Неизведанные страны Средней Азии. Турфан (2/3)
Г. Е. Грум-Гржимайло. Неизведанные страны Средней Азии. Турфан. (Отрывки из записок) // Русский вестник, 1892, № 9, 11, 12.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Неизведанные страны Средней Азии. Урумчи.
Молодые турфанки. Кара-Ходжа, 1900-е
Женщин мы видели достаточно для того, чтобы и о них сказать здесь несколько слов. Они не скрывают своего лица под чимбетом [нечто вроде густой черной вуали, сплетенной из конских волос; чимбет во всеобщем употреблении в Русском Туркестане], а ходят совершенно открыто, и если при встрече с мужчиной и отворачиваются, то делают это скорее всего ради кокетства, но уж никак не вследствие общепринятого обычая. Вообще уроженок Турфана, как кажется, можно обвинить скорее в излишней вольности в обращении, но уж никак не в избытке стыдливости. И действительно, местная молва характеризует их крайне ветреными, непостоянными, а подчас клеймит и развратными (бузук). И я думаю, что молва эта имеет свои основания.
Характер современной нам женщины Турфана слагался веками, а припомним хотя бы, например, то, что о женщинах Комуля писал знаменитый венецианец еще в XIII веке. Под Комулем же Марко Поло, как справедливо допускает Григорьев [Восточный, или Китайский Туркестан, стр. 309], понимал не только современное Хами, но, вероятно, и все земли отсюда на запад, стало быть, и Турфан.
«Весельчак тамошний народ! только и заботится о том, как бы музыкой заняться, попеть, поплясать и всякое удовольствие плоти своей доставить. Там, сказываю я вам, хозяин радуется, когда в доме у него остановится иностранец, и приказывает жене, чтобы она исполняла все, чего иностранцу захочется, а сам уходит и возвращается назад не прежде, как по отъезде иностранца, так что последний может забавляться с женою хозяина, как только ему вздумается, а женщины там красивые, и мужья их не только не ставят себе этого в позор, а еще за великую честь для себя почитают» [Григорьев, l. c., стр. 308].
«Предоставляя таким образом женщин (жен, сестер, дочерей и всех прочих лиц женского пола) всем случайным путешественникам, имеющим над ними все права настоящих мужей, этот народ думает, что этим он возвышает себя, так как гостеприимство считается у них делом, угодным богам» [Марко Поло. Путешествие по Татарии и другим странам Востока. 1873. Стр. 55.].
Это свидетельство Марко Поло, даже в том случае, если предположение наше о тожестве Комуля с Турфаном окажется не вполне верным [из того обстоятельства, что, по описанию Марко Поло, Комул охватывали две пустыни, т. е. описываемая им Лопская и другая, меньшая, длиною только в три дня езды, следует, кажется, думать, что венецианец разумел под Комулем только современное нам Хами], не теряет своего значения и для последнего, потому что всякому, кто только изучал историю Восточного Туркестана, должно быть известно, что начало самостоятельному сушествованию Хами положено было не ранее 4-го года правления минского императора Юн-ло, т. е. только в 1406 г.; при Чингисханидах же Хамийское владение все еще составляло область, вполне подчиненную идикотам Турфана; а потому едва ли можно сомневаться и в том, что описанные выше обычаи, имевшие, вероятно, своим источником какие-нибудь языческие верования, существуя в одной части государства, своевременно не передались бы и другой ее половине.
Показание Марко Поло не стоит одиноко! Еще за три столетия до него арабский писатель Абу-Долеф так описывает обычаи в землях харлухов [Григорьев, l. c., стр. 243]:
«Прелюбодеяние между ними - дело вполне позволительное. Игроки они страстные: играют на жен, сыновей, дочерей, матерей. Пока играющие находятся на игорном сборище, проигравшему предоставляется выкупить проигранное, но, если он, не сделав этого, уйдет, то выигравший считается владельцем проигранного и продает его купцам, как полную свою собственность. Женщины их славятся красотой и развратом, и мужчины не знают, что такое ревность. Когда приходят караваны в эту страну, то жены, дочери, сестры знатных и иных людей отправляются им навстречу; и, если женщина понравится гостю, то ведет его в свое жилище, помещает там, угождает ему, а мужа своего, детей, братьев заставляет исполнять все его надобности. И пока гость в доме, муж не подходит к жене, разве по какому делу, которое ему поручено. Затем жена и гость едят, пьют и другим занимаются на глазах у мужа, а тот и не думает ревновать или мешать» [Несмотря на всю его определенность, рассказ этот кажется нам не совсем ясным, и это потому, что первая его половина как бы противоречит второй. То обстоятельство, что мужья проигрывали своих жен, дочерей и даже сестер и матерей (?!), как-бы свидетельствует о совершенно рабском положении женщины в крае; между тем те же женщины пользовались самой широкой свободой в общении с посторонними и, как далее видно, заставляли даже мужей являться временными слугами лиц, избранных ими для мимолетного адюльтера.].
Ориенталисты, как кажется, затрудняются в этнографическом определении народа харлухов. Большинство, основываясь на арабских источниках, считает их тюрками. Известно, однако, что для арабов тюрками были не только народы тюркского племени, но и все те, что вообще жили за пределами Ирана; таким образом, в качестве тюрков фигурировали у арабов и тибетцы, и китайцы, и монголы, и тунгусы, и, наконец, даже славяне и финны (угры). Для нас, как мне кажется, важнее другое указание тех же арабов, а именно, что между всеми тюрками харлухи были «самым статным, самым рослым и самым красивым народом». В смысле арабов таким народом могли быть только коренные жители обоих Туркестанов, но уж никак не тюрко-монголы, «не имеющие носов, но дышащие через две маленькие дырочки», как выразился о них еще раввин Тудела. К тому же, в противность другим тюркским племенам, они и описываются вполне оседлым народом. Кстати следует вспомнить, что и до настоящего времени существует в Восточном Туркестане город, сохранивший арабское название этого народа - хорлу, это - Корля (Курля).
Значение, подобное вышеприведенным рассказам, имеет, как кажется, и персидская легенда о Рустеме, которая, как известно, начинается рассказом о том, как «Рустем, Ирана богатырь», сел на коня и
…не простившись дома
Ни с кем, ни с матерью, ни с братом,
Поехал в путь, оборотив
Глаза, как лев, почуявший добычу,
В ту сторону, где за горами
Лежал Туран…
как вслед за тем царь одного из туранских владений, Семенгама, пригласил его к себе, устроил в честь его пир и в довершение всего разрешил дочери своей, Темине, столь же чистой и прекрасной, «как дева рая», провести ночь на одном ложе с богатырем. Когда же «ночь краткая блаженства миновала» и «настало утро», то из объятий молодой супруги вырвался Рустем, она же от него пошла, слезами обливаясь,
…и для нее, в час брака овдовевшей,
Блаженство краткое печалью долгой стало
[Жуковский, Собр. соч., т. IV].
Все эти показания настолько согласны между собою, что не оставляют никакого сомнения в том, что в давно прошедшие времена женщина в Туркестане пользовалась положением совершенно исключительным. Поэтому введение ислама в этом крае было настоящей революцией не только в области религии, но и в области социального строя. Однако влияние этого вероучения в Восточном Туркестане сказалось слабее, чем в Западном; вот почему еще и по настоящее время женщина пользуется здесь такой свободой, как нигде в прочих местностях, населенных магометанами.
Как бы то ни было, но турфанскую женщину я положительно отказываюсь заклеймить названием недостойной жены или матери. Если она и изменяет своему мужу, то разве только по своему легкомыслию, а может быть и тщеславию. Раз если уж принято в обществе ценить женщину по количеству бывших у ней любовных связей, то было бы совершенной несообразностью требовать от последней воздержания и целомудрия. Мусульманский закон и веяние седой старины в настоящее время очевидно находятся здесь во взаимном противоречии, и в Турфане это выражается так: молодежь резвится и в промежутках между упорным трудом развлекается любовными приключениями, а старость замаливает грехи и, вспоминая преступно проведенную молодость, твердит себе под нос: «Яй куда керим!..», что значит: «О милосердый Боже!»
Надо видеть, что такое турфанская женщина в поле и у себя на дому, для того, чтобы, несмотря на все ее проступки, вызванные скорее обычаем, чем действительной потребностью ее натуры, оценить ее по достоинству.
