислать муки, а между тем накормил женщин, детей и собаку нашими сухарями. Непонятно, с какою жадностью хватаются плотоядные сии люди за таковую, не совсем сродную для них пищу. Прощаясь со мной, старуха не советовала идти в одну лощину, которую указала, говоря, что там много змей. Сначала я не имел сего намерения, но рассказы ее подстрекнули мое любопытство. Несмотря на жалостливое участие старой моей приятельницы, пошел туда и вместо огромных двуголовых змей нашел несколько пасущихся дойных коров, десятка четыре баранов и до 50 козлят, свидетельствовавших против голодной повести неосторожной вралихи. Эта находка дала мне повод думать, что выказанная бедность кибиток и одежды была также притворная, может быть, из опасения, впрочем, весьма извинительного, чтобы казаки, прельстившись, не завладели их добром. Я остался в уверенности, что имущество их было спрятано неподалеку. Уже поздно возвратились в лагерь. Больной казак стонал неумолкно, похудел и сильно изнемог. Ночью стоял штиль.
30 июня (12 июля). С полуночи подул ветер от SO и перешел к SW, следственно, во всяком случае был нашим судам попутный; но поутру, к великому удивлению, их не видали, хотя и всходили на лежавший неподалеку мыс Опасный. Между тем ветер переменился и сделался противным. Я начал беспокоиться и послал к судам две косных, как для того, чтобы узнать, где они, находятся и подвезти свежей пресной воды, так и для подания помощи, в случае, если одно из них стало на мель. Для сего отправлен есаул Веденисов с 16 казаками и послано на команду три барана.
Сегодня удостоверился я, что Мостовщиков точно приезжал к колодцам Айракли. Родственники Барлыбая привезли мне ракетную гильзу, со вложенным в нее гладким известковым камешком, на котором было нацарапано извещение, что Мостовщиков дважды приезжал к копаням и что хорунжий Истомин прибыл из Гурьева к Буинским островам с запасным провиантом.
Вечером неподалеку от нашего лагеря пристала к берегу астраханская тюленья лодка, хозяин которой Данила Захватаев сказал мне, что, ободренный Истоминым, он смело пустился в Мертвый Култук. Оставя свою кусовую с лоцманом у Новинских островов для тюленьего промысла, он въехал в Кайдак, зная, что под нашим покровительством бояться ему нечего, и что в теперешнее время легко может набрать великое количество лебединых перьев.
В полночь возвратился есаул Веденисов, с известием, что в то время, когда мы рассчитывали, что ветер дул нашим судам попутный, оный при урочище Сяй-Исем, где они тогда находились, беспрестанно менялся и наконец, сорвав оба судна с якорей, бросил под горы; однако же они, положив по другому якорю, удержались на 6½ футах глубины. Прибывший фельдшер дал безмерно страдавшему Филатову порошок сладкой ртути.
Сегодня доставили мне киргизцы разные предметы естественной истории, и между прочим живого туркменского зайца.
1 (13) июля. Ветер дул северный, а мы лишились надежды видеть наши суда. Чтобы не терять время, я командировал в двух косных топографов для съёмки прибережьев залива Мертвого Култука, от горы Яман-Айракли до поворота Туманных гор в степь; отсюда велел плыть к Жидовинным островам и потом возвратиться назад. Я рассчитывал, что сия поездка может быть окончена в три дня, необходимых также для запасения судов водою. Киргизцы дали нам для перевозки четырех верблюдов, на которых, однако же, по причине крутых сходов, нельзя было вьючить помногу бочонков, и один верблюд привозил враз не более десяти ведер.
Ордынцы нас уже не боялись; сегодня посетили меня несколько женщин с детьми и привезли молока, по-киргизски надоенного, то есть с шерстью, сором и всякою дрянью. Дам потчивал я ржаными сухарями, а детей сахаром. Вскоре докучливость тех и других стала несносною: я попросил гостей выбраться из моей палатки. Нимало не оскорбясь моею невежливостью, обещали они пожаловать на другой день.
Брат укушенного тарантулом казака, Федор Хохлачев, готовясь идти на часы, схватил лежавшую на земле саблю и в ту же секунду был уязвлен скорпионом. Слепому случаю угодно было, чтобы казаки экспедиции испытали поочередно все страдания от здешних ядовитых насекомых. Слыша неоднократно повторенные рассказы, казак наколол ножичком укушенное место, натер маслом и принял ложку оного вовнутрь. Больное место сильно щемило и как бы рвало; однако же через 3½ часа боль совершенно миновалась, и укушение осталось без всяких последствий. […]
2 (14) июля. Сестра туркменского старшины Акмамет-бека была выдана в замужество за киргизца джименеевского колена Илемеса. Сын ее Бердыбек приехал навестить своего дядю: ему так понравилось ласковое наше обхождение, а более всего потчиванье до отвала сухарями, что он приступил к дяде с неотступною просьбою взять его в Россию. Из уважения к старику Акмамету я на сие согласился.
Сего числа суда наши воспользовавшись сильным юго-западным ветром, порадовали нас своим появлением и бросили якорь на рейде Кизыл-Таша. На пути у восточного берега полуострова Бузачи, против косы Кара-Тюбек снят остров Адам-Утмяс, покрытый красными песчаными холмами. На судах все были здоровы. Тотчас свезли все пустые бочки и не смотря на киргизцев, хозяев верблюдов, усугубили деятельность в перевозке воды. Ордынцы стали было мне жаловаться, но я успокоил их, обещав лишний куль муки. […]
3 (15) июля. Всю ночь беспокоил нас перепадавший крупный дождь. Надлежало еще налить две бочки и несколько бочонков. Расплатясь с киргизцами, а особенно с Джумакулом, оставил я на берегу достаточный отряд казаков под начальством есаула Веденисова и, дав ему одно судно и одну косную, отправился со всеми остальными к горе Яман-Айракли. Ветер дул крепкий: мы шли по семи узлов в час и вскоре бросили якорь на двух саженях глубины в ¼ версты от означенной горы. Снасти наши были очень худы: ванты ослабли, и мы ежеминутно ждали, что сломит мачты. Волны сильно воздымались и по малой ширине залива, будучи очень часты, ниспадали седым гребнем. Несмотря на близость берега, съехали мы на оный с великою опасностью. […]
Посетившие нас киргизцы на вопрос, за каким делом приехали, не обинуясь отвечали: посмотреть русских и поесть. Я приказал накормить их, но на будущее время просил докучливых гостей не тревожить нас, дорожных людей, подобными требованиями.
В полдень прибыло остальное судно, а вместе с ним нагрянула новая буря. […]
4 (16) июля. С полуночи началась небесная канонада, какой я отроду не слыхивал. Молния ослепляла глаза и не давала спать. Гром гремел тяжелыми перекатами, стократно повторяемыми в соседственных скалах.
Удары наиболее разражались между лагерем и горами. Я приказал снять с палаток металлические шишки; но мачты судов, не имея отводов, подвергались величайшей опасности. В 10 часов буря миновалась, ветер стих, и вдруг наступило прекраснейшее время. Мы пошли по окрестностям: в полуверсте от лагеря нашли огромную рытвину, запертую со стороны моря, накаченною волнами ракушею; в сем природном бассейне скопилась великая масса воды, в сажень глубиною и по крайней мере на 100 сажен в окружности. Водоем свидетельствовал противу лени и беспечности киргизцев, имеющих всевозможные средства запастись с весны до глубокой осени сею первейшею потребностью жизни.
Пополудни прибыли топографы, посланные к Жидовинным островам на съёмку. Туманные горы, простираясь от урочища Яман-Айракли на восток, приметно понижаются и от соленых ключей Ак-Булака уклоняются в степь. Оттуда берега залива начинают мелеть. Жидовинные острова по причине понижения вод разделяются ныне только широкими солонцоватыми падями. […]
5 (17) и 6 (18) числ июля. За противными ветрами простояли на якорях. В сии дни занимались на судах разными поделками и исправлением снастей. Последняя буря повредила одну косную и три малые лодки.