Мать всегда и всюду была, без сомнения, первой воспитательницей ребенка; и вот именно дети в Турфане служат самой надежной рекомендацией для своих матерей.
В самом деле это совершенно своеобразные дети. Сообразно со своим возрастом они, разумеется, и бегают, и играют, и пожалуй даже - шалят; но все шалости их совершенно невинного свойства. Вы нигде не увидите здесь мальчугана, лазящего по деревьям, бесцельно ломающего сучья или кусты, портящего молодые побеги лозы ради свистулек или хлыстов; они не побегут вслед за вами, не швырнут в вас исподтишка камнем, зато проводят взглядами, полными любопытства и вместе с тем какой-то недетской серьезности. Подростки лет пяти-семи уже няньки грудных младенцев и, добавлю, хорошие няньки; с десяти они уже настоящие помощники своих матерей и отцов. Одним словом, это вполне благонравные дети. Особенно поражали нас всегда их стоицизм и какая-то в их возрасте совершенно для нас непонятная сила воли. Например, я, кажется, никогда не забуду впечатления, произведенного на меня одним мальчуганом лет семи или даже шести. По неосторожности, помогая матери в приготовлении хлеба, он упал в раскаленную печь [об устройстве этих печей будет сказано ниже]. Хотя его тотчас же и вытащили, но обжоги, им полученные, охватили всю грудь, руки и ноги; через три дня все это обратилось в сплошную, гнойную язву; тогда только испуганные родители решились обратиться за помощью к русским. И надо было видеть выражение лица малютки, когда принесший его к нам отец стал сдирать присохшие к страшным его ранам лохмотья!.. С его стороны ни звука, а все мы, казаки и я, просто оцепенели от ужаса… «Боже! да что же это такое? да как же это лечить?!» Молчание ребенка, чрезвычайные усилия воли, которые он видимо употреблял для того, чтобы не расплакаться, тронули нас до глубины души… Разумеется, мы лечили его, как умели, и через три недели имели удовольствие видеть его уже смеющимся и играющим… Но сказать ли причину, заставлявшую ребенка молчать, несмотря на невыносимую боль, которую он очевидно испытывал? Его уверили, что русские не любят крикливых ребят!.. Удачный исход лечения привлек к нам множество пациентов; в особенности много детей. И все они вели себя столь же мужественно, как и первый ребенок; но первые впечатления всегда самые сильные; впоследствии же мы уж привыкли к этим маленьким стоикам.
Что взаимная любовь и постоянство и в Турфане ценятся высоко и даже, пожалуй, считаются краеугольным камнем семейного благополучия, видно, как мне кажется, из следующей, прекрасной по содержанию своему песни, распеваемой чуть ли не в каждом семействе:
Уссуп-пелен Залиха
Боз а кыши, ярсенем,
Яр, яр!..
Ашик отенэ уладен…
Сураса кешэ, ярсенем,
Уссуп-пелен Залиха
Карадляр шика отенэ
Алямга тередляр, ярсенем,
Яр, яр!..
что переводится так:
Кабы нам с тобой, как Юсуп* с Залихой,
Так же дружно жить, разлюбезная,
Милая, милая,
Сердце забилось бы радостью…**
А и спросят если тебя, моя милая,
Что за люди те - Залиха и Юсуп?
Это те - (отвечай) - что, состарившись,
Свою любовь по белу свету развеяли…
Милая, милая!..
* Юсуп был сын знаменитого мусульманского святого Якупай (Якуб-бай?) Гамбара.
** Буквально: убежала бы горечь из сердца..
Уроженки Турфана скорее низкого, чем среднего роста, телосложения в большинстве случаев очень неправильного, что обусловливается непомерно длинным туловищем и развитыми тазовыми костями; впрочем, так как нет вообще правил без исключений, то и тут попадаются женщины высокого роста и пропорционального телосложения. Большинство из них предрасположено к полноте, но полные чаще встречаются на улицах городов, чем в деревне, где физический труд и частое недоедание немало, разумеется, мешают ожирению тела.
Идеал красоты турфанлык видит в женщине персидского типа, и жительницы этой страны употребляют всяческие старания к тому, чтобы хоть сколько-нибудь на них походить. Для того, чтобы казаться выше, они носят непомерно высокие каблуки; ресницы и брови подводят и тем одновременно достигают двух целей: во-первых, скрадывают широкое расстояние между глаз, а во-вторых, увеличивают как размеры последних, так и длину бровей и ресниц; низкий лоб они искусно прикрывают прической, а все лицо перестает казаться круглым и плоским благодаря головному убору - «допа». Таким образом, монгольские черты лица они стараются по мере возможности сглаживать и на их счет развивать особенности лица европейского… немаловажное доказательство в пользу того, что первобытное население этой страны было арийское, а не тюрко-монгольское! Как представительницы и всех других рас, населяющих Внутреннюю Азию, они любят румяниться и белиться, и надо отдать им полную справедливость - весьма часто злоупотребляют и тем и другим, точь-в-точь как большинство китаянок, считающих, что появиться в народ без достаточного количества белил и румян на лице - неприлично. Глаза у всех тех женщин, которых мы видели, были карие или даже темно-кaрие и живые; волоса черные и жесткие. Встречаются ли между ними женщины с более светлым оттенком волос, в точности мне неизвестно; судя, однако, по мужчинам, нужно думать, что да, потому что в Турфане русоволосые люди вовсе не редкость.
Одежда турфанок состоит из следующих частей: из длинной цветной ситцевой или кумачовой рубашки (куйпэк) и таких же штанов (дамбал); из парадной шелковой (китайская фанза) рубашки (янзо-куйпэк); цветных, обыкновенно красных, гетров (чекмень-иттык); ичигов с калошами (кебис-пайпак), а зимой сапогов на высоких подборах (пайпак); кофты, схожей покроем с мужской (джаймек); шелкового халата (шаи-чапан); тибютейки (допа); шапки, обложеной выдрой (тэльпэк); большого красного платка (яхлык) и, наконец, тоже цветного, но меньшего (личаг).
Зимой, кроме того, носится шуба, подбитая мерлушкой (копё) и крытая какой-нибудь материей, обыкновенно крашениной или полушелковым кокандским адрасом. Но, разумеется, полный комплект вышепоименованного гардероба имеется только у богатых; бедные же зачастую носят мужнину шубу, гетры заменяют из цветной шерсти вязанными чулками [подобными тем, какие вяжутся в местностях, населенных таджиками (Каратегине, Дарвазе и др.)], о шелковых же халатах и янзо-куйпэках только мечтают.
Замуж турфанки идут рано, нередко четырнадцати и даже тринадцати лет, причем сватовством заправляют всегда почти свахи, которые и играют довольно видную роль во все время празднества и обрядов, сопровождающих помолвку и брак.
<…>
________
В Русском Туркестане каждая жилая постройка делится на две половины - мужскую - «ташкари» и женскую - «ичкари» [В. Наливкин и М. Наливкина. Очерки быта женщины туземного населения Ферганы, 1886, стр. 74]. В Турфане такого разделения не существует. Даже у людей среднего достатка женщины, мужчины и дети спят в одной горнице, которая в то же время служит семье и кладовой и приемной. Это - в холодное время года, летом же редко кто спит в закрытом помещении, большинство же предпочитает меститься под навесами, которые приделываются всюду, где только позволяет расположение прочих построек.
Отсутствие женской половины в домах Турфана является исключительной и, вместе с тем, древнейшей особенностью как этой страны, так и соседней с нею - хамийской. Ничего подобного мы не видим ни в одном из мусульманских владений Внутренней Азии, а равным образом и в Китае, где господствующая религия вовсе не вызывает женского затворничества, но где последнее, тем не менее считается краеугольным камнем прочного семейного строя.
«В домах видеть жен и дочерей их не можно, ибо они у них находятся в отделенных внутренних комнатах и, занимаясь в домах между собою своими увеселениями, живут как невольницы; и вход к женатым людям не только посторонним, но и родным, живущим в одном с ними доме, мужчинам запрещается. Почему даже отец к женатым сыновьям и старший брат к младшим входить права не имеет» [И. Орлов. Историко-географическое описание Китайской империи. Ч. I, стр. 190-191 (1820 г.).].
«Прекрасному полу принимать участие в собрании мужчин предосудительным считается. Скрывать женский пол от посторонних есть обыкновение, общее и чиновникам и разночинцам» [О. Иакинф. Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение, 1840, стр. 382.].