Залив Кайдак может назваться обширнейшею и прекрасною гаванью; на всем его пространстве якорные стоянки удобны и безопасны. […] Восточный берег, как мы уже видели, обрезывается Туманными горами, или Чинком, а западный, коего северная точка есть мыс или, справедливее сказать, коса Тюп-Агырлан, окраен топкими солонцами, за коими следует широкая гряда красных песчаных холмов. Примечательнейшие на оном места суть колодцы: Куту, Кызык и Усь-Кума, но вода в них солонцоватая, годная только для употребления скота. Кочующие здесь летом киргизцы пьют кумыс, пресное коровье и заквашенное овечье молоко. Здесь нет кустарника; ордынцы топят полынью и сухим скотским пометом, или кизяком. Напротив того, Устюрт и Туманные горы топливом изобилуют. Здесь растет саксаул, баялиш и катичуб, весьма жаркогорящие и заменяющие самые лучшие дрова. […]
Я уже изложил мысли мои о важности бухты графа Несельроде при урочище Кизыл-Таш. К сему должен присовокупить, что в военном отношении много бы нам помогла взаимная худо скрываемая ненависть между хивинцами, туркменами и соседями последних, киргизцами адаевского рода.
Построенное здесь укрепление, кроме того, что послужит местом выгодной меновой торговли и магазином запасов всякого рода, будет иметь могущественное влияние на хищный адаевский род. Зимою Кайдак замерзает. Киргизцы, оставаясь в сие время года в постоянных своих жилищах, лишенные способов бежать, естественно будут во власти гарнизона, и найдутся в необходимости дать заложников. Для заселения же укрепления можно вызвать охотников из уральских казаков. По мнению моему, 150 исправных казаков могут быть в совершенной безопасности от соединенных сил всей окрестной страны. Рыбная и тюленья ловля, звериный промысел и мена с туземцами в два года упрочит их благосостояние. Со стороны правительства пожертвование маловажное: потребуется провиант, два плоскодонные судна, поднимающие от двух до трех тысяч пудов груза, и несколько косных лодок, для разъездов по заливу. Климат здесь здоровый, и болезней, кроме любострастной, никаких не заметно.
По скатам глинистых холмов с надежным успехом можно разводить виноград.
7 (19) июля. При легком попутном ветре суда снялись с якорей и поплыли вниз Кайдака. Я хотел догонять их в косных. Прощаясь с Барлыбаем и братом его, подарил им пять кулей муки, несколько платков, рубах и разных безделиц. Он просил меня не забыть его и обещал на будущий год во всю весну и лето кочевать при горе Яман-Айракли и приготовить несколько шкурок с тарпанов, аркаров и караганок. Дорогою внимательный молодой человек выучился сему искусству у чучельника.
Когда мы отваливали от берега, один из родственников Барлыбая привез убитого им самца аркара. Между тем ветер усиливался; отдарив киргизца, поспешили мы к судам, которых нашли стоящими на якоре в 12 верстах от берега на 4½ саженях глубины. Ветер переменился и был нам противный. Поднялся настоящий шторм, и наши суда дрейфовало на скалы. […]
8 (20) июля. В полдень погода прояснилась. Измученные и полумертвые от холода и качки, начали мы отдыхать. Я считал косные наши погибшими, но, к великой радости, увидел их вскоре быстро приближающихся. Мы поплыли к Новинским островам, но ветер уваливал вправо и, становясь противным, понудил нас держать к Жидовинным [Жидовинные острова получили название от дикой маслины, или лоха, именуемого по-киргизски джидою (Elaeagnus angustifolium). Прежде, деревцо сие покрывало острова, но мы не нашли ни одного кустика.]. Здесь остановились в 4½ верстах от земли на весьма малой глубине, грунт песок. Мы съехали на берег у самого западного из некогда бывших Жидовинных островов. Оный получил название Станового Бугра, потому что в прежние времена промышленники, ездившие в Мертвый Култук, здесь останавливались. На тех местах, где прежде ходили суда, сидевшие шесть футов в воде, теперь суша, постепенно сливающаяся с весьма пологим мелководным берегом. […]
9 (21) июля. Пробыли у сих островов за противными ветрами. Сегодня посыланы топографы до косы, именуемой Глухим рынком. Нельзя вообразить невероятного множества линявших красных гусей, здешние прибережья покрывающих. Можно было нагрузить ими целые суда. На примелых местах и топких солонцах ловить их трудно, но на глуби и сухом берегу можно нахватать их сколько угодно. Казаки поймали до 40 лебедей и застрелили несколько сизых и черных мартышек. […]
10 (22) июля. При легком ветре поплыли далее. Я подъезжал в косной к Новинским островам, но большая часть оных была под волнами. Лебединые перья плавали во множестве. Мы собрали их более тысячи.