Если бы я самостоятельно, только на основании своих наблюдений, решился заявить, что женщина в Китае такая же раба, как и на мусульманском Востоке, и что бесправие ее гораздо даже полнее, чем у оседлого населения Русского Туркестана, то, без сомнения, возбудил бы против себя многих из тех, кто бескорыстно ратует за Китай и восхваляет его преимущества. Вот почему, между прочим, я и предпочел заменить свои слова выписками из таких авторов, которые не могут не считаться достаточно авторитетными во всем том, что касается внутренней жизни китайского народа и которым тем охотнее верится, что в их время не существовало еще полемики за и против Китая…
Наконец, подтверждением вышеприведенных известий могут служить и выписки из статьи о Китае [«Les Chinois points par eux memes» в «Revue des Deux Mondes». Мы пользовались выдержками, напечатанными в «Сборнике географических, топографических и статистических материалов по Азии», XIV.] Цзенг-Ки-туна (Tcheng-Ki-tong), которого меньше всего можем мы заподозрить в желании повредить репутации своего народа, так как все статьи его и написаны были именно с тою целью, чтобы возвысить свою родину в глазах европейцев. К сожалению, в своей слепой и часто бестактной защите всего китайского, он переходит границы, подсказываемые благоразумием, и тем, разумеется, в значительной степени умаляет достоинство своих заметок, эпиграфом коих может служить латинское изречение - credere quia absurdum [До какой степени малоубедительно, если не сказать больше, большинство доводов этого патриота, видно из нижеследующих примеров. «Нищета в Китае, - пишет он, - вовсе не столь велика, как об этом думают; к тому же дети нищих всегда могут найти приют в благотворительных заведениях, основанных миссионерами» (!). Желая оправдать явление узаконенного наложничества, он ссылается на ветхозаветное предание об Агари, данной Аврааму законной женой его Сарой (sic!). Говоря, наконец, о китайской культуре, он утверждает, вполне голословно, однако, что Запад весьма многое заимствовал из Китая, Китай же в свою очередь - ничего, чем и доказывает свое невежество и незнакомство с историей собственного своего государства.].
«Единственная цель заключения брака - увеличение семьи, так как процветание последней всецело зависит от ее многочисленности; отсюда предоставление выбора в брачных союзах родителям, как представителям начала власти».
«Женщины не участвуют в собрании мужчин; так установлено обычаем в видах устранения поводов к соблазну». «Брачные обычаи Китая совершенно исключают период ухаживания, так как обыкновенно девушка впервые знакомится с своим будущим мужем только в момент заключения брачного обряда».
«Воспитание мужчины и женщины совершенно различно, потому что муж, по понятиям китайского народа, есть солнце, дающее свет, а жена - луна, не имеющая своего света, но заимствующая его от солнца» [сомневаемся, чтобы не только народу, но и первейшим ученым Небесной империи известно было, что луна заимствует свой свет от солнца, разве только последние не узнали этого от отцов иезуитов].
Ввиду всего вышесказанного [кое-что в пользу высказанного воззрения можно почерпнуть и в интересной книге доктора Пясецкого «Путешествие по Китаю», 2 части], как-то странно слышать из уст лиц, посвятивших себя специально истории Востока, утверждения, подобные тому, например, что «китайцы своих женщин не запирают…» [Григорьев. Восточный, или Китайский Туркестан. 1873. Стр. 434.].
Эта вера в свободу и равноправность китайских женщин такое же заблуждение, как и многое другое из числа того, что пишется о Серединном государстве людьми или близорукими по природе, или наблюдавшими китайскую жизнь только из окон домов европейских посольств и факторий. Как бы то ни было, но мы не без оснований можем, как кажется, утверждать, что современные взаимные отношения обоих полов в землях Восточного Тянь-шаня сложились во всяком случае не под китайским влиянием [уже Конфуций ратовал против женщин, высказываясь в том смысле, что вино и женщины - две пагубы человека, почему последнему и не следует допускать в свое общество особ прекрасного пола], что в основании их лежит общественный строй эпохи более древней, чем эпоха первых сюда вторжений китайцев, что, вероятно, свобода, а с нею, быть может, и равноправность женщины, составляли некогда даже настолько существенную особенность общественной жизни в Турфане, что последняя почти всецело здесь и до сих пор еще удержалась, сумев побороть как всемогущее влияние ислама, так и пример соседних народов; и этой бескровной победе, без сомнения, в значительной степени содействовал консерватизм народа в возведении своих жилых помещений.
Как бы ни был беден житель Турфана, но дом его непременно слагается из следующих четырех главных частей:
Теплой горницы с обширным, подтапливаемым снизу канжином [Невысокий, но широкий выступ глинобитной стены, имеющий часто топку внизу. Обыкновенно это и приемная, и спальня, и столовая в то же время; ни одна жилая комната не делается без канжина.], занимающим обыкновенно чуть ли не все помещение и имеющим с края круглое отверстие для котла; в благоустроенных домах, для того чтобы усилить тягу, снаружи стены выводится высокая дымовая труба, опять особенность, до которой далеко еще не всякий в Китае додумался; канжин этот обыкновенно устилается толстым войлоком и вдоль стен уставляется сундуками и различными иными предметами домашнего обихода. Освещается эта горница, как впрочем и все остальные, квадратным отверстием, проделанным в потолке и закрывающимся снаружи доской.
Летнего помещения, обыкновенно более обширной комнаты, чем предыдущая, с одним или двумя окнами, многочисленными нишами и камином.
Внутреннего дворика с яслями, кладовками и всевозможными иными удобствами; и наконец, наружнего двора, на который выходит одна или несколько открытых площадок с навесом над ними.
Все это обносится так же, как и в домах русских сартов, одной общей глинобитной стеной, благодаря чему и все селение в общем совершенно напоминает селения Туркестана; да и архитектура построек здесь та же, все же различия, какие и замечаются, сводятся на детали.
Упоминавшуюся уже выше хлебную печь делают или на этом дворе или близ тока, который постоянно расчищается вне ограды усадьбы, хотя весьма редко где-нибудь в поле, всего же чаще в каких-нибудь двух или трех шагах от ворот. Печь устраивается очень просто: выкапывается в полтора аршина глубиной круглая яма, которая и вымазывается изнутри тонким слоем глины; края ее окружаются плоским, глиняным же валиком, одновременно исполняющим два назначения: стола и ограды, высота которой обыкновенно не превышает аршина. В таким образом построенную печь складывают сначала дрова, хворост и жгут его до тех пор, пока стенки последней не накалятся вполне. Тогда из кислого теста раскатывают лепешки, смачивают водой и лепят на накаленные стены; через минуту такой хлеб уж готов и редко оказывается вполне неудачным.
Чем беднее селение, тем шире раскидывается оно, тем обширнее площадь, занятая каждой усадьбой. Очевидно, земли здесь избыток и ее не жалеют. И причина всему этому совершенно ясна, потому что главное богатство каждого земледельца - вода или, точнее сказать, - количество орошенной водою земли; пустыри же решительно никого не прельщают и никому не нужны, а потому занимай под свою усадьбу хоть всю Харюзу, никто на это слова не скажет!
Усадьба турфанца
Для того, чтобы разобраться в тех условиях, среди которых приходится здесь жить земледельцу, мы остановимся на такой общине, которая по достаткам своим занимает среднее место. Такой общиной и будет Ян-булак, разбитая на десяток небольших селений и отдельных хозяйств вдоль северо-восточной окраины отрицательной низменности Асса, на юг от Лукчина.
Количество семейств этой общины мне называли различно, но в среднем можно считать, что на ста карысях живет их здесь никак не меньше трехсот. Ян-булакские карыси обильны водой и в общем в состоянии оросить каждый от 100 до 200 мо земли; принимая же за среднюю норму цифру в 150 мо, получим, что общее количество орошенной земли будет равно 15.000 мо или 750 десятинам. В действительности же, оно должно быть несколько больше, так как в промежутках между потребностью воды на поля открывается всегда возможность спускать ее на бахчи, в сады, виноградники и даже на табачные плантации. Таким образом, принимая во внимание значительную урожайность турфанских земель и двойной урожай главных хлебов: пшеницы и джугары, можно было бы с уверенностью сказать, что жители Ян-булака обставлены в материальном отношении сравнительно превосходно; совсем не то видим мы однако в действительности.
Каждая семья в Ян-булаке ежегодно выплачивает в китайское казначейство по 15 серов серебра, что на наши деньги составит до 30 рублей металлических, вся же община 4.500 серов или 9.000 руб. мет. Но сбор этот далеко не единственный. Ян-булак, как и все другие общины Турфана, выплачивает еще особый налог, так называемый «аш», идущий всецело на «прокормление» турфанского амбаня и других чиновников округа. В переводе на китайский язык, сбор этот называется «янь-тянь», т. е. «поощрение бескорыстия».
Оклады жалованья китайских, как высших, так и низших чиновников являются настолько низкими, что считаются не более как номинальным вознаграждением, истинным же следует считать те побочные и давно уже узаконенные доходы каждой должности, которые называются официально «янь-тянь». Таким «поощрением бескорыстия» является, например, сумма в 20 тысяч ланов, взимаемая в пользу особы гансуйского генерал-губернатора (Шень-гань-цзун-ду) в добавок к двум стам ланам годового казенного его содержания; «янь-тянь» су-чжоу’ского даотая oффициaльнo определен в 5.400 ланов, не считая «янь-тяня», положенного ему по должности главного военного казначея (ин-у-чу) и т. д. Таким образом, громадный чиновничий персонал каждой провинции, каждого округа, поглощает чудовищные суммы, которые в Турфане взимаются в размерах весьма разнообразных с каждого карыся.
<…>
Несмотря на всю его значительность [со всего Турфана свыше 70 тысяч ланов], «янь-тянь» не оправдывает ожидания правительства; наоборот, он приводит даже к совершенно иным результатам, давая оружие в руки корыстолюбивых и безнравственных чиновников, которые под покровом закона совершают подчас неслыханные деяния, выжимая из народа все, что возможно. Впрочем, чего же и ожидать от людей, купивших свои чины и места? Так как хорошо ведь известно, что для покрытия ежегодного дефицита правительство богдыхана прибегает к экстраординарной продаже должностей и чинов иногда сразу на сумму до 20 миллионов рублей мет.! [В 1836 г., например. Williams. The Middle Kingdom. 1883. Я пользовался переводом некоторых глав, помещенных в «Сборнике материалов по Азии», XII, стр. 217.]
Чрезвычайные поборы, взимаемые с земледельческого населения Турфана, еще усугубляются лихоимством администрации [«Может быть, нигде в мире лихоимство и хищения не развиты в такой сильной степени, как в Китае. Корыстолюбие чиновников не знает пределов, и высшие должностные лица, посредством своих подчиненных, выжимают из народа все, что возможно…» Williams, l. c., стр. 220. «Сия часть (злоупотребления) приведена в такую известность, что находятся подробные расписания, сколько каждая должность в губернии приносит положительного дохода в год, и по сему росписанию положено, сколько получивший должность должен предварительно заплатить служащим в „палате чинов“. Для сего в Пекине находятся страховые (?!) общества, которые новоопределенных чиновников снабжают деньгами…» Иакинф. Китай etc., 1840, стр. 385.], как китайской, так и туземной, содержание коей к тому же всецело ложится на тот же класс населения.
В примерах самых неслыханных поборов и самого бесшабашного произвола здесь, разумеется, нет недостатка! Укажу же на некоторые из них:
Подъезжаем к Лемчжину. Октябрь. Утренники, переходящие за 12° мороза по Цельсию. На полях все еще стоят не снятыми кунжут, хлопок и джугара. Листья кунжута (Sesamum indiсum) и хлопка совсем почернели, стручья и коробочки полураскрылись, джугара осыпается…
- Отчего не снимаете вы всего этого с поля?
- Китайцы не позволяют. Мы ведь ежегодно покупаем право снимать хлеб с поля, но нынче с нас тянут так много, что мы совершенно не знаем, откуда и денег достать…
- Отчего же вы не пожалуетесь? ведь у вас все погибнет!
- И гибнет, а жаловаться все-таки некому. Года три назад ездил было Сеид-Нияз-дорга [Популярнейшая личность в Турфане. Лет двадцать назад, предвидя падение Бек-кулы-бека и желая избавить Турфан от страшной участи Манаса и других городов на Бей-лу, он стал во главе заговора, прогнал Хакима-хана-тюрю и явился с повинной к Цзо-Цзун-тану. Ван и другие таджи его ненавидят, как человека прямого и готового всегда уличить их во всякой неправде; китайцы же, как кажется, боятся и не доверяют ему. Прогнать Хакима-хана-тюрю было Сеиду-Ниязу тем легче, что турфанцы с неудовольствием сносили господство Якуб-бека и его приверженцев и даже радовались их падению и поражению. Наглядно выражено это в нижеследующей песне*.] к самому Лю-цзинь-таню [Губернатор Си-цзяньской провинции. Во время мусульманской инсуррекции командовал корпусом китайских войск, занявших Кашгарию], истратил не мало общественных денег, а что из всего этого вышло?..
________
Самая крупная речка, стекающая с Тянь-шаня на юг - Утын-аузы. Воды ее, однако, пропадают совершенно бесследно в камнях, всего только несколько верст не дойдя до Лемчжина. И вот одному из лукчинских тадж [Слово «таджи» может быть произведено от двух слов: от монгольского «тайцзи», титула, дающегося ближайшим родственникам владетельных князей, и китайского «тай-ши», что значит: канцлер, министр. Первое словопроизводство вероятнее. Ср. Иакинфа, Записки о Монголии, т. I, стр. 163.] пришла, в голову счастливая мысль перехватить ее воду несколько выше и по каналу довести до ущелья Лукчинской реки. Грандиозное сооружение это оценено было местным населением по достоинству, а так как оно в будущем очень много сулило, то и решено было вести работы общими силами и на средства двух, наиболее в успехе предприятия заинтересованных общин: лемчжинской и лукчинской.
Но китайцы поняли, что постройка эта обещает им громадные барыши, и принялись за работу, вопреки даже здравому смыслу и желанию местного населения. Разумеется, выражение «принялись» не совсем точно. На сооружение это они не затратили ни копейки; зато распоряжались общественными суммами совсем бесконтрольно и в конце концов погубили все дело, так как в проведенный канал вода не пошла; не пошла потому, что, несмотря на указания местных жителей, они повели весь канал по местности, уровень коей был выше долины реки.
________
В Турфане шелководство до самого последнего времени было вполне неизвестно. Как это ни странно, но это так. Заботясь о благоустройстве вверенного ему края, Лю-цзинь-тань решился завести в Турфане отрасль промышленности, которая могла бы в значительной степени поднять платежные силы страны. Но все благие начинания китайцев обыкновенно кончаются только новым отягощением населения Восточного Туркестана, и, разумеется, данный случай не представил исключения из этого общего правила.
Из провинций Внутреннего Китая была прислана в Лукчин лучшая грена. Ее роздали населению, разбив последнее на десятки, которые и подчинены были особым десятским. Как только гусеницы завились в коконы, последние отобраны были китайцами с платою 3 тенег (30 коп.) за джин. Опыт этот показался амбаню до такой степени прибыльным, что на следующий же год к этой новой повинности привлечены были оазисы Хан-ду, Ян-булак и Лемчжин, причем на воспитателей личинок возложены были и расходы по покупке тутовых листьев. Насильно привитое, занятие это возбудило в населении ропот, не перешедший в открытое возмущение только благодаря тому обстоятельству, что зачинщики своевременно были схвачены и посажены в тюрьмы. Та же участь постигла и тех из турфанцев, которые вздумали сами заняться не только размоткой коконов, но и выделкой шелковых тканей.
______________
* Андженликтым балары,
Тонгуз-дер калам дыйде,
Беджины Кытай чиксы,
Хуй-хуйне дидам дыйде!..
Андженлик касеп кетты,
Салесыны кынь-гайтеп…
Беджинен Кытай чикты
Чишлерыны иджайтып…
Бек-батча узю чеккан,
Якши еллярын баккан,
Ханнын чириге куреп,
Тагне ягалап кашкап…
etc., etc.
Андиджанские ребята (т. е. уроженцы Ферганы)
И свинью быком зовут…
А пусть китайцы только выйдут из Пекина.
Так и дунгана будут звать отцом!..
Андиджанцы убежали,
Свернулись на бок их чалмы -
Китайцы вышли из Пекина,
Оскалившись, как псы…
Сам храбрец бек-батча (Бек-кулы-бек)
Отобрал получше войско,
Но, едва завидев ханские войска,
Уж побежал горами…
etc., etc.