11 (23) июля. Соединились с судном № 1-го, остававшимся с хорунжим Мостовщиковым, и, наскоро переместясь, плыли далее. Ночью бросили якорь. Доселе глубина была не менее двух сажень.
12 (24) июля. В виду Буинских островов присоединились к судну № 2-го посыланному в Гурьев с хорунжим Истоминым. Здесь, с большим удовольствием, получили письма и известия от родных и знакомых. На берег не съезжали; проплыв немного, к ночи стали на якорь.
13 (25) июля. Выплыли из Мертвого Култука и за противным ветром, не допустившим обойти большую косу северного берега полуострова Бузачи, остановились в пяти верстах от оной на 6 футах глубины. Съехали на весьма примелый берег. В версте от воды тянулись песчано-глинистые возвышения стеною в полторы сажени. В 7 верстах отсюда на юг есть аба, или могила, и при ней копани с солодчивою водою, по нужде к употреблению годною. Окрест их много солонцов, но есть и пастбища. Киргизцы в увалах бугров зимуют.
14 (26) июля. Здесь водится очень много змей, и посему дал я косе название Змеиной. Суда № 3-го и 4-го, ненадежные к дальнейшему плаванию, предстоявшему к опасным берегам Тюп-Караганского мыса, были для меня обременительны. Изведав собственным опытом, сколь мало нужна здесь большая вооруженная сила, я, во избежание лишних расходов, решился отправить отсюда половину лишних людей. Вследствие сего занялся размещением их, приготовлением бумаг, и назначил к возвращению в Гурьев: артиллерийского подпоручика Рукина, хорунжего Мостовщикова, двух урядников, двух бомбардиров и 71 казака. Отплывавшие суда поручил под команду сотника Назарова, офицера весьма деятельного и надежного.
15 (27) июля. Отделены суда и перемещены люди, назначенные к возвращению. Кончены бумаги и расчеты. Простившись с отплывавшими казаками, сдал я сотнику Назарову ящики с собранными предметами естественной истории. Противный северо-западный ветер равно не благоприятствовал плаванию в Гурьев и в Мангишлак. Змеиная коса лежит под 45° 13' северной широты.
16 (28) июля. Утром оба отряда снялись с якорей, плыли несколько верст вместе и расстались, обменявшись салютом. Прошли 35 верст. […]
17 (29) июля. В сей день прошли 60 верст: миновали мыс Бурунчук и широкий пролив, отделявший острова Утечей и Кирил-Арал от Колпиного кряжа. Здесь оканчиваются песчаные бугры и начинаются камыши. На острове Кирил-Арале находятся два урочища: святая могила Калам-Каш и другое святое место, именуемое Кара-Агач, а по-русски Жидовинный Куст [Жидовником называют русские промышленники кустарник, называемый у ботаников Robinia Halodendron; а жидовинником, происшедшим от киргизского слова джида, дикую маслину, или лох (Elaeagnus angustifolium).]. Здесь надобно заметить, что киргизцы имеют обыкновение над могилою духовных, прославившихся строгими правилами, сажать молодое дерево. Если оное примется, то считается неприкосновенною святыней, а покойник праведником. По поводу сего рассказывали мне туркмены, что один из их однородцев, осмелившийся срубить несколько веток, мгновенно ослеп, оглох и лишился рук и ног. Мы бросили якорь на 10-ти футах глубины. Туркмены уверяли, что лежавший пред нами остров Утечей отделялся от материка весьма широким проливом. Отсюда, по общим отзывам промышленников, начиналось поприще морских киргизских разбоев. Посему велел я остановиться вскоре после полудня и отправился на гребных судах исследовать здешние берега. Несмотря на самое тщательнейшее изыскание и многие представлявшиеся нам прораны, не могли мы въехать ни в один из них, не только в косных лодках, во даже в бударках. Туркмены клятвенно утверждали, что в их время глубина больших проранов простиралась от 1½ до 2 сажень. Мы ходили по островам, покрытым немногими травами, и преимущественно камышом и полынью. […]
18 (30) июля. Увидев наши суда под парусами, нагнали их и продолжали путь. Сегодня проплыли 40 верст: шли мимо острова Орлова, пролива Камрана и острова Долгого, именуемого по-киргизски Джанга. Остановились за противным ветром на 10-ти футах глубины. По расчету моему, надлежало бы усмотреть остров Подгорный; но, вероятно, счисление штурмана было ошибочно.