ОКОНЧАНИЕ
Распознанный текст взят с http://www.vostlit.info.
Часть 1. Часть 2. Часть 3.
Неизведанные страны Средней Азии. Урумчи.
Молодые турфанки. Кара-Ходжа, 1900-е
Женщин мы видели достаточно для того, чтобы и о них сказать здесь несколько слов. Они не скрывают своего лица под чимбетом [нечто вроде густой черной вуали, сплетенной из конских волос; чимбет во всеобщем употреблении в Русском Туркестане], а ходят совершенно открыто, и если при встрече с мужчиной и отворачиваются, то делают это скорее всего ради кокетства, но уж никак не вследствие общепринятого обычая. Вообще уроженок Турфана, как кажется, можно обвинить скорее в излишней вольности в обращении, но уж никак не в избытке стыдливости. И действительно, местная молва характеризует их крайне ветреными, непостоянными, а подчас клеймит и развратными (бузук). И я думаю, что молва эта имеет свои основания.
Характер современной нам женщины Турфана слагался веками, а припомним хотя бы, например, то, что о женщинах Комуля писал знаменитый венецианец еще в XIII веке. Под Комулем же Марко Поло, как справедливо допускает Григорьев [Восточный, или Китайский Туркестан, стр. 309], понимал не только современное Хами, но, вероятно, и все земли отсюда на запад, стало быть, и Турфан.
«Весельчак тамошний народ! только и заботится о том, как бы музыкой заняться, попеть, поплясать и всякое удовольствие плоти своей доставить. Там, сказываю я вам, хозяин радуется, когда в доме у него остановится иностранец, и приказывает жене, чтобы она исполняла все, чего иностранцу захочется, а сам уходит и возвращается назад не прежде, как по отъезде иностранца, так что последний может забавляться с женою хозяина, как только ему вздумается, а женщины там красивые, и мужья их не только не ставят себе этого в позор, а еще за великую честь для себя почитают» [Григорьев, l. c., стр. 308].
«Предоставляя таким образом женщин (жен, сестер, дочерей и всех прочих лиц женского пола) всем случайным путешественникам, имеющим над ними все права настоящих мужей, этот народ думает, что этим он возвышает себя, так как гостеприимство считается у них делом, угодным богам» [Марко Поло. Путешествие по Татарии и другим странам Востока. 1873. Стр. 55.].
Это свидетельство Марко Поло, даже в том случае, если предположение наше о тожестве Комуля с Турфаном окажется не вполне верным [из того обстоятельства, что, по описанию Марко Поло, Комул охватывали две пустыни, т. е. описываемая им Лопская и другая, меньшая, длиною только в три дня езды, следует, кажется, думать, что венецианец разумел под Комулем только современное нам Хами], не теряет своего значения и для последнего, потому что всякому, кто только изучал историю Восточного Туркестана, должно быть известно, что начало самостоятельному сушествованию Хами положено было не ранее 4-го года правления минского императора Юн-ло, т. е. только в 1406 г.; при Чингисханидах же Хамийское владение все еще составляло область, вполне подчиненную идикотам Турфана; а потому едва ли можно сомневаться и в том, что описанные выше обычаи, имевшие, вероятно, своим источником какие-нибудь языческие верования, существуя в одной части государства, своевременно не передались бы и другой ее половине.
Показание Марко Поло не стоит одиноко! Еще за три столетия до него арабский писатель Абу-Долеф так описывает обычаи в землях харлухов [Григорьев, l. c., стр. 243]:
«Прелюбодеяние между ними - дело вполне позволительное. Игроки они страстные: играют на жен, сыновей, дочерей, матерей. Пока играющие находятся на игорном сборище, проигравшему предоставляется выкупить проигранное, но, если он, не сделав этого, уйдет, то выигравший считается владельцем проигранного и продает его купцам, как полную свою собственность. Женщины их славятся красотой и развратом, и мужчины не знают, что такое ревность. Когда приходят караваны в эту страну, то жены, дочери, сестры знатных и иных людей отправляются им навстречу; и, если женщина понравится гостю, то ведет его в свое жилище, помещает там, угождает ему, а мужа своего, детей, братьев заставляет исполнять все его надобности. И пока гость в доме, муж не подходит к жене, разве по какому делу, которое ему поручено. Затем жена и гость едят, пьют и другим занимаются на глазах у мужа, а тот и не думает ревновать или мешать» [Несмотря на всю его определенность, рассказ этот кажется нам не совсем ясным, и это потому, что первая его половина как бы противоречит второй. То обстоятельство, что мужья проигрывали своих жен, дочерей и даже сестер и матерей (?!), как-бы свидетельствует о совершенно рабском положении женщины в крае; между тем те же женщины пользовались самой широкой свободой в общении с посторонними и, как далее видно, заставляли даже мужей являться временными слугами лиц, избранных ими для мимолетного адюльтера.].
Ориенталисты, как кажется, затрудняются в этнографическом определении народа харлухов. Большинство, основываясь на арабских источниках, считает их тюрками. Известно, однако, что для арабов тюрками были не только народы тюркского племени, но и все те, что вообще жили за пределами Ирана; таким образом, в качестве тюрков фигурировали у арабов и тибетцы, и китайцы, и монголы, и тунгусы, и, наконец, даже славяне и финны (угры). Для нас, как мне кажется, важнее другое указание тех же арабов, а именно, что между всеми тюрками харлухи были «самым статным, самым рослым и самым красивым народом». В смысле арабов таким народом могли быть только коренные жители обоих Туркестанов, но уж никак не тюрко-монголы, «не имеющие носов, но дышащие через две маленькие дырочки», как выразился о них еще раввин Тудела. К тому же, в противность другим тюркским племенам, они и описываются вполне оседлым народом. Кстати следует вспомнить, что и до настоящего времени существует в Восточном Туркестане город, сохранивший арабское название этого народа - хорлу, это - Корля (Курля).
Значение, подобное вышеприведенным рассказам, имеет, как кажется, и персидская легенда о Рустеме, которая, как известно, начинается рассказом о том, как «Рустем, Ирана богатырь», сел на коня и
…не простившись дома
Ни с кем, ни с матерью, ни с братом,
Поехал в путь, оборотив
Глаза, как лев, почуявший добычу,
В ту сторону, где за горами
Лежал Туран…
как вслед за тем царь одного из туранских владений, Семенгама, пригласил его к себе, устроил в честь его пир и в довершение всего разрешил дочери своей, Темине, столь же чистой и прекрасной, «как дева рая», провести ночь на одном ложе с богатырем. Когда же «ночь краткая блаженства миновала» и «настало утро», то из объятий молодой супруги вырвался Рустем, она же от него пошла, слезами обливаясь,
…и для нее, в час брака овдовевшей,
Блаженство краткое печалью долгой стало
[Жуковский, Собр. соч., т. IV].
Все эти показания настолько согласны между собою, что не оставляют никакого сомнения в том, что в давно прошедшие времена женщина в Туркестане пользовалась положением совершенно исключительным. Поэтому введение ислама в этом крае было настоящей революцией не только в области религии, но и в области социального строя. Однако влияние этого вероучения в Восточном Туркестане сказалось слабее, чем в Западном; вот почему еще и по настоящее время женщина пользуется здесь такой свободой, как нигде в прочих местностях, населенных магометанами.
Как бы то ни было, но турфанскую женщину я положительно отказываюсь заклеймить названием недостойной жены или матери. Если она и изменяет своему мужу, то разве только по своему легкомыслию, а может быть и тщеславию. Раз если уж принято в обществе ценить женщину по количеству бывших у ней любовных связей, то было бы совершенной несообразностью требовать от последней воздержания и целомудрия. Мусульманский закон и веяние седой старины в настоящее время очевидно находятся здесь во взаимном противоречии, и в Турфане это выражается так: молодежь резвится и в промежутках между упорным трудом развлекается любовными приключениями, а старость замаливает грехи и, вспоминая преступно проведенную молодость, твердит себе под нос: «Яй куда керим!..», что значит: «О милосердый Боже!»
Надо видеть, что такое турфанская женщина в поле и у себя на дому, для того, чтобы, несмотря на все ее проступки, вызванные скорее обычаем, чем действительной потребностью ее натуры, оценить ее по достоинству.
Мать всегда и всюду была, без сомнения, первой воспитательницей ребенка; и вот именно дети в Турфане служат самой надежной рекомендацией для своих матерей.
В самом деле это совершенно своеобразные дети. Сообразно со своим возрастом они, разумеется, и бегают, и играют, и пожалуй даже - шалят; но все шалости их совершенно невинного свойства. Вы нигде не увидите здесь мальчугана, лазящего по деревьям, бесцельно ломающего сучья или кусты, портящего молодые побеги лозы ради свистулек или хлыстов; они не побегут вслед за вами, не швырнут в вас исподтишка камнем, зато проводят взглядами, полными любопытства и вместе с тем какой-то недетской серьезности. Подростки лет пяти-семи уже няньки грудных младенцев и, добавлю, хорошие няньки; с десяти они уже настоящие помощники своих матерей и отцов. Одним словом, это вполне благонравные дети. Особенно поражали нас всегда их стоицизм и какая-то в их возрасте совершенно для нас непонятная сила воли. Например, я, кажется, никогда не забуду впечатления, произведенного на меня одним мальчуганом лет семи или даже шести. По неосторожности, помогая матери в приготовлении хлеба, он упал в раскаленную печь [об устройстве этих печей будет сказано ниже]. Хотя его тотчас же и вытащили, но обжоги, им полученные, охватили всю грудь, руки и ноги; через три дня все это обратилось в сплошную, гнойную язву; тогда только испуганные родители решились обратиться за помощью к русским. И надо было видеть выражение лица малютки, когда принесший его к нам отец стал сдирать присохшие к страшным его ранам лохмотья!.. С его стороны ни звука, а все мы, казаки и я, просто оцепенели от ужаса… «Боже! да что же это такое? да как же это лечить?!» Молчание ребенка, чрезвычайные усилия воли, которые он видимо употреблял для того, чтобы не расплакаться, тронули нас до глубины души… Разумеется, мы лечили его, как умели, и через три недели имели удовольствие видеть его уже смеющимся и играющим… Но сказать ли причину, заставлявшую ребенка молчать, несмотря на невыносимую боль, которую он очевидно испытывал? Его уверили, что русские не любят крикливых ребят!.. Удачный исход лечения привлек к нам множество пациентов; в особенности много детей. И все они вели себя столь же мужественно, как и первый ребенок; но первые впечатления всегда самые сильные; впоследствии же мы уж привыкли к этим маленьким стоикам.
Что взаимная любовь и постоянство и в Турфане ценятся высоко и даже, пожалуй, считаются краеугольным камнем семейного благополучия, видно, как мне кажется, из следующей, прекрасной по содержанию своему песни, распеваемой чуть ли не в каждом семействе:
Уссуп-пелен Залиха
Боз а кыши, ярсенем,
Яр, яр!..
Ашик отенэ уладен…
Сураса кешэ, ярсенем,
Уссуп-пелен Залиха
Карадляр шика отенэ
Алямга тередляр, ярсенем,
Яр, яр!..
что переводится так:
Кабы нам с тобой, как Юсуп* с Залихой,
Так же дружно жить, разлюбезная,
Милая, милая,
Сердце забилось бы радостью…**
А и спросят если тебя, моя милая,
Что за люди те - Залиха и Юсуп?
Это те - (отвечай) - что, состарившись,
Свою любовь по белу свету развеяли…
Милая, милая!..
* Юсуп был сын знаменитого мусульманского святого Якупай (Якуб-бай?) Гамбара.
** Буквально: убежала бы горечь из сердца..
Уроженки Турфана скорее низкого, чем среднего роста, телосложения в большинстве случаев очень неправильного, что обусловливается непомерно длинным туловищем и развитыми тазовыми костями; впрочем, так как нет вообще правил без исключений, то и тут попадаются женщины высокого роста и пропорционального телосложения. Большинство из них предрасположено к полноте, но полные чаще встречаются на улицах городов, чем в деревне, где физический труд и частое недоедание немало, разумеется, мешают ожирению тела.
Идеал красоты турфанлык видит в женщине персидского типа, и жительницы этой страны употребляют всяческие старания к тому, чтобы хоть сколько-нибудь на них походить. Для того, чтобы казаться выше, они носят непомерно высокие каблуки; ресницы и брови подводят и тем одновременно достигают двух целей: во-первых, скрадывают широкое расстояние между глаз, а во-вторых, увеличивают как размеры последних, так и длину бровей и ресниц; низкий лоб они искусно прикрывают прической, а все лицо перестает казаться круглым и плоским благодаря головному убору - «допа». Таким образом, монгольские черты лица они стараются по мере возможности сглаживать и на их счет развивать особенности лица европейского… немаловажное доказательство в пользу того, что первобытное население этой страны было арийское, а не тюрко-монгольское! Как представительницы и всех других рас, населяющих Внутреннюю Азию, они любят румяниться и белиться, и надо отдать им полную справедливость - весьма часто злоупотребляют и тем и другим, точь-в-точь как большинство китаянок, считающих, что появиться в народ без достаточного количества белил и румян на лице - неприлично. Глаза у всех тех женщин, которых мы видели, были карие или даже темно-кaрие и живые; волоса черные и жесткие. Встречаются ли между ними женщины с более светлым оттенком волос, в точности мне неизвестно; судя, однако, по мужчинам, нужно думать, что да, потому что в Турфане русоволосые люди вовсе не редкость.
Одежда турфанок состоит из следующих частей: из длинной цветной ситцевой или кумачовой рубашки (куйпэк) и таких же штанов (дамбал); из парадной шелковой (китайская фанза) рубашки (янзо-куйпэк); цветных, обыкновенно красных, гетров (чекмень-иттык); ичигов с калошами (кебис-пайпак), а зимой сапогов на высоких подборах (пайпак); кофты, схожей покроем с мужской (джаймек); шелкового халата (шаи-чапан); тибютейки (допа); шапки, обложеной выдрой (тэльпэк); большого красного платка (яхлык) и, наконец, тоже цветного, но меньшего (личаг).
Зимой, кроме того, носится шуба, подбитая мерлушкой (копё) и крытая какой-нибудь материей, обыкновенно крашениной или полушелковым кокандским адрасом. Но, разумеется, полный комплект вышепоименованного гардероба имеется только у богатых; бедные же зачастую носят мужнину шубу, гетры заменяют из цветной шерсти вязанными чулками [подобными тем, какие вяжутся в местностях, населенных таджиками (Каратегине, Дарвазе и др.)], о шелковых же халатах и янзо-куйпэках только мечтают.
Замуж турфанки идут рано, нередко четырнадцати и даже тринадцати лет, причем сватовством заправляют всегда почти свахи, которые и играют довольно видную роль во все время празднества и обрядов, сопровождающих помолвку и брак.
<…>
________
В Русском Туркестане каждая жилая постройка делится на две половины - мужскую - «ташкари» и женскую - «ичкари» [В. Наливкин и М. Наливкина. Очерки быта женщины туземного населения Ферганы, 1886, стр. 74]. В Турфане такого разделения не существует. Даже у людей среднего достатка женщины, мужчины и дети спят в одной горнице, которая в то же время служит семье и кладовой и приемной. Это - в холодное время года, летом же редко кто спит в закрытом помещении, большинство же предпочитает меститься под навесами, которые приделываются всюду, где только позволяет расположение прочих построек.
Отсутствие женской половины в домах Турфана является исключительной и, вместе с тем, древнейшей особенностью как этой страны, так и соседней с нею - хамийской. Ничего подобного мы не видим ни в одном из мусульманских владений Внутренней Азии, а равным образом и в Китае, где господствующая религия вовсе не вызывает женского затворничества, но где последнее, тем не менее считается краеугольным камнем прочного семейного строя.
«В домах видеть жен и дочерей их не можно, ибо они у них находятся в отделенных внутренних комнатах и, занимаясь в домах между собою своими увеселениями, живут как невольницы; и вход к женатым людям не только посторонним, но и родным, живущим в одном с ними доме, мужчинам запрещается. Почему даже отец к женатым сыновьям и старший брат к младшим входить права не имеет» [И. Орлов. Историко-географическое описание Китайской империи. Ч. I, стр. 190-191 (1820 г.).].
«Прекрасному полу принимать участие в собрании мужчин предосудительным считается. Скрывать женский пол от посторонних есть обыкновение, общее и чиновникам и разночинцам» [О. Иакинф. Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение, 1840, стр. 382.].