19 (31) июля. Ветер дул противный. Освидетельствовав воду, нашел ее испорченною и в малом количестве. Между тем время уходило; ветер мог продолжиться, и стоянка была небезопасна. Я решился ехать в косных: сдав команду штурману, снабдил его нужною инструкциею, последним пунктом коей назначил ожидать меня 8 дней, после чего, уменьшив порцию воды в четвертую долю, возвратиться в Гурьев. Выбрав 35 отличных казаков и взяв малое количество воды, отправились мы в трех косных на веслах. Еще с места стоянки открылись утесистые Мангишлакские горы. Не успели отъехать 8 верст, как подул попутный ветер, и мы с радостью увидели забелевшиеся паруса наших судов. Туркмены, сидя на носу лодок, не сводили глаз с родимого берега и плакали как дети. Я хотел было плыть в Старый Мангишлак, иначе называемый пристанью Сарташ, но переменил намерение, узнав от туркменцев, что там нет колодцев. По совету их, велел править к урочищу Онгуджа, западнее Сарташа. На пути миновали мы много вырезанных сетей, которые, свернувшись с кольями, плыли по воле ветра. В одном таковом свертке нашли трех запутавшихся осетров, из коих один был еще жив. Оставалось догадываться, что сети вырезаны прибережными киргизцами, подстерегшими где-либо промышленников; но едва ли случилось это в посещенных нами местах, ибо, начиная от 4 устьев Урала до теперешнего нашего пункта, не было места, где бы могли киргизцы спрятать не только рыболовное судно, но даже косную лодку. О морских разбоях будет приложена в конце статья отдельная.
Хотя ветер был средний, но по мере приближения к горам волны переходили в бурун и лодки сильно качало. Под вечер, прошед 55 верст, пристали к берегу урочища Онгуджа и бросили якорь на 2½ саж. глубины, не в дальнем расстоянии от берега. Туркмены, вышед на землю, пали на колени и со слезами на глазах произнесли длинную и теплую молитву. Перед нами простирался низменный берег, постепенно возвышавшийся и оканчивавшийся двумя огромными скалами Онгуджа, давшими название сему урочищу. Туркмены изумились, не нашед колодцев, находившихся в их время у самого берега. Ясно было, что море обмелело и удалилось на значительное пространство. Они осматривали с великим вниманием и, твердо припоминая места, обещали на другой же день указать воду. Берег покрыт великими накатами лебяжьей травы, по которой бегали тарантулы и ползали змеи. Далее простиралось вдоль берега узкое возвышение, или, по выражению казаков, грива, на коей разбили мы лагерь и поставили пушку. За нею лежала ложбина, покрытая кормными растениями и колючим янтаком (Alhagi camelorum). Потом следовало уступом каменистое возвышение, за коим поднимались амфитеатром известковые утесы, примыкавшие к горам Онгуджа. Находясь в стране пустынной, исполненной народа хищного и предприимчивого, я принял всевозможные меры осторожности и удвоил караул.
20 июля (1 августа). На рассвете хватились мы одного туркменца, пропавшего из лагеря. Я спрашивал его товарищей, но они ничего не знали. Часовой видел его, и на оклик получил в ответ, что послан искать колодцев. Это меня сильно встревожило. Приказав отдать под караул неосторожного часового, тотчас послал к горам есаула Веденисова с 25-ю казаками. Старшина Ярмамет-бек вызвался указывать им дорогу. Когда они удалились, показался с противной стороны пропадавший туркменец. Он шел с величайшею скоростью, беспрестанно озираясь. Я встретил его выговором. Туркменец смутился и сказал, что, желая избавить нас от трудов и зная местность, он пошел искать колодцев, которые действительно и нашел; но в тоже время приметил с ближней скалы довольно большой хивинской караван, провожаемый киргизами, который вместо того, чтобы следовать обыкновенною дорогою между гор Онгуджа и берегом, удалялся наскоро, обходя горы, что, вероятно, произошло от замеченных накануне наших судов и людей. В заключение туркменец извинялся, представляя, что единственною целью ночного ухода было намерение мне угодить. Опасаясь, чтобы маленькой отряд наш не встретился с многолюдным караваном, взял я двадцать человек казаков и пошел на подкрепление. Пройдя две версты, вступили мы на широкой уступ, усеянный мелким каменником и пересекаемый многими глубокими рытвинами. Овраги покрыты были прекрасною зеленью. В одном из них нашли киргизскую куру, или зимнее жилище, складенное из плитняка. Подле оной расположен был довольно обширный двор, коего стенки состояли из наваленных куч камней. В боковом углублении оврага открыли казаки множество спрятанных клячей, или кольев