Если бы я самостоятельно, только на основании своих наблюдений, решился заявить, что женщина в Китае такая же раба, как и на мусульманском Востоке, и что бесправие ее гораздо даже полнее, чем у оседлого населения Русского Туркестана, то, без сомнения, возбудил бы против себя многих из тех, кто бескорыстно ратует за Китай и восхваляет его преимущества. Вот почему, между прочим, я и предпочел заменить свои слова выписками из таких авторов, которые не могут не считаться достаточно авторитетными во всем том, что касается внутренней жизни китайского народа и которым тем охотнее верится, что в их время не существовало еще полемики за и против Китая…
Наконец, подтверждением вышеприведенных известий могут служить и выписки из статьи о Китае [«Les Chinois points par eux memes» в «Revue des Deux Mondes». Мы пользовались выдержками, напечатанными в «Сборнике географических, топографических и статистических материалов по Азии», XIV.] Цзенг-Ки-туна (Tcheng-Ki-tong), которого меньше всего можем мы заподозрить в желании повредить репутации своего народа, так как все статьи его и написаны были именно с тою целью, чтобы возвысить свою родину в глазах европейцев. К сожалению, в своей слепой и часто бестактной защите всего китайского, он переходит границы, подсказываемые благоразумием, и тем, разумеется, в значительной степени умаляет достоинство своих заметок, эпиграфом коих может служить латинское изречение - credere quia absurdum [До какой степени малоубедительно, если не сказать больше, большинство доводов этого патриота, видно из нижеследующих примеров. «Нищета в Китае, - пишет он, - вовсе не столь велика, как об этом думают; к тому же дети нищих всегда могут найти приют в благотворительных заведениях, основанных миссионерами» (!). Желая оправдать явление узаконенного наложничества, он ссылается на ветхозаветное предание об Агари, данной Аврааму законной женой его Сарой (sic!). Говоря, наконец, о китайской культуре, он утверждает, вполне голословно, однако, что Запад весьма многое заимствовал из Китая, Китай же в свою очередь - ничего, чем и доказывает свое невежество и незнакомство с историей собственного своего государства.].
«Единственная цель заключения брака - увеличение семьи, так как процветание последней всецело зависит от ее многочисленности; отсюда предоставление выбора в брачных союзах родителям, как представителям начала власти».
«Женщины не участвуют в собрании мужчин; так установлено обычаем в видах устранения поводов к соблазну». «Брачные обычаи Китая совершенно исключают период ухаживания, так как обыкновенно девушка впервые знакомится с своим будущим мужем только в момент заключения брачного обряда».
«Воспитание мужчины и женщины совершенно различно, потому что муж, по понятиям китайского народа, есть солнце, дающее свет, а жена - луна, не имеющая своего света, но заимствующая его от солнца» [сомневаемся, чтобы не только народу, но и первейшим ученым Небесной империи известно было, что луна заимствует свой свет от солнца, разве только последние не узнали этого от отцов иезуитов].
Ввиду всего вышесказанного [кое-что в пользу высказанного воззрения можно почерпнуть и в интересной книге доктора Пясецкого «Путешествие по Китаю», 2 части], как-то странно слышать из уст лиц, посвятивших себя специально истории Востока, утверждения, подобные тому, например, что «китайцы своих женщин не запирают…» [Григорьев. Восточный, или Китайский Туркестан. 1873. Стр. 434.].
Эта вера в свободу и равноправность китайских женщин такое же заблуждение, как и многое другое из числа того, что пишется о Серединном государстве людьми или близорукими по природе, или наблюдавшими китайскую жизнь только из окон домов европейских посольств и факторий. Как бы то ни было, но мы не без оснований можем, как кажется, утверждать, что современные взаимные отношения обоих полов в землях Восточного Тянь-шаня сложились во всяком случае не под китайским влиянием [уже Конфуций ратовал против женщин, высказываясь в том смысле, что вино и женщины - две пагубы человека, почему последнему и не следует допускать в свое общество особ прекрасного пола], что в основании их лежит общественный строй эпохи более древней, чем эпоха первых сюда вторжений китайцев, что, вероятно, свобода, а с нею, быть может, и равноправность женщины, составляли некогда даже настолько существенную особенность общественной жизни в Турфане, что последняя почти всецело здесь и до сих пор еще удержалась, сумев побороть как всемогущее влияние ислама, так и пример соседних народов; и этой бескровной победе, без сомнения, в значительной степени содействовал консерватизм народа в возведении своих жилых помещений.
Как бы ни был беден житель Турфана, но дом его непременно слагается из следующих четырех главных частей:
Теплой горницы с обширным, подтапливаемым снизу канжином [Невысокий, но широкий выступ глинобитной стены, имеющий часто топку внизу. Обыкновенно это и приемная, и спальня, и столовая в то же время; ни одна жилая комната не делается без канжина.], занимающим обыкновенно чуть ли не все помещение и имеющим с края круглое отверстие для котла; в благоустроенных домах, для того чтобы усилить тягу, снаружи стены выводится высокая дымовая труба, опять особенность, до которой далеко еще не всякий в Китае додумался; канжин этот обыкновенно устилается толстым войлоком и вдоль стен уставляется сундуками и различными иными предметами домашнего обихода. Освещается эта горница, как впрочем и все остальные, квадратным отверстием, проделанным в потолке и закрывающимся снаружи доской.
Летнего помещения, обыкновенно более обширной комнаты, чем предыдущая, с одним или двумя окнами, многочисленными нишами и камином.
Внутреннего дворика с яслями, кладовками и всевозможными иными удобствами; и наконец, наружнего двора, на который выходит одна или несколько открытых площадок с навесом над ними.
Все это обносится так же, как и в домах русских сартов, одной общей глинобитной стеной, благодаря чему и все селение в общем совершенно напоминает селения Туркестана; да и архитектура построек здесь та же, все же различия, какие и замечаются, сводятся на детали.
Упоминавшуюся уже выше хлебную печь делают или на этом дворе или близ тока, который постоянно расчищается вне ограды усадьбы, хотя весьма редко где-нибудь в поле, всего же чаще в каких-нибудь двух или трех шагах от ворот. Печь устраивается очень просто: выкапывается в полтора аршина глубиной круглая яма, которая и вымазывается изнутри тонким слоем глины; края ее окружаются плоским, глиняным же валиком, одновременно исполняющим два назначения: стола и ограды, высота которой обыкновенно не превышает аршина. В таким образом построенную печь складывают сначала дрова, хворост и жгут его до тех пор, пока стенки последней не накалятся вполне. Тогда из кислого теста раскатывают лепешки, смачивают водой и лепят на накаленные стены; через минуту такой хлеб уж готов и редко оказывается вполне неудачным.
Чем беднее селение, тем шире раскидывается оно, тем обширнее площадь, занятая каждой усадьбой. Очевидно, земли здесь избыток и ее не жалеют. И причина всему этому совершенно ясна, потому что главное богатство каждого земледельца - вода или, точнее сказать, - количество орошенной водою земли; пустыри же решительно никого не прельщают и никому не нужны, а потому занимай под свою усадьбу хоть всю Харюзу, никто на это слова не скажет!
Усадьба турфанца
Для того, чтобы разобраться в тех условиях, среди которых приходится здесь жить земледельцу, мы остановимся на такой общине, которая по достаткам своим занимает среднее место. Такой общиной и будет Ян-булак, разбитая на десяток небольших селений и отдельных хозяйств вдоль северо-восточной окраины отрицательной низменности Асса, на юг от Лукчина.
Количество семейств этой общины мне называли различно, но в среднем можно считать, что на ста карысях живет их здесь никак не меньше трехсот. Ян-булакские карыси обильны водой и в общем в состоянии оросить каждый от 100 до 200 мо земли; принимая же за среднюю норму цифру в 150 мо, получим, что общее количество орошенной земли будет равно 15.000 мо или 750 десятинам. В действительности же, оно должно быть несколько больше, так как в промежутках между потребностью воды на поля открывается всегда возможность спускать ее на бахчи, в сады, виноградники и даже на табачные плантации. Таким образом, принимая во внимание значительную урожайность турфанских земель и двойной урожай главных хлебов: пшеницы и джугары, можно было бы с уверенностью сказать, что жители Ян-булака обставлены в материальном отношении сравнительно превосходно; совсем не то видим мы однако в действительности.