от рыболовных сеток. В ямках на каменной пологости возвышения сохранились остатки дождевой воды, подавшей надежду к отысканию обширных бассейнов. От всхода на уступ до подошвы горы шли мы около двух с половиной верст. Тут возвышались огромные меловые утесы, заключавшие множество кремней. Видели многих сайгаков, горных коз и малых зайцев, а также следы целого табуна диких лошадей. Образование гор то же, что и Туманных, с тою разницею, что здесь одна из составных частей, мергель, несравненно в большем количестве. Обвалы невелики, но скалы и утесы гораздо отвеснее. Взойдя наверх, увидели, что эти две скалы, подобно горе Яман-Айракли, отделены от цепи возвышений глубокою лощиною. Хотя прилежащие к урочищу Онгуджа горы тянутся непрерывной полосою, но разные их отделения имеют особое наименование. Сказано выше, что Онгуджа состоит из двух скал, стоящих рядом: из них за восточною лежит часть гор, называемых Эмблитау, а позади западной - горы Юрджул. Первые примыкают к Сарташу, а последние к утесам Аджимурун. Наверху сих высоких и обрывистых гор представляется плоская равнина, совершенно подобная Устюрту.
Мы нашли много любопытнейших предметов естественной истории и вскоре соединились с возвращавшимся отрядом. Они столкнулись было с караваном, который, завидя их, удвоил поспешность и скрылся. Однако же казаки нагнали было восьмерых сидевших на вьючных верблюдах киргизцев, которые в безмерном страхе обронили часть одежды и вьюков. Отряд, вследствие данного ему предварительного строгого приказания, ни к чему не прикоснулся. Ярмамет-бек привел казаков к хорошим копаням пресной воды, получившим от соседственной абы, или могилы, название Кудук-Читлижа́. Кроме того, на возвратном пути указал он нам, среди меловых пластов, колодцы с пресною, но теплою водою. Не удовольствовавшись сим, неутомимый туркменец обещал сегодня же сыскать гораздо лучшую воду, и сдержал слово. Под вечер открыл он в двух верстах на WSW от лагеря каменные пади и рытвины, наполненные превосходною дождевою водою. Чтобы не мучить людей, я приказал изготовить передки, или двуколесные дроги, для перевозки разом целой бочки. Пади сии, называемые Кумак-Кафы, сохраняют в чистом состоянии воду до 4-х месяцев, ибо вечная тень от больших нависших камней мешает ей испаряться. После обеда вновь осматривали окрестности. Возвратясь, увидели подъезжавших к лагерю с великою осторожностью и боязливостью двух киргизцев, за которыми следовали поодаль еще четверо, и, наконец, один замыкал сию рекогносцировку. Они сидели на отличных лошадях и остановились в версте. Туркменец Ярмамет-бек выступил с нашей стороны переговорщиком и сделал по-киргизски маяк [Киргизский маяк, или опознавательный и призывный знак, состоит в том, что пеший или верховой вертятся против солнца, то есть в левую сторону, описывая полкруга.], сел на возвышении во 100 шагах от лагеря. Ордынцы начали приближаться; самый задний въехал на возвышение, с которого мог обозревать движения наши в лагере, четверо остались на месте, а двое вступили с туркменцами в переговоры. Они спрашивали: откуда мы, зачем приехали, и нет ли меновых товаров? Ярмамет-бек отвечал более или менее удовлетворительно, и приглашал их в палатки. Сначала отказывались, боясь обид, однако же сознавались, что слышали от своих однородцев о мирных наших поступках, во время плавания в Кайдаке, и знают, что Барлыбай награжден, а приезжавшие в гости были дружески принимаемы. После продолжительных рассуждений, в течение коих киргизцы несколько раз ворочались советоваться с товарищами, потребовали они размена аманатов, в чем было им наотрез отказано, с таким при том объявлением, что если, убеждаемые свидетельством своих однородцев, нам не доверяют, то могут убираться куда хотят, и что мы вовсе не заботимся об их знакомстве. За сим Ярмамет встал и возвратился в лагерь. Тотчас один из двоих парламентеров, оборванный худой старичишка, слез с лошади и, отдав ее товарищу, приблизился с великим подобострастием. Я принял его очень ласково и, по киргизскому обыкновению, не вступая в разговоры напоил чаем и накормил сухарями. Очень заметно было, что его выбрали как жертву, для предварительного испытания истинного нашего расположения. Старик ел с величайшею жадностью и остатки сухарей спрятал в свои лохмотья. Отдохнув, пустился лгать без милосердия, и наконец предложил себя заложником, требуя взамен одного из наших чиновников. Ярмамет-бек вызвался в аманаты, но я с благодарностью отклонил сей опыт его самоотвержения.
Между тем товарищи старика, видя его пированье и, может быть, опасаясь, чтобы гость наш не заврался, делали ему различные призывные знаки. Ордынец встал и просил позволения ехать к своим. Я сказал, что не держу его и что он волен уехать и опять приезжать, когда вздумает. Выпив на дорогу большой стакан водки, старик сделался мягче и объявил мне за тайну, что находившийся позади всех на возвышении киргизец был родной племянник старшины Мая, разбойничьего начальника сильного мугальского племени. Я дал ему поручение пригласить молодого человека ко мне, и в случае успеха обещал подарок. Едва отъехал старик на двести шагов, как все другие киргизцы, не исключая и отстававшего всадника, поскакали к нему навстречу. Пошли опять толкованья и разъезды. Ярмамет-бек снова был посредником. Наскуча бесконечным сим вздором, пошел я к ним один и решительно сказал, что если они знают, каким образом поступал я с однородцами их в Кайдаке, то чего же боятся? С сими словами взял за руку племянника Мая, который мигом соскочил с лошади и рука в руку доверчиво пошел со мною в палатку. Два старика ухватились было за полы его платья, но он прикрикнул на них и, сделав знак гостившему у нас ордынцу следовать за собою, сказал мне, улыбаясь: «Видишь ли, что я более верю тебе, нежели своим; русский так не поступает?» Я отвечал, что «в сем случае и он, и мы равно правы». Новый же гость был молодой, здоровый и видный мужчина, лет тридцати. С первых слов узнал я, что он бывал в Сарачике и знает многих уральцев. Посему не усомнился я предложить ему водки. Он согласился, но предварительно взял с меня слово, чтобы не спрашивать, как его зовут. Выпив стакан, попросил другой и сильно охмелел. По обычаю киргизцев, обещал он мне золотые горы и поклялся приехать на следующий день в полдень. В первое свидание не хотел я его много тревожить, но между прочим узнал, что старшина Май поссорился с Сююнкарою, своим родственником, подозревавшим его в соучастии с туркменами, недавно на Сююнкару нападавшими; что Май шел было с сильным отрядом к Эмбе против вооружившегося своего родственника, но по причине великих жаров и безводицы возвратился и поехал в Хиву; что Май с приверженцами своими, мугалами, кочуют с однородным им туркмен-адайским племенем от Тюп-Караганского мыса за день езды до Кендерлинского залива. К сему присовокупил мой гость, что киргизцы его колена хотят поддаться Хиве, не ожидая ничего доброго от русских; что хивинский хан их ласкает, удерживая соседственные с ними сильные туркменские рода, и особенно игдыров, от баранты. Сверх того, жаловался на своевольство промышленников и лихоимства русского пограничного начальства. Новый мой приятель выражался уже в словах несвязных. Между тем один из проходивших казаков по неосторожности задел за парус, покрывавший пушку, стоявшую подле моей палатки, и открыл ее. Ордынцы как ни были хмельны, однако же это приметили и несколько смутились. На вопрос, знают ли это орудие, отвечали утвердительно, но примолвили, что выстрела слышать им не удавалось. Я счел приличным предложить молодому человеку опыт, на что он с приметным замешательством, и запинаясь, согласился. Я велел зарядить ядром. Из опасения, чтобы ядро, ударясь в камень, случайно не сделало бокового рикошета и не причинило вреда стоявшим поодаль в стороне киргизцам, послал я старика предостеречь своих спутников. Племянник Мая, у которого хмель почти миновал, просил меня позволить ему идти самому, под тем предлогом, что старик мог переврать мое поручение и напрасно напугать. Не имея причины подозревать его, ни права силою удерживать, я сказал, что он волен делать, что хочет. Молодой человек с минуту колебался, взглянул изподлобья на пушку и удалился за бегущим стариком, кричавшим во все горло. Едва отошел он сто шагов, как четверо товарищей во всю прыть прискакали к нему, подхватили на приготовленную лошадь и скрылись. Старик ускакал еще прежде. Издали видели мы, что, въезжая в ущелье, молодой человек порывался воротиться, но товарищи увлекли его. Зная киргизцев, хотя имел я случай сомневаться, но остался в уверенности, что гость мой на другое утро приедет.