Каждая семья в Ян-булаке ежегодно выплачивает в китайское казначейство по 15 серов серебра, что на наши деньги составит до 30 рублей металлических, вся же община 4.500 серов или 9.000 руб. мет. Но сбор этот далеко не единственный. Ян-булак, как и все другие общины Турфана, выплачивает еще особый налог, так называемый «аш», идущий всецело на «прокормление» турфанского амбаня и других чиновников округа. В переводе на китайский язык, сбор этот называется «янь-тянь», т. е. «поощрение бескорыстия».
Оклады жалованья китайских, как высших, так и низших чиновников являются настолько низкими, что считаются не более как номинальным вознаграждением, истинным же следует считать те побочные и давно уже узаконенные доходы каждой должности, которые называются официально «янь-тянь». Таким «поощрением бескорыстия» является, например, сумма в 20 тысяч ланов, взимаемая в пользу особы гансуйского генерал-губернатора (Шень-гань-цзун-ду) в добавок к двум стам ланам годового казенного его содержания; «янь-тянь» су-чжоу’ского даотая oффициaльнo определен в 5.400 ланов, не считая «янь-тяня», положенного ему по должности главного военного казначея (ин-у-чу) и т. д. Таким образом, громадный чиновничий персонал каждой провинции, каждого округа, поглощает чудовищные суммы, которые в Турфане взимаются в размерах весьма разнообразных с каждого карыся.
<…>
Несмотря на всю его значительность [со всего Турфана свыше 70 тысяч ланов], «янь-тянь» не оправдывает ожидания правительства; наоборот, он приводит даже к совершенно иным результатам, давая оружие в руки корыстолюбивых и безнравственных чиновников, которые под покровом закона совершают подчас неслыханные деяния, выжимая из народа все, что возможно. Впрочем, чего же и ожидать от людей, купивших свои чины и места? Так как хорошо ведь известно, что для покрытия ежегодного дефицита правительство богдыхана прибегает к экстраординарной продаже должностей и чинов иногда сразу на сумму до 20 миллионов рублей мет.! [В 1836 г., например. Williams. The Middle Kingdom. 1883. Я пользовался переводом некоторых глав, помещенных в «Сборнике материалов по Азии», XII, стр. 217.]
Чрезвычайные поборы, взимаемые с земледельческого населения Турфана, еще усугубляются лихоимством администрации [«Может быть, нигде в мире лихоимство и хищения не развиты в такой сильной степени, как в Китае. Корыстолюбие чиновников не знает пределов, и высшие должностные лица, посредством своих подчиненных, выжимают из народа все, что возможно…» Williams, l. c., стр. 220. «Сия часть (злоупотребления) приведена в такую известность, что находятся подробные расписания, сколько каждая должность в губернии приносит положительного дохода в год, и по сему росписанию положено, сколько получивший должность должен предварительно заплатить служащим в „палате чинов“. Для сего в Пекине находятся страховые (?!) общества, которые новоопределенных чиновников снабжают деньгами…» Иакинф. Китай etc., 1840, стр. 385.], как китайской, так и туземной, содержание коей к тому же всецело ложится на тот же класс населения.
В примерах самых неслыханных поборов и самого бесшабашного произвола здесь, разумеется, нет недостатка! Укажу же на некоторые из них:
Подъезжаем к Лемчжину. Октябрь. Утренники, переходящие за 12° мороза по Цельсию. На полях все еще стоят не снятыми кунжут, хлопок и джугара. Листья кунжута (Sesamum indiсum) и хлопка совсем почернели, стручья и коробочки полураскрылись, джугара осыпается…
- Отчего не снимаете вы всего этого с поля?
- Китайцы не позволяют. Мы ведь ежегодно покупаем право снимать хлеб с поля, но нынче с нас тянут так много, что мы совершенно не знаем, откуда и денег достать…
- Отчего же вы не пожалуетесь? ведь у вас все погибнет!
- И гибнет, а жаловаться все-таки некому. Года три назад ездил было Сеид-Нияз-дорга [Популярнейшая личность в Турфане. Лет двадцать назад, предвидя падение Бек-кулы-бека и желая избавить Турфан от страшной участи Манаса и других городов на Бей-лу, он стал во главе заговора, прогнал Хакима-хана-тюрю и явился с повинной к Цзо-Цзун-тану. Ван и другие таджи его ненавидят, как человека прямого и готового всегда уличить их во всякой неправде; китайцы же, как кажется, боятся и не доверяют ему. Прогнать Хакима-хана-тюрю было Сеиду-Ниязу тем легче, что турфанцы с неудовольствием сносили господство Якуб-бека и его приверженцев и даже радовались их падению и поражению. Наглядно выражено это в нижеследующей песне*.] к самому Лю-цзинь-таню [Губернатор Си-цзяньской провинции. Во время мусульманской инсуррекции командовал корпусом китайских войск, занявших Кашгарию], истратил не мало общественных денег, а что из всего этого вышло?..
________
Самая крупная речка, стекающая с Тянь-шаня на юг - Утын-аузы. Воды ее, однако, пропадают совершенно бесследно в камнях, всего только несколько верст не дойдя до Лемчжина. И вот одному из лукчинских тадж [Слово «таджи» может быть произведено от двух слов: от монгольского «тайцзи», титула, дающегося ближайшим родственникам владетельных князей, и китайского «тай-ши», что значит: канцлер, министр. Первое словопроизводство вероятнее. Ср. Иакинфа, Записки о Монголии, т. I, стр. 163.] пришла, в голову счастливая мысль перехватить ее воду несколько выше и по каналу довести до ущелья Лукчинской реки. Грандиозное сооружение это оценено было местным населением по достоинству, а так как оно в будущем очень много сулило, то и решено было вести работы общими силами и на средства двух, наиболее в успехе предприятия заинтересованных общин: лемчжинской и лукчинской.
Но китайцы поняли, что постройка эта обещает им громадные барыши, и принялись за работу, вопреки даже здравому смыслу и желанию местного населения. Разумеется, выражение «принялись» не совсем точно. На сооружение это они не затратили ни копейки; зато распоряжались общественными суммами совсем бесконтрольно и в конце концов погубили все дело, так как в проведенный канал вода не пошла; не пошла потому, что, несмотря на указания местных жителей, они повели весь канал по местности, уровень коей был выше долины реки.
________
В Турфане шелководство до самого последнего времени было вполне неизвестно. Как это ни странно, но это так. Заботясь о благоустройстве вверенного ему края, Лю-цзинь-тань решился завести в Турфане отрасль промышленности, которая могла бы в значительной степени поднять платежные силы страны. Но все благие начинания китайцев обыкновенно кончаются только новым отягощением населения Восточного Туркестана, и, разумеется, данный случай не представил исключения из этого общего правила.
Из провинций Внутреннего Китая была прислана в Лукчин лучшая грена. Ее роздали населению, разбив последнее на десятки, которые и подчинены были особым десятским. Как только гусеницы завились в коконы, последние отобраны были китайцами с платою 3 тенег (30 коп.) за джин. Опыт этот показался амбаню до такой степени прибыльным, что на следующий же год к этой новой повинности привлечены были оазисы Хан-ду, Ян-булак и Лемчжин, причем на воспитателей личинок возложены были и расходы по покупке тутовых листьев. Насильно привитое, занятие это возбудило в населении ропот, не перешедший в открытое возмущение только благодаря тому обстоятельству, что зачинщики своевременно были схвачены и посажены в тюрьмы. Та же участь постигла и тех из турфанцев, которые вздумали сами заняться не только размоткой коконов, но и выделкой шелковых тканей.
______________
* Андженликтым балары,
Тонгуз-дер калам дыйде,
Беджины Кытай чиксы,
Хуй-хуйне дидам дыйде!..
Андженлик касеп кетты,
Салесыны кынь-гайтеп…
Беджинен Кытай чикты
Чишлерыны иджайтып…
Бек-батча узю чеккан,
Якши еллярын баккан,
Ханнын чириге куреп,
Тагне ягалап кашкап…
etc., etc.
Андиджанские ребята (т. е. уроженцы Ферганы)
И свинью быком зовут…
А пусть китайцы только выйдут из Пекина.
Так и дунгана будут звать отцом!..
Андиджанцы убежали,
Свернулись на бок их чалмы -
Китайцы вышли из Пекина,
Оскалившись, как псы…
Сам храбрец бек-батча (Бек-кулы-бек)
Отобрал получше войско,
Но, едва завидев ханские войска,
Уж побежал горами…
etc., etc.
ОКОНЧАНИЕ
Распознанный текст взят с http://www.vostlit.info.