21 июля (2 августа). Начали возить воду. Бочка оборачивалась в 1½ часа; 11 человек возили оную, не чувствѵя усталости; продолжали наблюдения и осмотры. День был ветренный, но жаркий; в полдень +28°R. Широта урочища Онгуджа 44° 22' 49". Тщетно ожидал я киргизцев: они не показывались. Таким образом, легкомыслие, ложный непреодолимый страх и невежество восторжествовали над самыми искренними, дружескими поступками. Под вечер показались плывшие с W три судна с двумя подъездными лодками. Одни сочли их за морских разбойников, а другие за рыбопромышленников, реявших за противным ветром от Кулалинских островов к Долгому. Стемнело; я велел пустить несколько сигнальных ракет, но суда, поравнявшись с нами и не отвечая, спустились на O, к косе Селинлы, лежавшей между нашим лагерем и Сарташем. Казаки в уверенности, что то были морские разбойники, порывались ехать и приступали ко мне с просьбами. Я имел сильные причины не согласиться на сие и ограничился распоряжением, чтобы ночью наблюдали за пришельцами, и когда заметят намерение сняться с якорей, тотчас уведомить меня. Нетерпеливые казаки провели ночь, сидя кружками вокруг зажженных костров.
22 июля (3 августа). На рассвете подозрительные суда снялись с якорей. Мы приготовились отрезать им дорогу. Два судна шли прямо на нас. После обычных окликов узнали мы, что экипаж сих судов состоял из уральских казаков 6 полка, стоявшего по Ахтубинской и Каспийской линии. Мы не могли добиться толку, кто был у них начальником. Наши казаки узнали некоторых из своих земляков, кричавших им, между прочим, что они посланы для поисков и что лоцман у них Федька Багор, первый плут и негодяй, какого со времен Разина когда-либо носили каспийские воды. На приглашение наше остановиться для переговоров, неизвестный офицер, стоявший в форменном уральском сюртуке, закричал, что не имеют времени и не могут терять ветер. Суда уклонились на северо-запад, казаки отмахивались и что-то кричали, но мы уже ничего не могли расслышать. Я не постигал причины столь необыкновенного и странного явления, тем более что Федька Багор, как отъявленный бездельник, едва ли мог быть употреблен главным астраханскими начальником.
Оставя в лагере есаула Веденисова, отплыл я с 25 казаками на гребных судах для осмотра пристани Сарташа, или Старого Мангишлака. Глубина постепенно уменьшалась. Обогнув длинную косу Селинлы, пригребли мы на ветер и, подняв парус, прибыли в Сарташ.
Подплыв к берегу, приметили пасущихся четырех верблюдов и одну лошадь, из чего заключили, что тут аул. От говора казаков проснулись двое киргизцев и, в чрезмерном страхе бросившись к лошади и верблюдам, ускакали. Ордынцы были приезжие, вероятно, принадлежавшие к виденному каравану. Мы нашли кошар, или маленькую походную кибитку, и несколько оставленных беглецами вещей и платья, к которым запретил я прикасаться: однако же туркмены не утерпели, чтобы не отведать дорожных запасов своих неприятелей. По приказанию моему собрали все найденные на месте и растерянные на бегу вещи, и склали в одну кучу на возвышении, дабы ордынцы тотчас могли заметить, что мы до их добра не дотрагивались.
См. также:
• Г. С. Карелин. О разбоях на Каспийском море;
• Рапорты Карелина министру финансов графу Канкрину;
• Из воспоминаний о Г. С. Карелине.
Еще о полуострове Мангышлак:
• А. К. Гейнс. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан;
• П. Юдин. Адаевский бунт на полуострове Мангышлак в 1870 г.;
• Полуостров Мангышлак // Всемирная иллюстрация, 1870;
• Р. Карутц. Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке;
• там же.